Пару раз, когда он приезжал с архипелага по делам или на отдых, отшельников навещал Батен Кайтос, пытался как-то скрасить их невольное затворничество разговорами и всячески, своим примером в основном, демонстрировал, что и бывшим имперцам вполне можно жить и даже в определенной мере процветать в таласском обществе. Сабик все это прекрасно понимал, но никак не мог найти в себе сил заняться чем-то конкретным, а вот молодым людям пример бывшего соотечественника показался заразительным — кое-кто из них стал подыскивать себе место.И однажды, вскоре после отъезда Менкара, из одной такой поездки в Искос князю привезли письмо.Сабик с недоумением повертел в руках конверт. Конверт не имел золотой полоски на левом поле, какой отмечалась корреспонденция княгини Сагитты. Он взял со стола нож для бумаг, поддел печать, на которой был оттиск незнакомого герба, вскрыл конверт и прежде всего глянул на подпись.— Однако!.. — воскликнул он с еще большим удивлением.Он обратился к началу письма, с глубоким вниманием прочел, пожал плечами и прочел еще раз. Потом подозвал поручика Заниаха и велел принести письменные принадлежности. Акубенс отложил головоломку, которую терзал третий день, и посмотрел на князя:— Позволите быть вашим секретарем?Сабик разрешил. Акубенс взял перо, опробовал его, пододвинул чернильницу, положил перед собой лист бумаги и выжидательно замер, готовый писать.Сабик помедлил секунду, еще раз взглянул на подпись в полученном письме и, наконец решившись, проговорил:— «Их сиятельствам князю Абраксасу Ахеа и супруге его Ахеа Аойде…»Акубенс отнял от бумаги перо и поднял глаза на князя:— Не можете же вы, ваше высочество…— Оказывается, могу, — задумчиво ответствовал князь. — Вы пишите, полковник, пишите. Итак… «Их сиятельствам князю Абраксасу Ахеа и княгине Аойде Муните князь Шератан Сабик шлет наилучшие пожелания. Целую руку прекрасной княгине…»— Так такие письма не пишут, — проворчал Акубенс.— Ну и ладно, — пожал плечами Сабик. — Не понравится им мое письмо, так что ж?— Не следует забывать, что он все-таки колдун, — заметил Акубенс осторожно.— А вот у меня есть подозрение, что никакой он вовсе не колдун, — сказал Сабик, помахав письмом. ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯАОЙДА И АБРАКСАС В СЕРДЦЕ ПУСТЫНИ Они шли туда по страшной, отполированной до металлического блеска плоскости при свете дня, закрывая лица от мучительного здесь солнца черными вуалями. На закате люди в серебристых плащах ставили большой шатер, явно используя при этом колдовство, потому что все они шли, экономя силы, с пустыми руками. Абраксас запрещал Аойде смотреть, как на черной зеркальной глади появляется шатер, он и сам отворачивался, каменея лицом; Аойда не сразу заметила, что с каждым ночлегом людей в серебристых плащах становится все меньше. Ей стало ясно, что каждая ночь в безопасности покупается здесь ценою жизни одного из серебристых, но она так уставала за день, что ни говорить, ни думать об этом, когда наступала темнота, у нее не хватало сил и не было желания.Пройт шел с ними — молчаливый, мрачный, но не отстающий ни на шаг. Аойда полагала, что Абраксас мог бы приказать серебристым избавиться от него, но Абраксас смотрел сквозь Пройта невидящими глазами и просто не замечал его. Пройт входил с ними вечером в шатер, ел в сторонке и в сторонке же ложился спать, всегда отворачиваясь, а утром выходил, так и не проронив ни слова. Серебристый плащ он бросил давно, решив, вероятно, что сейчас плащ является для него большей опасностью, чем враждебная пустыня, окружающая их.Возможно, что он был и прав, думала Аойда. Она не знала, где и как он им завладел, и боялась думать об этом, но с тех пор, как Аойда увидела его в серебристом плаще, он очень переменился. Плащ, возможно, здесь был и ни при чем, и таким Пройта сделало все пережитое, но от самих плащеносцев Айда ничего хорошего не видела, и поэтому склонна была вить ненавистное одеяние, нежели приписывать изменения в ха-пактере своего друга — и даже чуть более, чем просто друга — его епазделенной любви, которая, как известно, может возвысить человека, но может и сделать грубым животным…Однако очень скоро Аойда тоже научилась не замечать его; вернее, и на это у нее больше не оставалось сил. Как проклятие она воспринимала весть о том, что снова наступил рассвет и надо вставать на ноги и целый день брести на юг, лишь изредка останавливаясь для отдыха. И что это за отдых, скажите на милость? Тонкий княжий плащ приходилось сворачивать в несколько слоев чтобы сквозь него не жег нагретый камень, а жалкое подобие тени создавали серебристые истуканы, заслонявшие их от солнца своими плащами. Фляги пустели слишком быстро, и к вечеру Аойда молила небо лишь о том, чтобы побыстрее можно было войти в чудесную прохладу шатра, сесть на толстый пушистый ковер, увидеть перед собой кувшины, покрытые мелкими капельками росы, и блюда со свежими — свежайшими! — фруктами.Ночь наступала внезапно, сразу после того, как расплавленная солнечная капля проваливалась за горизонт. Вдруг невесть откуда налетал ветер, стенки шатра вздрагивали — и трепетали уже до самого восхода, когда ветер так же внезапно Исчезал. Слушать свист ветра было жутко, но и к этому Аойда быстро привыкла и не замечала, и засыпала тотчас же, едва касалась головой подушки.Однажды, когда уже казалось, что путь их будет длиться бесконечно, Абраксас взял ее за руку и махнул рукой вперед, когда она подняла к нему взгляд:— Смотри… Смотри, совсем немного осталось.Она глянула вперед и увидела на фоне черной пустыни и белесоватого выжженного неба замок, словно построенный из осколков радуги.Аойда остановилась и долго смотрела на него; замок веселил усталую душу своим праздничным чудесным видом.— Мы успеем дойти до вечера? — спросила она с надеждой.Абраксас пожал плечами.Они дошли до замка даже раньше. До заката оставалось еще три часа, как они ступили на мозаичную площадку перед высокими арочными воротами. Створки ворот блестели как золотые — да они и были золотыми.Абраксас остановился перед воротами, задумался, прислушиваясь к чему-то внутри себя, оглянулся на свой сильно поредевший отряд — теперь, кроме Аойды и Пройта, с ним оставалось только трое плащеносцев. Потом он медленно поднял руку и ударил в золотые ворота дверным молотом, сделанным из киммерия в форме причудливого дракона, кусающего свой хвост.Он ударил в ворота трижды, и ворота дрогнули, подались внутрь, открывая вход в замок.Они вошли в безлюдный двор и огляделись. Огромный двор оказался заботливо ухоженным парком: вокруг сверкали на солнце чистой нежной зеленью аккуратно подстриженные газоны, извивались подстриженные самым причудливым образом обрамляющие их кусты и деревья, чьи кроны трудами неведомого, но несомненно искусного садовника, были превращены в невиданных животных. По дорожкам с мозаичным орнаментом, мимо фонтанов и пруда с плавающими по зеркалу воды лебедями Абраксас и Аойда прошли прямо к возвышающемуся посередине великолепному зданию, высоко возносящему к голубому здесь небу свои ажурные стрельчатые башни.Аойда обернулась. Оставшиеся за воротами замка фигуры в серебристых плащах исчезли, как будто были порождением кошмара Жуткой Пустыни.— Ну что же, — негромко сказал Абраксас. — Мы пришли.Он взял Аойду за руку и повел ее в здание, невидимый привратник которого открыл перед ними высокие двери с витражом.Остановившись на пороге, Аойда оглянулась. Пройт стоял перед входом — прямой, стройный и почерневший от дыхания пустыни. Он настороженно осматривался вокруг чуть суженными глазами, и впечатление производил весьма мрачное и опасное для радужного окружения волшебного замка, чудом оказавшегося посреди огромной пустыни.Открывающиеся перед Абраксасом поочередно двери провели его и жену через длинную анфиладу комнат, где все было необычайно изящным и роскошным, в приготовленные для них покои. Они вдруг оказались в просторной комнате, где их ожидали свежие белые одежды, приготовленная ванна размером с небольшой бассейн, блестевшая прозрачной водой, и стол, уставленный самыми изысканными блюдами. Неведомо откуда рядом с ними появились молодые прелестные девушки, безмолвно окружившие их заботами и услугами. Аойда только и помнила, как взяла с блюда сочный персик, — и оказалась уже в бассейне, когда три девушки в облепивших их гибкие юные тела полупрозрачных одеждах, прикасаясь к ней ласково и неназойливо, мыли лицо и мягко массировали уставшее тело.Абраксас, тоже окруженный прелестными мойщицами, блаженствовал в противоположном углу заполненного нежной благовонной пеной бассейна. Юная служанка подносила ему кубок с вином и кормила чуть ли не из уст в уста экзотическими фруктами; впрочем, и сама Аойда наслаждалась их вкусом таким же образом.Вспомнить, как они потом оказались в постели, Аойда так и не смогла.Полдень был ярким и солнечным, но солнце в замке казалось нежным и ласковым, а не жгучим, как в окружающей его пустыне. Аойда проснулась раньше мужа и около часа сидела в мягком кресле на широкой веранде, куда, словно угадав ее мысли, безмолвная служанка вынесла столик с легким завтраком.Парк на первый взгляд был чудесен, но что-то в нем было не так, чего-то все-таки не хватало в его искусственном великолепии, так что Аойде вскорости надоело смотреть, и она подозвала одну из прислужниц и попыталась разговорить ее, задавая вопросы. Девушка, однако, не произнесла ни слова; улыбаясь заученной улыбкой, вместо ответов она чуть качала головой и, кажется, не смела произнести хотя бы один звук.— Тебе запрещено говорить? — прямо спросила ее Аойда. Девушка чуть склонила голову, подтверждая.— Но я разрешаю тебе!Девушка, однако, была непреклонна, и Аойда поняла, что, по ее мнению, гостья не была вольна распоряжаться прислугой до такой степени.Из спальни донесся голос Абраксаса.Аойда немедленно встала и пошла к нему. Абраксас полулежал в постели в окружении прислужниц, облаченных в весьма легкомысленные одеяния, подававших своему повелителю завтрак прямо в постель.Аойдачуть сдвинула брови. Абраксас рассмеялся, видя неудовольствие жены, и велел девушкам оставить его с женой одних. Служанки немедленно исчезли. Аойда подошла к кровати и села на краешек.— Здесь просто райское место, — заметил Абраксас. Аойда повела взглядом вокруг, села ближе к мужу и сказала очень тихо, но внятно:— Здесь еще страшнее, чем в пустыне.— Ты просто сердишься на меня, — свободно ответил Абраксас, поднимая с подноса гроздь винограда. — Но ведь эти девушки обычные прислужницы. Если бы ты дождалась меня, то нас угощали бы обоих…— Нет, — помотала головой Аойда. — Я не об этом. Абраксас улыбнулся, но глаза его посмотрели на нее серьезно и тревожно.— О чем же? — спросил он одними губами.— Не знаю, — прошептала Аойда. — Я… я словно кожей чувствую какое-то напряжение. В пустыне было не так. Там мы уставали до того, что бояться просто не оставалось сил. А сейчас… — Она не находила слов, чтобы объяснить.— Что тебе снилось сегодня? — спросил он обычным голосом.— Сад, ручьи, фонтаны, дождь, — сказала Аойда. — И среди зелени мелькали тигры и смотрели на меня недобрыми глазами.— Здесь могут водиться тигры? — снова усмехнулся Абраксас.Однако и он не был так спокоен, как хотел казаться. Он теперь не ощущал той силы, которая влекла его сюда, потому и чувствовал себя так легко и свободно, словно, добравшись до замка, он сбросил с себя тяжкий груз этой силы. И все же… Все же где-то внутри него не проходило ощущение, что не все еще окончено, что груз хоть и сброшен, но он от него не избавился, что скоро его снова позовут.Встряхнув головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, Абраксас привлек к себе покорную жену и нежно обнял ее.Это произошло, когда Абраксас и Аойда сидели за завтраком, и юные прислужницы вились вокруг них. угадывая малейшее желание.В распахнутое окно вдруг впорхнула большая птица и, плавно облетев под высокими сводами всю комнату, села на высокую спинку стоящего напротив Абраксаса стула.Это был сокол. В клюве гордая птица держала небольшой конверт, перевязанный тесьмой и запечатанный большой красной сургучной печатью. После легкого замешательства Аойда взяла из клюва птицы конверт и протянула мужу. Тот глянул на печать с изображением сокола, символа родов Тевиров и Ахеа, и, поддев ее подвернувшимся под руку фруктовым ножиком, вскрыл конверт.Там было только два слова: «Жду тебя».Абраксас положил письмо на стол, взял салфетку, промокнул губы и нервно швырнул ее себе под ноги.Свершилось…Аойда тревожно посмотрела на мужа и хотела встать, но он остановил ее властным жестом и сказал чужим голосом:— Оставайся! Это приглашение для меня одного.Прислужницы, как всегда угадав желание господина, принесли ему камзол, помогли одеться, повертелись вокруг, поправляя кружева на воротнике и манжетах. Абраксас поправил в ножнах свою шпагу, порывистым движением нахлобучил шляпу и, отмахнувшись от служанок, посмотрел на птицу:— Ну?Сокол искоса поглядел на него темным глазом.— Веди! — потребовал Абраксас.Сокол, словно поняв, снялся со своего насеста и, сделав круг по комнате, вылетел в распахнувшиеся двери.Абраксас, мельком оглянувшись на смотревшую на него со смешанной во взгляде болью и жалостью жену, вышел, так и не произнеся ни единого слова.Сокол, кружась вокруг него, то обгоняя, то отставая, вел его коридорами; двери сами гостеприимно распахивались на их пути. Они привели его в другое крыло замка, где последнюю дверь открыла перед ним склонившаяся в глубоком поклоне служанка.Абраксас вошел в роскошно убранный зал. Ему показалось сначала, что в зале никого нет, но потом из кресла, стоящего в глубине зала у широкого окна, донесся смешок.Абраксас шагнул туда и, подойдя, увидел сухонького сморщенного старичка, утонувшего в многочисленных подушках; сокол сидел на спинке его кресла.— Пришел, — с довольным смешком проговорил старичок. — Долго же мне пришлось тебя дожидаться…Абраксас всмотрелся в морщинистое лицо старичка. Что-то в нем было неуловимо знакомое, казалось, что где-то он его уже видел; и видел неоднократно. Но в то же время Абраксас мог поклясться, что никогда не встречал этого человека.Если старичок был простым человеком.— Что так смотришь, сынок? — спросил старичок. — Узнать не можешь? Неужто кровь тебе ничего не подсказывает?— Нет, не подсказывает, — подтвердил Абраксас. Он огляделся и, пододвинув поближе стул, сел на него. — С кем имею честь?— Предок я твой, — сказал старичок, усмехаясь. — Аха-колдун. Слыхал?— Слыхал, — спокойно сказал Абраксас. — Только… Люди ведь столько не живут. Или ты бессмертный?— Увы, нет, — признался Аха. — Иначе не стал бы беспокоить тебя, не тащил бы сюда за столько миль, не тревожил бы Книгу. — Он кашлянул и добавил: — Наследник мне нужен, вот я и выбрал тебя. — И, посмеиваясь, колдун принялся расписывать, какую жизнь ведет здесь.Райская, по его словам, получается жизнь — сам, по собственному вкусу устраивал. К его услугам десятки невольников и не только служаночки, но тех ему, Абраксасу, видеть пока рано, так что — надо признаться — слухи о том, что он ворует детей, имеют под собой кое-какие основания.— Хороши служаночки-то, верно? Небось распробовал уже? — дребезжал старичок, масляно сверкая глазками. — А ты зачем-то с собой мунитайскую княжну привел. Неужто она слаще?— Это моя жена, — мрачно проговорил Абраксас.— Это все проклятый Арканастр! — недовольно пробурчал старик. — Вечно он лезет не в свое дело, когда его не просишь! Выскочка! Неуч! Да никакой он не маг! Куда ему против меня! — Аха самодовольно ухмыльнулся. — Маг из него, как из меня сочинитель книжекИ вдруг откуда-то сбоку раздался голос:— Ах ты, старый сморчок! Ах, прыщ ты гнойный!Абраксас невольно вздрогнул и оглянулся. В одном из кресел, уставленных вдоль стола, сидел кто-то смутно знакомый, кто-то, кого он видел когда-то давно, кто-то, с кем он говорил. Это был высокий грузный старик, не плюгавый и немощный, как Аха, хотя, наверное, такой же старый — а может, и еще старше, — а мощный и сильный, сразу видно. Точнее сказать, он не сидел в кресле, а нависал над столом, уперев в него свои огромные кулаки, словно грозный судья, выносящий неминуемый приговор. И говорил как судья — не громко, но веско и грозно. Эхо услужливо разносило его слова по залу.— Как ты смеешь рассуждать о том, в чем не смыслишь вот ни на столько! — Его кулак оторвался от столешницы. — Ты, бездарь, питающаяся падалью древней магии. Ты сам — сам! — сотворил хоть одно заклинание? Это ты, — кончик длинного костистого пальца устремился в лицо Ахи, — ты без своей Книги смог сотворить что-то? Я не говорю плохое, хорошее, ли — просто хоть что-то? Своими руками, своей головой?! И это в мире, где все пропитано магией так, что любая кривляющаяся макака, дай ей возможность говорить, натворит столько чудес, что никакому Мерлину не приснится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58