Ефетов Марк Семенович
Последний снаряд
Марк Семенович Ефетов
Последний снаряд
Повесть
В книгу старейшего детского писателя входят повести: "Тельняшка моряцкая рубашка", "Граната в ушанке". "Последний снаряд". Герои этих повестей - труженики моря, воины нашей армии, молодые рабочие, влюблённые в свой труд.
Посвящаю моей внучке Юлии
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
Когда Володе исполнилось четырнадцать лет, его приняли в училище номерного завода, где до ухода на войну работал отец. На завод надо было ехать электричкой, а потом ещё лесом пройти порядочный кусок. Теперь-то Володя понял, почему отец вставал на работу, как говорится, чуть свет, а осенью и зимой и совсем в темноте.
Отца Володя почти не видел: уходил отец - Володя ещё спал, приходил, а сын постель разбирает, спать ложится.
В те времена один выходной был - воскресенье. И Володе всё не хватало времени с отцом поговорить: на неделе запомнит, о чём отца спросить надо, а к воскресенью забудет. Часто Володя спрашивал отца:
- А работать меньше нельзя?
- Нельзя.
- Почему?
- Вполплеча работа тяжела: оба подставишь - легче справишь.
Володе очень хотелось посмотреть, как отец работает, но он знал, что на завод пройти нельзя: военная тайна.
Управление заводом и училищем, где обучали будущих рабочих, размещалось в городе. Володя знал, что на первом этаже этого управления ничего интересного нет. Учреждение как учреждение: письменные столы с телефонами, пишущие машинки, которые стрекочут, как кузнечики, и мягкие двери, похожие на матрац или ватное одеяло, только поставленное стоймя. Всё это Володя видел сквозь окна нижнего этажа.
Ничего особенного.
Но чтобы пройти в управление военными заводами, нужен был пропуск.
Может быть, именно потому Володе очень хотелось узнать, что там, за этими дверьми, перед которыми стоит часовой с винтовкой.
Володя спрашивал отца:
- Там чего?
И отец отвечал тем же тоном:
- Ничего.
Или говорил:
- Канцелярия.
Володе в это верилось и не верилось. Он любил себе представлять то, чего не видел. Африку, например, со слонами и тиграми. Или сказочный дворец, где есть железная дверь, очень секретная, которая отпиралась золотым ключиком. А что за этой дверью? Сундуки с золотом, а может быть, пушки - такие особенные, каких нет у врагов...
Он тогда ещё был маленьким, Володя-первак, как называли первоклассников, мальчишки во дворе дразнили его "салага". Он правда невысокий, был узок в плечах, волосы светлые, как у отца. И лицо узкое и длинное - худое, если сказать одним словом. Когда поступал в школу, ему-то было восемь, но давали по виду шесть. А отца, Матвея Тимофеевича Ратикова, и совсем комсомольцем называли. Такая, видно, порода была ратиковская моложавая.
- Ну пошли, старик, на работу, - звал отец Володю, когда малышу надо было идти в детский сад.
- Папа, а нас там не заставляют работать.
- А спать? - спрашивал отец.
- Заставляют. Только поиграть охота, а тут говорят: спи!
- Видишь... А манную кашу?
- Что - кашу?
- Заставляют?
- Ага. Заставляют.
- Так кому же, Вовка, легче - мне на заводе или тебе в садике?
Володя молчал, улыбался: "Шутит папа". И смеялся громко-громко.
- Нам в садике тяжелее. Ох как тяжело!.. А у тебя в управлении чего?
И снова отец отшучивался:
- Я же тебе говорил, что ничего. Столы, значит, и стулья. Вот и всего.
Но Володя-маленький не отставал:
- А почему часовой? А почему всем туда нельзя? Секрет? Да?
- Да, - сказал Матвей Тимофеевич, - секрет, значит. Во как!
- Чтоб про наши пушки не узнали?
- Правильно, Вовка! Если всех пускать, какой-нибудь враг пролезет и всё про наши пушки узнает. Пойдёт на нас войной. И нашими же пушками стрелять будет. Хорошо?
- Не. Плохо.
- То-то...
Потом, когда Володя подрос, он узнал, что это такое - военная тайна, и никогда папу не расспрашивал ни про завод, ни про управление. Не расспрашивать было ох как трудно... Но что поделаешь: отец всегда говорил ему, что дать себе волю легче, чем сдержаться.
Война началась в день, когда Володя с отцом собирался в зоопарк. В первую ночь война пришла на границу, а потом, когда Матвей Тимофеевич был уже далеко на фронте, когда которую неделю ждали от него письма, самолёты врага появились в небе над Москвой. Володя и не слышал воздушной тревоги спал. Но мама разбудила и его, и сестрёнку Наташу. Сонный, спускался он в подвал, а Натка при этом хныкала: "Спать хочу!" И Володя тоже не мог понять - взаправду это или ещё снится? Бухало так, что стёкла в окнах дребезжали, мало что крест-накрест бумагой заклеены и чёрной бумагой зашторены. А когда Галина Фёдоровна, мать Володи, перебегала двор, держа за руки детей, ухнуло так, что на какое-то мгновение Володя оглох. В это же время всё небо прожектор, как саблей, перерезал. И потом через потемневшее небо красные точечки промчались, и вдруг светло стало светлее, чем днём.
Это была первая бомбёжка, которую испытал в своей жизни Володя. До сих пор война была далеко, там, где был фронт, а теперь вот она, пришла к самому дому Ратиковых. Фашистские самолёты шли так высоко, что их не было видно, но шум моторов слышался даже в подвале. А как отчётливо и гулко, будто из бочки, стреляли наши зенитки! Наташка плакала, а Володя думал: "Вот так оно, должно быть, у папы на фронте".
Потом в бомбоубежище Володя успокаивал и укачивал маленькую Наташку. Подумать только: все люди в бомбоубежище были озабоченны, взволнованны, все спросонья, а поди ж ты - обращали внимание на Натку: "Какие глазищи!" - или что-нибудь в этом роде.
Была Наташка действительно круглолице-румяная, большеглазая, и вся голова в золотистых колечках, как завитая. А когда уснула, совсем красными стали тугие щёки и легли на них большие тёмные ресницы.
Наташа уснула под грохот пальбы. Она ведь и дома привыкла спать и в шуме и при свете...
В бомбоубежище голоса войны постепенно стали стихать: буханье зениток слышалось тихо, тише, ещё тише, и вскоре совсем всё утихло.
Чёрная тарелка радиорупора трижды оповестила:
"От-бой! Внимание: от-бой! От-бой!"
ЧТО ЖЕ БУДЕТ?..
Мама взяла Наташку на руки, и они пошли домой. Светало. Володя ёжился. Холод проползал за ворот, а может быть, это казалось Володе оттого, что он не выспался. Кто знает... Теперь, когда ничто не вспыхивало, не взрывалось, не стреляло вокруг, а только розовые облака плыли по белёсому небу, стало как-то спокойно. Мама отперла дверь, уложила сонную Наташку, и Володя лёг в свою разобранную постель. А как только лёг, сразу же уснул.
Проснулся: солнце шпарит вовсю, и мама сидит за столом - кормит Наташку.
- Проснулся, сынок?
- Ага.
- Помнишь, какой сегодня день?
- А как же! Мы не опоздаем?
- Что ты, Вова! Нам в училище к часу. Время есть. Сейчас и Десяти нет. Вот накормлю Наташку, а ты пока сбегай купи чего есть. Мы с тобой потом поедем в училище. А на работу я в ночь пойду...
Позже, во время войны, вместо "куплю продукты" часто говорили "отоварю карточки". Хлеб и все продукты продавали только по карточкам: отрезал от карточки маленький талон, отдал его вместе с деньгами или чеком из кассы и получай сколько положено. А положено было по-разному: детям что получше, попитательнее, тем, кто легко работает, - поменьше, кто на тяжёлой работе - побольше. Рабочую карточку получила и Галина Фёдоровна. Она работала на ткацкой фабрике. Иногда днём, а иногда и в ночную смену. После первой бомбёжки Галине Фёдоровне страшновато было оставлять детей одних на ночь. Но что поделать - выхода не было.
Об этой ночной бомбёжке ни Володя, ни мама не говорили. Что панику разводить? Мама только сказала:
- По радио передавали: ночью наши зенитчики отбили налёт фашистских самолётов.
- А я и знал, что отобьют, - сказал Володя. - Зенитки бухали будь здоров...
В заводское училище поехали все втроём. Утром прошуршал стремительный, короткий дождь. А день был ясный, безоблачный, сверкающий в не просохших ещё лужах. Натка обязательно хотела выкупаться в каждой. Во всяком случае, она топала по лужам, разбрызгивая воду далеко вокруг.
- Прекрати! - покрикивала мама.
При этом она казалась очень строгой. Галина Фёдоровна любила говорить о себе: "Я - солдат". Походка у неё действительно была твёрдая и голос громкий. Была она высокой, но в круглом лице и пухлых губах были мягкость и доброта, а глаза всегда, казалось, говорили: "Чем помочь?", "Не нужно ли вам чего?".
И она действительно любила помогать. Ну, дома, ясное дело, мама первая помощница и детям и мужу. Но Галина Фёдоровна была первой помощницей и подругам на работе. Ничего, что крупная, большая, а быстро и ловко ходила между ткацких станков, чуть только прикасаясь к ниткам. И пряжа шла у неё гладкая-гладкая, без узелков или пропусков. Галина Фёдоровна успевала не только за своими станками смотреть. Если обрывалась нитка у подруги, что рядом работает, вмиг нитку эту связывала и в свой проход возвращалась: ласковым движением гладила полотно, чуть только прикладывая руку, на ощупь проверяла, правильно ли идёт ткань, нет ли где перебоев или обрыва.
Наташа была один раз у мамы на фабрике. Володя приносил маме еду и взял с собой сестрёнку. С тех пор она играла дома с куклами в ткачиху.
А вот теперь она шлёпала и шлёпала по лужам, и мать покрикивала на неё: "Прекрати шлёпать - отшлёпаю!" Но девочка только смеялась, подпрыгивая и пританцовывая. А Володя подумал: "Совсем как в тот раз, когда мы все ехали за город с корзиной, в которой было пиво, котлеты, молоко и всякие сладости. Это же было совсем-совсем недавно... Корзину нёс папа, а теперь где он? Сколько времени как уехал, а письма нет и нет..."
Раньше Володя не задумывался: какой у него отец? Папа как все папы. А теперь всё время думал о том, что его папа особенный. И вспоминал при этом его присказку: "Цену узнаешь, как потеряешь".
В то утро, когда Ратиковы шли в заводское училище, должно быть, только Наташа не думала о войне. Но вот когда подошли к метро, она сказала:
- Зенитьки...
С каждым днём Наташа узнавала новые слова, но произносила их на свой лад. С тех пор как грянула война, много появилось новых слов; уберечь Нату от них нельзя было, хотя Галина Фёдоровна и Володя старались при ней о войне не говорить.
За городом война не чувствовалась: щебетали птицы и зеленели поля. Только железные ежи, сваренные из рельсов, ростом повыше Наташи, напоминали о том, что в эту поездку было совсем не так, как тогда с папой на пикнике.
Запомнила ведь Натка, что в прошлый раз на дороге не было этих больших железных заборов, разбросанных по всему полю. Она протянула руку к железным ежам:
- Зачем?
- Противотанковые, - сказал Володя. - Пошли давай. Не отставай.
- А мама сказала, что у нас время есть. Утром сказала, помнишь?
Володя помолчал и подумал: "Всё-то она уже понимает, ко всему прислушивается. Большая стала Натка".
Он многое объяснял ей, отвечая на её "зачем?". Но сейчас говорить не хотелось. Мама молчала; наклонила голову и так внимательно смотрела на дорогу, что Володя чувствовал и понимал: лучше не говорить о войне. Вот ведь и сегодня, когда уходила из дому, мама открыла их почтовый ящик внизу и долго шарила там рукой, хотя ясно было, что письма нет. Володя обнял её: "Пойдём, мамочка".
В прохладе тенистого леса растворялся запах первых белых фиалок.
Наташа часто останавливалась и спрашивала брата:
- Цветок?
- Цветок!
- А как зовут?
- Кукушкины слёзки.
Ната решительно отвернулась от красно-лиловых цветов, которые напоминали о слезах:
- Пошли давай!
А Володя и не хотел останавливаться. С первого дня войны всегда было некогда, всё время надо было куда-то спешить, что-то делать срочно новое, непривычное. И теперь это была не прогулка по лесу, а срочное дело: первая встреча с заводским училищем. И прийти надо было без опозданий и поскорей вернуться, чтобы мама не опоздала на работу. Но всё же у одного дерева Володя остановился и воскликнул:
- Мама, смотри, белочка!
В самом деле, на дереве промелькнул рыжий пушистый хвост, и вот уже чёрные бусинки беличьих глаз выглядывали из дупла. И белка при этом смешно вертела мордочкой.
- Смотри, доченька, смотри! - закричала мама и подняла Нату на руки.
Наташка молчала, обхватив маму за шею. Беличьи глазки словно зачаровали её. Ведь это была первая белка, которую она увидела в жизни.
А белка между тем выскочила из своего дупла и, быстро перебирая лапками, распушив большой хвост, проскакала на верхушку сосны. При этом она оглядывалась, и не зря. Следом, смешно цепляясь за кору дерева, карабкался вверх маленький серо-коричневый бельчонок.
- Видишь, Наточка, белка деток гулять вывела... - сказала мама.
Теперь и Володя с любопытством смотрел на сосну. Что с того, что он был почти в семь раз старше своей сестры: белку на воле он видел в первый раз. До этого смотрел, как белка крутилась в колесе за витриной зоомагазина на Арбате. Но это было в городе, за стеклом, да ещё в клетке. А тут прямо так - на дереве, да ещё с детёнышем.
В лесу было тихо и спокойно. Все трое Ратиковых стояли, стараясь не только не двигаться, но даже громко не дышать. И вдруг Володя вскрикнул:
- Ой, она его бросила и упрыгнула!
Теперь на верхушке сосны остался один маленький бельчонок, а белка, вытянув свой роскошный хвост, перелетела по воздуху к самому дуплу. Володя при этом подумал: "Хвост у неё заменяет крылья. Интересно".
- Пищит, - тихо сказал он, показывая на бельчонка.
- Что ж она его так бросила? - удивилась мама.
- Злая, - сказала Наташа. - Бедный белик!
- Не белик, а белочка. Разница, - поправил Володя. - Мама-белка бросила свою белочку.
- Плохой? Да? - спросила Ната. - Вова, ну?!
Она совсем недавно научилась говорить, но зато теперь болтала без умолку, заменяя букву "р" буквой "л", коверкая слова. Но это её не смущало: Ната повторяла всё, что ей говорили, пусть неправильно, но требуя - обязательно! - ответа на все свои вопросы.
А Вове было сейчас не до сестрёнки. Он думал о маленьком бельчонке и о том ещё, почему его бросила мать. Бельчонок теперь как бы прирос к ветке, прижавшись к ней животом, свесив лапки вниз.
Ната сказала:
- Мама белика наказала.
- Скажешь тоже! - резко ответил Володя. - Таких маленьких не наказывают.
- Наказывают! - уверенно подтвердила Наташа, видимо вспомнив что-то, что происходило с ней.
Теперь бельчонок дрожал так, что под ним подрагивала ветка. Володя и Галина Фёдоровна посмотрели и сказали друг другу глазами, что мама-белка действительно поступила жестоко: бельчонок свалится и разобьётся.
Ната вдруг хихикнула.
- Тебя бы так! - сердито буркнул брат. - Тебя бы так оставить на голой ветке.
И в это время бельчонок, почувствовав, видимо, что помощи ждать не от кого, поднялся, снова уцепился лапками и стал очень смешно прыгать по ветке. Ната при этом весело покрикивала:
- Пыг-скок, пыг-скок.
А бельчонок, окончательно расхрабрившись, перемахнул с ветки на нижнюю ветку и - шасть к самому дуплу, из которого выглядывала черноглазая мама.
- Научился, научился! - захлопал в ладоши Володя. - Видишь, Натка, это мама-белка так его учила. Поняла?
- Угу, - сказала Ната.
Галина Фёдоровна взяла дочку за руку:
- Пошли, дети.
Ната выдернула свою руку из маминой:
- Сама.
- Ну, сама так сама. Беги вперёд, только не споткнись...
Скоро сосны остались позади. Ратиковы пересекли асфальтовую дорогу, прошли переулком и остановились.
- Ната, назад! - крикнула мама.
А Володя при этом бросился вперёд, схватил сестрёнку и подбежал к матери.
Пахло горьким дымом и чем-то до тошноты сладковатым. В конце переулка торчал кусок стены с чёрными провалами вместо окон, груда камней, кривые, как змеи, рельсы стояли торчком, и всё это было подёрнуто как бы туманом. Сквозь пыльно-дымную завесу видны были, будто серые тени, фигуры людей с ломами, лопатами, тачками.
"Мираж", - промелькнуло в голове Володи.
А мама сказала:
- Разбомбили. Что же будет?..
ВОИНСКИЙ ЭШЕЛОН
- Что же будет? Что же будет? - говорила как бы про себя Галина Фёдоровна, обнимая и целуя мужа. Но тут же спохватывалась и успокаивала его: - Ты, Матвей, главное, не волнуйся о нас. Володя мне уже помощник, а Наточка послушная... Наташа, ты куда? Иди к маме. Ну?!
Это было на вокзале в один из первых дней войны. У вагонов плакали женщины, но были и такие, что сдерживали слёзы и только молча смотрели на мужей, сыновей, братьев и отцов, непривычно остриженных под машинку, в мешковатых, ещё не обносившихся гимнастёрках. Некоторые из них шутили и смеялись, чтобы скрыть своё волнение.
Ната сказала на своём шепелявом детском языке, сказала так просительно, так от души:
- Мама, пусть эти дяди не едут... Пусть эти тёти не плачут... Не надо ехать, не надо плакать...
Это было, наверно, самое длинное, что девочка сказала в своей жизни. Она взяла своими маленькими руками большую руку отца, крепко-крепко прижала её ладонью к своему лицу и не отпускала. А когда почувствовала, что отец хочет высвободить свою руку и, значит, уйти, оставить их, тихо спросила:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Последний снаряд'


1 2