Повторяет музыку оркестр. А на манеже репетируют артисты. Инспектор манежа тот самый, который вечером выходит в чёрном фраке и объявляет в микрофон номера, - как бы разделил круглую, как торт, арену невидимым ножичком на невидимые ломти, и в каждом таком "ломте" работает артист. Вот бросает свои булавы жонглёр - одну, вторую, пятую... ох, кажется, восьмую, это уже рекордный номер! Рядом - девчушка лет пятнадцати в заштопанном трико "крутит колёса": с руки на руку, боком - это простое, с мостика на стойку и снова на мостик - арабское. Крутит так, что в глазах мелькает, и вдруг с размаху садится на "шпагат". Вечером она выбежит на залитый огнями манеж - нарядная, в осыпанном блёстками костюме, - и будет после каждого трюка улыбаться, будто всё это ей вовсе не трудно, будто она так и родилась, гибкой и упругой, как пружинка. Но сейчас по её лицу и шее струится пот, и старое голубое трико стало от него тёмно-синим...
У самого выхода из-за кулис - он называется форганг - репетируют акробаты с першами, длинными полыми металлическими шестами. Мужчина с мускулами, выпуклыми, как дыньки, держит перш на плече, вернее, перш сам стоит на плече, а руки гимнаст развёл в стороны. И смотрит вверх, туда, где на самом конце перша, вдев ногу в бархатную петлю, тренируется его тоненькая белокурая партнёрша - то повисает вниз головой, то, упершись ногами в перш, парит в воздухе, как ласточка, то кувыркается, то притягивает ноги к затылку...
А рядом полная темноволосая дама и её двенадцатилетняя дочь учат чёрненькую тонконогую собачку делать сальто: на собачку надет нагрудник, от него тянутся тонкие ремешки - "лонжи". Мать и дочь крепко держат эти лонжи и с их помощью перекувыркивают собачку в воздухе - лонжи не дают ей упасть.
В общем, идёт репетиция. Она идёт в цирке каждый день, обязательно каждый день, по многу часов. Одни артисты сменяют других и тренируются, репетируют, повторяют уже казалось бы безупречно отшлифованные номера, потому что цирк - это настоящая честная работа. Нужно блистательное, безошибочное, точное умение, а это требует каторжного труда.
В тот самый день, о котором идёт речь, в цирке было людно: одни репетировали, другие ждали своей очереди. Как вдруг на манеж вышел инспектор. Сейчас он был, разумеется, не во фраке, а в светлой рубахе с короткими рукавами. Он стал в форганге и захлопал в ладоши. От неожиданности жонглёр уронил булаву, а девушка на перше, выдернув ногу из петли, быстро соскользнула вниз, на опилки. Артисты подошли к инспектору. Он поднял руку, требуя внимания:
- Товарищи, всем освободить манеж. Будет репетировать Петросян. Как - почему сегодня? Потому что завтра у него уже выступление. Лиля, кончай крутить свои колёса: ты что хочешь, чтобы тебя слопал крокодил? Пожалуйста, кто свободен - оставайтесь на репетицию, Петрос Георгиевич даже просил, чтобы побольше людей было - как на представлении. За животных волнуется, хочет создать им привычную обстановку. Ну, живее! Устанавливать декорации!
Инспектор вытер потный лоб - на улице стояла испепеляющая жара - и ушёл за кулисы. Там он наткнулся на девочку с длинными чёрными косами и строго наморщил лоб:
- Ты что тут делаешь? Чья? Ах, Петросяна дочка? Значит, ты и есть Тина, которая так долго болела, а потом жила у бабушки?
- А вы откуда знаете? - вырвалось у Тины.
- Я в цирке всё знаю, - подмигнул ей инспектор, - я в нём работаю сто тысяч лет. Ты спроси своего папу, кто такой дядя Коля, - он скажет. Он помнит, кто объявлял его первое выступление... Ну, иди в манеж, дочка, - посмотришь отцовскую работу. Да не садись в первом ряду, лучше в пятом-шестом, весь манеж как на ладони.
За кулисами раздался отрывистый голос Петросяна, и Тина поспешила в зрительный зал.
РАССКАЗЫВАЕТ ТИНА
Всю дорогу, пока мы летели до Днепропетровска, я мечтала о новой жизни. Как мы прилетим и нас встретит тёмно-вишнёвый длинный автомобиль - на таком нас встречал в Москве папин друг художник. И мы пойдём в цирк. И папа познакомит меня с акробатами, жонглёрами, велофигуристами и ещё с теми тремя девушками, которых я тоже видела в Москве. Они работают на такой вышине, что дух захватывает, и без всякой страховки: это значит, что внизу нет сетки, а к их поясам не пристёгнуты тросики, перекинутые через блок под самым куполом. Эти три тоненькие белокурые девушки - три сестры - работают так здорово, что им страховка ни к чему. Они объездили весь мир, и их называют "голубые стрекозы", потому что выступают они в голубых, очень красивых костюмах. Ну вот, папа познакомит меня со всеми артистами, и с директором цирка, и с режиссёром-инспектором, и за моей спиной будут потихоньку говорить: "Смотрите, это дочка знаменитого Петросяна"...
А потом... потом начнётся самое главное: я попрошу папу, чтобы он разрешил мне репетировать. Со зверями.
В прошлый раз, когда я была в Киеве, папа вывел ко мне Манука - прямо на крытую террасу. Я даже не испугалась, а как-то закаменела, потому что Манук такой огромный, как будто на тебя идёт дом. Папа сказал: "Погладь его, не бойся", - но я не могла шелохнуться, и тогда папа сказал: "Фу, как стыдно", - взял мою руку и приложил к бегемотьему боку. А Манук дёрнулся, и мне показалось, что по моей ладони прошлись наждаком, такая у него грубая, твёрдая кожа.
- Видела, какая чувствительность? - восхищённо сказал папа и подул на мою красную ладошку. - Он малейшее прикосновение чувствует. Муха сядет - моментально заметит. Я, если сержусь, шлёпаю его, как ребёнка. Знаешь, как обижается! Ужас! Ложись, Манули, ложись, умница. Вот так. А мы сейчас сделаем фото на память. Садись, Тина!
И он взял меня под мышки и посадил на Манука, я даже ничего не успела сказать. Потом мама, когда ей показали фотографию, пила валерьянку...
Вот я и мечтала, как сначала буду ухаживать за зверями, а потом папа выпустит меня на манеж. Всюду будут висеть большие афиши: "Юная дрессировщица! Отважная школьница! Девочке покоряются свирепые звери!", а я буду выходить в матросском костюме - юбочка в складку и блуза с синим воротником. Манук и второй бегемот - Шаман, и все другие папины звери будут меня слушаться и очень любить, и в конце я буду уезжать со сцены верхом на бегемоте...
В общем, когда мы прилетели, я была прямо переполнена этими мечтами. Но на аэродроме нас встречал дядя Василь - папин главный помощник - без всякой машины : он сказал, что тут такси не раздобудешь, и мы поехали автобусом, а потом трамваем, так что меня совсем укачало. И всё время папа расспрашивал дядю Василя: как Манук, да как Шаман, да отправили ли в Крым разборные клетки и бассейны. Потому что дядя Василь ухаживает за бегемотами, а папа прямо в них души не чает, хоть и говорит, что всех своих животных любит одинаково. И вот интересно: когда бабушка меня спрашивала: "Ты не устала, пташечка? Ничего не болит?" - и так целый день, то я даже сердилась. А когда папа всё время говорил с Василём про бегемотов, а на меня, укачанную, даже не взглянул и не спросил, как я себя чувствую, мне стало очень обидно...
В цирке была страшная неразбериха - одни артисты уезжали, другие, из новой программы, приезжали... Все были какие-то усталые и взволнованные, в обыкновенной одежде, и совершенно невозможно было разобрать, кто тут наездник, а кто - акробат. И знакомить меня папа ни с кем не стал, а просто подвёл к своему младшему помощнику Володе, который дожидался нас на проходной, сказал ему: "Привет! Бери Тинку и вводи в курс дела", - и сразу умчался с Василём к этим ненаглядным бегемотам. Володя что-то недовольно пробурчал им вслед, потом залез в карман своей синей куртки, вытащил оттуда горсть пиленого сахару, протянул мне и сказал:
- Айда знакомиться!
- Я не люблю сахар, - сказала я.
- Тю! - удивился Володя. - Да разве ж это тебе? Это Пальчику и Нуге, чтобы за свою признавали. Держи!
И мы пошли к зебре Пальчику и антилопе Нуге, за которыми ухаживает Володя.
К Нуге мы пошли прямо в стойло, я кормила её с ладони и гладила по замшевой морде. Володя объяснил, что она очень смирная, но немножко тупая: еле-еле выучила такие несложные трюки, как вальс, стойка "на оф" - это значит, на задних ногах - и ещё роль воришки в сказке про храброго Назара, с которой начинается папин аттракцион. И всё! А Пальчик очень умный, как все зебры, но злой и упрямый, и чтобы я к нему не только в стойло, но даже близко не подходила.
- Он только меня признаёт, - гордо сказал Володя. - Смотри!
И он бочком проскользнул в соседнее стойло - к Пальчику, протягивая на ладони сахар. Пальчик закосил фиолетовым глазом, хватанул сахар и вдруг так вскинул задние ноги - вверх и вбок, что я думала - он Володе полголовы снесёт. Но Володя вовремя выскочил из стойла и крикнул:
- Видала? Характер!
- А что он умеет делать? - спросила я.
- Ого-го! - сказал Володя. - Он же вальсирует! И ещё делает стойку "на оф"!
Потом мы пошли к крокодилу Карлуше. Вообще-то за ним и за птицами - розовыми фламинго и попугаями - ухаживает мама, но тогда её заменял Володя. Карлуша лежал в низкой широкой клетке с мелким бассейном и дремал. Володя объяснил, что недавно кормил его и что теперь Карлушу нельзя беспокоить.
- А вообще он не злой, и имя своё знает, и никогда не хулиганит, - сказал Володя и вздохнул. - Но я его не уважаю. Ты не думай, я ухаживаю... Смотри, какая клетка чистая, а вода - как слеза. Но вот у Пальчика по морде видно, в каком он настроении, чего хочет... А этот - бревно бревном!
И тут Володя рассказал мне, что мечтает стать дрессировщиком и выступать с группой зебр. Такого ещё никогда не было, а у него обязательно будет, потому что с ним занимается мой папа, а он в этом деле - профессор! Володе уже удаётся, - правда, не всегда, проехаться на Пальчике верхом, а ведь наездника на зебре никто ещё не видел - так говорит мой папа. Вообще мы с Володей подружились, - наверное, потому, что он только два года, как закончил школу. Он даже рассказал мне по секрету, что папа сделал заявку ещё на двух зебр: будто для своего аттракциона, а на самом деле - для Володи. И ещё он сказал, что таких людей, как мои родители, днём с огнём не найдёшь и что я должна на них "тихо молиться".
И мы побежали искать папу, но сначала завернули к попугаям, и Володя объяснил, что желтоголовый - это Кузя, синеголовый - Ляля, второй синеголовый, но с лысинкой - Вова, а красноголовый - Арик, и его надо опасаться - кусается.
- Как собака! - сказал Володя и показал багровый рубец на левой ладони. - Я ему, зверю, сахар давал, а он как долбанёт...
- А почему они не разговаривают? - спросила я.
- Петрос Георгиевич не хочет, - сказал Володя. - Говорит: зачем это надо - митинг на манеже!
Папу мы нашли в комнате для шимпанзе. Клетки были пустые. За столом на высоком складном детском стульчике сидела младшая обезьяна - Зита, в передничке, как какой-нибудь малыш, и тётя Маруся - пожилая такая женщина, славная-славная и добрая-добрая - кормила её с ложечки манной кашей. Рядом стоял резиновый ярко раскрашенный доктор Айболит. Зита отворачивалась от каши и даже иногда плевалась. Тогда тётя Маруся подносила ложку к Айболиту и говорила:
- А я отдам! Отдам Зиткину кашу.
После этого Зита хватала ложку своей чёрной мохнатой ручкой и совала в рот. А папа не обращал на них никакого внимания, он ходил по комнате, а на руках у него сидел старший шимпанзе - Тату. Он обнял папу за шею руками, а за талию ногами, прижался всем телом и очень жалостно гудел: "У-уй, у-ух!" А папа всё приговаривал: "Бедный ты мой, славный, никто тебя не любил, не кормил, все били, обижали..."
- Это он за Петросом Георгиевичем соскучился, - шёпотом объяснил мне Володя, - вот он его и жалеет. К Пальчику и не подошёл, а эту маруду на руках носит...
- Может, ты хочешь, чтобы я твоего Пальчика на руках носил? осведомился папа всё тем же "жалким" голосом. - Так, во-первых, я не Жаботинский... Тату хороший, Тату славный... А во-вторых, я был бы уже без носа и ушей... А Тату не кусается, Тату хороший...
- Прямо-таки ангел, - оскорблённо хмыкнул Володя. - А кто Галине Евгеньевне лицо расцарапал?
Папа посадил Тату на второй высокий стульчик, а сам стал сзади и положил руки на его мохнатые плечи.
- Теперь будет есть, - сказал он мне. - А то очень разволновался, когда меня увидел. А в том случае он не виноват. Галка несла его на репетицию, а в коридоре кто-то лестницу уронил. Грохот, пыль! Тату испугался - и как рванётся! А Галка его не пускает. Ну, вот он её и цапнул. А вообще, Тина, запомни: к обезьянам без тёти Маруси или без меня не входить и близко около них не стоять. Народ коварный: оскалит зубы, всем кажется - улыбается, а это он злится! Работа с шимпанзе куда опаснее, чем со львами. Лев всегда о нападении предупреждает - позой, рычанием, всем своим поведением. И прыгает по прямой. А эти граждане нападают и сверху, и снизу, и сбоку, и могут рвануть когтями. Тату, покажи лапу! Видишь, как вооружён! И кусаются, и так в объятиях сожмут, что дух вон. Поняла?
Вот тебе и юная дрессировщица: крокодила не беспокой, к зебре не подходи, попугаев опасайся, обезьян не трогай... Мне даже захотелось заплакать, и папа это заметил.
- Знаешь что, - сказал он, - пошли-ка поужинаем и отдохнём: вечером у нас погрузка.
- А бегемоты? - спросила я. - Разве я не пойду к бегемотам?
- Моя дочка! - сказал папа и весь засиял. - Видели? Устала, укачалась, не ела с утра - и никаких жалоб. Нет, она хочет поздороваться с бегемотами! Ах ты, Тина, моя Тина! Ну, пойдём!
И мы пошли к бегемотам.
ХРАБРЫЙ НАЗАР
Репетиция аттракциона Петросяна задерживалась: надо было договориться с осветителями, отнести в оркестр ноты, установить сложные декорации. А народу в цирке тем временем становилось всё больше и больше: ведь артисты цирка ездят по всей стране, кочуя из одной программы в другую, и о многих номерах и аттракционах знают только по рассказам и газетным рецензиям. Всем хотелось посмотреть работу Петроса Петросяна. Там были заняты, как говорилось в афише, экзотические животные, то есть редкие животные далёких стран. "Гвоздём" этого аттракциона были дрессированные бегемоты, с которыми не выступает больше никто из советских, да, пожалуй, и зарубежных дрессировщиков. И даже приготовления к репетиции были необычными. Ну, скажите, видали ли вы когда-нибудь в цирке... занавес - такой, чтобы скрыл от зрителей всю круглую арену? Нет? А тут по команде Петросяна на манеж опустился откуда-то сверху огромный чёрный колпак, похожий на гигантский колокольчик - верхушка его была подтянута повыше, а края плотно прилегали к барьеру. И оттуда, из-под колпака, доносились какие-то непонятные звуки, будто кто-то большой недовольно фыркал и бурчал.
Всё это было очень интересно - вот почему на репетицию пришли и артисты, и их помощники, и рабочие манежа, и кассирша. За минуту до начала в первом ряду появился директор. Около него топтался и что-то сердито говорил инспектор манежа - дядя Коля.
- Бросьте, Николай Константинович, - потрепал его по плечу директор, - не надо портить себе и мне настроение. Бегемоты - не нервные дамочки! Отработают, как миленькие. Давайте лучше смотреть: я ведь этот аттракцион в первый раз вижу.
Свет в цирке погас, и дядя Коля, недовольно ворча, поднялся на несколько рядов выше, туда, где сидела, затаив дыхание, Тина. И пока он пробирался к ней, наступая кому-то на ноги и поминутно извиняясь, из ложи оркестра полилась тихая нежная музыка. Чёрный бархатный "колокольчик" внезапно взмыл вверх, под купол, и свернулся там в тугой комок. А на арене, будто залитой настоящим солнечным светом, все увидели своими глазами прекрасную сказочную страну. За невысокой оградой росли зелёные пальмы, и на них качались, гортанно перекрикиваясь, яркие, как цветы, попугаи. Форганг был закрыт занавеской из бамбуковых палочек, а перед ним возвышалась большая серая скала. В прозрачном озерке отражался зелёный бархатный бугор и мокло толстое шершавое бревно. По жёлтому песку разгуливали розовые фламинго. А под скалой в узенькой полоске тени блаженно похрапывал герой весёлых армянских сказок - храбрый Назар. Он был в длинном оранжевом кафтане, в широченных голубых шароварах, а на голове его кокетливо сидела маленькая красная феска с кисточкой - кисточка свисала прямо на толстый нос Назара и его густые чёрные усы. Но вот Назар приоткрыл один глаз, потянулся, сел, подмигнул залу - и в зале засмеялись. Бывает же так: ничего особенного не сделает человек, просто вздохнёт или раскинет руки - а людям вокруг уже весело.
А Назар тем временем вспомнил, как видно, о чём-то очень приятном: его круглое краснощёкое лицо так и расплылось в улыбке. Он залез в карман необъятных своих штанов и вытащил оттуда ситцевый узелок. В узелке оказалась тарелочка с аппетитными рыбками, длинный белый хлебец и фляжка. Назар расставил всё это на выступе скалы и полюбовался. Потом потёр руки, посмотрел на них, покачал головой и под смех зала заспешил к озерку - видно, руки были очень грязные. Но только он отвернулся, как розовые фламинго за его спиной быстро склевали с тарелки рыбок и тут же исчезли за бамбуковым занавесом.
1 2 3 4