Воцарилась долгая и напряженная тишина. Рональд ждал затаив дыхание. Но, как ни странно, Хаббард–Джонс вдруг совершенно спокойно сказал:
— Слушайте внимательно, Бейтс, как раз такой возможности я и дожидался. Мне надо подсидеть старого Генри, значит, нужно разузнать, что именно он утаил… Итак, беритесь за это дело, дружище!
На Рональда надвигалось багровое лягушачье лицо с выпученными глазами.
— Бейтс, это приказ! Совесть подсказывала Рональду, что нужно возмутиться. Но он свято верил в дисциплину, и неповиновение было для него столь же омерзительно, как джин для трезвенника. А кроме того, он попросту боялся своего шефа, когда тот входил в раж. Он с тяжелым сердцем снял трубку и набрал номер Управления внутренней безопасности.
— Не поиграть ли нам завтра после работы в гольф? — спросил он, когда его соединили.
Он говорил неестественно веселым голосом, хотя лицо у него было виноватое — и немудрено, ведь этот бывший бойскаут принимал теперь участие в купле–продаже государственных секретов.
— В гольф? Вообще–то я сейчас очень занят садом. У меня куча дел — надо пересадить пятьдесят кустов, — услышал Рональд в ответ.
— Да бросьте, вы проведете время в двадцать раз приятнее. Встретимся. завтра, а?
Код был несложен. «Гольф» означал СЕМУВБ, «Сводку ежедневных мероприятий Управления внутренней безопасности», особую книгу с подробным отчетом о каждом действии в системе британской контрразведки, «пятьдесят кустов» — цену в фунтах за то, чтобы эту книгу просмотреть. Бодрое встречное предложение Рональда — двадцать фунтов было с презрением отвергнуто, собеседники долго торговались, хитроумно подбирая фразы, и, наконец, сошлись на сорока пяти фунтах.
— Ну как? — осведомился Хаббард–Джонс, когда Рональд в изнеможении положил трубку,
— Я получу ее завтра вечером, значит, в субботу и воскресенье я смогу над ней поработать.
— Ладно, — сказал Хаббард–Джонс, даже не поблагодарив подчиненного за подобную самоотверженность.
Рональд задумался — единственное утешение было в том, что, заключая столь позорную сделку, он все–таки сумел сберечь пять фунтов государственных денег.

2. Государственные тайны

Антони де Вир Бакстер Лавлейс, член клубов Уайта, Брукса и Будла, дважды упомянутый в журнале «Закройщик и портной» в числе десяти самых элегантных мужчин Великобритании, отложил «Файнэншл тайме» и собрался идти обедать. Щегольская внешность этого невысокого, стройного человека странно не вязалась с обстановкой в запущенном здании на Уайтхолле, где под вывеской одного из отделов министерства сельского и рыбного хозяйства скрывалось Управление внутренней безопасности. Лавлейсу было тридцать два года, он двигался изящно, как женщина, отличался аристократической внешностью, вкрадчивыми манерами и непомерным самодовольством.
В длинном коридоре, куда выходила дверь его кабинета, не было ни души, только вдалеке у лифта виднелась изможденная фигура, слегка напоминавшая одну из злых карикатур на Невиля Чемберлена в дни Мюнхена. Это был сэр Генри Спрингбэк. Бедняга сэр Генри! Шесть лет службы в системе британской безопасности превратили его из способного и дельного администратора в жалкого и беспомощного неврастеника.
Прошел всего лишь год, как Бакстера Лавлейса назначили на пост Главного офицера связи объединенной контрразведки, пост, созданный со специальной целью — глава службы внутренней безопасности явно терял способность здраво мыслить и нуждался в прочной опоре. Сейчас, подкрадываясь к понурому сэру Генри, Лавлейс испытывал законную гордость. Многие отделы контрразведки похвалялись тем, что они довели сэра Генри до нервного тика, агентство «Б» ставило себе в заслугу, что у их шефа постоянно трясутся руки. Но Бакстер Лавлейс превзошел их всех. По его вине сэр Генри страдал тяжелой нервной экземой. Она покрывала коростой его бледное и унылое лицо.
— Ой! — взвизгнул сэр Генри, когда ему на плечо опустилась затянутая в безукоризненную перчатку рука. Он испуганно отпрянул назад и, безмолвно открывая и закрывая рот, в ужасе воззрился на своего первого заместителя.
— Что у вас за привычка, Лавлейс, подкрадываться сзади! — вымолвил он наконец.
— Нечистая совесть? Сэр Генри тихо застонал.
— Зачем вы меня на это толкнули? Это — сокрытие информации, должностное преступление…
— Я вас ни на что не толкал. Вы занимаете ответственный пост, от вас ждут самостоятельных решений.
— Но если узнает министр внутренних дел или эти ужасные типы из отдела борьбы со шпионажем…
Перед ними остановился лифт, и сэр Генри Фаулер Спрингбэк, королевский советник, кавалер ордена Британской империи, вошел в кабину, сопровождаемый своим злокозненным заместителем. В лифте уже находился один пассажир — маленький старичок с добрым лицом. При виде сэра Генри его слезящиеся глазки засияли собачьей преданностью,
— А, это вы, Кроум. — Сэр Генри заметно повеселел. — Лавлейс, вы ведь знаете Кроума?
— Конечно. Кто же его не знает? Действительно, весь штат Управления внутренней безопасности знал и любил старика
Кроума, старшего клерка центрального сектора документации. Он бродил по всему зданию, шаркая ногами и благодушно улыбаясь, и где бы ни появился этот согбенный, тощий старичок в поношенном черном костюме, пахнущем чернилами, и сверкающих белизной воротничке и манжетах, везде ему были рады.
— Это чиновник старой школы, — говорили о нем. — Теперь таких не бывает. Сэр Генри обожал Кроума.
— Как вы себя чувствуете, Кроум? — заботливо спросил он.
— В моем возрасте жаловаться не приходится, сэр. Подумываю об уходе на пенсию. Уже недолго осталось… Что с вами, сэр? — обеспокоился старик, увидев, что сэр Генри переменился в лице.
Откуда было Кроуму знать, что за последнее время сэра Генри терзали странные суеверия — он выдумывал свои собственные приметы. Если он замечал на улице монахиню или беременную женщину, то сидел, скрестив указательный и средний пальцы, пока машина не минует три светофора, вид катафалка на много дней погружал его в уныние. Но старик Кроум был для него связан с самой опасной приметой. Сэр Генри убедил себя, что умрет в тот день, когда старик Кроум уйдет на пенсию.
— Что с вами, сэр? — повторил Кроум . Лифт остановился, и двери растворились.
— А? Что? Ничего, ничего, благодарю вас, Кроум, — горестно ответил сэр Генри. Бакстер Лавлейс, радуясь, что лицо у его шефа дергается сильнее обычного, пошел через вестибюль к выходу. Старик Кроум сочувственно покудахтал и тоже покинул лифт, но сэр Генри словно застыл на месте.
По пятницам старик Кроум всегда задерживался на службе — в нем жил природный ужас перед незаконченными делами, которые могли остаться на следующую неделю. Начальство всячески поощряло его рвение.
— Кроуму цены нет, —- говорили они. — Что бы мы без него делали? И не один сэр Генри страшился того часа, когда старик выразит желание уйти на пенсию.
В эту пятницу Кроум завершил свою добровольную сверхурочную деятельность сравнительно рано. В 6.15 он взял котелок, зонтик и портфель, собрал ворох секретных бумаг, которые надлежало сдать в особый сейф, и на лифте спустился в подвал.
Несколько лет назад весь подвал был перестроен, и теперь, выйдя из лифта, вы попадали из помпезного интерьера конца прошлого века в обстановку, представляющую собой нечто среднее между декорацией к научно–фантастической пьесе и вокзалом в стиле модерн.
Кроум пошел по длинному коридору, миновал объявление «Только с пропусками класса «А» и остановился перед массивной стальной дверью. На ней было второе объявление, еще более грозное: «Внимание! Охрана имеет приказ стрелять в каждого, кто пытается проникнуть в данное помещение без пропуска».
У Кроума зажужжало над головой — он попал в зону телевизионного контроля. Затем стальная дверь в десять дюймов толщиной бесшумно отворилась, обнаружив замки, которые сделали бы честь Форту Нокс.
— Привет, мистер Кроум, вы сегодня пораньше, чем обычно, — сказал вооруженный автоматом охранник в черной форме, возникший по ту сторону двери.
Он провел старика Кроума во второй лифт — зловещую ультрасовременную коробку из бронированной стали, отливающей змеиным блеском.
Через мгновение Кроум очутился в просторном бетонном зале. Здесь двое охранников дежурили в будке из пуленепробиваемого стекла. Кроум пересек барьер с рентгеновской установкой — она проверяла, нет ли у входящего оружия, — затем попал под лучи аппарата с чувствительным элементом, реагирующим на фотопленку в любой, даже микроскопической фотокамере, и остановился перед будкой.
— Привет, мистер Кроум, все работаете?
— Что поделаешь, мистер Ледбеттер . Гм… я, значит, хотел бы… — Кроум заглянул в свои бумаги: — Мне нужны Альфа Ноль Три, Гамма Две Единицы и Омега.
Старший охранник повторял кодовые группы, а второй вручал Кроуму соответствующие ключи. Затем они повернули в будке тяжелое колесо, и открылась еще одна стальная дверь —в противоположном конце зала. Дверь вела в хранилище, где под железобетонными, устойчивыми против ядерной радиации сводами в сорок футов толщиной хранились в сейфах самые секретные тайны державы.
— Почему это он проходит не как все? Пропуск не показывает, в книге не расписывается, и вообще? — спросил второй охранник, когда согбенная спина Кроума исчезла за дверью. Охранник был новичок и еще не знал всех особенностей службы внутренней безопасности.
— Вот что, парень, — строго заметил ему старший, — старик Кроум здесь на особом положении. Для него, можно сказать, свои законы.
— Но ведь у него пропуск класса «В». Как же, он проходит?
— Класс «В» или не класс «В», ты запомни: Кроум надежнее многих, кто ходит сюда по праву. — с жаром заявил начальник охраны. И уже спокойнее добавил: — Да и как его не пустишь, если он один из всего Управления знает, где что находится.
В хранилище между тем Кроум уже засунул в свой портфель толстый фолиант, на обложке и на каждой странице которого стоял красный гриф: «Совершенно секретно. Ни при каких обстоятельствах не выносить из хранилища». Кроум запер сейф и двинулся к другому, обозначенному «Омега». Там в отдельных ячейках с особыми шифрами находились катушки магнитофонной ленты, числом более тысячи (на каждого сотрудника Управления внутренней безопасности, начиная с главы Управления и кончая официантом, разносившим по кабинетам чай). Это были записи всех телефонных разговоров с внешним миром.
Кроум раскручивал карандашом пленку в ячейке под своим именем и с законной гордостью патриота думал про себя, что за страну, где так замечательно обстоит дело с внутренней безопасностью, тревожиться нечего.
Он вытянул хвостик пленки с четкой надписью: «четверг, 23 сентября, время 12.63—12.56, звонил Бейтс, предмет разговора — гольф», аккуратно срезал его серебряным перочинным ножом и намотал на ручку зонтика.
Без двух минут семь Кроум был на вокзале Ватерлоо. Он купил вечернюю газету и не спеша спустился по мраморным ступеням в сверкающую белым кафелем уборную. Заплатив четыре пенса, Кроум получил салфетку и одежную щетку. Он снял пальто, повесил его вместе со шляпой, зонтиком и портфелем на вешалку, завернул манжеты и с наслаждением погрузил руки в теплую воду.
Через три умывальника от него другой посетитель поднял голову и стал энергично вытирать лицо. Это был Рональд Бейтс. Кроум украдкой наблюдал за ним в зеркале. Рональд надел пиджак, подошел к вешалке, взял портфель Кроума, и, громко топая, побежал вверх по лестнице ид перрон. На соседнем крючке он оставил точно такой же портфель, где лежали 45 фунтов в мелких засаленных купюрах.

3. Избранник судьбы

Хаббард–Джонс с бритвой в руке застыл в волнении перед зеркалом. Лицо у него было наполовину покрыто мыльной пеной, но все–таки оно выглядело этим утром необычно.
— Я избранник судьбы, — звучно обратился он к своему отражению, и ванная откликнулась на эти пророческие слова мелодичным эхом.
Из спальни доносилось приглушенное хныкание и шуршание. Скромница одевалась.
— Убирайся к черту! — крикнул он ей и снова погрузился в мечты об уготованной ему великой судьбе. 9.45. Понедельник, 27 сентября. Он твердо знал — наступил его день.
Его день. Быть может, этому дню суждено стать национальным — нет, всемирным! — праздником. Люди приколют на грудь значки с его портретом, и все усядутся за праздничные столы. «Что вы делаете в день Хаббард–Джонса? Едете куда–нибудь?» — «Нет, мы собираемся провести его дома, в семейном кругу, ведь для нас это священный день».
Хаббард–Джонс сделал над собой усилие и добрился. Уж если этому дню суждено стать днем его величия, нужно начинать его достойно…
Стуча каблуками, Скромница взбежала по деревянной лестнице, и вот она уже в конторе «Акционерного общества Футлус».
— Вы сегодня рано, — заметил Рональд. В его словах не было и тени сарказма. Четверть двенадцатого — это действительно было рановато для Скромницы. Четких заданий отделу не давали, сотрудников нанимали бог весть по какому принципу, и поэтому рабочий день начинался поздно. Но добросовестный Рональд всегда являлся в девять, а сегодня и того раньше — он встретился в кафе с Кроумом, чтобы снова обменяться портфелями.
— Я приехала на метро, — объяснила девушка, усаживаясь на стол, за которым работал Бейтс, и, помолчав, добавила:
— Он меня все время обижает…
Рональду очень хотелось попросить ее слезть с фотокопий, аккуратно разложенных на столе, — это были снимки с двадцати страниц книги, которую он брал у Кроума, — он слышал, как хрустит плотная бумага, но не мог вымолвить ни слова, чтобы спасти плоды своего труда, он только смотрел на гладкое колено и белое–белое плечо. Скромница наклонилась к нему поближе:
— Знаете, что он сегодня утром болтал? Рональд, в восхищении от ее красоты, лишь помотал головой.
— Он снова завел свою старую песню: мы диверсионно–десантный отряд, и сегодня особенный день, и все мы этого дня столько времени ждали, а сам он на пороге великих дел.
— Кто знает, может, быть, так оно и есть. Поглядите. Рональд протянул руку за фотокопиями, на которых сидела Скромница, и потащил из–под
нее лист бумаги. Девушка вдруг вскочила, сбросив плоды его труда на пол.
— Ах, неужели и вы такой же, как все! — воскликнула она, бросилась в «святилище» и заперлась там на ключ.
Хаббард–Джонс приехал перед самым обеденным перерывом — он все утро отмечал в баре на углу «День Х. — Дж.».
— Сэр, они действительно ведут странную игру, — сказал ему Рональд, как только шеф появился на пороге. — Вот посмотрите. Вы сказали, что сэр Генри упомянул какого–то курьера. И курьер должен был прибыть в лондонский аэропорт накануне этого заседания. И он прибыл. Но его машину по дороге в Форин оффис обстреляли. Курьер был убит, а мешок с диппочтой украден! — Рональд перевел дыхание. — И он не первый, — продолжал Рональд, но шеф бесцеремонно его перебил:
— А что я говорил? Черт возьми, я—гений! Гений! Что я говорил? Утайка. Он это утаил. Даже не упомянул на совещании. Ну, теперь сэр Генри Спрингбэк у меня на вертеле. Я его зажарю! Зажарю!
— Минуточку, сэр, я не закончил. Это не все. Это только начало.
— С меня достаточно!
— Нет, взгляните, сэр, — кодовое название материалов, которые этот курьер вез, — Терн–сихора!
Хаббард–Джонс тупо поглядел на Рональда. Он нетвердо держался на ногах.
— Тер–р — как вы сказали?
— Терпсихора, муза танца.
— А–а… Бейтс, вы пьяны.
— Но, послушайте, сэр, — было еще три курьера, их точное так же убили в течение предыдущих двух недель. Вот кодовые названия их материалов. Клио, Талия, Евтерпа… Понимаете?
— Что понимаю? Бейтс, у вас ничего не разберешь.
— Это все имена муз. Понимаете — эти задания все связаны между собой. И их должно быть еще пять — ведь муз было девять…
Но уж этого Хаббард–Джонс снести не мог — он никому не позволит считать его неучем!
— Черт вас побери! Я не хуже вас знаю, сколько было муз. Я тоже учился в школе. Стараясь держаться с достоинством, он проследовал к двери в свой кабинет, но дверь была заперта.
— Какого черта! — завопил он. — Кто там?
— Пошел вон, — донесся из–за двери голос Скромницы.
— Ну это мы посмотрим. Запомните: мы теперь десантный отряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15