Выяснилось, что в тридцать с небольшим лет, став хозяином дела после смерти отца, Нобутакэ оказался большим деспотом. Он много работал, но зато без удержу распутничал. Ясуэ выросла в семье финансиста, имевшего безупречную репутацию, и ни с чем подобным прежде не сталкивалась; она пугалась, мучилась, ей было стыдно перед служащими фирмы, иногда казалось, что уж лучше ей было бы его убить. В делах же ему сильно мешала самовлюбленность и прирожденное отсутствие предпринимательского чутья. Когда после войны во второй раз начался строительный бум, он закупил много американского и тайваньского кипариса, но вовремя сбыть не успел и понес большие убытки. Чтобы покрыть их, он пустился спекулировать филиппинским белым деревом, и это нанесло ему еще более сокрушительный удар: и фирма, и вся недвижимость чуть не ушли на покрытие долгов. Спасла дело Ясуэ: она вступила в переговоры с банком своего отца, воспользовалась его деньгами и советом и стала фактической хозяйкой фирмы.
Услышав эту историю, он пришел в восхищение от решительности и энергии тещи, но одновременно и подивился ничтожеству тестя. Правда, Ясуэ всячески скрывала его ничтожество от посторонних глаз, а сам Нобутакэ, должно быть, и не отдавал себе в нем отчета. Но ведь это ужасно – не сознавать, как ты ничтожен, в то время как все вокруг отлично это понимают. Это делает человека ничтожным вдвойне. Может быть, подобная ситуация и не редкость, но уж он-то ни за что не хотел бы в ней оказаться.
Какая, однако, женщина Ясуэ – так относиться к мужу и при этом жить с ним долгие годы… Вероятно, если бы Нобутакэ что и заметил, то не нашел бы в этом ничего особенно оскорбительного. Любовь ли все это питает столько лет, ненависть ли, но только такая глубокая, что и слов не найти.
Глядя на Нобутакэ, он чувствовал невыразимое отвращение и смутную тревогу – наверное, потому, что это были все-таки не совсем чужие для него проблемы.
Уже не надеясь, что Нисина где-либо отыщется, он снова пошел в гардеробную. Там было навалено еще больше, чем прежде, одежды, вещей и подарков. Найти какой-то шелк было явно немыслимо. Но он все-таки забрался поглубже в полутемную комнатку и обнаружил полку, на которую раньше не обратил внимания. На ней лежала плоская коробка с шелковой материей.
Подумать только. Он взял ее и уселся рядом со своим картонным ящиком. Открыл его и достал чурки. Это были прямоугольные куски свежего некрашеного дерева размером с каменную тушечницу для письма кистью или небольшой блокнот, только раза в три толще, и у каждого на обороте было написано тушью название: «криптомерия», «американский кипарис» и тому подобное.
Он достал из коробки несколько кусков шелка и стал обертывать чурки, но сперва понюхал их. Пахло свежим, еще не просохшим деревом.
«Отец Нобутакэ отлично умел узнавать древесину по запаху с завязанными глазами. Это у него называлось „чуять дерево“. Когда они с приятелями состязались, кто лучше чует, он почти всегда выходил победителем, – сказала ему Ясуэ вчера утром, когда заказывала эти чурки мастерам. – Нобутакэ в молодости, только женившись, научился у отца и тоже замечательно угадывал. Хочу завтра у вас на празднике ради забавы устроить такое состязание. Будет много лесоторговцев, вот пускай муж и покажет, что он лучше всех».
Ясуэ говорила с улыбкой, но его эти слова озадачили. Да как же Нобутакэ сумеет оказаться лучше всех? Что-то не верилось, чтобы тесть в его-то годы мог по запаху такой вот чурки определить вид древесины. Забава 'забавой, но неужели Ясуэ не понимает, что эта затея обернется для ее мужа позором? Все это казалось очень странным и до самого вечера не давало ему покоя. Вдруг он подумал: а что, если… – и решил непременно найти Ясуэ и спросить у нее. Однако Ясуэ куда-то пропала – должно быть, занималась подготовкой деревянной свадьбы. Когда рабочий день окончился и он пошел к себе, то обнаружил, что Ясуэ там: она стояла у шкафа в опустевшей гостиной и что-то торопливо доставала из ящика.
«Ах, вы здесь, – вырвалось у него. Он подошел поближе. А если он ошибается? Ладно, будь что будет. – Вы сказали, что завтра на состязании отец выйдет победителем. Я все понял. Вы решили схитрить».
Ясуэ удивленно взглянула на него и некоторое время молчала. Потом вдруг потянула его за руку, приглашая сесть на ковер.
«Совершенно верно. Мы сделали на чурках маленькие зарубки, не больше следа от ногтя, так чтобы их можно было пересчитать на ощупь. А ты молчи: об этом знаем только я, он и Нисина, который делал зарубки». Пораженный, он уставился на тещу. «Зачем вы это делаете? Ну пусть даже он проиграет – что из того?»
«Нет. Это очень важно – определять дерево по запаху, – возбужденно сказала Ясуэ, садясь на ковер коленями вплотную к нему. – Если человек так хорошо разбирается в дереве, значит, он может возглавлять фирму и первенствовать в деле. Конечно, скоро Нобутакэ все передаст тебе, но пока я хочу, чтобы он был на высоте положения. Завтра придут разные люди, с мнением которых приходится считаться. Это как раз удобный случай. Мы всех удивим».
Тут он заметил, что пальцы собеседницы, тянувшие его за рукав в знак приглашения присесть, все еще покоятся у него на руке. Пухловатая, влажная кисть. В тусклом, сумеречном свете руки и лицо тещи, смутно белевшие, словно от крема, показались ему обольстительными. Легкие морщинки и складка на подбородке только обостряли это чувство. Оно возникло в нем без малейшего сопротивления, с такой же естественностью, с какой приходит сон. Еще немного, и он был бы готов прижать ее к себе.
Но вдруг он вспомнил бледное, с нависающими густыми бровями мужское лицо. Нисина. Месяца два назад поздно вечером он вернулся со склада в контору. Выло темно, свет горел только в комнате правления. Он понял, что там кто-то есть, и направился к двери, но в этот момент дверь сама отворилась, и из комнаты вышла Ясуэ, Что, уже домой? – улыбнулась она. Лицо ее раскраснелось, руками она пыталась привести в порядок волосы. Дверь поспешила закрыть, но он успел заметить, что в комнате на диване сидел Нисина. Он подумал тогда, что у тещи, несомненно, интрижка с этим человеком.
Впрочем, Нобутакэ как муж, скорее всего, уже никуда не годился, и не было ничего удивительного в том, что энергичная Ясуэ кого-то себе завела. Поэтому он тогда не придал своему открытию особого значения.
Но теперь, сам поддавшись ее чарам, он недоуменно спросил себя: неужели Ясуэ готова завлекать кого угодно? Ему припомнились рассказы об отце Нобутакэ, который в молодости многим ей помог; может быть, и с ним у нее что-то было? Ощущая, как Ясуэ опутывает его какой-то прозрачной нитью, мерзостной в своей почти кровосмесительной всеядности и в то же время сладкой, он резко встал и вышел из комнаты…
В полутьме гардеробной он еще раз осмотрел чурки. Пощупал пальцем те места на боковых сторонах, где полагалось быть зарубкам. Ни малейшего следа зарубок не было: ведь он сам только что в складском корпусе обстругал эти места рубанком. Чурки совершенно гладкие.
Окончательно удостоверившись в этом, он завернул их в белый шелк, каждую в отдельности. Еще немного – начнется состязание, и тогда Нобутакэ возьмет их, удивится и растеряется. Так ему и надо. Пускай сам убедится в собственном ничтожестве. Пускай устыдится, что Ясуэ своими нежными руками прикрывает, охраняет его от всего и от всех.
Он встал, поднял чурки. В это время в гостиной зазвучало фортепиано. Очевидно, это играла Кэйко. Потом раздались завораживающие звуки тенор-саксофона. Исполняли популярную композицию Монка. Вообще-то он не разбирался в современном джазе, но Кэйко еще в пору их совместной учебы на курсах английского языка занялась его музыкальным образованием, и постепенно эти вещи стали ему нравиться.
Должно быть, музыка всем подняла настроение: когда он вошел в гостиную, гости уже пили, ели и шумели вовсю, торжество было в разгаре. Не успел он положить свою ношу на стол с тортом, как кто-то из гостей подошел его поздравить.
Беседуя с гостями, он краешком глаза взглянул на сидевшую за роялем жену. Кэйко, раскрасневшись, не глядя в ноты, попеременно с длинноволосым юным тенор-саксом импровизировала вариации на мечтательную тему Монка. Он вспомнил: Кэйко как-то говорила ему, что этого саксофониста в черной рубашке зовут Яцуги. Поначалу Кэйко играла скованно, но, чем больше она втягивалась в диалог с саксофоном, тем увереннее бегали ее пальцы. Яцуги не уставал извлекать звуки из своего саксофона, встряхивая шевелюрой и извиваясь худощавым телом; ему подыгрывали остальные мужчины: средних лет трубач, бородатый юноша-контрабасист, похожий на мальчишку ударник.
Увидев Кэйко такой воодушевленной, он почувствовал острую ревность. Конечно, увлечение музыкой не из тех увлечений, что заставляют ревновать. Но теперь он знал, какое неожиданно сильное женское начало таит в себе Ясуэ, а Кэйко ведь все-таки ее дочь.
Внезапно у микрофона рядом со столом появился седовласый Сэкигава. Он заговорил, музыка смолкла. Сэкигава предложил, чтобы председатель союза лесоторговцев Симамото, а также постоянный деловой партнер их фирмы Оосэ произнесли поздравительные речи.
Ну вот, начинается, подумал он. Скучно и противно. Противнее всего, что сейчас после поздравлений его и Кэйко позовут к столу, заставят резать торт, и все будут фотографировать это событие.
Когда эта церемония закончилась, Сэкигава снова подошел к микрофону и начал:
– Ну а сейчас, как я уже говорил, мы хотели бы предложить вашему вниманию негласно проводившееся в этой семье на протяжении многих поколений состязание в искусстве «чуять дерево».
Ага, значит, об этом уже объявляли, когда он сидел в гардеробной.
– Разумеется, это состязание не более чем игра. В ней может принять участие каждый из вас. Между прочим, приготовлено много призов.
Пока Сэкигава говорил, к столу подошел Нисина, которого ему все никак не удавалось отыскать. Нисина аккуратно разложил шесть завернутых чурок на белой скатерти, предварительно перемешав их.
– Можно я попробую? – К столу направился полуседой, коротко стриженный Сомия. Наверное, его подговорила Ясуэ.
Девочка, племянница Ясуэ, подошла к старику и завязала ему глаза платком. Сомия с комической миной протянул руку к чуркам, потом вдруг испуганно отдернул ее. Присутствующие разразились хохотом. В этот момент началось музыкальное сопровождение: Кэйко заиграла на рояле что-то легкое, успокаивающее. Должно быть, Ясуэ подсказала, подумал он. Очень хорошо играет.
Под смех гостей и звуки фортепиано, в обстановке всеобщего оживления Сомия взял крайнюю правую чурку, понюхал ее и объявил:
– Криптомерия из Ёсино.
Гости снова расхохотались. Всем была видна отчетливая надпись на чурке: «красная сосна».
Из шести чурок Сомия не угадал ни одной. Но племянница Ясуэ все-таки вручила ему приз в виде большой, красиво упакованной коробки.
Первая попытка возбудила в гостях живейший интерес. К столу один за другим стали подходить желающие. Молодая жена одного оптовика обнаружила недюжинное обоняние и угадала целых три чурки. Потом вышел пожилой председатель союза лесоторговцев, но он правильно определил только одну. Успевший напиться приятель Нобутакэ принялся отгадывать торжественно и громко, но потерпел полное поражение, не угадав ни одной из чурок.
– Ну а что же хозяин дома, у него ведь богатый опыт! – то ли намеренно, то ли просто так подал голос один молодой человек из числа родни. Нобутакэ сидел неподалеку от окна и потягивал вино, но окружающие вытолкнули его к столу.
Ему завязали глаза. Длинноногий, красный от вина, он слегка покачнулся. Кэйко продолжала негромко играть.
У него забилось сердце. Тесть подошел вплотную к столу. Взглянул на Ясуэ, стоявшую чуть позади в окружении племянниц. Она со спокойной улыбкой смотрела на мужа. Представив себе, что сейчас произойдет, он затаил дыхание.
Нобутакэ пошарил по столу рукой, взял крайнюю чурку справа и небрежно поднес ее к лицу.
– Кипарис из Кисю… – сказал он тихо, почти себе под нос. Гости зашумели. Именно это и было написано на чурке.
– Американский кипарис, – сказал тесть, несколько торопливо взяв со стола следующую чурку. Присутствующие опять заволновались, послышались аплодисменты. Нобутакэ снова угадал.
Он с изумлением вгляделся в руки тестя: ему показалось, что Нобутакэ и не думает ощупывать чурки с боковой стороны. Но он стоял слишком далеко, и видно было плохо. Впрочем, зарубок все равно не было, и он ничего не понимал.
Не дав ему прийти в себя от изумления, Нобутакэ одну за другой правильно отгадал все шесть чурок.
Гостиная разразилась возгласами восторга и рукоплесканиями. Нобутакэ слегка улыбался, словно бы непричастный к этому шуму. Позволив снять с себя повязку, тесть вернулся на свое место у окна.
Он все стоял, не вполне уверенный, вправду ли это, не зная, что думать, и не в состоянии что-либо сказать. Неужели внешность так обманчива, и Нобутакэ все же обладает некой скрытой силой? Значит, он не такое уж ничтожество?
Он посмотрел на Ясуэ, которая все на том же месте беспечно болтала с племянницами. Должно быть, она довольна. Пожалуй, надо было бы сказать ей, что он сделал с чурками.
В это время он увидел, как Кэйко встала из-за рояля и направилась к матери. На полдороге она словно ощутила на себе его взгляд, посмотрела на него и улыбнулась. Он жестом подозвал ее к себе, она подошла, вспотевшая, но, как всегда, сияющая янтарной кожей, и спросила:
– Ну как?
Должно быть, вопрос относился к ее игре, но он невольно заговорил совсем о другом:
– Отец все отгадал. Как странно.
– Да, – кивнула Кэйко, хотя как-то не слишком уверенно. Это показалось ему подозрительным. Тогда она добавила: – Все так и думают. А это я ему подсказывала.
Он не поверил собственным ушам.
– Ты? Не может быть. Каким образом?
– Я ему давала знаки своей игрой. Я делала ударения на некоторых нотах, а число ударений передавало номер чурки.
Какое-то мгновение он был не в силах что-либо ответить и лишь молча смотрел на жену. Его словно ударили, и оправиться от удара все никак не удавалось. Не хотелось видеть ни Кэйко, ни Ясуэ. И омерзительнее всего был этот жаркий, набитый людьми зал.
Он молча пошел в переднюю, обулся и вышел из квартиры. Спустился на лифте на первый этаж и зашагал к шоссе. Уже совсем стемнело.
Дул приятный, прохладный ветер с моря. Спешить было некуда, но он шел быстро и остановился только у небольшого каменного моста. Под мостом проходил узкий канал, такой же, как перед фирмой. Склонившись над водой, он понял, зачем торопился прийти сюда. Не только Ясуэ, но и Кэйко, ее дочь, знали, как опутать его прозрачной нитью незаметно для него самого. Он ушел, чтобы вырваться. Но это было бесполезно. Что-то уже окутало его, как окутывает ночная тьма.
Он посмотрел на черную воду так, будто его мучила жажда. Вспомнилось, как на рассвете они с отцом плыли вниз по реке Накагава. Небо было густо-синее, еще видны были звезды, дул ветер. Качаясь на волнах, лодка взмывала носом в звездную пустоту, словно серебристая форель.
Теперь, под черным небом, это ощущение взлета снова вернулось, и ему почудилось, будто он сам сейчас взмоет навстречу свету звезд.

1 2