его роскошных дворцов с арками и термами, где женщины, блистая божественной красотой, предаются блуду и изысканным, извращенным удовольствиям; Саллюстиевых садов, покрывающих почти весь Квиринал, где впервые восстала его мужская сила; роскошных зрелищ Города и крови, орошающей мягкий песок амфитеатра. Ничего этого не видеть! Никогда!
Но Юлий ясно сознавал, что не сможет существовать вне Рима, этого распятого города, пресыщенного ласками, увенчанного драгоценной митрой. Выше его сил быть отделенным от сутолоки и гула Марсова поля в сверкании вод Тибра, иссеченных мечами солнца, с тонкими деревцами и влажными кущами в розовых и фиолетовых тенях. Он любил этот город так же, как любил Юлию, и это была единственно болевая точка его сурового, твердого характера.
Исполненный достоинства Флавий шел неспешно по улицам Остии, не оглядываясь на набережные. Ветер закручивал концы его диплойса и обдавал префекта смрадным дыханием порта, запахом разложения, гниющих фруктов и рыбы. До слуха Юлия еще доносился гомон, среди которого выделялся резкий смех проституток, песни моряков, выходивших из сумрака термопол, рыбаков, кричащих о своем товаре и прячущих в складках набедренной повязки мелкие монеты.
Порт удалялся, Остия улыбалась префекту, но он шел, прикрыв глаза тяжелыми веками, безмолвный, спокойный, знающий свое дело, и очень одинокий.
ГЛАВА 2
Греческого стиля дом, возносивший свою кровлю в звенящую воздушную синеву, принадлежал почтенному горожанину – курульному эдилу города, старому другу отца Флавия, Тиберию Ливию. Магистр был справедлив и уважаем народом, но однажды он почему-то оставил мраморное кресло и свои обязанности и, уклонившись от объяснений, отошел от дел, еще будучи полным сил.
Тяжелая, как скалистая глыба, жара медленно спадала, остывали гранитные львы, сидящие на подступах к широким ступеням, и золотисто-охристые статуи Венеры и Апполона, с яркими бликами, обласканные солнцем, устало закрывали глаза. Сиреневые тени в аллеях удлинялись, и листва лавров приобретала странную прозрачность. Где-то слышался мерный плеск воды. От стоявших вдоль дорожки бронзовых гладиаторов с обнаженными клинками исходил жар, утомительный в сонном, сухом воздухе, наполнившем пространство.
Янитор, волоча за собой тонкую цепь, что разматывая кольца, звенела, с поклоном встретил Флавия, уверенно и спокойно восходящего по ступеням, перекинув через одну руку диплойс и придерживая меч другой. Он прекрасно знал префекта и с сожалением покачал головой, сообщая со странным причмокиванием, что хозяина нет дома. Не далее, как на рассвете Тиберий отправился в Рим.
– Ну, это не диво, – сказал Флавий. – Все идут в Рим.
Янитор крикнул номенклатора, и тот, с поклонами проводил префекта внутрь дома через анфиладу комнат, где неподвижно стояли наискось цветные солнечные колонны с мягкими капителями, упиравшимися в гранитные плинтуса. Затем, шурша широкой и длинной накидкой, он помчался доложить жене Тиберия о прибывшем госте. В немой тишине слышался затихающий стук сандалий раба, направлявшегося к гинекею.
Молодой префект остался наедине с безмолвием и прохладой атрия, исходящими от круглого бассейна с голубой хрустальной водой, освещенной золотистым лучом, скользящим из отверстия в потолке и обрисовывающим смутные увеличенные очертания бело-голубой мозаики на дне. По поверхности плавали бледные лепестки роз. Тонкие занавеси из дорогих тканей, усеянные звездами, скрывали потаенные кубикулы в аромате курений. Фрески – лазурные, синие, с мягко струящимся розовым и теплым белым, были выполнены со вкусом и украшали стены, разделенные пилястрами: морские горизонты, либурны под парусами, зеленые пенящиеся глыбы, со звоном разбивающиеся о берег; ландшафты, способные привидеться только в любовном бреду; химера, пожирающая собственный хвост; прекрасный эфеб в окружении нимф источника, улыбающаяся Исида с драгоценностями в волосах и простерший к ней руки Гор… От серебряных чеканных фиалов, стоящих прямо на полу, поднимался невидимый дымок, разносящий теплый аромат меж бюстов императоров в венках и спящих кресел черного дерева с украшениями из слоновой кости.
Послышались шаги, и из-за стремительно откинутой занавески появился управитель в белом синтесисе, с седой длинной бородой в завитках, весьма напоминающий вавилонского халдея. В его мускулистой обнаженной руке с коричневой морщинистой кожей был зажат жезл управителя дома. В этом доме, где органично слились Рим и Афины, чувствовались также и экзотические нотки Востока, его чувственность и пряная пикантная дымка. С низким поклоном приветствовал управитель гостя, поблескивая из-под низких кустистых бровей тускло-серыми глазами:
– Тиберий недавно вспоминал о тебе, Юлий. Мы знали, что ты отправился в Германию. О, боги Италии, эти мятежи разорят империю, а варвары, предвижу я, убьют нас всех в этих прекрасных домах! – сказал управитель, с широким жестом провожая Флавия через боковые кубикулы.
Среди внезапно расступившихся стен открылся портик с полотном неизъяснимо-прекрасного неба. По белым дорожкам они проследовали в глубину остывающего сада, где среди зеленых ветвей били фонтаны, а за колоннами беседок скрывались мраморные Приапы.
Флавий вступил в сумрачную кальдарию, и управитель, раскланявшись с ним при неясном свете теплого вечера, словно бы растворился в этом бесплотном воздухе, и лишь серебристая пыль плыла в проеме двери.
Светловолосые невольники сняли с Юлия его дорожное платье, и он с блаженством погрузился в прохладу воды мозаичного бассейна фригидария. Спустя некоторое время освеженный Юлий проследовал в ункторий, где расторопные рабы умастили его тело мазями и благовониями, а волосы напитали сирийским маслом, затем они облачили гостя в мягкую длинную тунику, и их пальцы летали над префектом, как голуби.
Вновь появившийся управитель поднялся с теплой каменной скамьи и проговорил со сдержанной улыбкой:
– Антонина, жена Тиберия, желает видеть и приветствовать тебя, молодой Флавий.
Тем же путем они проследовали обратно к бело-розовому дому, который в наступающих сумерках как будто стал выше и, выявив необычайную легкость, казалось, покачивался над лиловыми газонами. В огненно-золотых просветах между деревьями раскрывались цветы грез, и листва сада едва трепетала. Отсюда кое-где виднелись отдельные клочки городского пейзажа и сбегающие по склону одного из холмов крыши вилл именитых граждан Остии.
Каждое движение управителя сопровождалось хрустальным перезвоном бубенцов, вшитых в складки его одежды – новый каприз Антонины. Лицо его почти слилось с вечерним полусветом, черты смазались. Он вежливо обращался к префекту, но Юлий, хотя и пребывал в благодушном настроении, отвечал чаще всего коротко и односложно. Присутствие спутника мешало ему беседовать с собой.
– Не кажется ли тебе, Зетта, что мир слишком прекрасен?.. Моя душа рыдает, ведь я не в силах постичь это чудо! – проговорил Юлий с чувством, и по его дрогнувшему голосу управитель понял, что гость улыбается.
Они медленно шли по сумеречным залам, где в темноте с шорохом и тихим смехом прятались рабыни, оставляя в трепещущем воздухе запах вербены.
Огромное мраморное ложе в виде полумесяца открылось взору Флавия. Длинный низкий стол был укреплен на гранитной пирамиде, и в середине ее размещался канделябр с трепещущим языком пламени.
– Юлий Флавий, твой гость, приветствует тебя в твоем доме, – возвестил номенклатор красивым сильным голосом, обращаясь к госпоже.
Жена хозяина дома встала, ее гигантская фиолетовая тень скользнула на пол и заколыхалась на стене, где зыбкий свет едва выявлял очертания фрески. Антонина смотрела прямо на префекта, а отраженные языки пламени лизали ее подбородок и полную шею. Флавий склонил голову, и Антонина улыбнулась уголками подкрашенного рта. Префект поцеловал ее руки и губы и принес извинение за внезапное вторжение.
– Приветствую тебя, Юлий, – проговорила она. – Тиберий, к моему, и, надеюсь – твоему сожалению, уехал в Рим. Но ты не останешься недоволен приемом, по крайней мере, я сделаю для этого все возможное! Я намеренно не пригласила к ужину ни одного из друзей моего мужа. И этих несносных паразитов велела прогнать прочь, – продолжала она после краткого молчания. – Я полагала, что после утомительного плавания тебе захочется покоя, и лишь музыка и танцовщицы сделают отдых приятным. Но если ты, Юлий, мой гость, пожелаешь развлечь себя беседой, я тотчас распоряжусь. Среди клиентов моего мужа есть поэт, педагог, что из-за своей бедности носит только шерстяную тунику, есть и астролог, каждую ночь глядящий в небо и потерявший разум среди звезд. Здесь обитают и некоторые другие, но те – отбросы, демагоги. Тиберий держит их возле себя потому только, что они умеют кривляться и лицемерить, и это развлекает его.
Юлий с равнодушной улыбкой ответил:
– Это ни к чему. Ты все сделала правильно. Я хочу набраться сил в доме, где именитый хозяин часто принимал моего отца. Да и ты, Антонина!.. Ничто не развлечет меня более, чем твоя красота.
Она рассмеялась низким хриплым смехом. Он странно не сочетался с ее голосом, но при этом шел к ее улыбке. Заостренные, похожие на наконечники копий, нежно коричневые тени от ресниц дрогнули на ее щеках. Все, что говорил гость, казалось Антонине очень значительным, и в тоже время не значило вовсе ничего. Она не была влюблена в Флавия. Эта холодная женщина вообще никого не любила. Но сейчас молодой префект находился в ее трихмиссии, и Антонина наслаждалась его красотой и смотрела на него, как на свою собственность.
Невольники скользили в полумраке столовой, расставляя серебряную и позолоченную посуду, фиалы, украшенные ониксом, драгоценные диатреты. В чеканных блюдах подавались колбасы и печеные яйца, в золотых чашах – оливки и устрицы. Структор, приложив руку к сердцу, поклонился. Антонина подала ему короткий жест, он послушно направился к выходу, остальные рабы потянулись вслед ним.
Хозяйка устроилась на ложе, подобрав под себя одну ногу и вытянув другую. Цикла из тонкой ткани глубокого синего оттенка, складки которой женщина распустила до самого пола, скорее подчеркивала, чем открывала округлости ее крупного полного тела. Золотые браслеты с бирюзой охватывали ее руки. Высоко причесанные волосы открывали виски с голубоватыми теневыми впадинами. Синий газ, едва бледнее циклы, мягкими складками лежал на плечах Антонины, способный деликатно скрыть морщинки уже начавшей увядать кожи, но при этом он, разумеется, не скрадывал идеальную форму соблазнительной груди, похожей на спелые плоды. Юлий возлег справа от нее.
Они спокойно беседовали, хозяйка расспрашивала гостя о путешествии, он отвечал пространно, но с наслаждением, думая при этом совсем о другом. Лежа на пышных узорных подушках, они время от времени брали со стола то или иное кушанье с богато сервированного стола. Вино, поданное в голубой амфоре, разливала светловолосая рабыня в золотистом вышитом строфиуме, накинутом поверх длинной желтой рубашки. Иные служанки, похожие на дрессированных обезьянок, сидели, звеня украшениями, прямо на полу вокруг ложа своей госпожи, перешептываясь и забавляясь концами ее циклы.
Эта еще красивая, тридцатисемилетняя женщина, изнеженная, ленивая телом и умом, была склонна к грезам и различного рода мистификациям. Увлекая мужчин намеками и обещаниями, она вовсе не спешила удовлетворить их страсть. Супружеская измена привлекала ее своей пикантностью, но, когда она думала о сложностях, сопряженных с этим, ей становилось скучно. Антонина не обладала достаточной энергией, чтобы плести интриги. Вот и теперь, в разгар трапезы, поднеся диатрету к губам, она направила в сторону Флавия долгий, томный многообещающий взор улыбающихся карих глаз, и ее подведенные антимонием брови изогнулись. Юлий со спокойной улыбкой выдержал этот взгляд и продолжил свой рассказ. Антонина глубоко вздохнула и вытянула более соблазнительно свою полноватую ногу с трепещущей прозрачной тенью на обнажившемся бугре с мелкими синеватыми прожилками. Она вновь взглянула на Юлия, ожидая, что он смутится. Но префект неплохо знал ее повадки и вновь лишь улыбнулся. Измена не входила в характер их общения, хотя ему и нравилась ленивая восточная нега жены Тиберия и ее медленные жесты, подобные движениям объевшейся кошки.
Взяв с блюда горсть оливок, Антонина стала бросать их одной из невольниц. Та принялась умело их ловить ртом под рукоплескания других рабынь. Светловолосая девушка с рассыпавшимися по лицу тонкими прядями оставила амфоры и, изгибая тонкий стан, потянулась к тяжелой бронзовой люстре, украшенной львиными пастями. Триклиний ярко и ласково осветился, выявились бледные причудливые фрески. Складки тяжелой златотканой занавеси, скрывающей выход в портик, наполнились ночным ветром… Сияли и тонко позванивали украшения девушек… Одна из них, с огромными изумрудными глазами и тонкими руками, похожая на дивное насекомое, гладила павлиньим пером улыбающееся розовое лицо своей хозяйки… Антонина лениво раскинулась на ложе, продолжая свой разговор с Юлием.
Яркий свет был сигналом. В столовую впорхнули женщины в прозрачных развивающихся одеждах, с обнаженной грудью. Волосы их были гладко расчесаны гребнями и спускались едва ли не до пола. Послышались звонкие переливы греческих лир и томные вздохи флейт. Покачивая бедрами, танцовщицы обошли вокруг ложа, чуть приподнимаясь на мыски и пробегая теплыми пальцами по грудям подруг.
В это время произошла смена блюд: внесли фрукты и подогретые напитки. Амфоры с эмалью заменили изящные сирийские сосуды. Женщины разделились: одни уселись на пол, продолжая играть незамысловатую мелодию, другие все быстрее и быстрее понеслись по кругу, изгибаясь, кружась, как бы заворачиваясь в летящие одежды и локоны… Все новые и новые женщины появлялись из разреза занавесей и присоединялись к танцовщицам и музыкантам… Сладострастный, порочный вихрь носился в триклинии под крики, звон и хохот цистр, тамбуринов и флейт. Даже изящные невольницы вскочили с мозаичного пола и, выдергивая из причесок шпильки, с разметавшимися волосами влились в поток танца…
Внезапно погас свет, и в триклиний вошли мускулистые обнаженные невольники с факелами в руках, дым от которых поднимался к потолку. Музыка постепенно стихла, и женщины, покачиваясь и сбиваясь, нетвердыми шагами двинулись к выходу под усталые вздохи флейт. Опьяненный Юлий тяжело поднялся с ложа и несколько раз ударил в ладоши, выказывая свое восхищение.
Префекта проводили в одну из кубикул, где его ожидало покойное ложе, окутанное розовым ароматом, лившимся из глубоких ниш.
Антонина велела девушкам поддерживать ее и в сопровождении рабов с факелами устремилась на свою половину.
Дом засыпал. Ночное спокойствие нарушали лишь шаги невольников в триклинии, стук посуды и металлический звон ключей…
Чистое, освежающе прохладное утро, подобно лилии, распускало свои лепестки под хрустальным, восхитительной прозрачности небом Остии. Как легкая цикла женщины, едва скрывающая ее наготу, клубился туман, рассеиваясь от прикосновений восходящего Хепри, чьи лучи золотыми тропинками бежали в рощах.
У дверей дома, где провел короткую ветреную ночь Флавий, его уже ожидала двухколесная повозка, запряженная белыми лошадьми, с ауригой-африканцем в золотых запястьях и кольцах. Его обнаженный торс блестел, как антрацит.
В сиянии утра Флавий спустился со ступеней, влез в цизий, и белые лошади помчали его к порту, где еще не было дневного оживления или усталого гула вечера, обморочного от жары.
В лучах восходящего солнца Юлий с отрешенной улыбкой вспоминал прием Антонины и прогулку в глубине сада в зеленых предутренних сумерках об руку с клиентом Тиберия, астрологом. Этот горбатый старец обладал удивительно ясным разумом, светившимся в его голубых слезящихся глазах. Они прогуливались среди мокрых роз, лилий, просыпающихся гиацинтов, и острый ракушечник скрипел под их сандалиями. Астролог вещал о скорой гибели императора. Будто бы Минерва, которую Домициан суеверно чтил, открыла ему, старцу, что не в силах более оберегать императора – могучий Юпитер отнял у нее оружие. Несколько месяцев над Римом сверкают молнии, и город только об этом и говорит. Равнодушно слушал префект эти предсказания старика, но душа Юлия встрепенулась, когда прорицатель стал читать поэму Вергилия; очень любимую им, и молодой римлянин пожалел, что не беседовал с астрологом накануне.
Они расстались, когда оранжевые мазки солнца легли на капители портиков, и Флавий одарил старика несколькими ассами.
Синее, будто нарисованное, море лежало перед ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14