Но профессиональная этика сдерживала Брусницына. Да и с чего это он вдруг ринется в архив – негоже читать чужие письма… А жаль!
Брусницын вздохнул и оставил энциклопедию, где затаилось взволновавшее его слово «инкрет». Поднялся с дивана и направился в кухню.
Нравилось ему на кухне у Варгасовых. Все тут дышало благополучием, все вещало о том, что хозяева с жизнью в ладу и согласии. Даже сейчас, в суматохе вечеринки… Шкафчики с красными дверцами, обои замысловатого рисунка. Плита импортная. Голубая посуда из гжельской керамики, что сейчас модно. Хорошо живут Варгасовы… Особенно нравился Брусницыну аппарат под названием «Родничок», что висел над водопроводным краном.
Но едва он успел поднести стакан к губам, как Брусницына окликнули.
Этого полноватого мужчину в сером джемпере он приметил еще в гостиной. Ему показалось, что мужчина с подчеркнутой любезностью оборачивает лицо в сторону Брусницына. А так как все гости уставились в телевизор, по которому гоняли через видеомагнитофон какой-то фривольный фильм, то внимание незнакомца было весьма заметным.
– Анатолий Семенович? – мужчина прикрыл за Брусницыным кухонную дверь. – Вам нехорошо? Что-то вы бледный…
– Нет, нет. Все в порядке, – промямлил Брусницын, недоумевая, откуда незнакомец знает его имя-отчество. – Решил воды попить.
– От чего человек толстеет? – незнакомец добродушно пошлепал по заметному брюшку. – От воды! Многие считают – от мучного. Нет, от воды. Доказано… Впрочем, вам это не грозит, счастливчик.
Брусницын пожал плечами и потянулся к крану.
– Я, собственно, и пришел сюда, чтобы с вами познакомиться. Меня зовут Ефим Степанович, а фамилия – Хомяков.
– Вот как? – Брусницын бросил через плечо взгляд на Хомякова.
– Ага. Дело у меня к вам, Анатолий Семенович.
Хомяков тоже подобрал стакан, намереваясь отведать чудесной воды, за компанию.
– Не составите ли мне протекцию? Хочу поступить в архив. Интересуюсь нашей славной историей.
– Но я как-то… – замялся Брусницын.
– Не отдел кадров? – подхватил Хомяков. – Понимаю. Мне Варгасов сказал, приходи, мол, вечером, будет человек из архива, разнюхай. Вот я и пришел.
– Чем же я могу вам помочь? – Брусницын чувствовал, как все больше увязает в каких-то обязательствах перед настырным новым знакомым.
– Хорошо бы меня представить вашему начальству. Или, на худой конец, просветите – кто он, ваш директор? Может, я к нему найду ключик помимо вашей протекции?
– Видите ли, я и вас не знаю толком.
– А чего меня знать? Образование гуманитарное, – напористо проговорил Хомяков. – Однако приходится трудиться в несколько другой области. Осточертело гоняться за червонцами… Решил плюнуть, заняться любимым делом.
– Понимаю, конечно. Но что вам сказать? – Брусницын наконец отхлебнул глоток и прикрыл в удовольствии глаза. – Да… Директор наш человек не вредный. И сотрудники нужны. Особенно мужчины, в хранилище. Работа физическая…
– Да уж как-нибудь. Разомнусь, застоялся.
– Тогда вам нужно сменить Петра Петровича, – шутливо произнес Брусницын. – Он подвозит дела из хранилища в читальный зал. На пенсию собирается Петр Петрович, а заменить некем… Я шучу, конечно.
– Почему же? – серьезно подхватил Хомяков. – В самый раз. И знаний не надо особенных, и в курсе всех событий.
– Не знаю, право, – пожал плечами Брусницын. – Попытайтесь. Может, и верно, поначалу устроиться подсобным рабочим, а там оглянетесь, – и, сочтя возможным закончить этот неожиданный разговор, Брусницын поставил стакан и попятился к двери. – Не хотите посмотреть, как там играют? – из вежливости произнес он на прощанье.
– Как стать богатым? – подмигнул Хомяков. – Азартная игра. Это Сашка привез, племянник Варгасова, морячок. Как же он? Шмутки возит, загоняет, а тут на игру потратился. Наверно, тоже загонит. Вы знаете этого Сашку?
– Нет. Я и Варгасова не знаю. Жены наши еще знакомы, а я, признаться, и в глаза его не видел.
Брусницын кивнул своему неожиданному знакомому и вышел.
Глава вторая
1
В тесной приемной директора хозяйничала секретарь-машинистка Тамара, пышнотелая брюнетка, незамужняя мать двоих детей. Все свободное время Тамара тратила на перепечатку случайных работ, что при ее бюджете было заметным подспорьем. Мирошук с этим мирился, должность секретарши в архиве не очень-то престижна, кто пойдет на восемьдесят пять рублей… И сейчас, стоя у окна, выходящего на набережную реки, он слышал, как за стеной раздавалась пулеметная очередь пишущей машинки, словно Тамара отстреливалась от докучливых посетителей, – приказ был однозначный: никого не впускать, директор ждал особо важного гостя, о котором уведомило управление. Правда, посетителей в приемной было немного, двое, как оповестила Тамара. Сидят, дожидаются…
Небо осыпало набережную дождем. Водяная кисея обильно покрывала каменную спину балюстрады, асфальт, крышу киоска «Союзпечать», под навесом которого притулился настойчивый рыбак. Закрепив хитрым способом спиннинг, рыбак издали наблюдал за поплавком… Мирошук ему сочувствовал, он и сам в душе был рыболовом. Правда, давно не брал в руки снасти. С тех пор как его отлучили от малого корыта и перевели на работу в архив. «Малым корытом» люди его круга называли блага, что предоставляла должность средней номенклатуры. Было еще и «большое корыто», но до той лучезарной судьбы Мирошук так и не дотянулся. Честно говоря, его устраивало и малое корыто. Специальный распределитель, закрытая поликлиника, паек раз в неделю, особый санаторий с отдельным номером и вольным выбором жратвы, не говоря уж о персональном автомобиле. Мирошук занимал должность начальника управления коммунальным хозяйством… Но стряслось непредвиденное – сгорела технологическая установка, смонтированная на фабрике-прачечной, что находилась в ведении Мирошука. Сгорела вместе с новым зданием цеха. Директора фабрики отдали под суд. А Мирошука горком взял под защиту – перевел на работу в архив. Сказали – ненадолго, а третий год Держат. Правда, он и не возникал особенно, затаился. Даже внешне старался походить на сироту. Одевался только из магазина уцененных товаров, ждал своего часа Мирошук. Игра стоила свеч! Одна рыбалка, на которую приглашали тех, кто относился к малому корыту, одна рыбалка чего стоила. И гостевой дом с сауной, в лесу. Жен не брали, ни к чему. Но скучно не было… Вот какие воспоминания пришли на память Захару Савельевичу Мирошуку при виде рыбака-любителя, что прятался от дождя под навесом киоска «Союзпечать». И еще одна дума одолевала Мирошука, вызывая досаду и раздражение. Известие, что скоро в архив явится инспектор Главного управления в связи с жалобой этого прохвоста Евгения Колесникова. Нет, уж лучше пусть иностранцы приезжают. Заступив в должность, Мирошук поначалу избегал подобных визитов, конфузился, но постепенно втянулся. Даже выхлопотал представительские в размере двенадцати рублей в год, ровно столько, сколько стоили две банки растворимого кофе, а сахар он уже целиком брал на себя. В накладе Мирошук не оставался: гости одаривали хозяина различными сувенирами – ручками и зажигалками. Один исследователь из Японии умудрился даже портативный диктофон вручить. Кстати, и Мирошук в долгу не оставался, накупил открыток с видами города, полный ящик. Заместитель по науке Гальперин все допытывался: может, директор филокартией увлекается, открытки собирает? Старая ехидна… Когда-то Мирошук хотел избавиться от въедливого зама, даже кандидатуру подобрал – своего бывшего помощника из управления коммунальным хозяйством, делового парня. Он таких лобанов из коммунхоза в кулаке держал, что ему заморыши-архивисты! Мирошук начал было раскручивать колесо, но вовремя остановился, – только кажется, что архив тихая заводь, а такие там плавают щуки. У них, оказывается, этот Гальперин в большом авторитете. Не стоит связываться, тем более в кресле директора Мирошук долго сидеть не собирается… Но время шло, и Мирошук все больше привязывался к своему заместителю. Толчком послужило совещание в исполкоме, посвященное охране старинных зданий. Речь шла о памятнике архитектуры XVIII века, особняке купца Галактионова. Выступил Гальперин и так повернул вопрос, что оказалось, будто директор архива чуть ли не сам раскопал документацию, подтверждающую особую ценность купеческого особняка как уникального по тем временам строительного сооружения. Бывший дом купца внесли в проект плана по реконструкции… Мирошук хотел было обидеться на Гальперина – поднял директора на смех в глазах сотрудников архива, но, прочтя в газете отчет о совещании в исполкоме, заважничал. Понравилось. В прошлом, когда Мирошук был управляющим коммунхоза, его поминали в газетах только с отрицательной стороны, а тут – на тебе! Мирошук чаще стал захаживать в отделы, вникал в работу архивистов. И увлекся. Даже включил себя в группу, что готовила выставку «А. С. Пушкин и свободомыслие XIX столетия»… Жена сшила сатиновые нарукавники, и Захар Савельевич частенько приходил на работу пораньше, чтобы полистать документы, затребованные из хранилища.
Шумное появление в кабинете заместителя по науке вывело Мирошука из оцепенения.
– Доброе утро, – пророкотал Гальперин, выбрасывая вперед детскую ладонь. – Гостей ждете?
– Жду вот. Определиться надо, – скупо ответил Мирошук, давая понять, что сейчас ему не до каких-либо разговоров.
Гальперин опустился в кресло. Его плечи и грудь осели на живот. Крупная голова возвышалась над громоздкой массой, напоминая образ сказочного Гуд-вина. Наметанный глаз опознал на папках шифр фонда Комитета охраны общей безопасности…
– Детективами увлекаетесь?
Мирошук оживился.
– Послушайте, Илья Борисович, – он возвратился к столу. – Как вам это понравится? Мне на глаза попался список чиновников Третьего отделения. Это ж надо?! Наводили ужас на Россию-матушку, а всего-то на службе состояло двадцать человек. А?! Этот Бенкендорф был не лыком шит, надо отдать должное, мог работать.
Гальперин смотрел на директора голубыми глазами, и мысли его были сейчас далеки и тревожны.
– Не двадцать чиновников, а восемнадцать, – снисходительно поддержал он директорский восторг. – Tсли не считать многотысячный корпус жандармов под начальством Дубельта.
Вот еще? – почему-то растерялся Мирошук.
И кроме того… Был отлично подобран аппарат сыска и доносительства. Не говоря о поголовном охвате этим увлекательным занятием всех дворников, на платном довольствии состояло бесчисленное количество всевозможных служак. Особенно усердствовали в слежке друг за другом высокие сановники…
– Ну, вы слишком, товарищ Гальперин… всех замазали, – в интонации Мирошука скользнула особая нота, которую уловило чуткое ухо Гальперина. Он обернулся к директору.
– Почему же так? Гальперины тут ни при чем. Документы существуют, почтеннейший Захар Савельевич. Бухгалтерские отчеты о выплате гонорара.
– Интересно, интересно, – пробубнил Мирошук, делая вид, что ему все известно, но хочется выяснить компетентность своего зама.
– А как же, – усмехнулся этой наивности Гальперин. – Одно время в ходу был такой термин – «сексот». Слышали? Так величали в былые времена доносчиков. Секретный сотрудник – сексот. Термин оказался весьма живучим. С начала девятнадцатого века до наших благословенных времен продержался.
Гальперин зажмурился и стал похож на кота Базилио. Особенно дополнял сходство его нос пуговкой.
– В доносительстве есть особая сладость, скажу вам. Испытываешь силу власти, пусть неявно, тайно от всех, но чувство это опьяняет. Человек труслив, и, прячась в толпе от глаз жертвы, ему кажется, что он совершает подвиг. Впрочем, не всегда. Часто человек сознает, что делает подлость. И корит себя, но не может устоять. Извести ближнего – сладость, сравнимая разве что с любовными утехами. Вы сами, Захар Савельевич, когда-нибудь доносили на кого? А?
– Я?! – и Мирошук осекся. Он не знал, чем можно ответить на подобный вопрос. Как только мог подумать этот жирный мешок?! И, подавив негодование, Мирошук процедил:
– Простите, а вы?
– Я – да! – воскликнул Гальперин. – В тридцать пятом году. Мне исполнилось четырнадцать лет, и я только вступил в комсомол. У меня был родственник-библиотекарь. Его я и заложил.
– Оставьте, Илья Борисович, какой вы, право. – Мирошук повел острым подбородком. – Решили исповедаться? С чего бы?
Гальперин ухмыльнулся, продолжая сидеть в прежней расслабленной позе, точно куча теста, завернутая в рыжий пиджак.
– Я очень жалею, что не доживу до того времени, когда в архив поступят документы нашего с вами отрезочка истории. Вот любопытно будет, любезный мой начальник. Узнать про нас с вами не со слов наших, а по документам. Кто перед кем грешен. И сколько за это получил по бухгалтерскому реестру. Или так, бесплатно, на чистом энтузиазме.
– Ну а сколько платили за это раньше? По документам, – усмехнулся Мирошук, желая свести к шутке странный разговор.
– Дубельт слыл циником, – охотно ответил Гальперин. – Оплачивал услуги, как за коварство Иуды, – числом, кратным тридцати. Шестьдесят рублей, девяносто. Большой был оригинал. Хоть и получал нагоняй от шефа за перерасход. Один Александр Сергеевич ему влетел в хорошую копеечку: сколько было соглядатаев за Пушкиным, не счесть.
– Вот видите. Пушкиных теперь нет, доносить не на кого, – Мирошук коротко хлопнул ладонью по столу. – Экономия!
– Как знать?! Доносить всегда есть на кого, – произнес Гальперин низким голосом.
Директор архива долгим взглядом прошелся по тучной фигуре своего зама, от лица до сырых ботинок, выше которых виднелись полосатые носки. Он не знал, как реагировать на этот грубый тон. И, признаться, обидно – Мирошук к заму относился со всей душой, ни в чем препятствий не чинил. Взять хотя бы последнюю просьбу Гальперина – надумал Гальперин работать дома с документами какого-то помещика Сухорукова… Документы всплыли неожиданно. Этот бес Колесников обнаружил их в россыпи, что передал архиву Краеведческий музей. Сколько лет документы лежали забытыми в сундуке, в бывшей трапезной монастыря… Инструкция категорически запрещала вынос документов из архива. А Мирошук позволил, закрыл глаза на нарушение. Нет, нельзя людям делать добро. Звереют от этого люди. С чего это Гальперин сегодня такой колючий?
– Ладно, болтаем черт те о чем, – произнес Мирошук. – Что-то вид у вас сегодня странный.
– Вы находите? – слабо улыбнулся Гальперин.
Он вскинул на директора глаза, в глубине которых таились тени. Мирошук насторожился. Ему показалось, что Гальперин собирается известить его о чем-то весьма неприятном. Что непременно усложнит его привычную жизнь, потребует особых решений н суеты. Любопытство в нем сейчас боролось с благоразумием.
– Знаете, я тоже сегодня вроде как не в своей тарелке, – произнес Мирошук. – И еще этот иностранец. Принять надо.
– Вам не привыкать, поднаторели, – съязвил Гальперин. – После такой школы прямая дорога в дипломаты.
Мирошук развел руками, мол, человек он подневольный, что прикажут – выполнит. А по нему, он этих иностранцев и на дух бы к архиву не подпускал. Платят гроши, другие вообще бесплатно пользуются уникальным материалом. А закончат работу, уедут к себе и публикуют что-нибудь эдакое, сенсационное, с клубничкой. Например, народ уверен, что московский метрополитен задуман и осуществлен в тридцатые годы… Ан нет! Оказывается, еще в тысяча девятьсот двенадцатом году имелся проект строительства железнодорожных путей.
Гальперин сцепил на животе вялые пальцы и проговорил:
– Что было, то было… Кстати, первый проект метрополитена был предложен в тысяча девятьсот третьем году инженером Балинским. Что же касается проекта инженера Евгения Константиновича Кнорре, в тысяча девятьсот двенадцатом году он был одобрен Государственной думой с бюджетом в семьдесят два миллиона рублей. Тридцать станций – кольцевых и радиальных. А названия какие! Яузская, Таганская, Сухаревская площадь, Лубянская… Вот как! Так что не совсем лапотная была матушка Россия, я вам скажу, любезный, – Гальперин умолк.
Нет, пожалуй, сейчас ему не решиться объявить директору о своем уходе из архива, не собраться с духом. А ведь шел сюда с твердым намерением известить о том, что оставляет учреждение, в котором начинал работать младшим архивистом тридцать четыре года назад. Конечно, можно не оглашать причину, побудившую его свершить этот шаг. Разве может разобраться бывший коммунальный начальник в том клубке причин и следствий, побудивших его, Гальперина Илью Борисовича, решиться на этот поступок. Возможно, когда-нибудь Мирошук это и поймет, но сегодня, осенью 1982 года, понять подобное не под силу и более проницательному человеку. К величайшему сожалению…
А может, повременить, не гнать картину.
1 2 3 4 5 6 7 8
Брусницын вздохнул и оставил энциклопедию, где затаилось взволновавшее его слово «инкрет». Поднялся с дивана и направился в кухню.
Нравилось ему на кухне у Варгасовых. Все тут дышало благополучием, все вещало о том, что хозяева с жизнью в ладу и согласии. Даже сейчас, в суматохе вечеринки… Шкафчики с красными дверцами, обои замысловатого рисунка. Плита импортная. Голубая посуда из гжельской керамики, что сейчас модно. Хорошо живут Варгасовы… Особенно нравился Брусницыну аппарат под названием «Родничок», что висел над водопроводным краном.
Но едва он успел поднести стакан к губам, как Брусницына окликнули.
Этого полноватого мужчину в сером джемпере он приметил еще в гостиной. Ему показалось, что мужчина с подчеркнутой любезностью оборачивает лицо в сторону Брусницына. А так как все гости уставились в телевизор, по которому гоняли через видеомагнитофон какой-то фривольный фильм, то внимание незнакомца было весьма заметным.
– Анатолий Семенович? – мужчина прикрыл за Брусницыным кухонную дверь. – Вам нехорошо? Что-то вы бледный…
– Нет, нет. Все в порядке, – промямлил Брусницын, недоумевая, откуда незнакомец знает его имя-отчество. – Решил воды попить.
– От чего человек толстеет? – незнакомец добродушно пошлепал по заметному брюшку. – От воды! Многие считают – от мучного. Нет, от воды. Доказано… Впрочем, вам это не грозит, счастливчик.
Брусницын пожал плечами и потянулся к крану.
– Я, собственно, и пришел сюда, чтобы с вами познакомиться. Меня зовут Ефим Степанович, а фамилия – Хомяков.
– Вот как? – Брусницын бросил через плечо взгляд на Хомякова.
– Ага. Дело у меня к вам, Анатолий Семенович.
Хомяков тоже подобрал стакан, намереваясь отведать чудесной воды, за компанию.
– Не составите ли мне протекцию? Хочу поступить в архив. Интересуюсь нашей славной историей.
– Но я как-то… – замялся Брусницын.
– Не отдел кадров? – подхватил Хомяков. – Понимаю. Мне Варгасов сказал, приходи, мол, вечером, будет человек из архива, разнюхай. Вот я и пришел.
– Чем же я могу вам помочь? – Брусницын чувствовал, как все больше увязает в каких-то обязательствах перед настырным новым знакомым.
– Хорошо бы меня представить вашему начальству. Или, на худой конец, просветите – кто он, ваш директор? Может, я к нему найду ключик помимо вашей протекции?
– Видите ли, я и вас не знаю толком.
– А чего меня знать? Образование гуманитарное, – напористо проговорил Хомяков. – Однако приходится трудиться в несколько другой области. Осточертело гоняться за червонцами… Решил плюнуть, заняться любимым делом.
– Понимаю, конечно. Но что вам сказать? – Брусницын наконец отхлебнул глоток и прикрыл в удовольствии глаза. – Да… Директор наш человек не вредный. И сотрудники нужны. Особенно мужчины, в хранилище. Работа физическая…
– Да уж как-нибудь. Разомнусь, застоялся.
– Тогда вам нужно сменить Петра Петровича, – шутливо произнес Брусницын. – Он подвозит дела из хранилища в читальный зал. На пенсию собирается Петр Петрович, а заменить некем… Я шучу, конечно.
– Почему же? – серьезно подхватил Хомяков. – В самый раз. И знаний не надо особенных, и в курсе всех событий.
– Не знаю, право, – пожал плечами Брусницын. – Попытайтесь. Может, и верно, поначалу устроиться подсобным рабочим, а там оглянетесь, – и, сочтя возможным закончить этот неожиданный разговор, Брусницын поставил стакан и попятился к двери. – Не хотите посмотреть, как там играют? – из вежливости произнес он на прощанье.
– Как стать богатым? – подмигнул Хомяков. – Азартная игра. Это Сашка привез, племянник Варгасова, морячок. Как же он? Шмутки возит, загоняет, а тут на игру потратился. Наверно, тоже загонит. Вы знаете этого Сашку?
– Нет. Я и Варгасова не знаю. Жены наши еще знакомы, а я, признаться, и в глаза его не видел.
Брусницын кивнул своему неожиданному знакомому и вышел.
Глава вторая
1
В тесной приемной директора хозяйничала секретарь-машинистка Тамара, пышнотелая брюнетка, незамужняя мать двоих детей. Все свободное время Тамара тратила на перепечатку случайных работ, что при ее бюджете было заметным подспорьем. Мирошук с этим мирился, должность секретарши в архиве не очень-то престижна, кто пойдет на восемьдесят пять рублей… И сейчас, стоя у окна, выходящего на набережную реки, он слышал, как за стеной раздавалась пулеметная очередь пишущей машинки, словно Тамара отстреливалась от докучливых посетителей, – приказ был однозначный: никого не впускать, директор ждал особо важного гостя, о котором уведомило управление. Правда, посетителей в приемной было немного, двое, как оповестила Тамара. Сидят, дожидаются…
Небо осыпало набережную дождем. Водяная кисея обильно покрывала каменную спину балюстрады, асфальт, крышу киоска «Союзпечать», под навесом которого притулился настойчивый рыбак. Закрепив хитрым способом спиннинг, рыбак издали наблюдал за поплавком… Мирошук ему сочувствовал, он и сам в душе был рыболовом. Правда, давно не брал в руки снасти. С тех пор как его отлучили от малого корыта и перевели на работу в архив. «Малым корытом» люди его круга называли блага, что предоставляла должность средней номенклатуры. Было еще и «большое корыто», но до той лучезарной судьбы Мирошук так и не дотянулся. Честно говоря, его устраивало и малое корыто. Специальный распределитель, закрытая поликлиника, паек раз в неделю, особый санаторий с отдельным номером и вольным выбором жратвы, не говоря уж о персональном автомобиле. Мирошук занимал должность начальника управления коммунальным хозяйством… Но стряслось непредвиденное – сгорела технологическая установка, смонтированная на фабрике-прачечной, что находилась в ведении Мирошука. Сгорела вместе с новым зданием цеха. Директора фабрики отдали под суд. А Мирошука горком взял под защиту – перевел на работу в архив. Сказали – ненадолго, а третий год Держат. Правда, он и не возникал особенно, затаился. Даже внешне старался походить на сироту. Одевался только из магазина уцененных товаров, ждал своего часа Мирошук. Игра стоила свеч! Одна рыбалка, на которую приглашали тех, кто относился к малому корыту, одна рыбалка чего стоила. И гостевой дом с сауной, в лесу. Жен не брали, ни к чему. Но скучно не было… Вот какие воспоминания пришли на память Захару Савельевичу Мирошуку при виде рыбака-любителя, что прятался от дождя под навесом киоска «Союзпечать». И еще одна дума одолевала Мирошука, вызывая досаду и раздражение. Известие, что скоро в архив явится инспектор Главного управления в связи с жалобой этого прохвоста Евгения Колесникова. Нет, уж лучше пусть иностранцы приезжают. Заступив в должность, Мирошук поначалу избегал подобных визитов, конфузился, но постепенно втянулся. Даже выхлопотал представительские в размере двенадцати рублей в год, ровно столько, сколько стоили две банки растворимого кофе, а сахар он уже целиком брал на себя. В накладе Мирошук не оставался: гости одаривали хозяина различными сувенирами – ручками и зажигалками. Один исследователь из Японии умудрился даже портативный диктофон вручить. Кстати, и Мирошук в долгу не оставался, накупил открыток с видами города, полный ящик. Заместитель по науке Гальперин все допытывался: может, директор филокартией увлекается, открытки собирает? Старая ехидна… Когда-то Мирошук хотел избавиться от въедливого зама, даже кандидатуру подобрал – своего бывшего помощника из управления коммунальным хозяйством, делового парня. Он таких лобанов из коммунхоза в кулаке держал, что ему заморыши-архивисты! Мирошук начал было раскручивать колесо, но вовремя остановился, – только кажется, что архив тихая заводь, а такие там плавают щуки. У них, оказывается, этот Гальперин в большом авторитете. Не стоит связываться, тем более в кресле директора Мирошук долго сидеть не собирается… Но время шло, и Мирошук все больше привязывался к своему заместителю. Толчком послужило совещание в исполкоме, посвященное охране старинных зданий. Речь шла о памятнике архитектуры XVIII века, особняке купца Галактионова. Выступил Гальперин и так повернул вопрос, что оказалось, будто директор архива чуть ли не сам раскопал документацию, подтверждающую особую ценность купеческого особняка как уникального по тем временам строительного сооружения. Бывший дом купца внесли в проект плана по реконструкции… Мирошук хотел было обидеться на Гальперина – поднял директора на смех в глазах сотрудников архива, но, прочтя в газете отчет о совещании в исполкоме, заважничал. Понравилось. В прошлом, когда Мирошук был управляющим коммунхоза, его поминали в газетах только с отрицательной стороны, а тут – на тебе! Мирошук чаще стал захаживать в отделы, вникал в работу архивистов. И увлекся. Даже включил себя в группу, что готовила выставку «А. С. Пушкин и свободомыслие XIX столетия»… Жена сшила сатиновые нарукавники, и Захар Савельевич частенько приходил на работу пораньше, чтобы полистать документы, затребованные из хранилища.
Шумное появление в кабинете заместителя по науке вывело Мирошука из оцепенения.
– Доброе утро, – пророкотал Гальперин, выбрасывая вперед детскую ладонь. – Гостей ждете?
– Жду вот. Определиться надо, – скупо ответил Мирошук, давая понять, что сейчас ему не до каких-либо разговоров.
Гальперин опустился в кресло. Его плечи и грудь осели на живот. Крупная голова возвышалась над громоздкой массой, напоминая образ сказочного Гуд-вина. Наметанный глаз опознал на папках шифр фонда Комитета охраны общей безопасности…
– Детективами увлекаетесь?
Мирошук оживился.
– Послушайте, Илья Борисович, – он возвратился к столу. – Как вам это понравится? Мне на глаза попался список чиновников Третьего отделения. Это ж надо?! Наводили ужас на Россию-матушку, а всего-то на службе состояло двадцать человек. А?! Этот Бенкендорф был не лыком шит, надо отдать должное, мог работать.
Гальперин смотрел на директора голубыми глазами, и мысли его были сейчас далеки и тревожны.
– Не двадцать чиновников, а восемнадцать, – снисходительно поддержал он директорский восторг. – Tсли не считать многотысячный корпус жандармов под начальством Дубельта.
Вот еще? – почему-то растерялся Мирошук.
И кроме того… Был отлично подобран аппарат сыска и доносительства. Не говоря о поголовном охвате этим увлекательным занятием всех дворников, на платном довольствии состояло бесчисленное количество всевозможных служак. Особенно усердствовали в слежке друг за другом высокие сановники…
– Ну, вы слишком, товарищ Гальперин… всех замазали, – в интонации Мирошука скользнула особая нота, которую уловило чуткое ухо Гальперина. Он обернулся к директору.
– Почему же так? Гальперины тут ни при чем. Документы существуют, почтеннейший Захар Савельевич. Бухгалтерские отчеты о выплате гонорара.
– Интересно, интересно, – пробубнил Мирошук, делая вид, что ему все известно, но хочется выяснить компетентность своего зама.
– А как же, – усмехнулся этой наивности Гальперин. – Одно время в ходу был такой термин – «сексот». Слышали? Так величали в былые времена доносчиков. Секретный сотрудник – сексот. Термин оказался весьма живучим. С начала девятнадцатого века до наших благословенных времен продержался.
Гальперин зажмурился и стал похож на кота Базилио. Особенно дополнял сходство его нос пуговкой.
– В доносительстве есть особая сладость, скажу вам. Испытываешь силу власти, пусть неявно, тайно от всех, но чувство это опьяняет. Человек труслив, и, прячась в толпе от глаз жертвы, ему кажется, что он совершает подвиг. Впрочем, не всегда. Часто человек сознает, что делает подлость. И корит себя, но не может устоять. Извести ближнего – сладость, сравнимая разве что с любовными утехами. Вы сами, Захар Савельевич, когда-нибудь доносили на кого? А?
– Я?! – и Мирошук осекся. Он не знал, чем можно ответить на подобный вопрос. Как только мог подумать этот жирный мешок?! И, подавив негодование, Мирошук процедил:
– Простите, а вы?
– Я – да! – воскликнул Гальперин. – В тридцать пятом году. Мне исполнилось четырнадцать лет, и я только вступил в комсомол. У меня был родственник-библиотекарь. Его я и заложил.
– Оставьте, Илья Борисович, какой вы, право. – Мирошук повел острым подбородком. – Решили исповедаться? С чего бы?
Гальперин ухмыльнулся, продолжая сидеть в прежней расслабленной позе, точно куча теста, завернутая в рыжий пиджак.
– Я очень жалею, что не доживу до того времени, когда в архив поступят документы нашего с вами отрезочка истории. Вот любопытно будет, любезный мой начальник. Узнать про нас с вами не со слов наших, а по документам. Кто перед кем грешен. И сколько за это получил по бухгалтерскому реестру. Или так, бесплатно, на чистом энтузиазме.
– Ну а сколько платили за это раньше? По документам, – усмехнулся Мирошук, желая свести к шутке странный разговор.
– Дубельт слыл циником, – охотно ответил Гальперин. – Оплачивал услуги, как за коварство Иуды, – числом, кратным тридцати. Шестьдесят рублей, девяносто. Большой был оригинал. Хоть и получал нагоняй от шефа за перерасход. Один Александр Сергеевич ему влетел в хорошую копеечку: сколько было соглядатаев за Пушкиным, не счесть.
– Вот видите. Пушкиных теперь нет, доносить не на кого, – Мирошук коротко хлопнул ладонью по столу. – Экономия!
– Как знать?! Доносить всегда есть на кого, – произнес Гальперин низким голосом.
Директор архива долгим взглядом прошелся по тучной фигуре своего зама, от лица до сырых ботинок, выше которых виднелись полосатые носки. Он не знал, как реагировать на этот грубый тон. И, признаться, обидно – Мирошук к заму относился со всей душой, ни в чем препятствий не чинил. Взять хотя бы последнюю просьбу Гальперина – надумал Гальперин работать дома с документами какого-то помещика Сухорукова… Документы всплыли неожиданно. Этот бес Колесников обнаружил их в россыпи, что передал архиву Краеведческий музей. Сколько лет документы лежали забытыми в сундуке, в бывшей трапезной монастыря… Инструкция категорически запрещала вынос документов из архива. А Мирошук позволил, закрыл глаза на нарушение. Нет, нельзя людям делать добро. Звереют от этого люди. С чего это Гальперин сегодня такой колючий?
– Ладно, болтаем черт те о чем, – произнес Мирошук. – Что-то вид у вас сегодня странный.
– Вы находите? – слабо улыбнулся Гальперин.
Он вскинул на директора глаза, в глубине которых таились тени. Мирошук насторожился. Ему показалось, что Гальперин собирается известить его о чем-то весьма неприятном. Что непременно усложнит его привычную жизнь, потребует особых решений н суеты. Любопытство в нем сейчас боролось с благоразумием.
– Знаете, я тоже сегодня вроде как не в своей тарелке, – произнес Мирошук. – И еще этот иностранец. Принять надо.
– Вам не привыкать, поднаторели, – съязвил Гальперин. – После такой школы прямая дорога в дипломаты.
Мирошук развел руками, мол, человек он подневольный, что прикажут – выполнит. А по нему, он этих иностранцев и на дух бы к архиву не подпускал. Платят гроши, другие вообще бесплатно пользуются уникальным материалом. А закончат работу, уедут к себе и публикуют что-нибудь эдакое, сенсационное, с клубничкой. Например, народ уверен, что московский метрополитен задуман и осуществлен в тридцатые годы… Ан нет! Оказывается, еще в тысяча девятьсот двенадцатом году имелся проект строительства железнодорожных путей.
Гальперин сцепил на животе вялые пальцы и проговорил:
– Что было, то было… Кстати, первый проект метрополитена был предложен в тысяча девятьсот третьем году инженером Балинским. Что же касается проекта инженера Евгения Константиновича Кнорре, в тысяча девятьсот двенадцатом году он был одобрен Государственной думой с бюджетом в семьдесят два миллиона рублей. Тридцать станций – кольцевых и радиальных. А названия какие! Яузская, Таганская, Сухаревская площадь, Лубянская… Вот как! Так что не совсем лапотная была матушка Россия, я вам скажу, любезный, – Гальперин умолк.
Нет, пожалуй, сейчас ему не решиться объявить директору о своем уходе из архива, не собраться с духом. А ведь шел сюда с твердым намерением известить о том, что оставляет учреждение, в котором начинал работать младшим архивистом тридцать четыре года назад. Конечно, можно не оглашать причину, побудившую его свершить этот шаг. Разве может разобраться бывший коммунальный начальник в том клубке причин и следствий, побудивших его, Гальперина Илью Борисовича, решиться на этот поступок. Возможно, когда-нибудь Мирошук это и поймет, но сегодня, осенью 1982 года, понять подобное не под силу и более проницательному человеку. К величайшему сожалению…
А может, повременить, не гнать картину.
1 2 3 4 5 6 7 8