– Вы что будете читать? – Мои короткие воспоминания прерваны. Девушка, задавшая этот вопрос, уже давно нервно листает Бодлера .
– Волнуетесь?
– Кажется, следующая очередь моя. – Еще не успев договорить, она мгновенно преображается и, откашлявшись, начинает медленно читать.
Как только голос читающей достигал высокой ноты, ее плотно обтянутые джинсами бедра вздрагивали.
Наверно, тогда было точно так же. Мое тело то и дело вздрагивало. Он с настойчивостью прикасался ко мне, эта избыточность его ласк почти пугала.
Дотрагиваться до себя он не позволяет. Такое впечатление, будто это поединок, в котором нет противников.
Я протягиваю руку, чтобы погладить его волосы. Но моя рука лишь порхает в воздухе, а вниз опускается черная тень.
В этот миг собственное тело кажется мне невероятно вытянувшимся, а он словно бы манит меня рукой откуда-то издалека. И вслед за этим – одиночество.
Неожиданно мой взгляд улавливает кошку, с которой я уже знакома. Она сидит не шевелясь и внимательно рассматривает меня. Лишь иногда, клинообразно раскрывая рот, выплескивает на нас загадочные звуки.
Все перед глазами заволакивает туман, и в это время раздается пронзительный голос, декламирующий стихи.
Почему все они любят только европейских поэтов? Извергают какие-то непонятные слова, эти слова кружатся под потолком. А потом, когда чтецы с довольным видом закрывают свои книжки, эти бесцельные слова плюхаются на холодный пол.
При том, что его слова как раз остаются.
В комнате потемнело, как будто внезапно наступил вечер. Это ливень. В одно мгновение на окно обрушились потоки воды. Со всех сторон слышатся возгласы: «Дождь?», «Ну и ливануло!»
Следующая, очередь, кажется, моя. Хуже обстановки не придумаешь. Но делать нечего – и я начинаю.
– Из моей любимой книги…
Кто объяснил слепой девушке,
Что такое лунный свет?
Бетховен или Шуберт?
Сегодня ночью я не могу
Положиться на память:
Мне кажется, то был малыш Бетховен.
А может быть, все-таки малыш Шуберт?
Откуда-то доносится хихиканье.
– Знаешь, на днях я читала стихи Накая Накахара. Все смеялись.
– Почему?
– Там есть слова: малыш Бетховен, малыш Шуберт.
– Видимо, ты выбрала неудачные стихи. А что, от вас требуется чтение стихов вслух?
– Да. Нас заставляют делать и еще более забавные вещи. Например, читать Шекспира в образе слона.
– Как это?
– А вот как. Нам говорят: изобразите животное, все равно какое, и каждый из нас, перевоплотившись в какое-нибудь животное, произносит реплики из драм Шекспира.
– Слон – это Гамлет?
– Нет, куда хуже, слон – это Джульетта.
– Хотелось бы мне разок на все это взглянуть.
– Сначала нас разбивают на пары. Парень, воплотившийся в гамадрила, расчесывая себе грудь, изображает Ромео. А я, низко пригнув голову и лениво шевеля руками, – Джульетту. Ору: «О мой Ромео!» Несколько необычно, не правда ли?
– И в этой позе продолжаешь произносить свою роль?
– Да. Тем временем к голове приливает кровь и пол перед глазами начинает покачиваться. Но и тут звучит беспощадный голос: «Как, это и есть все движения слона?!» Ничего не остается, как лениво повалиться на пол, довольно больно стукнувшись боком.
– Ну а что дальше?
– Громкие аплодисменты. Оказывается, мне удалось с точным чувством меры передать ленивую повадку слона.
Сегодня я красноречива. Слова из меня так и льются. Наверное, причиной тому плывущие вдоль дороги пейзажи. Хотя время сумерек давно уже миновало, легкая синеватая дымка все еще окутывает деревья и поля. Впереди ни одной машины. Видно, это какая-то частная дорога.
– Какая прекрасная дорога, – замечаю я, старательно огибая небольшой бугорок.
– Посмотри-ка, вон там виднеется красная крыша. – Он показывает в направлении поросшего зеленью склона.
– Что это?
– Мотель. Прилепился в этом не очень-то удобном месте. Мне уже давно хочется туда заехать.
– Ну и что, до сих пор не заехал?
– Нет, каждый раз проезжал мимо.
– Отчего же?
– Просто не хотелось съезжать с этого прямого и такого удобного шоссе на пыльную дорогу среди полей. К тому же не поймешь, как туда попасть.
Когда смотришь в сторону мотеля, здешняя природа кажется искусной поделкой, будто на кусок зеленого бархата, имитирующий горный склон, кто-то нашил красные и белые треугольники крыш.
– Когда-то я жил в похожем месте, столь же уединенном.
– С женщиной?
– Да. Сначала мы жили в городе, но однажды она заявила, что ей, дескать, очень уж докучает шум. Ну ладно, мы переехали на окраину и поселились в многоквартирном доме. Но ей стало казаться, что соседки косо на нее смотрят. Пришлось нам перебираться совсем в захолустье.
– Но и это не помогло, верно?
– В общем, да. Не прошло и трех дней, как я взял да и сбежал.
– У-у, мне даже кажется, я знаю, как это было.
– Ну и как это было?
– Ты медленно бредешь по дороге. Возможно, это выражение не вполне точно, но после трех переездов с места на место трудно предположить, что ты спешил домой. Итак, будем считать, что ты лениво бредешь по дороге. И вот вдалеке маячат огоньки дома, где ждет женщина. Флюоресцентной лампы у вас, конечно, не было, поэтому к тебе приближается свет голой электрической лампочки, напоминающий разбавленный водой апельсиновый сок. И тут ты останавливаешься.
– Почему останавливаюсь?
– Ну если представить себе, что в этом бледно-оранжевом свете сидит женщина и молча ждет твоего возвращения, становится немного страшно, так ведь? Она целый день заперта в доме. Она ни с кем не разговаривает, даже окон не раскрывает, лишь, вся покрывшись испариной, ждет тебя. Тебе становится страшно открыть дверь…
– Все это очень любопытно. Но на самом деле было чуточку иначе. Мне просто стало трудно возвращаться в тот дом. А женщина была забавная.
– В чем это выражалось?
– Когда я решил с ней расстаться, объяснение у нас произошло, как сейчас, в машине.
– Она сидела за рулем.
– Нет, мы ехали в такси.
– Неужели можно вести в такси столь щепетильный разговор?
– Так получилось само собой. Она была ужасна. Если бы она просто плакала или кричала, это бы еще ничего. «Вот кольцо, которое ты мне подарил!…» Она сняла его и вышвырнула в окно. «А вот туфли, тоже твой подарок. А вот еще кольцо и кулон!» Все это опять-таки полетело за окно, я не успел ее удержать. Потом дошла очередь до блузки, что была на ней. «Это тоже твоя подачка!» – злобно выкрикнула она и пригнулась, желая ее с себя сорвать. Тут мне наконец-то удалось ее скрутить, но она все еще сопротивлялась. Хотя я крепко держал женщину за запястья, блузка расползлась по швам и упала ей на колени. Тут я решил – хватит, пора остановить машину, но, оказывается, она уже и так стояла, а шофер в зеркало наблюдал за нами. Неприятные минуты.
– Ну а что было потом?
– Потом моя спутница, как была, выскочила из такси. А я кинулся ее догонять, лавируя между машинами, заполнившими улицу. Любопытные взгляды из окон автомобилей точно прилипали к моей спине, я готов был сквозь землю провалиться. А когда я обхватил ее за плечи, как бы укрывая со спины, я уже окончательно пришел в себя. Мне было мучительно даже окликнуть ее. Это был конец.
– Гм-гм, ты приходишь в себя именно в такие минуты?
– Когда переступают известную границу. Что значит швырять вещи? Злостный выпад или истерика?
– Видимо, не то и не другое. Просто минутное настроение.
– Отчего так бывает?
– Просто бывает, и все. И со мной такое было. Правда, не настолько бурно. Произошло это довольно давно, еще в школьные годы. Мы катались по озеру в лодке с парнем, с которым я дружила. Из-за какого-то пустяка вспыхнула ссора. И я не задумываясь бросила в воду кольцо, которое он мне подарил.
– Ну а он что?
– Разозлился и какое-то время дулся на меня.
– Разве это не мило?
– Но первой пришла в себя именно я. Ведь кольцо тотчас же скрылось под водой. Все это произошло слишком быстро. Когда я заглянула в воду, мне сделалось так худо, будто из меня вдруг выкачали всю кровь.
– Вот как? Ну а это, пожалуйста, не выбрасывай. – Он надел мне на руку – и когда только припас? – золотую цепочку.
«Что это?» – спросила я одними глазами, не выпуская из рук руля.
– На днях я обнаружил эту цепочку в ящике стола. Это хорошая вещь. – Он осторожно защелкнул застежку и с довольным видом погладил меня по руке.
Я поднесла руку к лицу, чтобы получше разглядеть подарок. Тонкая цепочка, в нескольких местах к ней приделаны круглые жемчужины. Когда опускаешь руку, жемчужины приятно скользят по коже.
– Кажется, она тебе чуть великовата, – сказал он.
Как-то меня приняли за его жену. Это случилось меньше Чем через месяц после того, как я стала приезжать в этот приморский город. Коротать в одиночестве послеполуденное время летом совсем не плохо. Воздух здесь прохладнее, чем в Токио, – чувствуется близость моря. Сразу сбрасываешь с себя добрую половину одолевающих тебя в городе дел и забот.
Послушаешь пластинку, почитаешь книжку, покормишь кошек, глядишь – и день подходит к концу.
В один из таких солнечных дней сквозь дрему я вдруг услышала стук в дверь.
Короткое «тук-тук-тук», и снова, как бы проверяя, слышу я или нет: «тук-тук». Стучат так, словно знают наверняка, что в доме кто-то есть.
Кто это? Ведь о моем пребывании здесь никому не известно.
Не без колебаний подхожу к парадному.
– Госпожа, госпожа, это Исахая, – поторапливает меня голос, как видно принадлежащий торговцу.
Поворачиваю ручку и чуть приоткрываю дверь – передо мной возникает добродушный человек лет пятидесяти, его лицо залито лучами летнего солнца.
– Значит, вы, госпожа, снова сюда приехали… – На нем синий передник. Судя по всему, он хозяин винной лавки. Он низко мне кланяется, как и подобает торговцу.
– Вот дюжина пива и три бутылки сакэ, как вы заказывали. – Он снова обращает ко мне сияющее лицо.
Я мычу в ответ что-то неопределенное.
– Да, деньги я уже получил, так что не беспокойтесь. Ну и жара стоит! Замучишься, пока сюда к вам поднимешься.
Он непринужденно помотал головой, но, когда наши взгляды встретились, стал прощаться уже снова в свойственной торговцам манере.
– Если вам еще что-нибудь понадобится, пожалуйста, заказывайте по телефону, – произнес он несколько натянуто, устало закинул ногу на стоявший позади велосипед и уехал.
– Послушай, ну и что же ты почувствовала, когда тебя приняли за его жену?
– Как тебе сказать, какое-то странное ощущение… Неловкости, что ли…
– Может быть, у него и в самом деле есть жена?
– Нет. Он ведь говорил, что они расстались.
– Ну, это было давно. У него наверняка и теперь есть жена где-нибудь.
У Макико снова заблестели глаза. Когда она ради забавы строит свои умозаключения и сама же упивается ими, у нее всегда бывает такое лицо.
– Точно. Иначе и быть не может. Ведь он живет не только в Камакуре. Ты сама говорила, что в Токио у него есть комната, где он работает… Одним словом, получается…
– Ты ошибаешься. Это не так. Я знакома с его друзьями, я вижу его отношение ко мне. Быть может, у него и есть какая-то женщина. Но она ему не жена.
– Не жена… Хм, любопытно.
Возможно ли, что у него есть женщина? – снова размышляю я. Во всяком случае, женой ее не называют. Это ясно из общения с его друзьями. Они ни разу не произнесли этого слова.
И все же какой-то намек на существование другой женщины явно существует. Правда, пока мне это подсказывает всего лишь чутье. Но я почему-то не испытываю огорчения. И ревности тоже. Скорее всего, потому, что эта женщина – сплошная неизвестность. Я не могу ее себе представить. Ни ее лица, ни прически, ни возраста, ни голоса. В ней нет ни одной конкретной черточки. К чему же тогда ревновать?
Наши с ним встречи происходили в соответствии с раз и навсегда заведенным порядком. Редко бывало, чтобы я одна приезжала в Камакуру, а он появлялся вслед за мной. Обычно мы встречались вечером в одном из баров в Токио и уже оттуда ехали вдвоем.
Иногда мы добирались поездом, но чаще всего пользовались машиной, которую я одалживала у Макико.
Место нашей встречи опять-таки было раз и навсегда определено. Это был небольшой бар чуть поодаль от Роппонги: стойка, два кабинета на четверых да полная дама – хозяйка.
Посетители, как видно, собирались поздно, так что сразу после семи там можно было застать одну хозяйку, которая от нечего делать потягивала сакэ.
Как правило, я появлялась в баре именно в эту пору и, открыв дверь, слышала всегда одно и то же:
– А-а, заходите, пожалуйста. У вас сегодня назначена встреча? – Затем она добавляла: – Когда я открыла этот бар, первым моим посетителем стал ваш знакомый. – Говорить о нем с одобрением, по-видимому, тоже вошло у нее в привычку.
– Одолжи машину, а?
– Опять? Ладно, бери. Правда, сегодня я как раз собиралась ехать домой. Но ничего не поделаешь, могу и на сей раз остаться в гостинице.
Макико всегда охотно дает свою машину. Наверное, оттого, что это подарок, выклянченный у любовника, она не особенно дорожит ею. По полмесяца Макико живет в гостинице в Токио. Номер для нее снимает все тот же ее возлюбленный в течение всего года.
– Знаешь, а мне хотелось бы как-нибудь встретиться с твоим ухажером. – Макико неожиданно придвигается ко мне. – В самом деле, я постоянно даю вам свою машину. Должны же у меня быть хоть какие-нибудь права! Встречусь с ним и выскажу тебе свое мнение о нем.
– Хорошо. Как-нибудь, – говорю я и поскорее выхожу из комнаты.
Завожу машину. Вместе со звуком включившегося мотора мне передается вибрация. Испытывая на себе эту вибрацию, понимаю, что мое тело подчиняется какому-то совсем иному ритму. То же самое ощущение, когда мы с ним соприкасаемся кожей. «Нашла время думать об этом», – ворчу я и потихоньку трогаюсь с места.
Однажды я услышала рассказ о том, как падает ветер. Ночь, кругом полная тишина, он лежит рядом и ведет неспешный, слово за словом, рассказ. Его голос звучит на редкость убедительно.
– Это неправда.
– Нет, правда. Здесь как раз середина горы, и в этом месте собирается весь ветер с моря. Днем он гнездится между деревьями, а с наступлением ночи с шумом падает вниз.
– Все это неправда. Ну хорошо, когда он падает, что слышно?
– Раздается страшный грохот.
– Неправда, неправда, неправда! Этого не может быть!
– Нет, это правда. С особой силой он обрушивается в ветреные дни. – Все это он говорит с серьезным видом, бесстрастно отметая мои возражения. Сейчас его лицо кажется мне смешным, и, уткнувшись в подушку, я давлюсь от смеха.
– Вот здесь море, – говорит он, пробегая ногтями по моей спине. – А сюда падает прилетевший с моря ветер. – Теперь его тон становится шутливым. Каждый раз, когда его жесткие ногти касаются ложбинки на спине, она покрывается гусиной кожей.
– Море заволновалось? – тихонько спрашивает он и, прижав ладони к моим лопаткам, ждет, когда начнется отлив.
– Знаешь, когда-то один человек, увидев, что на плечах или груди у меня появилась гусиная кожа, решил, что его нежности мне неприятны, и на полпути отступился.
– Ну и что же потом?
– Ничего. Отступился – и все тут.
На сей раз громко смеется он. Продолжая лежать ничком, я поворачиваю голову и смотрю на него. Никогда прежде не видела, чтобы он так смеялся.
Из разлитого в комнате полумрака выплывает его грудь. У мужчины грудь вовсе не должна быть могучей, мне куда милее, если она белая, гладкая, даже чуть впалая, решаю я для себя.
– Послушай, ты ходишь к морю?
– В этом году еще ни разу не был.
– Грешно жить рядом с морем и не бывать там.
– Именно оттого, что оно близко, я и не хожу. Впрочем, завтра мы можем покататься с тобой в лодке.
– Стало быть, завтра мне можно не уезжать в Токио?
От возможности быть с ним целых два дня я становлюсь счастливой и беззаботной. В только что купленных резиновых сандалиях и соломенной шляпе иду по торговой улочке напротив станции Дзуси. В поисках нового купальника заглядываю в витрины. Немного неловко просить мужчину помочь в выборе купальника.
– Этот, кажется, ярковат.
– Да, в самом деле. – Я сразу же направляюсь к следующей лавочке. Он идет за мной, ослепительно улыбаясь.
– Вообще-то так не поймешь, надо примерить.
– Нет, ни за что. Я совсем незагоревшая. Сейчас мне ничто не пойдет. Нет уж, не стану я надевать купальники в этой примерочной, да еще при дневном освещении. – Я произношу эту тираду уже почти сердито.
– Ну зачем же делать такое грозное лицо? – Он глядит на меня, словно я маленький ребенок, которого нужно успокоить.
Временами он обращает ко мне такую вот улыбку. Когда я прихожу в отчаяние от затора на дороге, когда пьянею от небольшого количества сакэ, когда ради забавы принимаюсь писать. Что, я настолько занятна? Настолько ребячлива?
Вообще-то он часто об этом говорил. Мол, когда я смеюсь, становлюсь похожей на мальчика-подростка. А понравилась я ему тогда, когда в день нашей первой встречи пила воду, Он сказал, что я выглядела очень трогательно, потягивая воду из крана с какой-то детской непосредственностью.
1 2 3