.
А если бы ты не спал и смотрел и мог помнить, ты бы увидел и запомнил вот что.
Темная линия горизонта.
Серая - бескрайняя - гладь.
И на этом засвеченном памятью снимке темной размытой точкой - твоя мама.
...Мои детские ощущения Балтики, сколько себя помню, всегда жили на причале у нашего берега. А на каком же еще берегу они могли бы гнездиться? Были ли другие берега? Ну вот, например, говорят, у Луны есть обратная сторона. А кто ее видел? Может, обратной стороны нет, а Луна нарисована! Или: про маму говорят, что она директор школы. Да кто в такое поверит? Она же мама! Кроме того, про Луну и про маму говорят открыто, а про другие берега Балтики... Словно их нет в природе.
...И вот, земную жизнь пройдя до половины (надеюсь, не больше), я оказываюсь на Финляндском вокзале. Этот вокзал для меня такой же свой, как часть моего тела. Чтобы из Питера попасть в Дом моего детства, надо сесть на электричку, идущую в направлении Ладожского озера, Невской Дубровки - или Мельничного Ручья. С этим все просто. За столько лет мало что изменилось даже номер платформы тот же.
Но внезапно случается так, что... Как бы это объяснить... Вот вы прожили всю жизнь в комнате, у которой две двери: одна в кухню, другая в спальню. Вот вы и ходите из этой комнаты туда-сюда - в спальню, из спальни, в кухню, из кухни. Все в порядке. Но вдруг, почти жизнь спустя, вас подводят к стене и говорят: смотри. Вы смотрите и прямо перед носом видите: дверь. Да, дверь, которую вы почему-то не видели раньше. Вы открываете ее и оказываетесь...
То же случилось со мной. Финляндский вокзал я всегда считала сугубо пригородным, местным ("нашенским", "свойским"). Но вот я нащупываю в кармане билет, на пригородный совсем не похожий. Я вдруг чувствую себя на Финляндском вокзале чужой: мне впервые приходится спрашивать. В конце концов я нахожу эту тайную платформу. Разумеется, я не только о ней раньше не слышала, но даже и не подозревала о ее существовании. И вот я уже сажусь в поезд, совсем не похожий на электричку. Особенно внутри. Идет он гораздо дольше, а значит, дальше. Сначала названия мне знакомы. А потом... Люди, отдаленно напоминающие контролеров, но наделенные большими полномочиями, тщательно проверяют документы и багаж. Потом я засыпаю.
...Просыпаюсь на другом берегу. Надписи по-фински. Речь, звуковым сходством мгновенно относящая меня на далекий хутор...
Но я в Финляндии! И мне странно, что путь, казалось бы предназначенный к преодолению морем, оказался проделан мной посуху. Мне странно, что на ожидание этого пути, который длился всего семь часов, ушла половина моей жизни. Странно, что половина пути проходила через места, знакомые мне раньше. Странно, даже невероятно, что я все-таки достигла волшебной страны Суоми.
Однако чудесней этого чудесного результата для меня навсегда осталось другое: сама тайная дверь.
...Встать в семь. Что непросто для уснувшей в пять. Почему в пять? Потому что - открутим назад - с одиннадцати до часу стирала. С часу до двух гладила. С двух до четырех читала журнал "Иностранная литература". С четырех до пяти ворочалась: переваривала прочитанное...
Почему "Иностранная литература"? Разрозненные номера, брошенные здесь Э. Л., мне посчастливилось обнаружить в стареющей за амбаром сломанной коляске. Вынырнувшие из кустов Таавет и Кайа жестами объяснили мне, что то и другое - их собственность. Пришлось содержимое коляски выменивать на пачку печенья. Таавет, юркий лисенок, цапнул у меня продукт обмена (точней боевой трофей) и, схватив за лапку сестру, мгновенно исчез. Я схватила свою добычу, полновесный улов кириллицы - вероятно, единственной на много километров вокруг, - и тоже дай Бог ноги: вдруг передумают! А ведь перед сном мне всякий раз просто необходимо окунуть глаза в кириллицу...
Итак, встать в семь. Сын, вцепившись в поручни кроватки, уже энергично месит ножками собственные какашки. При том он, справедливо требуя вознаграждение за свой труд, кричит голодным галчонком во все горло: "Буку, буку!!" (булку). Срочно его вымыть. Кричит. Подогреть воду, потом вымыть. Вода в колодце. Дать ему попить. Теперь взять с собой. Кричит. Ох, да у него, видно, температура. Померить температуру, сбить температуру. (В институте учили, что этого делать не надо: "организм должен бороться сам" вот пускай сами и борются.) Сначала градусник, потом вымыть. "Буку!!!" Сейчас, сейчас. Набираю воду: ведро в одной руке, сын в другой. С водой, на веранде: электричества нет, вылетели пробки. Запасные кончились. Подогреть воду на охотничьем топливе. А оно в подвале! Кричит. Сейчас, сейчас. Термометр, игрушка... Вышли зайки на лужок, прыг-скок, прыг-скок!.. Мухи, мухи!.. Черт! На какашки слетаются мухи... Так и есть: тридцать девять. Повязку на лоб: вода с уксусом. Запах омерзительный. Рыдает. Вышли зайки на лужок... Продолжает рыдать. От этого рвет той самой водичкой, что только что выпил. Сейчас, сейчас, кисочка... Сейчас, сейчас... Замочить белье. Да-да, вот так зайки вышли, вот так! И побежали!.. И побежали!.. Надо сходить в погреб... Сейчас, кисочка! А вот как зайки пошли на лужок, и мамочка сейчас... ты лежи, котик, мама сходит за охотничьим топливом в подвал! Рыдает. Охотник такой, знаешь? Пиф-паф, ой-ой-ой, да? Нет, нет, хорошо, зайчик, не пиф-паф, а тоже - прыг-скок! Смотри, как мама показывает: прыг-скок! прыг-скок! прыг-скок!.. Мамин котик улыбается. Вот!! до конца этой улыбочки маме надо успеть в подвал!!
А вот и мама пришла, что она принесла? Цветочек принесла! Смотри, какой красивый цветочек! Да? Красивый? А вот мы его в стаканчик поставим... он будет водичку пить... Вышла птичка на лужок... не трогай! не трогай! разбил? а ведь это не наше... и пальчик порезал? не плачь, сейчас мама йодом... неправда, йодом не больно! не больно! совсем не больно! а вот мама себе помажет! а вот петушку помажет! а вот крокодильчику... ой!! морковка горит! сейчас, зайчик! не трогай... сейчас мама... "Иси-и-и-и!.." Вышла птичка на лужок... "Не птека!" Не птичка? А кто? Вышла рыбка на лужок... не трогай! положи! положи, я тебе говорю! ну вот! опять... почему на горшок не попросился? Вышли утки на лужок... нет? а кто? Не реви... Вышли гуси на лужок... тоже нет? А кто ручки помоет? Мамин сыночек ручки помоет, и киска ручки помоет, и зайка ручки помоет... а теперь за маму... ну? а ложечку за маму?.. А вот овцы вышли на лужок, видишь? вот они вы-ы-ы-ышли... вот так все они в-ы-ы-ышли... много-много овечек... се-е-е-ренькие, бе-е-е-еленькие, да? вот, целое стадо! с ягня-а-а-тками!.. ну? проглотил? Назад нельзя! кто это выплюнул? кто это выплюнул? это мамин сыночек выплюнул? а вот бараны с рожками, да? с рожками, с копытами!.. А вот... вышли лисы на лужок! прыг-скок! и белки с ними вышли... глотай! не держи за щекой! глотай, вку-у-усная морковочка! назад нельзя! а вот... кто это у нас вышел, а? это ослик вышел... ослику морковочку не дадим... или дадим? глотай! не держи за щекой! вот ослик уже проглотил... вышли пони на лужок... прыг-скок... а это за бабушку, да?.. ой!!! ну все-все-все-все... ну все-все-все-все... мой зайчик на себя чай пролил, но ему не горячо, нет... только испугался... ну-ну, рыбка, все-все-все-все... ну все-все-все-все... не плачь, зайчик!! пожалуйста!.. сейчас же все назад выйдет, Господи! Вышли белки на лужок... нет?! а кто?! смотри сюда, мама тебе показывает! не белки? а кто? кто же?! Вышли волки на лужок! нравится тебе?! тебе нравится?! свиньи! это тебе нравится?! змеи на лужок выползли, о Господи!..
Описываемая сцена в режиме реального времени занимает один час. В той же манере проистекают и прочие сцены телесериала "Мать и дитя". На бумаге, в качестве сценария, они выглядят так: успокоить подмыть подтереть вымыть смыть убаюкать подмести вынести занести развлечь перемешать нарезать посолить потетёшкать добавить растереть разложить сложить застелить перестелить закапать погугулить вставить вынуть вынести выбрать включить потютюкать выключить перевязать прогулять набрать собрать купить заплатить измерить побебекать подсчитать успокоить снять поставить одеть раздеть обуть разуть влить вылить полюлюкать встать лечь отжаться встать лечь отжаться зашить распороть распороть зашить зашить распороть распороть зашить - и т. п.
Указание телевизионщикам. Я бы попросила их время от времени освежать кадры субтитрами из Л. Толстого - например: "Когда Анна и Долли вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном... Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться".
А вот сейчас и мы слышим странные языки... А именно: странный русский, еще один странный, который, как выясняется, является финским, ну и, конечно, эстонский.
Это в крошечном магазине, окруженном соснами, шиповником, жасмином и несколькими альпинариями, бойко торгует Тийна Труумаа. Магазинчик этот один на несколько хуторов. Заскочит еще иной раз транзитный турист, но очереди больше двух-трех человек никогда не бывает.
В этой торговой точке, несмотря на то, что размерами своими она равна примерно четырем теремкам (в каких на игровых площадках любого города возятся далекие от деревенской идиллии дети), - в этой торговой точке полным-полно чудесных аттракционов.
Аттракцион первый: продавщица Тийна свободно говорит с покупателями на трех языках. Самое интересное в этом представлении: Тийна молниеносно определяет, на каком именно языке следует обратиться к покупателю, никогда, судя по всему, не ошибаясь.
Аттракцион второй: все товары имеют иные названия, что неудивительно, однако удивительно то, что все они находятся в каких-то непривычных кондициях и упаковках. Сметана густа, как творог, творог густ, как сыр, а бруски сыра, в отличие от мне привычных, не похожи ни на кирпичи, ни на изогнутую крышу китайской пагоды, напротив того, они мягки и нежны. Заворачивает их Тийна не в привычную мне бумагу, напоминающую скорее брезент (которым в военное время хорошо укрывать также окопы), а в нежнейшую, тончайшую субстанцию, коей, на мой взгляд, место в любовных альковах. Вообще с упаковками - полный завал. Например, в тюбике, казалось бы с зубной пастой, соответствуя классической комедии положений, оказывается горчица.
Аттракцион третий: у продуктов другие запахи или их нет вовсе. Например, картошка не пахнет картошкой, то есть картофельной гнилью, и вообще не пахнет никак, словно я стою рядом не с овощной, а с парфюмерной полкой и не могу, хоть ты тресни, обонять дорогие духи, заключенные в прочную упаковку флакона и коробочки; капуста также не пахнет капустой, то есть капустной тухлятиной, и т. п.
Аттракцион четвертый - и главный: на площади десяти метров квадратных имеются в широком ассортименте (и размещаются в полном порядке, притом с элементами элегантного дизайна) продовольственные, промтоварные и хозяйственные товары. Эти товары в горестной земле моего происхождения не встречаются вовсе; те, которые встречаются, представлены, разумеется, не в столь широком ассортименте - что компенсируется громадным (под стать имперским "успехам") количеством; товары образуют иную пропорцию с площадью торгового зала. (То есть концептуальная идея их инсталляции прямо противоположна той, что я вижу на хуторе. А именно: на площади привычного мне торгового зала, равной палубам пяти знаменоносных крейсеров или трех орденоносных ледоколов, бесконечной горной грядой - с рельефом в духе физкультурных пирамид 30-х годов - монолитно блистают жестью консервы одного целомудренного наименования: "Спинка минтая".)
Однако в волшебном магазинчике нет некоторых товаров, которые, по справедливому мнению поставщиков, произрастают тут же, под носом, а именно на хуторских огородах. (Исключение, сделанное для проезжих, составляют упомянутые картошка, капуста, а также огурцы и помидоры.) Овощи и зелень, которых нет в магазине, действительно растут под носом, но являются незыблемой собственностью отдельно взятых аграриев, которые не хотят продавать их мне, жалкому отпрыску беспорточных легионеров. К этим чудесам флоры относятся репчатый лук, лук-порей, чеснок, морковь, петрушка, укроп, редис, не говоря уж о ягодах... Но если без последних прожить кое-как можно (в конце концов, Тийна продает яблоки), то без лука-чеснока - того и гляди, цингу огребешь посреди бескрайнего изобилия... Да я-то уж продержусь в этой блокаде, а ребенок?
Впрочем, прорыв авитаминозной блокады осуществляется регулярно раз в неделю. Точка прорыва - крошечная почта, которая находится примерно в двух километрах от дома Калью: полчаса ходу - под пригорок, потом лесом, потом полями, потом снова лесом.
На почте царствует Пирет Мюлла, тоже вдова, как и Тийна Труумаа. Мужья обеих (что мне ведомо, разумеется, из тех же эпистол Э. Л.) были рыбаками, и оба, независимо друг от друга, утонули. Дети этих женщин живут уже в Таллинне. Кстати сказать, этими двумя вдовами, помимо семьи Калью (обитатели двух летних коттеджей не в счет), население хутора К. исчерпывается.
Пирет, в силу своей работы, почти такая же космополитка, как Тийна. Космополитизм Пирет заключается в том, что она не брезгует отвечать на мое "тэрэ". И даже иногда спрашивает по-русски: "Ну какк? назатт, в Ленинкратт, уже хотитте?" На что я честно отвечаю: нет.
Мой ответ всякий раз ввергает ее в глубокое раздумье. Некоторое время мы, стоя по разные стороны барьера, молча слушаем, как возятся за порогом куры. Пирет делает вид, что записывает какие-то цифры. Ей нужно время, чтобы переварить продемонстрированную мной позицию. Наконец я нетерпеливо оглядываюсь: там же возле открытой двери стоит коляска с моим сыном. Пирет понимает мой знак - и достает из шкафа посылочку. Обратным адресом на ней стоят координаты моего питерского жилья.
...И вот я, катя перед собой коляску, уже иду назад - лесом, потом полями... В посылке, отправленной мне матерью, как всегда, я это знаю, аккуратно сложены: репчатый лук, чеснок, морковь; там еще есть обернутая газетами стеклянная баночка, в которую плотно набиты: мелко нарезанные петрушка, укроп, сельдерей... Вес посылки такой, как всегда: около двух килограммов.
Мы с сыном движемся через поля, исходящие сказочными урожаями зелени и овощей. Только небо и воздух принадлежат здесь ему и мне на том же бесспорном основании, что и любому живому - кузнечику, муравью, птице. Кроме них в этом крае мы ни на что не имеем права. Чужие, мы бредем посреди чужих урожаев.
По жесткому закону симметрии схожая ситуация, лет через двадцать, повторилась. Только ландшафт, в который я попала, был уже не пейзанский, идиллический, а урбанистический, совсем не сентиментальный, хотя, принимая во внимание размеры, словно бы кукольный. Витрины, где роскошь света была перемешана с роскошью свежих тропических фруктов, лучших сортов бельгийского шоколада, драгоценных вин, янтарного сыра, французских шелков, золотых запахов изысканной парфюмерии, не имели ко мне никакого отношения. Мне негде было ночевать. У меня не было еды. И люди, которые, как и витрины, тоже не имели ко мне никакого отношения, - люди, с которыми меня сталкивала жизнь и которых врожденный инстинкт надежно защищал от чужого несчастья, говорили мне - по-русски, по-английски, по-нидерландски: ты сошла с ума! в твоей стране тебя ценят! а тут ты никто! А я, в стотысячный раз на всех доступных мне языках повторяла: для меня важнее всего, чтобы устроена была жизнь вокруг. Устроена справедливо. А свою частную жизнь я уж как-нибудь да устрою.
Однако для устройства частной жизни в чужих условиях - да еще жизни одинокой, без поддержки - требуется немалое время. На хуторе К. в моем распоряжении было только лето. Будь таких лет несколько, кто знает... Но мне подарено было, повторяю, лишь одно лето. Каждый день, когда сын спал, я штудировала русско-эстонский словарь... А чего я хотела, положа руку на сердце?
Я хотела, чтобы со мной здоровались. Выражаясь точнее, чтобы хотя бы отвечали на мое приветствие. Но на мое приветствие, как и раньше, не отвечали. Младшие Калью, когда я им протягивала гостинцы, по-прежнему угрюмо, мгновенно и молча выхватывали их из моих рук - притом с неизменным паническим страхом в глазах, больше, разумеется, перед родительской расправой, чем перед моей чужеродностью... Одним из многочисленных подтверждений тому - хотя какие уж там "подтверждения"! - была, например, возведенная в ритуал акция посильного мщения: мой висящий возле веранды рукомойник, куда я, обычно ночью, заблаговременно наливала воды, они чуть ли не у меня на глазах - с регулярностью благочестивой молитвы, каждое утро переворачивали. Дерзко, безо всякого страха. Юные герои партизанской войны...
И такое положение вещей мне не казалось из ряда вон выходящим. К этому времени во мне уже прочно (вернее, навечно) укрепилась привычка к изгойству.
1 2 3 4 5 6 7
А если бы ты не спал и смотрел и мог помнить, ты бы увидел и запомнил вот что.
Темная линия горизонта.
Серая - бескрайняя - гладь.
И на этом засвеченном памятью снимке темной размытой точкой - твоя мама.
...Мои детские ощущения Балтики, сколько себя помню, всегда жили на причале у нашего берега. А на каком же еще берегу они могли бы гнездиться? Были ли другие берега? Ну вот, например, говорят, у Луны есть обратная сторона. А кто ее видел? Может, обратной стороны нет, а Луна нарисована! Или: про маму говорят, что она директор школы. Да кто в такое поверит? Она же мама! Кроме того, про Луну и про маму говорят открыто, а про другие берега Балтики... Словно их нет в природе.
...И вот, земную жизнь пройдя до половины (надеюсь, не больше), я оказываюсь на Финляндском вокзале. Этот вокзал для меня такой же свой, как часть моего тела. Чтобы из Питера попасть в Дом моего детства, надо сесть на электричку, идущую в направлении Ладожского озера, Невской Дубровки - или Мельничного Ручья. С этим все просто. За столько лет мало что изменилось даже номер платформы тот же.
Но внезапно случается так, что... Как бы это объяснить... Вот вы прожили всю жизнь в комнате, у которой две двери: одна в кухню, другая в спальню. Вот вы и ходите из этой комнаты туда-сюда - в спальню, из спальни, в кухню, из кухни. Все в порядке. Но вдруг, почти жизнь спустя, вас подводят к стене и говорят: смотри. Вы смотрите и прямо перед носом видите: дверь. Да, дверь, которую вы почему-то не видели раньше. Вы открываете ее и оказываетесь...
То же случилось со мной. Финляндский вокзал я всегда считала сугубо пригородным, местным ("нашенским", "свойским"). Но вот я нащупываю в кармане билет, на пригородный совсем не похожий. Я вдруг чувствую себя на Финляндском вокзале чужой: мне впервые приходится спрашивать. В конце концов я нахожу эту тайную платформу. Разумеется, я не только о ней раньше не слышала, но даже и не подозревала о ее существовании. И вот я уже сажусь в поезд, совсем не похожий на электричку. Особенно внутри. Идет он гораздо дольше, а значит, дальше. Сначала названия мне знакомы. А потом... Люди, отдаленно напоминающие контролеров, но наделенные большими полномочиями, тщательно проверяют документы и багаж. Потом я засыпаю.
...Просыпаюсь на другом берегу. Надписи по-фински. Речь, звуковым сходством мгновенно относящая меня на далекий хутор...
Но я в Финляндии! И мне странно, что путь, казалось бы предназначенный к преодолению морем, оказался проделан мной посуху. Мне странно, что на ожидание этого пути, который длился всего семь часов, ушла половина моей жизни. Странно, что половина пути проходила через места, знакомые мне раньше. Странно, даже невероятно, что я все-таки достигла волшебной страны Суоми.
Однако чудесней этого чудесного результата для меня навсегда осталось другое: сама тайная дверь.
...Встать в семь. Что непросто для уснувшей в пять. Почему в пять? Потому что - открутим назад - с одиннадцати до часу стирала. С часу до двух гладила. С двух до четырех читала журнал "Иностранная литература". С четырех до пяти ворочалась: переваривала прочитанное...
Почему "Иностранная литература"? Разрозненные номера, брошенные здесь Э. Л., мне посчастливилось обнаружить в стареющей за амбаром сломанной коляске. Вынырнувшие из кустов Таавет и Кайа жестами объяснили мне, что то и другое - их собственность. Пришлось содержимое коляски выменивать на пачку печенья. Таавет, юркий лисенок, цапнул у меня продукт обмена (точней боевой трофей) и, схватив за лапку сестру, мгновенно исчез. Я схватила свою добычу, полновесный улов кириллицы - вероятно, единственной на много километров вокруг, - и тоже дай Бог ноги: вдруг передумают! А ведь перед сном мне всякий раз просто необходимо окунуть глаза в кириллицу...
Итак, встать в семь. Сын, вцепившись в поручни кроватки, уже энергично месит ножками собственные какашки. При том он, справедливо требуя вознаграждение за свой труд, кричит голодным галчонком во все горло: "Буку, буку!!" (булку). Срочно его вымыть. Кричит. Подогреть воду, потом вымыть. Вода в колодце. Дать ему попить. Теперь взять с собой. Кричит. Ох, да у него, видно, температура. Померить температуру, сбить температуру. (В институте учили, что этого делать не надо: "организм должен бороться сам" вот пускай сами и борются.) Сначала градусник, потом вымыть. "Буку!!!" Сейчас, сейчас. Набираю воду: ведро в одной руке, сын в другой. С водой, на веранде: электричества нет, вылетели пробки. Запасные кончились. Подогреть воду на охотничьем топливе. А оно в подвале! Кричит. Сейчас, сейчас. Термометр, игрушка... Вышли зайки на лужок, прыг-скок, прыг-скок!.. Мухи, мухи!.. Черт! На какашки слетаются мухи... Так и есть: тридцать девять. Повязку на лоб: вода с уксусом. Запах омерзительный. Рыдает. Вышли зайки на лужок... Продолжает рыдать. От этого рвет той самой водичкой, что только что выпил. Сейчас, сейчас, кисочка... Сейчас, сейчас... Замочить белье. Да-да, вот так зайки вышли, вот так! И побежали!.. И побежали!.. Надо сходить в погреб... Сейчас, кисочка! А вот как зайки пошли на лужок, и мамочка сейчас... ты лежи, котик, мама сходит за охотничьим топливом в подвал! Рыдает. Охотник такой, знаешь? Пиф-паф, ой-ой-ой, да? Нет, нет, хорошо, зайчик, не пиф-паф, а тоже - прыг-скок! Смотри, как мама показывает: прыг-скок! прыг-скок! прыг-скок!.. Мамин котик улыбается. Вот!! до конца этой улыбочки маме надо успеть в подвал!!
А вот и мама пришла, что она принесла? Цветочек принесла! Смотри, какой красивый цветочек! Да? Красивый? А вот мы его в стаканчик поставим... он будет водичку пить... Вышла птичка на лужок... не трогай! не трогай! разбил? а ведь это не наше... и пальчик порезал? не плачь, сейчас мама йодом... неправда, йодом не больно! не больно! совсем не больно! а вот мама себе помажет! а вот петушку помажет! а вот крокодильчику... ой!! морковка горит! сейчас, зайчик! не трогай... сейчас мама... "Иси-и-и-и!.." Вышла птичка на лужок... "Не птека!" Не птичка? А кто? Вышла рыбка на лужок... не трогай! положи! положи, я тебе говорю! ну вот! опять... почему на горшок не попросился? Вышли утки на лужок... нет? а кто? Не реви... Вышли гуси на лужок... тоже нет? А кто ручки помоет? Мамин сыночек ручки помоет, и киска ручки помоет, и зайка ручки помоет... а теперь за маму... ну? а ложечку за маму?.. А вот овцы вышли на лужок, видишь? вот они вы-ы-ы-ышли... вот так все они в-ы-ы-ышли... много-много овечек... се-е-е-ренькие, бе-е-е-еленькие, да? вот, целое стадо! с ягня-а-а-тками!.. ну? проглотил? Назад нельзя! кто это выплюнул? кто это выплюнул? это мамин сыночек выплюнул? а вот бараны с рожками, да? с рожками, с копытами!.. А вот... вышли лисы на лужок! прыг-скок! и белки с ними вышли... глотай! не держи за щекой! глотай, вку-у-усная морковочка! назад нельзя! а вот... кто это у нас вышел, а? это ослик вышел... ослику морковочку не дадим... или дадим? глотай! не держи за щекой! вот ослик уже проглотил... вышли пони на лужок... прыг-скок... а это за бабушку, да?.. ой!!! ну все-все-все-все... ну все-все-все-все... мой зайчик на себя чай пролил, но ему не горячо, нет... только испугался... ну-ну, рыбка, все-все-все-все... ну все-все-все-все... не плачь, зайчик!! пожалуйста!.. сейчас же все назад выйдет, Господи! Вышли белки на лужок... нет?! а кто?! смотри сюда, мама тебе показывает! не белки? а кто? кто же?! Вышли волки на лужок! нравится тебе?! тебе нравится?! свиньи! это тебе нравится?! змеи на лужок выползли, о Господи!..
Описываемая сцена в режиме реального времени занимает один час. В той же манере проистекают и прочие сцены телесериала "Мать и дитя". На бумаге, в качестве сценария, они выглядят так: успокоить подмыть подтереть вымыть смыть убаюкать подмести вынести занести развлечь перемешать нарезать посолить потетёшкать добавить растереть разложить сложить застелить перестелить закапать погугулить вставить вынуть вынести выбрать включить потютюкать выключить перевязать прогулять набрать собрать купить заплатить измерить побебекать подсчитать успокоить снять поставить одеть раздеть обуть разуть влить вылить полюлюкать встать лечь отжаться встать лечь отжаться зашить распороть распороть зашить зашить распороть распороть зашить - и т. п.
Указание телевизионщикам. Я бы попросила их время от времени освежать кадры субтитрами из Л. Толстого - например: "Когда Анна и Долли вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном... Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться".
А вот сейчас и мы слышим странные языки... А именно: странный русский, еще один странный, который, как выясняется, является финским, ну и, конечно, эстонский.
Это в крошечном магазине, окруженном соснами, шиповником, жасмином и несколькими альпинариями, бойко торгует Тийна Труумаа. Магазинчик этот один на несколько хуторов. Заскочит еще иной раз транзитный турист, но очереди больше двух-трех человек никогда не бывает.
В этой торговой точке, несмотря на то, что размерами своими она равна примерно четырем теремкам (в каких на игровых площадках любого города возятся далекие от деревенской идиллии дети), - в этой торговой точке полным-полно чудесных аттракционов.
Аттракцион первый: продавщица Тийна свободно говорит с покупателями на трех языках. Самое интересное в этом представлении: Тийна молниеносно определяет, на каком именно языке следует обратиться к покупателю, никогда, судя по всему, не ошибаясь.
Аттракцион второй: все товары имеют иные названия, что неудивительно, однако удивительно то, что все они находятся в каких-то непривычных кондициях и упаковках. Сметана густа, как творог, творог густ, как сыр, а бруски сыра, в отличие от мне привычных, не похожи ни на кирпичи, ни на изогнутую крышу китайской пагоды, напротив того, они мягки и нежны. Заворачивает их Тийна не в привычную мне бумагу, напоминающую скорее брезент (которым в военное время хорошо укрывать также окопы), а в нежнейшую, тончайшую субстанцию, коей, на мой взгляд, место в любовных альковах. Вообще с упаковками - полный завал. Например, в тюбике, казалось бы с зубной пастой, соответствуя классической комедии положений, оказывается горчица.
Аттракцион третий: у продуктов другие запахи или их нет вовсе. Например, картошка не пахнет картошкой, то есть картофельной гнилью, и вообще не пахнет никак, словно я стою рядом не с овощной, а с парфюмерной полкой и не могу, хоть ты тресни, обонять дорогие духи, заключенные в прочную упаковку флакона и коробочки; капуста также не пахнет капустой, то есть капустной тухлятиной, и т. п.
Аттракцион четвертый - и главный: на площади десяти метров квадратных имеются в широком ассортименте (и размещаются в полном порядке, притом с элементами элегантного дизайна) продовольственные, промтоварные и хозяйственные товары. Эти товары в горестной земле моего происхождения не встречаются вовсе; те, которые встречаются, представлены, разумеется, не в столь широком ассортименте - что компенсируется громадным (под стать имперским "успехам") количеством; товары образуют иную пропорцию с площадью торгового зала. (То есть концептуальная идея их инсталляции прямо противоположна той, что я вижу на хуторе. А именно: на площади привычного мне торгового зала, равной палубам пяти знаменоносных крейсеров или трех орденоносных ледоколов, бесконечной горной грядой - с рельефом в духе физкультурных пирамид 30-х годов - монолитно блистают жестью консервы одного целомудренного наименования: "Спинка минтая".)
Однако в волшебном магазинчике нет некоторых товаров, которые, по справедливому мнению поставщиков, произрастают тут же, под носом, а именно на хуторских огородах. (Исключение, сделанное для проезжих, составляют упомянутые картошка, капуста, а также огурцы и помидоры.) Овощи и зелень, которых нет в магазине, действительно растут под носом, но являются незыблемой собственностью отдельно взятых аграриев, которые не хотят продавать их мне, жалкому отпрыску беспорточных легионеров. К этим чудесам флоры относятся репчатый лук, лук-порей, чеснок, морковь, петрушка, укроп, редис, не говоря уж о ягодах... Но если без последних прожить кое-как можно (в конце концов, Тийна продает яблоки), то без лука-чеснока - того и гляди, цингу огребешь посреди бескрайнего изобилия... Да я-то уж продержусь в этой блокаде, а ребенок?
Впрочем, прорыв авитаминозной блокады осуществляется регулярно раз в неделю. Точка прорыва - крошечная почта, которая находится примерно в двух километрах от дома Калью: полчаса ходу - под пригорок, потом лесом, потом полями, потом снова лесом.
На почте царствует Пирет Мюлла, тоже вдова, как и Тийна Труумаа. Мужья обеих (что мне ведомо, разумеется, из тех же эпистол Э. Л.) были рыбаками, и оба, независимо друг от друга, утонули. Дети этих женщин живут уже в Таллинне. Кстати сказать, этими двумя вдовами, помимо семьи Калью (обитатели двух летних коттеджей не в счет), население хутора К. исчерпывается.
Пирет, в силу своей работы, почти такая же космополитка, как Тийна. Космополитизм Пирет заключается в том, что она не брезгует отвечать на мое "тэрэ". И даже иногда спрашивает по-русски: "Ну какк? назатт, в Ленинкратт, уже хотитте?" На что я честно отвечаю: нет.
Мой ответ всякий раз ввергает ее в глубокое раздумье. Некоторое время мы, стоя по разные стороны барьера, молча слушаем, как возятся за порогом куры. Пирет делает вид, что записывает какие-то цифры. Ей нужно время, чтобы переварить продемонстрированную мной позицию. Наконец я нетерпеливо оглядываюсь: там же возле открытой двери стоит коляска с моим сыном. Пирет понимает мой знак - и достает из шкафа посылочку. Обратным адресом на ней стоят координаты моего питерского жилья.
...И вот я, катя перед собой коляску, уже иду назад - лесом, потом полями... В посылке, отправленной мне матерью, как всегда, я это знаю, аккуратно сложены: репчатый лук, чеснок, морковь; там еще есть обернутая газетами стеклянная баночка, в которую плотно набиты: мелко нарезанные петрушка, укроп, сельдерей... Вес посылки такой, как всегда: около двух килограммов.
Мы с сыном движемся через поля, исходящие сказочными урожаями зелени и овощей. Только небо и воздух принадлежат здесь ему и мне на том же бесспорном основании, что и любому живому - кузнечику, муравью, птице. Кроме них в этом крае мы ни на что не имеем права. Чужие, мы бредем посреди чужих урожаев.
По жесткому закону симметрии схожая ситуация, лет через двадцать, повторилась. Только ландшафт, в который я попала, был уже не пейзанский, идиллический, а урбанистический, совсем не сентиментальный, хотя, принимая во внимание размеры, словно бы кукольный. Витрины, где роскошь света была перемешана с роскошью свежих тропических фруктов, лучших сортов бельгийского шоколада, драгоценных вин, янтарного сыра, французских шелков, золотых запахов изысканной парфюмерии, не имели ко мне никакого отношения. Мне негде было ночевать. У меня не было еды. И люди, которые, как и витрины, тоже не имели ко мне никакого отношения, - люди, с которыми меня сталкивала жизнь и которых врожденный инстинкт надежно защищал от чужого несчастья, говорили мне - по-русски, по-английски, по-нидерландски: ты сошла с ума! в твоей стране тебя ценят! а тут ты никто! А я, в стотысячный раз на всех доступных мне языках повторяла: для меня важнее всего, чтобы устроена была жизнь вокруг. Устроена справедливо. А свою частную жизнь я уж как-нибудь да устрою.
Однако для устройства частной жизни в чужих условиях - да еще жизни одинокой, без поддержки - требуется немалое время. На хуторе К. в моем распоряжении было только лето. Будь таких лет несколько, кто знает... Но мне подарено было, повторяю, лишь одно лето. Каждый день, когда сын спал, я штудировала русско-эстонский словарь... А чего я хотела, положа руку на сердце?
Я хотела, чтобы со мной здоровались. Выражаясь точнее, чтобы хотя бы отвечали на мое приветствие. Но на мое приветствие, как и раньше, не отвечали. Младшие Калью, когда я им протягивала гостинцы, по-прежнему угрюмо, мгновенно и молча выхватывали их из моих рук - притом с неизменным паническим страхом в глазах, больше, разумеется, перед родительской расправой, чем перед моей чужеродностью... Одним из многочисленных подтверждений тому - хотя какие уж там "подтверждения"! - была, например, возведенная в ритуал акция посильного мщения: мой висящий возле веранды рукомойник, куда я, обычно ночью, заблаговременно наливала воды, они чуть ли не у меня на глазах - с регулярностью благочестивой молитвы, каждое утро переворачивали. Дерзко, безо всякого страха. Юные герои партизанской войны...
И такое положение вещей мне не казалось из ряда вон выходящим. К этому времени во мне уже прочно (вернее, навечно) укрепилась привычка к изгойству.
1 2 3 4 5 6 7