– А Моасир разве не придет?… – спросила Клелия.
– Он придет позднее со своими друзьями…
Линда была суетливая блондинка, лет тридцати пяти, вечно недовольная жизнью. Она живо интересовалась разводами, имевшими место в Голливуде. Правда, считала их неприличными, но в глубине души завидовала скандальной славе актрис.
Оливио прошел с Понсиано в кабинет: ему хотелось поскорее получить сведения о продаже участков в Жардиндас-Флорес. Клелия повела Линду в комнаты похвастаться роскошью убранства.
– Сеньоре следует приходить почаще…
Линда предложила:
– Давайте покончим с подобным обращением: «Сеньора, пожалуйте сюда; сеньора, пожалуйте туда…»
Обе дамы рассмеялись.
Комнату Каролы превратили в бар – там было вдоволь напитков и закусок, сластей и солений. В дверях устроили стойку. На трех столах гостей ожидали сандвичи, печенье, пирожки, креветки и маленькие бисквиты, восхитительные на вкус. По углам стояли бочонки с насосом, который, клокоча, выбрасывал холодное пенистое пиво. Дюжины бутылок газированной воды, пузатые бутылки с ликером, виски, джином, высокие стеклянные сосуды с разноцветными прохладительными напитками: смородинным, померанцевым и арбузным… Из цинковых ящиков выглядывали горлышки бутылок шампанского, пробки были закручены проволокой и снабжены печатями, удостоверявшими подлинность содержимого, дабы никто в ней не усомнился.
Макале и Себастьяна
Приготовив ужин, Макале в фартуке и берете поспешил в бар, чтобы обслуживать гостей. Помощницей ему определили прачку-певунью Себастьяну.
Макале обучал ее:
– Когда подаешь ликер, надо его сначала попробовать. Слышишь, дуреха?
– Слушаю, сеньор Макале!
В столовой под огромной люстрой с дюжиной лампочек, сверкавшей хрустальными подвесками, сервировали стол – его раздвинули, и теперь он занимал всю комнату. Стол был украшен великолепными пражскими вазами, где разыгралась настоящая оргия самых прекрасных, самых роскошных роз, какие только можно найти в пригороде.
Кабинет превратили в курительную. Здесь стоял большой диван и уютные кресла темно-красного цвета, пахнущие сандаловым деревом. Застекленные шкафы были набиты толстыми томами технической литературы, из которых Оливио черпал сведения о месторождениях в штате Мато Гроссо, о торговле алмазами в Нидерландах, об искусстве их шлифовки и об истории «роковых» алмазов, которые особенно ценятся. Там находились и книги самых модных бразильских авторов, написанные безукоризненным языком – они были приобретены хозяином дома по указанию жены, не лишенной тщеславия, – и годовые комплекты журнала «Illustration» в кожаных переплетах – достойное и полезное чтение для гостей, которые не решались сразу же вступать в разговор с представительницами прекрасного пола. Витрины сверкающих алмазов самых разнообразных форм и тонов вызывали возгласы изумления у наивных, восторженных дам – на самом деле «алмазы» были изготовлены из простого стекла и служили лишь иллюстрацией к каталогам Оливио Базана. В центре кабинета стоял письменный стол; памятные листки, которые обычно лежали здесь под стеклом, сегодня были убраны. На столе возвышалась дорогая богемская ваза с парившим над ней созвездием изумительных красных гвоздик.
Гостиная представляла собой нагромождение мебели различных эпох и стилей, словно в обедневшем княжеском доме происходила поспешная распродажа с аукциона, как эпилог разорения. Единственным предметом, достойным внимания, был рояль.
– Видите, Линда? Настоящий концертный рояль… для самого лучшего пианиста…
– Ну, Клелия, вы преувеличиваете…
Хозяйка и гостья поднялись на второй этаж. Здесь комнаты тоже были украшены к празднику – каждая в соответствии со вкусами ее обитателя. Спальня Жоржи напоминала парижскую меблированную комнату времен Луи Филиппа, спальня супругов Базан, казалось, была вырезана из картины какого-нибудь старого фламандского художника: монументальная кровать, мебель резного кедра и тысяча таких деталей, которые неизвестны за пределами старой Фландрии.
Линда подумала: «Как же на этой неудобной кровати они любят друг друга?»
Однако вслух сказала иное:
– Это просто ве-ли-колеп-но!
Клелия ответила на ее мысль:
– Немножко романтизма… знаете, это украшает жизнь…
Однако больше всего восторгов вызвала комната Тилы…
Скептик-отец решился было спросить:
– Как же бедняжка ухитрится спать в этой витрине?
Но прищуренные глаза Клелии метнули искры, и Оливио Базан умолк…
У Линды закружилась голова, когда она переступила порог этой комнаты… Розовая мебель. Розовое освещение. Розовые обои. Розовая постель. Все это наводило на мысли о любви. Линда была потрясена. К счастью, куранты в холле пробили десять часов, и гостья с хозяйкой спустились вниз.
Одна за другой к особняку подъезжали машины. Из них выходили приглашенные.
Карола в черном платье с красным передником встречала гостей в холле. Женщины восхищались ее элегантностью, а мужчины бросали на нее недвусмысленные взгляды.
Тила вернулась домой с двумя подружками и поднялась наверх в свою комнату, чтобы переодеться… Несколько дам, которым не терпелось увидеть ее в новом наряде, начали стучаться в дверь:
– Можно видеть виновницу торжества?
В ответ взрыв смеха и голос одной из подруг:
– Она еще одевается!
– Мы пришли поцеловать вашу ручку, – смеясь, настаивали дамы.
Когда наконец «новорожденная» спустилась вниз, все уже собрались в столовой и шумно ее приветствовали. Она была очаровательна. В розовом, прозрачная и воздушная, Тила напоминала светящийся фонтан.
Она еще принимала поздравления, когда перед домом раздался хор молодых голосов. Тила бросилась навстречу новым гостям; от волнения она не могла выговорить ни слова. Моасир, Жоржи и семеро их приятелей по гимназии вошли, распевая поздравительную кантату:
Дней счастливых вам желаем…
Все они были одеты одинаково: черные брюки, лакированные полуботинки и смокинги – точь-в-точь как музыканты варьете.
С их появлением и началось празднество.
Неожиданность
Вскоре из бара послышались раскаты смеха. Клелия и Белинья направились туда узнать причину этого бурного веселья.
Оказалось, что во всем виновата бедняжка Тьяна, не выдержавшая дегустации всех напитков, которые ей пришлось подавать… Она сидела на ящике с вином и хохотала, хохотала…
В кабинете, окутанный облаками дыма, Оливио Базан пространно разглагольствовал перед внимательными слушателями о мелких алмазах, широко используемых в промышленности, которые в основном добываются в Бразилии, но продаются в Европе как трансваальские.
В столовой собрались дамы. Закусывая, они смеялись и беседовали. Клелия предложила Линде кусочек пирога:
– Попробуйте, Линда, не пирог, а сказка…
Сеньора Понсиано обиделась:
– Чтобы я ела пирог? Помилуйте. Я не хочу быть похожей на кита…
Между тем заиграл джаз под управлением саксофониста Бернардино. В зале начались танцы. Вскоре юноши в смокингах стали уединяться со своими избранницами в комнатах второго этажа. Жоржи, не принимая участия в общем веселье, до неприличия пялил глаза на служанку, и его друзья это заметили.
– Что, хороша штучка? – спрашивали они, но Жоржи отмалчивался.
В углу три сеньоры, предпочитавшие наблюдать за танцующими, не стесняясь, обсуждали отношения Тилы и Моасира. Линда, как будущая свекровь, высказала свое мнение:
– Конечно, они еще дети: Моасиру восемнадцать, а ей сегодня исполняется только пятнадцать. Но они так любят друг друга… Что в таком случае могут сказать родители?… – и ока огорченно вздохнула.
Потом села, закурила сигарету, скрестила красивые ноги, откинула назад белокурые волосы – натуральность их цвета вызывала сомнение – и задумалась. Этот брак, очевидно, неизбежен…
Тила встала и направилась в свою комнату, Моасир последовал было за ней, но мать удержала его за рукав:
– Подожди, мой мальчик!
И все дамы улыбнулись прыти молодого человека.
Время от времени Карола ставила на стол подносы с лимонадом, подавала в кабинет фужеры с позолоченными краями, где в напитке опалового цвета плавали кусочки льда.
Из бара все громче доносился голос Тьяны. Теперь она изливала свою тоску по некоему Колодио, который давно ее бросил и не хочет к ней возвращаться.
– Бог в небесах свидетель тому, как я люблю его!
Линда пошла посмотреть на пьяную служанку, у которой в жизни была такая большая любовь. Она позавидовала Тьяне: эта прачка по крайней мере любила и была любима.
В столовой женский смех стал звонче, голоса громче – там пили виски. Многие из дам, не желавших танцевать, милостиво разрешали своим кавалерам с покрасневшими от виски носами похитить себя и под руку с ними уходили в гостиную. Белинья, сеньора с романтическим пучком белокурых волос и изумрудными глазами, стала явно словоохотлива. Окруженная молодыми людьми в смокингах, она распространялась о величии любви…
Около полуночи уехали Тухеры, которые жили далеко, Энрикесы, которым предстояла на следующий день дальняя поездка, и Олменаресы, у которых кто-то был болен дома. После отбытия этих почтенных семейств стерлись многие из условностей во взаимоотношениях между полами. Эти условности были так по душе Клелии! Даже само слово «пол» она, заливаясь румянцем, произносила так, точно речь шла о чудовищных вещах: устрицах, урубу или пауках-краболовах. То здесь, то там уединялись парочки: в холле, в коридорах, по углам комнат и даже во дворе – чтобы полюбоваться луной.
Тьяна, истомленная своими грустными излияниями, заснула. Жоржи в дверях кухни поймал за руку Каролу и привлек ее к себе:
– Разве вы не видите, как я вас люблю?
– В чем дело, мальчик? Отпустите меня!..
– Скажите мне слово, хоть одно слово!
– Завтра…
Жоржи уже, в сущности, не испытывал ничего, кроме обиды за то, что был отвергнут. Но теперь он освободился и от этого чувства. Какая-то ничтожная служанка…
Тем временем Понсиано, пунцовый, с выпученными глазами и трясущимися руками, спорил с Оливио, обрушиваясь на борокошо, наводнявших город. Они ведут шумные беседы на тесных тротуарах, не давая пройти пешеходам; они останавливаются перед витринами, мешая другим любоваться удешевленными товарами.
В зрительных залах кинотеатров всегда бывает несколько борокошо; чванливо развалясь в креслах, они загораживают экран сидящим сзади.
В переполненном автобусе вы всегда увидите какую-нибудь мамашу со своим великовозрастным дитятей, приученным, чтобы его держали на руках, которое смотрит завистливыми глазами на тех, кто удобно устроился на передних сиденьях…
Хозяин дома неосторожно заметил, что это всё необразованные люди. Тут Понсиано вышел из себя:
– К чему им образование? Чего им не хватает – так это религии! Если бы я управлял страной только три дня… три дня… я бы!..
Казалось, в нем лопнула какая-то пружинка… Пластинка треснула… Линда, которая хорошо знала своего супруга и прислушивалась к его словам из соседней комнаты, поспешила в курительную, опасаясь, что он окончательно потеряет самообладание. Однако Клелия увела ее из кабинета:
– Предоставьте, дорогая, мужчин самим себе, в конце концов они поймут друг друга…
Бернардино и его парни не давали танцующим ни минуты отдыха. Пришлось наконец категорически потребовать от саксофониста сделать небольшой перерыв. Тогда Моасир проводил Тилу в гостиную и заставил сесть за рояль. Наступила торжественная тишина, нарушаемая только доносившимися из бара голосами. Там Макале рассказывал с трудом проснувшейся Тьяне историю какого-то попугая.
Тила подняла руки к клавишам, откинула назад маленькую, вдохновенную головку и стала перебирать пальчиками, виртуозно исполняя китайский танец Чайковского. Она имела успех не меньший, чем тот, что выпадает на долю прославленных музыкантов.
Потом Тила и Моасир убежали в холл и опустились в шезлонги. Им надо было сказать друг другу столько прекрасного!.. Их беседе, казалось, не будет конца. Они еще сидели там, когда на улице, запруженной пустыми машинами, ожидавшими своих владельцев, показалась одинокая девушка. Худенькая, бедно одетая, она шла, наклонив голову, как будто искала что-то на земле.
Моасир узнал Луситу. Тила воскликнула:
– Кто этот призрак?
– Не знаю. Никогда ее не видел. Наверное, живет где-то поблизости.
Отец Луситы с остервенением играл на саксофоне. На улицу доносились музыка, гул голосов, хохот, треск откупориваемых бутылок шампанского, шипение золотой влаги в бокалах, шумные тосты… А бедняжка Лусита все ходила перед домом, чтобы увидеть своего любимого. Как знать, может быть, в последний раз?…
Тила что-то почувствовала; между ней и Моасиром словно упала льдинка.
Вдруг в глубине дома раздался отчаянный возглас, и вслед за ним наступила тревожная тишина; было явственно слышно, как кто-то нервно набирает номер телефона. Голос Оливио:
– Это полиция? Позовите сеньора Просперо. Короткое молчание, и затем:
– Сеньор Просперо? С вами говорит Оливио Базан. Вспоминаете? Он самый. У меня только что похитили две тысячи пятьсот конто деньгами и драгоценными камнями. Приезжайте! Умоляю, поскорее!..
Это неожиданное событие, естественно, прервало праздник. Многие из гостей решили немедленно уехать и бросились разыскивать свои плащи, шляпы и шали. Среди всей этой суматохи Понсиано ухитрился высказать до конца свою точку зрения по вопросу о борокошо:
– Какие там борокошо! Нас окружают отъявленные воры и мошенники, для которых нет ничего святого!
Он задохнулся и не мог продолжать. Да и к чему? Все равно никто его не слушал. Оливио было не до него.
Устремившиеся к выходу гости вынуждены были отпрянуть назад. Повар Макале по собственному почину встал в воротах и, широко раскинув руки, объявил своим тонким, детским голоском:
– Нет, сеньоры! Отсюда никто не выйдет, пока не прибудет полиция!
Одна из дам запротестовала, и Макале обозлился:
– Лягушка в чужом болоте не квакает! До появления полиции здесь командую я!
И, как бы в подкрепление своих слов, сделал достаточно красноречивое движение: правой рукой распахнул пиджак, демонстрируя сзади на поясе черную рукоятку и стальной ствол револьвера.
– Вот он голубок! Только и ждет случая…

Часть III
Свистуна выводят на чистую воду
Ограбление
Наполняя тревогой спящие кварталы, приближался раздирающий вой сирены. И вскоре черная с белым верхом полицейская машина, которую называют «пингвин», остановилась у ворот дома по улице Бугенвиль. Перепуганные гости и прислуга отпрянули в холл, продолжая оживленно обсуждать происшествие. Все были раздражены и удручены происходящим, кроме прачки Тьяны, которая, проснувшись, но не протрезвившись, беспричинно смеялась. Макале вынужден был отвести ее в задние комнаты и прикрикнуть:
– Сиди смирно, дуреха!
Из машины выпрыгнули несколько человек. Помощник комиссара Просперо, протоколист Сардинья и агенты. Несомненно, еще в пути они выработали план действий, так как каждый сразу же занял свой пост. Один из полицейских прислонился к воротам и гаркнул:
– Здесь никто не пройдет!
– Даже я, старина? – оскалив в улыбке зубы, спросил Макале.
Полицейский посмотрел на него с презрением и не удостоил ответом. Другие агенты, в шляпах, сдвинутых на затылок, с сигаретами в зубах, разбрелись по двору и дому. Просперо и Сардинья осведомились о хозяевах.
Они застали их в кабинете, подавленных всем случившимся.
– Не соблаговолите ли ответить на несколько вопросов?
– К вашим услугам… – сказал Оливио.
Просперо некоторое время как бы собирался с мыслями, потом начал:
– Из телефонного разговора я понял, что две тысячи пятьсот конто деньгами и драгоценными камнями находились не в этом несгораемом шкафу, а в маленьком сейфе, который можно носить с собой?…
– Именно так. Они хранились в стальном портативном ящике, который мы прятали то в одной, то в другой комнате. К несчастью, эта предосторожность оказалась тщетной.
– Вор унес эту шкатулку?
– Нет! Вытащил содержимое и взамен положил камешки, на случай, если захотят проверить шкатулку на вес, не открывая ее. Запер ящик и оставил его на том же месте. Я открыл и…
– Кто перед этим видел шкатулку?
– Я… – ответила Клелия. – В то утро мой сын Жоржи рассказал, что ночью услышал во дворе шум и в темноте рассмотрел над забором голову старика в берете и темных очках, которого уже видел однажды. Услышав это, я испугалась и побежала проверить, на месте ли шкатулка.
– Видели ее?
– Видела. Осмотрела, подняла. Она весила как обычно.
– Предпримем небольшое обследование…
Пока хозяева и представители полиции обходили дом, гости, стоявшие группами в холле, выражали свое возмущение тем, что их не выпускают; некоторые смеялись. Только сеньор Жило – фаянсовый карлик, – лежа на газоне и подперев голову рукой, как всегда невозмутимо молчал, покуривая свою неизменную трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22