А с Полиной, значит, так и не удалось до сих пор поговорить?
— Пока нет.
— Бедный маленький воробышек, — Бранкович покачал головой. — Такие приключения в брачную ночь… Ее ведь изнасиловали, да?
— Я, Савва Драгоевич, такой информацией не располагаю и вас, то есть тебя, убедительно прошу такие слухи пока туг у нас не распускать.
— Да что там слухи! Испортили девчонку, — Бранкович вспыхнул, как порох. — Ты любого здесь спроси — все об этом только и говорят. Я б на месте отца ее и суда никакого не стал ждать, сам бы нашел подонка, убийцу и кишки его грязные ему же в глотку бы и забил.
— А вы сами были на этой свадьбе? — спросила Катя.
— Конечно, был. Все были. А что такое?
— А во сколько вы застолье покинули, можно вас спросить?
— Под утро уже. Да там все пьяные были. Девушка, не знаю, как вас и называть-то теперь, господин полицейский или красавица моя, там нажрались все в доску под конец, понимаете? Вы когда-нибудь на свадьбах деревенских бывали? Я не то что времени счет за столом потерял, я вообще когда очухался, понятия не имел, кто я и где нахожусь — в Москве ли, в Белграде ли моем родном, в Баня-Луке ли, в аэропорту или на берегу Славянки нашей на русской даче моей.
— Екатерина Сергеевна, нам пора. Машину надо осмотреть да в морг заехать, — хмуро сказал Трубников. — Ну, и насчет главного решить, как и что… Савва, а ты?
— Ухожу, ухожу я, Христофорыч, не переживай, — Бранкович вскинул руки, точно сдавался в плен. — Я на реку шел купаться. Всего хорошего. Удачи в делах. Прощайте, капитан, птичка сердитая, — улыбнулся он Кате ослепительно и нахально. — И один совет на прощанье, чтобы вы вспоминали Савву Бранковича: чтобы вам тут ни рассказывали об этом месте, — он широким жестом обвел поле, — не верьте. Ничему не верьте. Крепче спать будете, девочка.
— Странный какой, — осторожно заметила Катя, когда они с участковым уже сидели в машине. Катя включила зажигание, Что он мне такое посоветовал — не верить рассказам об этом месте? О чем это он?
— Чепуха, сказки, — Трубников поморщился, — Не берите в голову.
—А вы, я смотрю, на короткой ноге с этой богемой, Николай Христофорович. В Москве не многие этим похвастаться могут.
— Да? Надо же, ас виду он такой парень простой… Я его в прошлом году выручил сильно, с тех пор мы и подружились, — скромно сказал Трубников. — Он спьяну на джипе своем вброд через Славянку переправляться надумал, да не рассчитал маленько брод-то. Чуть не утонул. А я мимо ехал на мотоцикле, ну и увидел, как он там бултыхается. Трактор мы с мужиками подогнали, вытянули его. Ну, и познакомились. Он парень свойский, в баню меня свою позвал париться-отогреваться. Дело-то весной было ранней. Вода стылая… Ну, попарились мы, отогрелись. Баня-то у него шик-блеск, мечта, а не баня. Он себе дачу-ха-а-рошую — выстроил возле хутора Татарского. Наезжает сюда частенько. Мастерская тут у него, и кузня даже своя есть. Он ведь, помимо живописи, кузнечное дело хорошо знает. Такие вещи создает — загляденье. Этот год он и зиму почти всю жил на даче: Он ведь по отцу-то-наполовину серб, наполовину хорват, а по матери русский. Родители у него в Белграде живут — он сам мне рассказывал. Одна сестра за русского вышла, живет в Туле. Муж у нее спортсмен известный — лыжник-многоборец, чемпион олимпийский. А другая сестра в Боснии замужем за каким-то мафистом местным. После войны Савва-то что-то не очень домой в Белград ездит. Все больше у нас тут обретается. Картины свои пишет. Наезжают к нему гости часто из Москвы. Выпивают, конечно, охотой по осени балуются. Наши, местные, с ним тоже все в дружбе. Чибисов — отец Полины и Хвощев-старший… Одним словом, свой он тут у нас, хоть отчество его, кроме меня, никто и выговорить не может.
— А с Артемом Хвощевым он в каких был отношениях? — спросила Катя.
— В нормальных, точнее, ни в каких. Артем зелен был еще, чтобы с таким человеком, как Савва, какие-то отношения поддерживать.
— А с Полиной?
Трубников пожал плечами. Но Катя заметила, что он снова нахмурился, словно на спросила о чем-то запретном.
— Не боитесь, что машину-вешдок по винтику растащат, пока следователь в отдел ее перегонит? — задала она новый вопрос чуть погодя.
— У меня не растащат, — коротко бросил Трубников. И Катя по его голосу поняла, что он уязвлен до глубины души. Она смеет сомневаться, что он не принял все меры к сохранности изъятых с места происшествия улик!
Автомобиль ждал их в гараже опорного пункта милиции — железном пенале, выкрашенном в ядовито-зеленый цвет. Однако, чтобы добраться до опорного пункта, пришлось снова петлять по проселку, преодолевать крутые подъемы и спуски и в конце концов очутиться у той же автозаправки, где Катя и встретилась с участковым. Оказалось, что опорный пункт был от автозаправки в двух шагах: маленькое одноэтажное строение, втиснутое между придорожным магазином автозапчастей и ремонтной мастерской.
В опорный пункт Катя заходить не стала: Трубников сразу же провел ее в гараж и там в таинственном полумраке, пропитанном запахами бензина и резины, она увидела двухместный Судзуки, принадлежавший Артему Хвощеву. Машина была сильно забрызгана грязью и еще чем-то…
Через выбитое лобовое стекло Катя заглянула в салон: на серых чехлах сидений — бурые потеки, пол сплошь усыпан осколками стекла. Капот был искорежен, фары разбиты, бампер оторван.
— Когда мы машину на месте со следователем осматривали, — сказал Трубников, — в багажнике три сумки были, большие, спортивные. Они ж за границу ехали отдыхать — в основном летняя одежда; тряпки. На полу была дамская сумка белого цвета. Там все их документы — загранпаспорта, авиабилеты, ваучеры на отель, две кредитные карты, телефон ну и косметика разная. Все вещи следователь к делу приобщил. Вот здесь впереди мужская визитка валялась. Тоже следователь изъял к делу.
— А ключи от машины где были? — спросила Катя.
— Торчали в замке зажигания, мотор был выключен. — Трубников открыл дверь со стороны водителя. — Вот эта дверь и та тоже распахнуты настежь были, а сиденья опущены. Мы их подняли, когда пол осматривали. А было все в таком вот положении. — Он опустил сиденья.
— Удобно, — Катя дотронулась до серого чехла.
— Кровать, да и только. — Трубников покосился на нее, хмыкнул. — Прямо ложе супружеское, м-да… Мы тут еще кое-что нашли.
— Что? — Катя нагнулась, заглядывая под машину.
— Часть женского туалета.
— Какую именно?
— Трусы белые кружевные. Разорванные.
— Где они были? В салоне или вне машины?
— Это с какой стороны посмотреть. Повешены были вот сюда как флаг. — Трубников взялся за боковое зеркало с правой стороны.
— Когда Полину Чибисову нашли без сознания, какая на ней была одежда? — еще раз уточнила Катя.
— Платье подвенечное — разорванное, грязью запачканное, окровавленное. Молния сзади распущена:
— Что, тоже разорвана?
— Нет, расстегнута, только совсем. Я сам это видел, а платье спущено было до пояса — спина, плечи, грудь голые. Девчушка ничком лежала, в комок сжавшись.
— А обувь на ней была?
— Одна белая туфля на шпильке. Лодочка. На левой ноге. В земле вся. А вторую мы за машиной нашли в луже.
Катя обошла автомобиль, внимательно осмотрела разбитый капот.
— Что же все-таки произошло, Николай Христрфорович? — тихо спросила она.
— Скажу только насчет машины этой. Как мы со следователем Панкратовым меж собой прикинули. Значит, приехали Хвощев и жена его туда, где мы их нашли, сами. Остановились в поле. Мотор заглушили, но ключ из замка не вынули, значит, далеко от машины уходить не собирались. Сиденья в салоне опустили, стекла тоже… Ну а потом звезданул им кто-то по капоту, стремясь мотор вывести из строя, чтоб не уехали они, не спаслись оттуда. Эксперт наш предмет, которым по капоту дубасили, определил как тяжелый металлический — лом это, скорее всего, был или отрезок трубы. Высадили и стекло лобовое. Может, той же трубой, а может, и ногой — на капоте вмятины глубокие вот здесь и вон там. — Трубников показал Кате наглядно. — С машиной, думаю, все так в точности и было.
Катя ждала, что он продолжит, но Трубников замолчал.
— Ну, что же… Теперь в морг? — не слишком уверенно предложила Катя. Трубников мрачно кивнул.
Морг находился при больнице райцентра. Путь туда был неблизкий. Катя давно уже потеряла счет и времени, и километрам. Она боялась даже думать о том, сколько часов уже провела за рулем. Руки, ноги, спина — все было словно чужое. Однако, когда эти самые чужие, одеревеневшие ноги и руки нажимали на педали и крутили руль, все словно вставало на свои места. Даже усталость куда-то девалась — до следующей остановки, до следующей высадки. Все-таки мы едем, а не пешком плетемся, — утешала себя Катя. — Вот сейчас до этого чертова морга доберемся, там и… Она вовремя одернула себя, едва не произнеся отдохнем. Еще чего!
Нет, говорят, худа без добра. Сильная физическая усталость помогла Кате, как ни странно, довольно спокойно, если не сказать апатично, встретить то, что ожидало их с Трубниковым в морге. При других обстоятельствах Катя, наверное, испугалась бы гораздо сильнее.
Они с Трубниковым успели вовремя. Из областного бюро судебно-медицинской экспертизы в больницу прибыл патологоанатом. Вскрытие давно уже шло своим чередом. Когда патологоанатом показал им то, что некогда было телом Артема Хвощева, Катя судорожно вцепилась в руку Трубникова.
— Девяносто восемь ножевых ран, — сказал эксперт, — из них процентов шестьдесят — проникающие, причинившие повреждения внутренним органам. Особенно сильно пострадала брюшная полость. Как видите, она почти вскрыта, внутренности в таком ужасном виде. Множественные повреждения грудного отдела и паха. Семь ножевых ранений в область спины и ягодиц. Горло перерезано, на лице глубокие порезы. Характер ран таков, что мы с уверенностью можем говорить о том, что нападение было крайне жестоким. Я бы сказал, просто неистовым.
— Женщина могла такое сделать? — спросила Катя, стараясь не смотреть на труп.
— Женщина? Я бы сказал, нет, никогда, если бы у меня самого пять лет назад не было одного случая, — патологоанатом оживился. — Женщина, психически-больная, тридцати пяти лет, нанесла своему двадцативосьмилетнему брату — крупному, сильному парню, сто двадцать одно ножевое ранение. Буквально растерзала его.
— Психически больная? — переспросил Трубников. — Силища-то у них такая откуда? Это ж силу надо какую иметь…
— Здесь есть раны, когда лезвие ножа наткнулось на кость и оставило на ней отметины, — сказал эксперт. — Я бы сказал, что для женщины это в принципе невозможно, если бы в том случае с психопаткой у меня не было и такого. В нашем случае смерть наступила от множественных тяжких повреждений и связанной с ними острой кровопотерей. Время смерти, судя по тем признакам, что я наблюдаю, приблизительно от двух до трех часов утра.
— Темно, значит, еще было. Не рассвело, — тихо сказал Трубников. — А петухи-то уже пропели…
В этом его мимолетном замечании было нечто странное. И странность эта была не в словах, а в тоне, каким Трубников произнес последнюю фразу. Что-то не то, — подумала Катя. — И он, как и Никита, явно что-то скрывает, недоговаривает.
— Когда будет готово ваше заключение? — спросила она патологоанатома.
— Думаю, к вечеру управлюсь с этим, — эксперт кивнул на труп. — Дня за два все суммирую, обобщу и напишу. Колосов Никита Михайлович просил лично ему копию по факсу переслать. Я, честно говоря, его самого сегодня ждал. Почему он не приехал?
— Он очень занят по другому делу, — сказала Катя. — А почему вы ждали сюда именно его?
— Ну как же… Нам ведь с ним прошлым летом, когда из Тульского управления сообщение пришло о… — патологоанатом, наткнувшись на взгляд Трубникова, внезапно умолк. — Одним словом, передайте Никите Михайловичу, что копию заключения я ему сразу же перешлю, — сказал он Кате после паузы.
— Хорошо, я передам, — ответила Катя— Не смею больше отвлекать вас от дела.
— Куда теперь, Николай Христофорович? — спросила она Трубникова на улице, решив… пока не опережать событий. Что ж, в принципе от начальника отдела убийств ничего другого она и не ожидала. Скрытность Колосова была просто профессиональной болезнью.
Однако, не посвящая ее фактически ни в какие детали происшедшего, Никита все же зачем-то послал ее сюда, в это Славянолужье. Значит, для чего-то она, Катя, была нужна ему именно здесь.
— Куда теперь? — повторила она свой прежний вопрос. — Вы там, в поле, обмолвились, что наступит время обсудить главный вопрос…
— Главный-то? — Трубников прищурился. — Да я уж и не знаю, как и быть с ним. Я Никиту Михайловича просил человека прислать опытного, знающего, чтобы в контакт он войти смог с главным нашим свидетелем.
— С. Полиной Чибисовой? — спросила Катя. — Она где сейчас — в больнице?
— Дома она. Невозможно было ее в больницу везти — так она кричала, вырывалась. Отец не дал, домой ее увёз. Туда врачи поехали. Но и там ничего не вышло. Ее ведь даже не осмотрели, не освидетельствовали как полагается. Не в смысле ран, нет, а в смысле… Слышали, про что Савва Бранкович-то спрашивал?
— Вы не установили, была ли она изнасилована? Значит, есть подозрения, что была?
— Трусы-то я ее где нашел? — сказал Трубников, — То-то. Деталь красноречивая. Как флаг они повешены были — Нагло так, будто в насмешку. А Полина единственный нащ свидетель; главный наш шанс в этом деле. Только шанс этот сейчас в таком состоянии душевном, психическом, что не больно-то им воспользуешься. — Трубников пристально смотрел на Катю. — А пытаться воспользоваться надо. И как можно скорее.
— Вот оно что, — подумала Катя, — вот для чего. Никита отправил меня сюда.
— Что ж, я попробую с ней поговорить, — сказала она Трубникову. — Только сначала нам надо встретиться с ее отцом. Нет, лучше с матерью.
— У Полины матери нет. Умерла давно от рака. Чибисов с тех пор и не женился. Не хотел мачеху дочери брать. У них дома сейчас из женщин домработница живет да секретарша Чибисова — некая Елизавета Кустанаева. Только с ней, я думаю, разговаривать насчет Полины не стоит.
— Почему?
— Да так. Мое это личное мнение. Не очень-то ладил они меж собой. Чибисов-то Елизавету в любовницах содержит. Ну а какой дочери понравится, когда отцом красотка молодая верховодит? Да потом еще кое-что между ними было… Так что секретарша вам установить нужный доверительный контакт с Полиной вряд ли поможет…
Катя открыла дверь машины.
— Поехали к этим Чибисовым, Николай Христофорович, — сказала она. — Там будет видно.

Глава 4
СЛАВЯНЕ

Больше всего на свете Елизавета Кустанаева, которую те, кто знал ее близко, чаще звали Лисой, чем Лизой, ненавидела беспорядок. Любой — в делах, в вещах, в отношениях между людьми. Когда неожиданно и коварно глохла машина на пустой дороге, когда из облэнерго поступали не учтенные бизнес-сметой счета за перерасход электричества в теплицах, когда с треском отлетала застежка у любимого французского бюстгальтера, когда человек, на которого было потрачено пять лет собственной жизни, в одно прекрасное утро объявлял: Я от тебя ухожу.
Вот и сейчас привычный уклад в доме, который Лиса давно уже считала почти своим, не просто нарушился, а был буквально взорван, так что осколки его разлетелись по холлу, зимнему саду, гостиной и спальням, ранив всех без исключения домашних жестоко и страшно.
— До каких же пор я должен сидеть вот так, сложа руки?! Надо же что-то делать. Я ведь должен хоть как-то помочь ей, моей девочке…
Крик души. Вопль мужского нутра, взвинченного алкоголем, — Лиса брезгливо прислушалась — начинается… Она курила на открытой веранде второго этажа особняка Чибисова. А сам хозяин дома Михаил Петрович находился внизу в гостиной вместе с настоятелем славянолужского храма отцом Феоктистом и Иваном Пантелеевичем Кошкиным, которого, несмотря на его преклонный возраст и больное сердце, агрофирма Славянка держала в своих штатах в качестве ведущего специалиста по сельхозкультурам.
Отец Феоктист и Кошкин вот уже второй день неотлучно находились при Чибисове в качестве самых близких и доверенных советников в главном вопросе текущего момента-что делать?
— Я так больше не могу, нервы не выдерживают.
1 2 3 4 5 6 7