На памяти Колосова такое случилось лишь однажды, когда он только начинал работать в уголовном розыске. Еще на пути в эти самые Тутыши он знал, кого наверняка застанет на этом сенсационном происшествии. И он не ошибся.
Машина главковского пресс-центра даже опередила его. А в группе милиционеров в дождевиках резко выделялась до боли знакомая фигурка под красным зонтом. Словно тоненький и ужасно деловой гриб-мухомор. Криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Екатерина Сергеевна Петровская (по мужу Кравченко) уже была здесь, на месте. Тихонько, без суеты расспрашивала начальника местного отделения милиции Николая Кулешова о том, что случилось. Как и Колосов, Катя в этих самых Тутышах оказалась впервые. Однако в сгущающихся сумерках и оглядеться по сторонам толком было невозможно. Желтые пятна света от автомобильных фар вырывали из дождевой смурной пелены лишь небольшой участок с распростертым на земле мертвым телом.
Колосов смотрел на труп и отчего-то медлил начинать осмотр. Священник. Старик. Седые волосы, седая аккуратная борода. Руки широко раскинуты. Левая накрепко вцепилась в комок глины. Справа от тела примерно в метре — пухлый кожаный портфель, тоже весь в глине. И эта чудная одежда. Непривычная. Ряса, что ли, или как она там называется, похожая на коричневое одеяло…
— Кто его обнаружил? — спросил он Кулешова. — В котором часу?
— В 20.40 рейсовый автобус из Коломны пришел по расписанию. Пассажиры, что здесь сошли, — наши здешние, с молокозавода мужики — вот их фамилии, я записал для следователя, они и наткнулись. Там у нас автобусная остановка, — Кулешов махнул куда-то в темноту, откуда доносилось слабое эхо оживленной автомобильной трассы. — Этой дорогой все здешние ходят с автобуса — и на молокозавод, и в Тутыши, и в Воздвиженское, и в Лесное. В Лесное, правда, подальше и свернуть еще надо.
— Давность наступления смерти — четыре часа. Его убили около шести вечера, — сообщил патологоанатом. — Никита Михайлович, давайте его осторожно перевернем. Я вам покажу рану.
Перевернули. Перед тем как тронуть труп с места, Колосов и закрыл ему глаза. Мертвое старческое лицо, иссеченное морщинами, борода, усы.
Затылок был раздроблен.
— Черепно-мозговая травма, она и стала причиной мгновенной смерти, — сказал эксперт. — Ударили, видимо…
— Обухом топора?
Это громко, тревожно спросила Катя. Колосов обернулся через плечо. Катя близко к трупу не подходила. Жалась в сторонке под этим своим смешным красным зонтом-мухомором. Рядом с ней стоял оператор телестудии Марголин. Ладил камеру — снимать, скорей все снимать. Катя зонтом прикрывала от дождя не столько себя — камеру, всевидящее око.
Насчет этого самого обуха топора она спросила неспроста. Все это поняли. Переглянулись. В Подмосковье уже было одно убийство священника, о котором вскоре узнала вся страна. В том деле фигурировал топор. А дело так и повисло глухарем.
— Нет, нет, это не топор, — патологоанатом словно обрадовался чему-то, заспешил. — Удар нанесен сзади, с силой, человеком чуть выше среднего роста. Но это не топор. Похоже на монтировку или свинцовую дубинку.
— Или на кусок трубы. — Колосов присел, начал, светя себе карманным фонарем, осматривать рану. Осторожно ощупал череп. Рядом с головой мертвеца валялась испачканная глиной и кровью бархатная фиолетовая шапочка непривычного покроя. Колосов вспомнил, что священники носят вроде бы какие-то скуфьи. Это и есть скуфья? Или это клобук?
— Как он тут оказался, зачем? Выяснили? — спросил он у начальника отделения милиции Кулешова.
— Выясняем. Я двоих своих сотрудников послал в Церковь и домой к нему, — ответил тот.
— У него кто из родственников есть? Жена, дети? — продолжал спрашивать Колосов.
— Жена у него умерла давно. Бездетные они. Но у него полон дом родни, все старухи: сестра с ним проживает, потом теща — этой вообще чуть ли не сто лет, и еще приживалки — тетки какие-то троюродные. Их дети родные в дом престарелых сбагрили. А отец Дмитрий к себе взял. — Кулешов вздохнул. — Эх, жалко мужика! Хороший старик был. У меня почти пол-отделения крестники его.
— Тут жилье какое-нибудь поблизости есть? — спросил Колосов. — Свидетелей для начала будем искать. Может, кто-то крики о помощи слышал, видел что-то. В шесть вечера еще не так темно было. Значит, это обычный путь здесь у вас с автобуса?
— Самый обычный. А жилья тут особо близко нет никакого. Летом дорога-то торная, машины часто ходят — дачники на пруды в Лесное купаться ездят, когда жарко. Ну а осенью народа почти нет — только свои, кто на автобус к расписанию идет.
— В шесть часов, в начале седьмого автобусы по расписанию есть?
— Даже два — один с Москвы, экспресс, но по требованию всегда тут останавливается, и с Бронниц. Коломенский приходит в половине шестого. Но часто бывает, что опаздывает. Только вряд ли бы он поехал в Коломну на ночь-то глядя, в шесть вечера, — Кулешов с сомнением покачал головой.
— А что у него в портфеле? — подала голос Катя. Колосов снова оглянулся. Этот кожаный портфель рядом с телом. Он тоже создавал проблемы. Портфель, что бы там в нем ни было, не взяли. Судя по всему, даже не открыли его, не притронулись. Значит, это было не ограбление. Значит, дело не в каком-то залетном забулдыге, подкарауливающем на осенней сельской дороге редких прохожих.
Но портфель он открыл не сразу. Сначала вместе с патологоанатомом, следователем прокуратуры и оперативниками они тщательно осмотрели тело, ища другие повреждения. Но, кроме раны на голове, ничего не было — ни ссадин, ни ушибов, ни синяков.
Под коричневой шерстяной рясой у отца Дмитрия оказался толстый мохеровый джемпер и суконные брюки. Осмотр вроде бы шел как обычно, по всем правилам, как и в десятках и сотнях других происшествий, но все-таки и тут что-то было не так, нехорошо, неладно. Колосов чувствовал странное смущение и дискомфорт, когда они осматривали, разоблачали, раздевали этот труп, ища следы ударов, побоев. Священник был совсем особой жертвой.
— Марголин, убери камеру, — тихо сказал Колосов ретиво сунувшемуся вперед оператору пресс-центра.
— Мне надо снять.
— Убери камеру, пожалуйста.
— Но мне надо снять осмотр! — Марголин повысил голос.
— Пожалуйста, сделай, как тебя просят, — тоже тихо, как Колосов, сказала ему Катя. — Никита, ты зря тревожишься, эта пленка никуда не пойдет, пока… пока вы не раскроете. Потом вам самим же съемка места пригодится. Если хочешь, я тебе эту кассету прямо сейчас отдам.
Катя была, что называется, кругом права: они делали свою работу. И пленка действительно пригодилась бы розыску, но…
— Это все-таки поп как-никак, — буркнул он. Катя тревожно взглянула на него.
— Выключи пока камеру, — обернулась она к Марголину. — Потом они закончат осматривать, приведут одежду в порядок, тогда продолжишь.
— Да в чем, собственно, дело? — недовольно спросил Марголин. — Что не так-то?
— Все так. Но это священник, — повторил Колосов. — Эх, попа нам только и не хватало. Давайте остальные машины сюда фарами развернем. А то темно, как в яме. Территорию осветим.
Катя, прикрывшись зонтом, побежала, заскользила по глине к машине. Через пять минут света стало больше, но и тьма, окружающая место происшествия, словно еще больше наЛилась чернотой. Колосов огляделся по сторонам: вот ведь кругом не пустыня, не тайга, не лес дремучий — живописное дачное место в родимом Подмосковье. Оживленная Рязанка — там, за леском, Тутыши эти самые — деревенька, Воздвиженское — поселок, железнодорожная станция. Отчего же всего этого как бы и нет сейчас, а только мрак, ненастье, безлюдье, глухомань? Кажется, понатыкай вдоль этого проселка фонарей — и все появилось бы, возникло как по волшебству. Неужели все дело только в электричестве и его отсутствии?
Осмотр продолжался до десяти вечера. Нет-нет да и поглядывал Колосов через плечо в сторону: где там стоял чахлый «жигуленок» пресс-центра? Ага, все еще здесь, на месте. Не уезжает. И фары его таращатся, как два глаза в ночи.
— Какие в такую погоду следы, — промокнув и вконец извозившись в грязи, бурчал Кулешов. — Все развезло.
— Завтра днем сделаем повторный осмотр, — Колосов вытер мокрое вспотевшее лицо рукавом кожаной куртки. Руки были грязные. Попытался под дождем помыть — только хуже сделал, вытер платком. — Меры примите к сохранности обстановки. Вон те кусты у дороги хорошо бы детально осмотреть. Да только сейчас ни черта не видно. Вообще здесь открытый участок. Если где и прятаться, ждать, подкарауливать, так только в этих кустах. Листвы еще много, не опала.
— Убийца мог идти следом за отцом Дмитрием, догнать его здесь и нанести сзади удар, — сказал Кулешов. — Если б он портфель распотрошил, так и гадать было б нечего — ограбление, все ясно.
Колосов поднял портфель священника — ого, увесистый. Такую тяжесть дают только книги. Светя дополнительно карманным фонарем, он легко открыл замок, и они все склонились над портфелем. Тут же появилась и Катя — высоко подняв зонт, с которым упорно не хотела расстаться, хотя все равно промокла, вклинилась между ними. Колосова даже локтем от нетерпения толкнула — подвинься.
— Мне за воротник капает, — сказал Кулешов.
— Извините, Николай Николаевич, — она дернула зонт и едва не попала в глаз спицей оператору Марголину, снова включившему камеру.
В портфеле действительно были книги. Колосов достал их одну за другой, прочел название: Сократ Схоластик «Церковная история», три тома «Вестника Московского патриархата», несколько старых номеров журнала «Православие и культура» и…
На дне портфеля лежали три пухлые денежные пачки, перетянутые банковскими резинками. Колосов извлек их. В одной были сплошь сотенные купюры, в двух других — пятисотрублевые.
Глава 3
ТРИ ОКНА
За городом осенними глухими вечерами темно, ах, как же темно! Чуть свернете с магистрального шоссе направо или налево — и точно в чернила с головой нырнете. Впереди тусклая полоса света от фар вашей машины, а по сторонам только причудливые бесформенные тени. И хоть разорвись — не угадаешь, мимо чего проезжаешь: старой дачи, сельмага, куста бузины или притаившегося у дороги косматого чудища, стерегущего добычу.
Никита Колосов вроде бы внешне совсем никак не отреагировал на то, что Катя на обратном пути в Москву села в его «девятку», а не в машину пресс-центра. По крайней мере, изо всех сил старался держаться в рамках. Ехать вдвоем с места происшествия, а тем более ночью, было, конечно же, лучше, чем одному.
— Ой, Никита, как хорошо, что именно ты выехал. Ты знаешь, я никогда здесь прежде не была, — в машине Катя юлой вертелась на заднем сиденье, пытаясь пристроить мокрый зонт так, чтобы с него не капало ей на ноги. — Мы ведь тут с Марголиным совершенно случайно оказались. В Сотникове снимали материал о деле Вавилова. И тут вдруг сообщение — убийство. И, как назло, дождь зарядил. А я знала, что тебя здесь увижу. Жуткий случай, правда?
— Мы, Катя, только и видимся с тобой, когда кого-нибудь прикончат. Кстати, все хотел спросить тебя — как там твой муж поживает?
— Спасибо, очень хорошо.
— Спортом занимается? Не надорвался еще?
— Не надорвался, — кротко отвечала Катя. — Он у меня мальчик крепкий.
В свете фар перед машиной что-то вдруг выскочило как черт из табакерки — ошалелый заяц или кошка. Колосов резко крутанул руль, не сбавляя скорость. Он плавно нажимал на газ с каждым новым вопросом.
— Этот отец Дмитрий старенький совсем был, а я думала — молодой, — сказала Катя, явно стараясь перевести разговор ближе к теме. — Давно в области такого убийства не было. Надо же — священник. Если раскроете, то…
— Раскроем. Мы, знаешь, тоже не слабаки.
— Ой, Никита, — Катя вздохнула, — не хвались, любишь ты хвалиться. Что-то не понравилось мне сразу то, что мы увидели.
— Что ж там может понравиться? Труп, грязь, кровища?
— Мне не понравилось, что убит священник. И то, что его убийца не взял ничего из вещей, даже деньги не взял! Вы их там пересчитывали — сколько было?
— Сорок три тысячи рублей.
Катя помолчала, смотря в окно, — тьма, тьма кромешная. А ведь до Рязанки всего каких-то пятнадцать километров.
— Завтра сюда вернешься? — спросила она.
— Конечно, куда же я денусь?
— Если я с начальником договорюсь, можно и мне приехать?
— С каких это пор криминальный обозреватель пресс-службы спрашивает у розыска разрешения?
— С таких.
— Материал какой-то будет обязательно, но может так выйти что не для прессы. Не боишься здесь со мной время зря потратить?
— Ничего. Знаешь, Никита, я не помню случая, чтобы я зря тратила с тобой время. Значит, ты не против, чтобы я собирала материал по убийству священника?
— Нет. Лично я совсем не против.
— Ты только смотри, пожалуйста, на дорогу. Иначе мы врежемся.
— Не врежемся. Не бойся.
— Я не боюсь. А вон еще одно окно светится… Интересно, кто это не спит в такой час здесь? — сказала Катя. — Когда мы свернули с проселка, я тоже видела вдали освещенные окна. А вот дома так и не разглядела.
— Я тоже видел свет. Ты с такой тоской это говоришь, словно тут тундра. А здесь люди кругом живут.
— Просто их не видно, потому что фонари не горят. — Катя устало улыбнулась. — В этом что-то иррациональное есть, не находишь?
Колосов пожал плечами: иррационального он в этом ничего, не находил. А про себя подумал: «Если и в следующей раз придется выезжать на происшествие в такую дождливую ночь, неплохо бы разжиться в отделе спецтехники прибором ночного видения. Всего и делов-то, как говорится».
Во тьме домов и людей не было видно, но они, конечно же, были. Если бы кто-то в этот поздний час шел по проселку от автобусной остановки, то увидел бы в ночи три освещенных окна. Дома, в которых светились эти окна, располагались в разных сторонах, но не так уж далеко друг от друга.
Один дом скрывался за высоким дощатым забором. Круглое окно-иллюминатор светилось на втором этаже, но кто не спал в этот час там, в доме, понять было нельзя. Второе окно задернуто кремовыми шторами, непроницаемыми для любопытных глаз. Дом этот, точнее благоустроенная дача, принадлежал хорошо известному и в Москве, и в Тутышах, и в Воздвиженском, и в Лесном (особенно в Лесном) доктору Михаилу Платоновичу Волкову.
Светилось окно и в кирпичном одноэтажном доме, лепившемся к ограде церкви мучеников Флора и Лавра. К дому этому подъехал на всех парах милицейский «газик», растревожив тьму сполохами своей синей мигалки. И сразу же в доме уже не в одном окне, а во всех шести вспыхнул свет, засуетились, заметались внутри люди. Тени заскользили по окнам. Послышался женский плач, захлопали двери, залаяла спросонья испуганно и злобно дворовая собака Мушка.
Дом у церкви принадлежал отцу Дмитрию. И не стало в этом доме ни сна, ни покоя никому, едва лишь милиция сообщила родным, что отец Дмитрий убит.
Было освещено окно и еще в одном доме, отделенном от дороги прудами и лесом, некогда так похожим на тенистый парк. Ночью разглядывать этот дом было напрасным занятием. Осмотр лучше было отложить до утра. Дом был большим, совершенно темным. Только в правом флигеле его желтел освещенный квадрат окна. Заглянув в окно, можно было увидеть комнату: к окну придвинут круглый стол из карельской березы, покрытый скатертью. На столе стояла бронзовая лампа «Сатир и нимфа» под белым шелковым абажуром.
За столом над раскрытым журналом «Восточная коллекция» сидела женщина лет сорока пяти — полная, в очках. У женщины — не красивой, но и не уродливой — были очень густые темно-русые волосы с проседью, подколотые сзади в пучок. Женщина куталась в синюю вязаную кофту и давно уже не читала журнал. Она тревожно вглядывалась в темноту за окном. Как и покойный отец Дмитрий, как и доктор Волков, эта женщина была хорошо известна в округе, хотя была не местной, а приезжей. К чему не могли до сих пор привыкнуть в Тутышах и в Воздвиженском, так это к имени женщины. Звали ее Долорес Дмитриевна, хотя среди предков ее никогда не было ни одного испанца, и Испанию она и в глаза не видела даже по туристической визе. Фамилия Долорес Дмитриевны была самая обыкновенная — Журавлева.
Где-то в доме громко хлопнула дверь, послышались шаги. В комнату, освещенную одной только старинной бронзовой лампой, вошла еще одна женщина — по виду ровесница Журавлевой. Но она была стройнее, выше ростом, суше и гораздо энергичнее на вид. У нее была модная стрижка. Волосы выкрашены в приятный для глаз темно-каштановый цвет, лицо властное, умное, ухоженное и решительное. Она, видимо, пришла с улицы, так как была в кроссовках, фиолетовом спортивном костюме и белой куртке. Долорес Дмитриевна стремительно обернулась на звук шагов.
— Ну? Наташа, узнала что-нибудь? — спросила она жалобно и тревожно.
— Господи, у кого тут что узнаешь? — Женщина в куртке, которая только для одной Долорес Дмитриевны, своей старой подруги, была просто Наташа, а для всех остальных Наталья Павловна Филологова, пересекла комнату, подошла к окну.
1 2 3 4 5 6
Машина главковского пресс-центра даже опередила его. А в группе милиционеров в дождевиках резко выделялась до боли знакомая фигурка под красным зонтом. Словно тоненький и ужасно деловой гриб-мухомор. Криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Екатерина Сергеевна Петровская (по мужу Кравченко) уже была здесь, на месте. Тихонько, без суеты расспрашивала начальника местного отделения милиции Николая Кулешова о том, что случилось. Как и Колосов, Катя в этих самых Тутышах оказалась впервые. Однако в сгущающихся сумерках и оглядеться по сторонам толком было невозможно. Желтые пятна света от автомобильных фар вырывали из дождевой смурной пелены лишь небольшой участок с распростертым на земле мертвым телом.
Колосов смотрел на труп и отчего-то медлил начинать осмотр. Священник. Старик. Седые волосы, седая аккуратная борода. Руки широко раскинуты. Левая накрепко вцепилась в комок глины. Справа от тела примерно в метре — пухлый кожаный портфель, тоже весь в глине. И эта чудная одежда. Непривычная. Ряса, что ли, или как она там называется, похожая на коричневое одеяло…
— Кто его обнаружил? — спросил он Кулешова. — В котором часу?
— В 20.40 рейсовый автобус из Коломны пришел по расписанию. Пассажиры, что здесь сошли, — наши здешние, с молокозавода мужики — вот их фамилии, я записал для следователя, они и наткнулись. Там у нас автобусная остановка, — Кулешов махнул куда-то в темноту, откуда доносилось слабое эхо оживленной автомобильной трассы. — Этой дорогой все здешние ходят с автобуса — и на молокозавод, и в Тутыши, и в Воздвиженское, и в Лесное. В Лесное, правда, подальше и свернуть еще надо.
— Давность наступления смерти — четыре часа. Его убили около шести вечера, — сообщил патологоанатом. — Никита Михайлович, давайте его осторожно перевернем. Я вам покажу рану.
Перевернули. Перед тем как тронуть труп с места, Колосов и закрыл ему глаза. Мертвое старческое лицо, иссеченное морщинами, борода, усы.
Затылок был раздроблен.
— Черепно-мозговая травма, она и стала причиной мгновенной смерти, — сказал эксперт. — Ударили, видимо…
— Обухом топора?
Это громко, тревожно спросила Катя. Колосов обернулся через плечо. Катя близко к трупу не подходила. Жалась в сторонке под этим своим смешным красным зонтом-мухомором. Рядом с ней стоял оператор телестудии Марголин. Ладил камеру — снимать, скорей все снимать. Катя зонтом прикрывала от дождя не столько себя — камеру, всевидящее око.
Насчет этого самого обуха топора она спросила неспроста. Все это поняли. Переглянулись. В Подмосковье уже было одно убийство священника, о котором вскоре узнала вся страна. В том деле фигурировал топор. А дело так и повисло глухарем.
— Нет, нет, это не топор, — патологоанатом словно обрадовался чему-то, заспешил. — Удар нанесен сзади, с силой, человеком чуть выше среднего роста. Но это не топор. Похоже на монтировку или свинцовую дубинку.
— Или на кусок трубы. — Колосов присел, начал, светя себе карманным фонарем, осматривать рану. Осторожно ощупал череп. Рядом с головой мертвеца валялась испачканная глиной и кровью бархатная фиолетовая шапочка непривычного покроя. Колосов вспомнил, что священники носят вроде бы какие-то скуфьи. Это и есть скуфья? Или это клобук?
— Как он тут оказался, зачем? Выяснили? — спросил он у начальника отделения милиции Кулешова.
— Выясняем. Я двоих своих сотрудников послал в Церковь и домой к нему, — ответил тот.
— У него кто из родственников есть? Жена, дети? — продолжал спрашивать Колосов.
— Жена у него умерла давно. Бездетные они. Но у него полон дом родни, все старухи: сестра с ним проживает, потом теща — этой вообще чуть ли не сто лет, и еще приживалки — тетки какие-то троюродные. Их дети родные в дом престарелых сбагрили. А отец Дмитрий к себе взял. — Кулешов вздохнул. — Эх, жалко мужика! Хороший старик был. У меня почти пол-отделения крестники его.
— Тут жилье какое-нибудь поблизости есть? — спросил Колосов. — Свидетелей для начала будем искать. Может, кто-то крики о помощи слышал, видел что-то. В шесть вечера еще не так темно было. Значит, это обычный путь здесь у вас с автобуса?
— Самый обычный. А жилья тут особо близко нет никакого. Летом дорога-то торная, машины часто ходят — дачники на пруды в Лесное купаться ездят, когда жарко. Ну а осенью народа почти нет — только свои, кто на автобус к расписанию идет.
— В шесть часов, в начале седьмого автобусы по расписанию есть?
— Даже два — один с Москвы, экспресс, но по требованию всегда тут останавливается, и с Бронниц. Коломенский приходит в половине шестого. Но часто бывает, что опаздывает. Только вряд ли бы он поехал в Коломну на ночь-то глядя, в шесть вечера, — Кулешов с сомнением покачал головой.
— А что у него в портфеле? — подала голос Катя. Колосов снова оглянулся. Этот кожаный портфель рядом с телом. Он тоже создавал проблемы. Портфель, что бы там в нем ни было, не взяли. Судя по всему, даже не открыли его, не притронулись. Значит, это было не ограбление. Значит, дело не в каком-то залетном забулдыге, подкарауливающем на осенней сельской дороге редких прохожих.
Но портфель он открыл не сразу. Сначала вместе с патологоанатомом, следователем прокуратуры и оперативниками они тщательно осмотрели тело, ища другие повреждения. Но, кроме раны на голове, ничего не было — ни ссадин, ни ушибов, ни синяков.
Под коричневой шерстяной рясой у отца Дмитрия оказался толстый мохеровый джемпер и суконные брюки. Осмотр вроде бы шел как обычно, по всем правилам, как и в десятках и сотнях других происшествий, но все-таки и тут что-то было не так, нехорошо, неладно. Колосов чувствовал странное смущение и дискомфорт, когда они осматривали, разоблачали, раздевали этот труп, ища следы ударов, побоев. Священник был совсем особой жертвой.
— Марголин, убери камеру, — тихо сказал Колосов ретиво сунувшемуся вперед оператору пресс-центра.
— Мне надо снять.
— Убери камеру, пожалуйста.
— Но мне надо снять осмотр! — Марголин повысил голос.
— Пожалуйста, сделай, как тебя просят, — тоже тихо, как Колосов, сказала ему Катя. — Никита, ты зря тревожишься, эта пленка никуда не пойдет, пока… пока вы не раскроете. Потом вам самим же съемка места пригодится. Если хочешь, я тебе эту кассету прямо сейчас отдам.
Катя была, что называется, кругом права: они делали свою работу. И пленка действительно пригодилась бы розыску, но…
— Это все-таки поп как-никак, — буркнул он. Катя тревожно взглянула на него.
— Выключи пока камеру, — обернулась она к Марголину. — Потом они закончат осматривать, приведут одежду в порядок, тогда продолжишь.
— Да в чем, собственно, дело? — недовольно спросил Марголин. — Что не так-то?
— Все так. Но это священник, — повторил Колосов. — Эх, попа нам только и не хватало. Давайте остальные машины сюда фарами развернем. А то темно, как в яме. Территорию осветим.
Катя, прикрывшись зонтом, побежала, заскользила по глине к машине. Через пять минут света стало больше, но и тьма, окружающая место происшествия, словно еще больше наЛилась чернотой. Колосов огляделся по сторонам: вот ведь кругом не пустыня, не тайга, не лес дремучий — живописное дачное место в родимом Подмосковье. Оживленная Рязанка — там, за леском, Тутыши эти самые — деревенька, Воздвиженское — поселок, железнодорожная станция. Отчего же всего этого как бы и нет сейчас, а только мрак, ненастье, безлюдье, глухомань? Кажется, понатыкай вдоль этого проселка фонарей — и все появилось бы, возникло как по волшебству. Неужели все дело только в электричестве и его отсутствии?
Осмотр продолжался до десяти вечера. Нет-нет да и поглядывал Колосов через плечо в сторону: где там стоял чахлый «жигуленок» пресс-центра? Ага, все еще здесь, на месте. Не уезжает. И фары его таращатся, как два глаза в ночи.
— Какие в такую погоду следы, — промокнув и вконец извозившись в грязи, бурчал Кулешов. — Все развезло.
— Завтра днем сделаем повторный осмотр, — Колосов вытер мокрое вспотевшее лицо рукавом кожаной куртки. Руки были грязные. Попытался под дождем помыть — только хуже сделал, вытер платком. — Меры примите к сохранности обстановки. Вон те кусты у дороги хорошо бы детально осмотреть. Да только сейчас ни черта не видно. Вообще здесь открытый участок. Если где и прятаться, ждать, подкарауливать, так только в этих кустах. Листвы еще много, не опала.
— Убийца мог идти следом за отцом Дмитрием, догнать его здесь и нанести сзади удар, — сказал Кулешов. — Если б он портфель распотрошил, так и гадать было б нечего — ограбление, все ясно.
Колосов поднял портфель священника — ого, увесистый. Такую тяжесть дают только книги. Светя дополнительно карманным фонарем, он легко открыл замок, и они все склонились над портфелем. Тут же появилась и Катя — высоко подняв зонт, с которым упорно не хотела расстаться, хотя все равно промокла, вклинилась между ними. Колосова даже локтем от нетерпения толкнула — подвинься.
— Мне за воротник капает, — сказал Кулешов.
— Извините, Николай Николаевич, — она дернула зонт и едва не попала в глаз спицей оператору Марголину, снова включившему камеру.
В портфеле действительно были книги. Колосов достал их одну за другой, прочел название: Сократ Схоластик «Церковная история», три тома «Вестника Московского патриархата», несколько старых номеров журнала «Православие и культура» и…
На дне портфеля лежали три пухлые денежные пачки, перетянутые банковскими резинками. Колосов извлек их. В одной были сплошь сотенные купюры, в двух других — пятисотрублевые.
Глава 3
ТРИ ОКНА
За городом осенними глухими вечерами темно, ах, как же темно! Чуть свернете с магистрального шоссе направо или налево — и точно в чернила с головой нырнете. Впереди тусклая полоса света от фар вашей машины, а по сторонам только причудливые бесформенные тени. И хоть разорвись — не угадаешь, мимо чего проезжаешь: старой дачи, сельмага, куста бузины или притаившегося у дороги косматого чудища, стерегущего добычу.
Никита Колосов вроде бы внешне совсем никак не отреагировал на то, что Катя на обратном пути в Москву села в его «девятку», а не в машину пресс-центра. По крайней мере, изо всех сил старался держаться в рамках. Ехать вдвоем с места происшествия, а тем более ночью, было, конечно же, лучше, чем одному.
— Ой, Никита, как хорошо, что именно ты выехал. Ты знаешь, я никогда здесь прежде не была, — в машине Катя юлой вертелась на заднем сиденье, пытаясь пристроить мокрый зонт так, чтобы с него не капало ей на ноги. — Мы ведь тут с Марголиным совершенно случайно оказались. В Сотникове снимали материал о деле Вавилова. И тут вдруг сообщение — убийство. И, как назло, дождь зарядил. А я знала, что тебя здесь увижу. Жуткий случай, правда?
— Мы, Катя, только и видимся с тобой, когда кого-нибудь прикончат. Кстати, все хотел спросить тебя — как там твой муж поживает?
— Спасибо, очень хорошо.
— Спортом занимается? Не надорвался еще?
— Не надорвался, — кротко отвечала Катя. — Он у меня мальчик крепкий.
В свете фар перед машиной что-то вдруг выскочило как черт из табакерки — ошалелый заяц или кошка. Колосов резко крутанул руль, не сбавляя скорость. Он плавно нажимал на газ с каждым новым вопросом.
— Этот отец Дмитрий старенький совсем был, а я думала — молодой, — сказала Катя, явно стараясь перевести разговор ближе к теме. — Давно в области такого убийства не было. Надо же — священник. Если раскроете, то…
— Раскроем. Мы, знаешь, тоже не слабаки.
— Ой, Никита, — Катя вздохнула, — не хвались, любишь ты хвалиться. Что-то не понравилось мне сразу то, что мы увидели.
— Что ж там может понравиться? Труп, грязь, кровища?
— Мне не понравилось, что убит священник. И то, что его убийца не взял ничего из вещей, даже деньги не взял! Вы их там пересчитывали — сколько было?
— Сорок три тысячи рублей.
Катя помолчала, смотря в окно, — тьма, тьма кромешная. А ведь до Рязанки всего каких-то пятнадцать километров.
— Завтра сюда вернешься? — спросила она.
— Конечно, куда же я денусь?
— Если я с начальником договорюсь, можно и мне приехать?
— С каких это пор криминальный обозреватель пресс-службы спрашивает у розыска разрешения?
— С таких.
— Материал какой-то будет обязательно, но может так выйти что не для прессы. Не боишься здесь со мной время зря потратить?
— Ничего. Знаешь, Никита, я не помню случая, чтобы я зря тратила с тобой время. Значит, ты не против, чтобы я собирала материал по убийству священника?
— Нет. Лично я совсем не против.
— Ты только смотри, пожалуйста, на дорогу. Иначе мы врежемся.
— Не врежемся. Не бойся.
— Я не боюсь. А вон еще одно окно светится… Интересно, кто это не спит в такой час здесь? — сказала Катя. — Когда мы свернули с проселка, я тоже видела вдали освещенные окна. А вот дома так и не разглядела.
— Я тоже видел свет. Ты с такой тоской это говоришь, словно тут тундра. А здесь люди кругом живут.
— Просто их не видно, потому что фонари не горят. — Катя устало улыбнулась. — В этом что-то иррациональное есть, не находишь?
Колосов пожал плечами: иррационального он в этом ничего, не находил. А про себя подумал: «Если и в следующей раз придется выезжать на происшествие в такую дождливую ночь, неплохо бы разжиться в отделе спецтехники прибором ночного видения. Всего и делов-то, как говорится».
Во тьме домов и людей не было видно, но они, конечно же, были. Если бы кто-то в этот поздний час шел по проселку от автобусной остановки, то увидел бы в ночи три освещенных окна. Дома, в которых светились эти окна, располагались в разных сторонах, но не так уж далеко друг от друга.
Один дом скрывался за высоким дощатым забором. Круглое окно-иллюминатор светилось на втором этаже, но кто не спал в этот час там, в доме, понять было нельзя. Второе окно задернуто кремовыми шторами, непроницаемыми для любопытных глаз. Дом этот, точнее благоустроенная дача, принадлежал хорошо известному и в Москве, и в Тутышах, и в Воздвиженском, и в Лесном (особенно в Лесном) доктору Михаилу Платоновичу Волкову.
Светилось окно и в кирпичном одноэтажном доме, лепившемся к ограде церкви мучеников Флора и Лавра. К дому этому подъехал на всех парах милицейский «газик», растревожив тьму сполохами своей синей мигалки. И сразу же в доме уже не в одном окне, а во всех шести вспыхнул свет, засуетились, заметались внутри люди. Тени заскользили по окнам. Послышался женский плач, захлопали двери, залаяла спросонья испуганно и злобно дворовая собака Мушка.
Дом у церкви принадлежал отцу Дмитрию. И не стало в этом доме ни сна, ни покоя никому, едва лишь милиция сообщила родным, что отец Дмитрий убит.
Было освещено окно и еще в одном доме, отделенном от дороги прудами и лесом, некогда так похожим на тенистый парк. Ночью разглядывать этот дом было напрасным занятием. Осмотр лучше было отложить до утра. Дом был большим, совершенно темным. Только в правом флигеле его желтел освещенный квадрат окна. Заглянув в окно, можно было увидеть комнату: к окну придвинут круглый стол из карельской березы, покрытый скатертью. На столе стояла бронзовая лампа «Сатир и нимфа» под белым шелковым абажуром.
За столом над раскрытым журналом «Восточная коллекция» сидела женщина лет сорока пяти — полная, в очках. У женщины — не красивой, но и не уродливой — были очень густые темно-русые волосы с проседью, подколотые сзади в пучок. Женщина куталась в синюю вязаную кофту и давно уже не читала журнал. Она тревожно вглядывалась в темноту за окном. Как и покойный отец Дмитрий, как и доктор Волков, эта женщина была хорошо известна в округе, хотя была не местной, а приезжей. К чему не могли до сих пор привыкнуть в Тутышах и в Воздвиженском, так это к имени женщины. Звали ее Долорес Дмитриевна, хотя среди предков ее никогда не было ни одного испанца, и Испанию она и в глаза не видела даже по туристической визе. Фамилия Долорес Дмитриевны была самая обыкновенная — Журавлева.
Где-то в доме громко хлопнула дверь, послышались шаги. В комнату, освещенную одной только старинной бронзовой лампой, вошла еще одна женщина — по виду ровесница Журавлевой. Но она была стройнее, выше ростом, суше и гораздо энергичнее на вид. У нее была модная стрижка. Волосы выкрашены в приятный для глаз темно-каштановый цвет, лицо властное, умное, ухоженное и решительное. Она, видимо, пришла с улицы, так как была в кроссовках, фиолетовом спортивном костюме и белой куртке. Долорес Дмитриевна стремительно обернулась на звук шагов.
— Ну? Наташа, узнала что-нибудь? — спросила она жалобно и тревожно.
— Господи, у кого тут что узнаешь? — Женщина в куртке, которая только для одной Долорес Дмитриевны, своей старой подруги, была просто Наташа, а для всех остальных Наталья Павловна Филологова, пересекла комнату, подошла к окну.
1 2 3 4 5 6