Никита заметил лишь ссадины на коже, появившиеся, скорее всего, вследствие удара тела об асфальт. Увидел он и тоненькую струйку крови, сочившуюся у погибшего из уголка рта.
— Готов? — мрачно спросил Лесоповалов. — Шею, наверное, себе сломал.
Никита проверил — он не был, конечно, судмедэкспертом, но, как ему показалось, шея у мертвеца была в порядке. Только вот…
— С мышцами у него что-то странное, — сказал он Лесоповалову. — Пощупай сам. Для трупного окоченения еще рано, а тело одеревенело.
— Я с такими «парашютистами», Никита, никогда дела не имел, — смущенно кашлянул Лесоповалов. — Откуда мне знать, каким надо быть, грохнувшись с восьмого этажа?
— На руки его посмотри внимательно. — Колосов осторожно приподнял руку мертвеца — рука почти не гнулась. Пальцы были скрючены, напоминая когти какой-то рептилии.
— Может, он печень себе отбил? — предположил Лесоповалов. — Сейчас врач приедет и… черт…
— Что еще там?
— У нас тут такой порядок — патологоанатом только на очевидный криминал выезжает. Во всех остальных случаях мы просто сразу тело везем в морг.
Думаешь, он сам оттуда спрыгнул? Самоубийство? — Колосов взглянул вверх на дом, но там все тонуло во тьме, затем снова наклонился к телу: — Эх, фонарь в горячке забыли… Посвети-ка мне мобильником, я на зрачки его хочу глянуть.
— Может, наркоман? — Лесоповалов присел на корточки и сам начал ощупывать тело. — Точно, как чурка весь, твердый. Эй, Никита, а может, он больной? Это, как его… столбняк или эпилепсия? Болезнь, а?
Подъехал милицейский «газик», в нем водитель и два дежурных опера.
— Если самоубийство, участкового надо поднимать — Хохлова. А мы в квартиру. — Лесоповалов снова подошел к железной двери подъезда и громыхнул в нее кулаком, более не рассчитывая на домофон. — Откройте, милиция!
— Эй, что бузите, молодежь?! — гневно выкрикнул из форточки наверху чей-то сиплый спросонья бас. — Который час, знаете? То из окон стулья швыряют, то горланят… Я вот милицию вызову!
— Мы уже тут, откройте нам дверь в подъезд, будьте добры! — Лесоповалов повысил голос.
— Открыть? Вам? А что случилось?
— Жилец ваш с балкона упал!
— Какой жилец?
— Да он над нами издевается! — вскипел Лесоповалов. — Вы что, русского языка не понимаете? Вы не хулиганьте, гражданин, откройте дверь представителям закона!
— Это вы хулиганите в три часа ночи! — огрызнулся гражданин наверху. — Милиция — ври больше давай. Я вот сейчас вам открою, а вы по квартирам шастать начнете. А у нас тут полдома на дачи уехало!
— Сегодня пятница. Многие еще с вечера на дачи отчалили, — сказал Колосов. — Эй, гражданин; да вы окно откройте, посмотрите, убедитесь, что мы не воры, а милиция!
— Так я тебе и открыл!
Дверь в подъезд отворила им сердобольная старуха с пятого этажа, разбуженная шумом. Не проснись она — все бы точно затянулось до утра.
— Если кто и был там с ним наверху, в квартире кто ему выпасть помог, так он давно уже оттуда ноги сделал, пока мы тут орали-препирались, — с досадой заметил Лесоповалов.
— Но из подъезда никто не выходил, — сказал Колосов.
— А может, это его сосед? Утек к себе и заперся. Докажи теперь, был он там с ним или нет. Пили вместе или же…
— Запах алкоголя есть. И довольно сильный, — Никита посмотрел на труп, — Сразу чувствуется.
— Ну вот, пили вместе, потом ссора, потом драка. Помнишь: мы грохот-то на балконе слышали — ну! А потом один другого и сбросил. И понесла нас с тобой нелегкая за раскладушкой как раз в тот момент, когда это случилось!
Однако, как только они попали квартиру под номером сто сорок восемь на восьмом этаже, ту самую, стало ясно — скоропалительные выводы Лесоповалова не верны.
Пришлось ждать — пока искали понятых, пока ждали участкового, пока поднимали с постели представителя ЖЭКа. А потом оказалось, что надо вызывать и спасателей. Колосов попытался сам открыть дверь — хоть это была и крепкая железная дверь, замки на ней были вполне типовые, а с ними он уже не раз имел дело в подобных ситуациях, но…
— Все, Константин, звони спасателям, — сказал он, отступаясь.
— Сам не можешь открыть? Ну-ка, дай я попробую!
— Замки открыты — и верхний, и нижний, — сказал Никита, — но дверь заперта изнутри на задвижку. Теперь только весь блок вырезать.
— На задвижку? Ну тогда получается, может, оно и к, лучшему, а? — Лицо Лесоповалова просветлело. — Значит, он один там был, раз на задвижку-то изнутри… Значит, сам и упал. Несчастный случай или самоубийство.
— Сначала надо квартиру осмотреть, затем гадать, — сказал Никита. — Сколько сейчас уже? Пять часов? Пойдем чаю, что ли, крепкого выпьем, пока автоген привезут.
Труп с места происшествия увезли ж половине шестого. Дверь в сто сорок восьмую квартиру вскрыли в восемь. В это же время стала известна и фамилия погибшего — Студнев Максим Кириллович, тридцати двух лет. Представитель ЖЭКа сообщил о нем скудные данные: въехал около полугода назад, купил двухкомнатную квартиру. Прописан по этому же адресу — Октябрьская, 27.
— У него машина есть и гараж-пенал, — сообщил Лесоповалову один из оперативников, — темно-зеленый «Опель Тигра». Машина очень приметная: я ее сам тут в поселке сколько раз видел…
— Проверьте гараж — там ли машина, и надо установить, где этот Студнев работал, чем занимался. И вот что еще, — Лесоповалов хмурился, — созвонитесь с Пашковым, пусть он эту фамилию по своему банку данных проверит — не связан ли этот, парень с наркотой. Может, действительно накололся и крыша от кайфа поехала. Шагнул с балкона в радугу, как этот, который из «Иванушек».
Квартира оказалась просторной, светлой и пустой. Никита по привычке начал с передней— с двери и замков. Никаких сомнений — дверь до вскрытия спасателями была заперта изнутри на задвижку. В прихожей на вершок пыли. На кухне — она была, как и вся остальная мебель, новехонькой, «под сосну» — в мойке груда немытой посуды, на полу сор. Кисло пахло застоявшимся сигаретным дымом. На столе стояла бутылка дорогого шотландского виски. Но, похоже, из нее еще не пили.
Комнат было две, и обе почти без мебели, как это и бывает в квартирах у молодых, приобретающих при переезде понравившиеся предметы, а не гарнитуры. В холле почти ничего не привлекло его внимания, а вот в спальне…
В спальне царил беспорядок: широкая двуспальная кровать — белье скомкано, простыни сбиты, подушки — на полу. Тут же на паласе валялась разбитая лампа. Стол, на котором она стояла, тоже опрокинут. Перевернута и низкая скамейка-пуф, на которую складывали одежду. Одежда была разбросана по полу.
Колосов поднял и осмотрел джинсы — потертые в рыжину, как было модно в этом сезоне, красную футболку и щегольскую спортивную куртку дорогой фирмы. На куртке его внимание привлекло белесое заскорузлое пятно — спереди натруди. Запах от пятна шел неприятный. Похожие пятна Никита заметил и на синей наволочке одной из валявшихся на полу подушек. Он указал на них Лесоповалову.
— И что это, по-твоему, такое? — спросил тот, брезгливо нюхая ткань.
— Похоже на следы рвоты. — Колосов отложил одежду Студнева и подушку в сторону. — Это надо бы отправить на экспертизу.
Он вышел в лоджию, примыкавшую к спальне. А вот и штора. Странно как… Точно кто-то в ней запутался, вслепую ища дверь в лоджию или же…
— Штору едва не оборвал, — сказал Лесоповалов, — она только на двух крючках держится. Хватался, наверное, за нее. Пьяный или накололся. Запутался, споткнулся — тут у двери порожек, вылетел в лоджию, цеплялся за шторы, потащил ее с собой, потерял равновесие, перегнулся через ограждение — и вниз…
— По-твоему, какого он роста? — спросил Никита.
— Он выше меня. Примерно метр восемьдесят… шесть. Никита подошел к ограде лоджии, померил.
— Возможно, все так и было, как ты говоришь. Высокий рост мог сыграть роковую роль, — сказал он. — Сталкивать его отсюда никто не сталкивал. В квартире он был один. Значит, упал сам, только вот…
— Что?
— Почему лампа-то на полу? Стол, подставка перевернуты? Мы грохот слышали — это, наверное, как раз лампа упала. Зачем он вещи-то бросал?
— Ну, пьяный или обкуренный. Ошалел! В невменяемом состоянии мог на вещи натыкаться, опрокидывать.
— В невменяемом, говоришь? Знаешь, Костя, я бы, помимо вскрытия, провел тут комплексную химическую экспертизу. Биохимическую, — сказал Колосов. — Ну хотя бы для того, чтобы нам с тобой было ясно, какое вино он перед этим пил и чем ширялся.
— Ладно, сделаем, о чем разговор? — Лесоповалов послушно кивнул.
Как только он укрепился в мысли, что убийством тут, скорее всего, не пахнет, он заметно повеселел. В тихих Столбах убийств не любили. От них только лишняя морока.
Глава 3
НЕЗДЕШНИЕ МОРЯ
Ночью Авроре снова снилось море — зеленое, искрящееся солнечным светом. И песок пляжа был обжигающе горячий. Такой же, как там в пустыне во время сафари на джипах — она вышла из машины, поднялась на бархан и даже сквозь подошвы кроссовок ощутила, какой он огненный — песок.
Это было тогда — во время поездки в Марокко. Это было сейчас — во сне.
Сны — продолжение наших мыслей. Аврора часто думала об этом. Ей особенно остро хотелось снова поехать туда — одной, без детей. И увидеть все то, что в последнее время так часто воскресало во сне: фиолетовую гряду Атласских гор на горизонте, белые шапки вечных снегов, красные глиняные стены старого города посреди пустыни, тенистые извилистые улочки, где в полдень не услышишь человеческого голоса, а только воркование голубей, ту сумрачную лавку торговца сувенирами, где восемь лет назад они с мужем купили для первой своей квартиры забавный мавританский столик и медную лампу, в которой жил джинн.
Ничего этого уже не было с Авророй сейчас — ни квартиры, которая была продана, потому что они переехали всей семьей в огромный дом в подмосковной Немчиновке, ни мавританского столика, разбитого в щепки, ни лампы, ни джинна — он умер в заточении, так ни разу и не показавшись, ни мужа…
— …Эх, Дима-Димочка, я ведь так любила все эти годы…
«Ты достала меня, сука, ты уже достала меня! Доиграешься, дождешься, гадина…»
Это муж прокричал ей вчера по телефону. Голос его звенел от ненависти. И ей, Авроре, стало страшно. По-настоящему страшно.
С мужем Дмитрием Гусаровым они прожили ровно восемь лет и три месяца. Он был весьма удачливым человеком и словно родился для шоу-бизнеса. Только благодаря его энергии, связям и деньгам Аврора последние трудные годы еще как-то держалась на плаву. У нее было музыкальное образование. В детстве родители отдали ее сначала в музыкальную школу, затем в училище. Был и небольшой, но приятный голос.
Ее первые шаги на столичной эстраде двенадцать лет назад мало кем были замечены. И наверное, вряд ли бы что-то вообще получилось, если бы на одном невзрачном концерте ее не увидел шоу-продюсер Гусаров. Они познакомились. Он как-то сразу взял с ней, Авророй, простой, дружеский тон. Сказал: «Будешь держаться меня, сделаю из тебя звезду». Она не доверяла ему сначала. Правда, кто в это поверит — «сделаю звезду»? Но он сразу вложил в нее деньга, купил ей шлягер «Любовь», и эта самая «Любовь», спетая по-русски, и по-английски для Интернет-альбома, неожиданно для всех и для самой Авроры вдруг заняла вторую строчку в хит-параде на МТБ.
Гусаров сразу выпустил ее диск, организовал концертное турне по Кузбассу и Поволжью. И после одного из концертов в Челябинске предложил ей стать его женой: «Ты станешь самой знаменитой, я тебя сделаю, И за это ты родишь мне сына».
Самой знаменитой Аврора не стала. А Гусарову родила двоих сыновей. Первенца он ждал и, кажется, даже любил, а ко второму был уже совершенно равнодушен. А к ней, Авроре…
«Ты достала меня, ты достала меня! Ну, берегись!»
Какой у него вчера был голос по телефону, у этого человека!
А ведь было время, когда им было хорошо вместе.
В первый год брака они с мужем поехали отдыхать в Марокко. Русские туда мало ездят, и Гусаров считал, что Марокко — это оригинальный рекламный ход. Когда в интервью журналу «Афиша» его жена Аврора расскажет, что лето провела на пляже Эс-Сувейры, путешествовала на джипе по Сахаре, посещала Танжер и Марракеш, — это будет необычно, ярко, стильно и эпатажно.
Гусаров порой совершал такие поступки — на показ, для рекламы. Но там, в Марокко, им действительно было хорошо…
Отель был уютный и тихий, в восточном колониальном стиле. Аврора вставала на рассвете, открывала раздвижную стеклянную дверь, смешивала прохладный воздух кондиционера с утренним теплым дыханием апельсинового сада, росшего во внутреннем дворе. Среди розовых кустов журчал фонтан. Аврора смотрела на спящего мужа и предавалась воспоминаниям: его прикосновения — она долго, очень долго ощущала их на своей коже, его губы, скользящие по ее телу, ищущие наслаждения. В постели они забывали обо всем — в первую очередь о времени. Опаздывали на экскурсии, не ходили на пляж. Она забеременела там, в Марокко, где сам горячий воздух, казалось, был насквозь пропитан…
«Я очень, очень, очень счастлив с тобой. Я ни с кем так не был счастлив, как с тобой», — говорил ей муж в постели восемь лет назад.
А вчера по телефону он сказал ей… А ведь она, Аврора, думала, что больше он ей никогда ничего уже не скажет, не позвонит. Они с Гусаровым официально развелись месяц назад. И все уже было сказано тогда. Аврора думала, что теперь они будут общаться только через адвокатов. Гусаров объявил, что у него хватит средств, чтобы и далее обеспечивать детей всем необходимым.
Вчера она устроила этот ужин для друзей, чтобы не быть одной, чтобы ^метить Окончательный Рубеж, Границу, отделявшую ее прошлое от будущего, свою свободу, которую она так страстно желала все последние годы, когда наконец осознала, что их жизнь с мужем превращается в мучительную пытку.
Вчера ее адвокат встречался с адвокатом Гусарова, чтобы обговорить порядок денежных выплат на содержание детей. И от этих переговоров Аврора не ждала никаких неприятных сюрпризов и вдруг…
«Ты достала меня, жадная сука!» Господи, какой у него был голос… «Ты дождешься, гадина, берегись!»
Гусаров, что бы он там ни говорил, что бы ни обещал, всегда был прижимист и скуп. За все восемь лет у Авроры, несмотря на доходы от концертов, было очень мало своего. Гусарову принадлежали и загородный дом, и две квартиры в Москве, и офис-студия. Только в последние годы Аврора начала откладывать лично себе и детям на черный день. И то все бы пошло прахом во время дефолта, если бы не Марьяша — Мария Захаровна…
Зазвонил телефон. Аврора нашарила на полу рядом с кроватью трубку. И вдруг в испуге застыла: а вдруг это муж?! И она снова услышит его голос, полный ненависти, парализующий, лишающий сил?
— Алло, да, я…
— Это ты? Привет.
Аврора услышала голос Марии Захаровны Потехиной. Голос был немного хриплый — наверное, со сна или от первой утренней сигареты, которую Марья Захаровна — Марьяша — выкуривала обычно с чашкой крепчайшего бразильского кофе.
— Ну, как ты? Как спала?
— Хорошо. — Аврора вздохнула с облегчением — это не он, не муж. — Золотые сны снились, спасибо тебе, Марьяша.
— За что? — спросила Марья Захаровна.
— За вчерашний вечер.
— Ну, детка, ты же сама все это устроила, сама праздника хотела. А я что — я только немножко помогла, чем сумела. Я что звоню-то… Как ты себя чувствуешь после… — Марья Захаровна смущенно запнулась, словно ей трудно было продолжить. — Ну, после художеств этих твоего… Ну наглец! Вот наглец какой… Мне и в голову не пришло, что он может вот так прямо по телефону прилюдно устроить скандал…
— А я мало чему уже удивляюсь. Я ко всему уже с ним, Марьяша, привыкла, — ответила Аврора. — Но спала я, несмотря ни на что, хорошо. Как убитая.
— Ну ладно, значит, порядок, — голос Потехиной потеплел. — Отдохни сегодня как следует, детка. Тебе это полезно. Только, бога ради, не открывай окна — на улице снова копоть и дым.
Аврора откинулась на подушки. В этой квартире в Текстильщиках — тесной и подслеповатой — она родилась. Здесь после смерти отца жила ее мать. Здесь так не любил, почти брезговал бывать Гусаров. Сюда она переехала вместе с детьми после того, как окончательно ушла от него. После загородного дома в Немчиновке все домашнее казалось таким убогим, обшарпанным и бедным, но это было неважно. Пока она и дети поживут здесь, а потом она, Аврора, приобретет что-нибудь более подходящее для себя, сыновей и мамы. И на это ей не придется клянчить деньги у бывшего мужа.
Аврора закрыла глаза — море, искрящееся солнцем, песок…
Надо будет куда-нибудь уехать. Куда-нибудь — значит, только в Марокко. Скрыться хоть на неделю от всех этих денежных дрязг, оскорблений, от пустоты, одиночества, ненависти — его ненависти, от которой просто не хочется жить…
Господи, почему он так возненавидел ее? Ведь она так его любила — искренне и преданно. Все ему прощала — других женщин, ночи вне дома, поездки за границу без нее, она все терпела.
1 2 3 4 5 6
— Готов? — мрачно спросил Лесоповалов. — Шею, наверное, себе сломал.
Никита проверил — он не был, конечно, судмедэкспертом, но, как ему показалось, шея у мертвеца была в порядке. Только вот…
— С мышцами у него что-то странное, — сказал он Лесоповалову. — Пощупай сам. Для трупного окоченения еще рано, а тело одеревенело.
— Я с такими «парашютистами», Никита, никогда дела не имел, — смущенно кашлянул Лесоповалов. — Откуда мне знать, каким надо быть, грохнувшись с восьмого этажа?
— На руки его посмотри внимательно. — Колосов осторожно приподнял руку мертвеца — рука почти не гнулась. Пальцы были скрючены, напоминая когти какой-то рептилии.
— Может, он печень себе отбил? — предположил Лесоповалов. — Сейчас врач приедет и… черт…
— Что еще там?
— У нас тут такой порядок — патологоанатом только на очевидный криминал выезжает. Во всех остальных случаях мы просто сразу тело везем в морг.
Думаешь, он сам оттуда спрыгнул? Самоубийство? — Колосов взглянул вверх на дом, но там все тонуло во тьме, затем снова наклонился к телу: — Эх, фонарь в горячке забыли… Посвети-ка мне мобильником, я на зрачки его хочу глянуть.
— Может, наркоман? — Лесоповалов присел на корточки и сам начал ощупывать тело. — Точно, как чурка весь, твердый. Эй, Никита, а может, он больной? Это, как его… столбняк или эпилепсия? Болезнь, а?
Подъехал милицейский «газик», в нем водитель и два дежурных опера.
— Если самоубийство, участкового надо поднимать — Хохлова. А мы в квартиру. — Лесоповалов снова подошел к железной двери подъезда и громыхнул в нее кулаком, более не рассчитывая на домофон. — Откройте, милиция!
— Эй, что бузите, молодежь?! — гневно выкрикнул из форточки наверху чей-то сиплый спросонья бас. — Который час, знаете? То из окон стулья швыряют, то горланят… Я вот милицию вызову!
— Мы уже тут, откройте нам дверь в подъезд, будьте добры! — Лесоповалов повысил голос.
— Открыть? Вам? А что случилось?
— Жилец ваш с балкона упал!
— Какой жилец?
— Да он над нами издевается! — вскипел Лесоповалов. — Вы что, русского языка не понимаете? Вы не хулиганьте, гражданин, откройте дверь представителям закона!
— Это вы хулиганите в три часа ночи! — огрызнулся гражданин наверху. — Милиция — ври больше давай. Я вот сейчас вам открою, а вы по квартирам шастать начнете. А у нас тут полдома на дачи уехало!
— Сегодня пятница. Многие еще с вечера на дачи отчалили, — сказал Колосов. — Эй, гражданин; да вы окно откройте, посмотрите, убедитесь, что мы не воры, а милиция!
— Так я тебе и открыл!
Дверь в подъезд отворила им сердобольная старуха с пятого этажа, разбуженная шумом. Не проснись она — все бы точно затянулось до утра.
— Если кто и был там с ним наверху, в квартире кто ему выпасть помог, так он давно уже оттуда ноги сделал, пока мы тут орали-препирались, — с досадой заметил Лесоповалов.
— Но из подъезда никто не выходил, — сказал Колосов.
— А может, это его сосед? Утек к себе и заперся. Докажи теперь, был он там с ним или нет. Пили вместе или же…
— Запах алкоголя есть. И довольно сильный, — Никита посмотрел на труп, — Сразу чувствуется.
— Ну вот, пили вместе, потом ссора, потом драка. Помнишь: мы грохот-то на балконе слышали — ну! А потом один другого и сбросил. И понесла нас с тобой нелегкая за раскладушкой как раз в тот момент, когда это случилось!
Однако, как только они попали квартиру под номером сто сорок восемь на восьмом этаже, ту самую, стало ясно — скоропалительные выводы Лесоповалова не верны.
Пришлось ждать — пока искали понятых, пока ждали участкового, пока поднимали с постели представителя ЖЭКа. А потом оказалось, что надо вызывать и спасателей. Колосов попытался сам открыть дверь — хоть это была и крепкая железная дверь, замки на ней были вполне типовые, а с ними он уже не раз имел дело в подобных ситуациях, но…
— Все, Константин, звони спасателям, — сказал он, отступаясь.
— Сам не можешь открыть? Ну-ка, дай я попробую!
— Замки открыты — и верхний, и нижний, — сказал Никита, — но дверь заперта изнутри на задвижку. Теперь только весь блок вырезать.
— На задвижку? Ну тогда получается, может, оно и к, лучшему, а? — Лицо Лесоповалова просветлело. — Значит, он один там был, раз на задвижку-то изнутри… Значит, сам и упал. Несчастный случай или самоубийство.
— Сначала надо квартиру осмотреть, затем гадать, — сказал Никита. — Сколько сейчас уже? Пять часов? Пойдем чаю, что ли, крепкого выпьем, пока автоген привезут.
Труп с места происшествия увезли ж половине шестого. Дверь в сто сорок восьмую квартиру вскрыли в восемь. В это же время стала известна и фамилия погибшего — Студнев Максим Кириллович, тридцати двух лет. Представитель ЖЭКа сообщил о нем скудные данные: въехал около полугода назад, купил двухкомнатную квартиру. Прописан по этому же адресу — Октябрьская, 27.
— У него машина есть и гараж-пенал, — сообщил Лесоповалову один из оперативников, — темно-зеленый «Опель Тигра». Машина очень приметная: я ее сам тут в поселке сколько раз видел…
— Проверьте гараж — там ли машина, и надо установить, где этот Студнев работал, чем занимался. И вот что еще, — Лесоповалов хмурился, — созвонитесь с Пашковым, пусть он эту фамилию по своему банку данных проверит — не связан ли этот, парень с наркотой. Может, действительно накололся и крыша от кайфа поехала. Шагнул с балкона в радугу, как этот, который из «Иванушек».
Квартира оказалась просторной, светлой и пустой. Никита по привычке начал с передней— с двери и замков. Никаких сомнений — дверь до вскрытия спасателями была заперта изнутри на задвижку. В прихожей на вершок пыли. На кухне — она была, как и вся остальная мебель, новехонькой, «под сосну» — в мойке груда немытой посуды, на полу сор. Кисло пахло застоявшимся сигаретным дымом. На столе стояла бутылка дорогого шотландского виски. Но, похоже, из нее еще не пили.
Комнат было две, и обе почти без мебели, как это и бывает в квартирах у молодых, приобретающих при переезде понравившиеся предметы, а не гарнитуры. В холле почти ничего не привлекло его внимания, а вот в спальне…
В спальне царил беспорядок: широкая двуспальная кровать — белье скомкано, простыни сбиты, подушки — на полу. Тут же на паласе валялась разбитая лампа. Стол, на котором она стояла, тоже опрокинут. Перевернута и низкая скамейка-пуф, на которую складывали одежду. Одежда была разбросана по полу.
Колосов поднял и осмотрел джинсы — потертые в рыжину, как было модно в этом сезоне, красную футболку и щегольскую спортивную куртку дорогой фирмы. На куртке его внимание привлекло белесое заскорузлое пятно — спереди натруди. Запах от пятна шел неприятный. Похожие пятна Никита заметил и на синей наволочке одной из валявшихся на полу подушек. Он указал на них Лесоповалову.
— И что это, по-твоему, такое? — спросил тот, брезгливо нюхая ткань.
— Похоже на следы рвоты. — Колосов отложил одежду Студнева и подушку в сторону. — Это надо бы отправить на экспертизу.
Он вышел в лоджию, примыкавшую к спальне. А вот и штора. Странно как… Точно кто-то в ней запутался, вслепую ища дверь в лоджию или же…
— Штору едва не оборвал, — сказал Лесоповалов, — она только на двух крючках держится. Хватался, наверное, за нее. Пьяный или накололся. Запутался, споткнулся — тут у двери порожек, вылетел в лоджию, цеплялся за шторы, потащил ее с собой, потерял равновесие, перегнулся через ограждение — и вниз…
— По-твоему, какого он роста? — спросил Никита.
— Он выше меня. Примерно метр восемьдесят… шесть. Никита подошел к ограде лоджии, померил.
— Возможно, все так и было, как ты говоришь. Высокий рост мог сыграть роковую роль, — сказал он. — Сталкивать его отсюда никто не сталкивал. В квартире он был один. Значит, упал сам, только вот…
— Что?
— Почему лампа-то на полу? Стол, подставка перевернуты? Мы грохот слышали — это, наверное, как раз лампа упала. Зачем он вещи-то бросал?
— Ну, пьяный или обкуренный. Ошалел! В невменяемом состоянии мог на вещи натыкаться, опрокидывать.
— В невменяемом, говоришь? Знаешь, Костя, я бы, помимо вскрытия, провел тут комплексную химическую экспертизу. Биохимическую, — сказал Колосов. — Ну хотя бы для того, чтобы нам с тобой было ясно, какое вино он перед этим пил и чем ширялся.
— Ладно, сделаем, о чем разговор? — Лесоповалов послушно кивнул.
Как только он укрепился в мысли, что убийством тут, скорее всего, не пахнет, он заметно повеселел. В тихих Столбах убийств не любили. От них только лишняя морока.
Глава 3
НЕЗДЕШНИЕ МОРЯ
Ночью Авроре снова снилось море — зеленое, искрящееся солнечным светом. И песок пляжа был обжигающе горячий. Такой же, как там в пустыне во время сафари на джипах — она вышла из машины, поднялась на бархан и даже сквозь подошвы кроссовок ощутила, какой он огненный — песок.
Это было тогда — во время поездки в Марокко. Это было сейчас — во сне.
Сны — продолжение наших мыслей. Аврора часто думала об этом. Ей особенно остро хотелось снова поехать туда — одной, без детей. И увидеть все то, что в последнее время так часто воскресало во сне: фиолетовую гряду Атласских гор на горизонте, белые шапки вечных снегов, красные глиняные стены старого города посреди пустыни, тенистые извилистые улочки, где в полдень не услышишь человеческого голоса, а только воркование голубей, ту сумрачную лавку торговца сувенирами, где восемь лет назад они с мужем купили для первой своей квартиры забавный мавританский столик и медную лампу, в которой жил джинн.
Ничего этого уже не было с Авророй сейчас — ни квартиры, которая была продана, потому что они переехали всей семьей в огромный дом в подмосковной Немчиновке, ни мавританского столика, разбитого в щепки, ни лампы, ни джинна — он умер в заточении, так ни разу и не показавшись, ни мужа…
— …Эх, Дима-Димочка, я ведь так любила все эти годы…
«Ты достала меня, сука, ты уже достала меня! Доиграешься, дождешься, гадина…»
Это муж прокричал ей вчера по телефону. Голос его звенел от ненависти. И ей, Авроре, стало страшно. По-настоящему страшно.
С мужем Дмитрием Гусаровым они прожили ровно восемь лет и три месяца. Он был весьма удачливым человеком и словно родился для шоу-бизнеса. Только благодаря его энергии, связям и деньгам Аврора последние трудные годы еще как-то держалась на плаву. У нее было музыкальное образование. В детстве родители отдали ее сначала в музыкальную школу, затем в училище. Был и небольшой, но приятный голос.
Ее первые шаги на столичной эстраде двенадцать лет назад мало кем были замечены. И наверное, вряд ли бы что-то вообще получилось, если бы на одном невзрачном концерте ее не увидел шоу-продюсер Гусаров. Они познакомились. Он как-то сразу взял с ней, Авророй, простой, дружеский тон. Сказал: «Будешь держаться меня, сделаю из тебя звезду». Она не доверяла ему сначала. Правда, кто в это поверит — «сделаю звезду»? Но он сразу вложил в нее деньга, купил ей шлягер «Любовь», и эта самая «Любовь», спетая по-русски, и по-английски для Интернет-альбома, неожиданно для всех и для самой Авроры вдруг заняла вторую строчку в хит-параде на МТБ.
Гусаров сразу выпустил ее диск, организовал концертное турне по Кузбассу и Поволжью. И после одного из концертов в Челябинске предложил ей стать его женой: «Ты станешь самой знаменитой, я тебя сделаю, И за это ты родишь мне сына».
Самой знаменитой Аврора не стала. А Гусарову родила двоих сыновей. Первенца он ждал и, кажется, даже любил, а ко второму был уже совершенно равнодушен. А к ней, Авроре…
«Ты достала меня, ты достала меня! Ну, берегись!»
Какой у него вчера был голос по телефону, у этого человека!
А ведь было время, когда им было хорошо вместе.
В первый год брака они с мужем поехали отдыхать в Марокко. Русские туда мало ездят, и Гусаров считал, что Марокко — это оригинальный рекламный ход. Когда в интервью журналу «Афиша» его жена Аврора расскажет, что лето провела на пляже Эс-Сувейры, путешествовала на джипе по Сахаре, посещала Танжер и Марракеш, — это будет необычно, ярко, стильно и эпатажно.
Гусаров порой совершал такие поступки — на показ, для рекламы. Но там, в Марокко, им действительно было хорошо…
Отель был уютный и тихий, в восточном колониальном стиле. Аврора вставала на рассвете, открывала раздвижную стеклянную дверь, смешивала прохладный воздух кондиционера с утренним теплым дыханием апельсинового сада, росшего во внутреннем дворе. Среди розовых кустов журчал фонтан. Аврора смотрела на спящего мужа и предавалась воспоминаниям: его прикосновения — она долго, очень долго ощущала их на своей коже, его губы, скользящие по ее телу, ищущие наслаждения. В постели они забывали обо всем — в первую очередь о времени. Опаздывали на экскурсии, не ходили на пляж. Она забеременела там, в Марокко, где сам горячий воздух, казалось, был насквозь пропитан…
«Я очень, очень, очень счастлив с тобой. Я ни с кем так не был счастлив, как с тобой», — говорил ей муж в постели восемь лет назад.
А вчера по телефону он сказал ей… А ведь она, Аврора, думала, что больше он ей никогда ничего уже не скажет, не позвонит. Они с Гусаровым официально развелись месяц назад. И все уже было сказано тогда. Аврора думала, что теперь они будут общаться только через адвокатов. Гусаров объявил, что у него хватит средств, чтобы и далее обеспечивать детей всем необходимым.
Вчера она устроила этот ужин для друзей, чтобы не быть одной, чтобы ^метить Окончательный Рубеж, Границу, отделявшую ее прошлое от будущего, свою свободу, которую она так страстно желала все последние годы, когда наконец осознала, что их жизнь с мужем превращается в мучительную пытку.
Вчера ее адвокат встречался с адвокатом Гусарова, чтобы обговорить порядок денежных выплат на содержание детей. И от этих переговоров Аврора не ждала никаких неприятных сюрпризов и вдруг…
«Ты достала меня, жадная сука!» Господи, какой у него был голос… «Ты дождешься, гадина, берегись!»
Гусаров, что бы он там ни говорил, что бы ни обещал, всегда был прижимист и скуп. За все восемь лет у Авроры, несмотря на доходы от концертов, было очень мало своего. Гусарову принадлежали и загородный дом, и две квартиры в Москве, и офис-студия. Только в последние годы Аврора начала откладывать лично себе и детям на черный день. И то все бы пошло прахом во время дефолта, если бы не Марьяша — Мария Захаровна…
Зазвонил телефон. Аврора нашарила на полу рядом с кроватью трубку. И вдруг в испуге застыла: а вдруг это муж?! И она снова услышит его голос, полный ненависти, парализующий, лишающий сил?
— Алло, да, я…
— Это ты? Привет.
Аврора услышала голос Марии Захаровны Потехиной. Голос был немного хриплый — наверное, со сна или от первой утренней сигареты, которую Марья Захаровна — Марьяша — выкуривала обычно с чашкой крепчайшего бразильского кофе.
— Ну, как ты? Как спала?
— Хорошо. — Аврора вздохнула с облегчением — это не он, не муж. — Золотые сны снились, спасибо тебе, Марьяша.
— За что? — спросила Марья Захаровна.
— За вчерашний вечер.
— Ну, детка, ты же сама все это устроила, сама праздника хотела. А я что — я только немножко помогла, чем сумела. Я что звоню-то… Как ты себя чувствуешь после… — Марья Захаровна смущенно запнулась, словно ей трудно было продолжить. — Ну, после художеств этих твоего… Ну наглец! Вот наглец какой… Мне и в голову не пришло, что он может вот так прямо по телефону прилюдно устроить скандал…
— А я мало чему уже удивляюсь. Я ко всему уже с ним, Марьяша, привыкла, — ответила Аврора. — Но спала я, несмотря ни на что, хорошо. Как убитая.
— Ну ладно, значит, порядок, — голос Потехиной потеплел. — Отдохни сегодня как следует, детка. Тебе это полезно. Только, бога ради, не открывай окна — на улице снова копоть и дым.
Аврора откинулась на подушки. В этой квартире в Текстильщиках — тесной и подслеповатой — она родилась. Здесь после смерти отца жила ее мать. Здесь так не любил, почти брезговал бывать Гусаров. Сюда она переехала вместе с детьми после того, как окончательно ушла от него. После загородного дома в Немчиновке все домашнее казалось таким убогим, обшарпанным и бедным, но это было неважно. Пока она и дети поживут здесь, а потом она, Аврора, приобретет что-нибудь более подходящее для себя, сыновей и мамы. И на это ей не придется клянчить деньги у бывшего мужа.
Аврора закрыла глаза — море, искрящееся солнцем, песок…
Надо будет куда-нибудь уехать. Куда-нибудь — значит, только в Марокко. Скрыться хоть на неделю от всех этих денежных дрязг, оскорблений, от пустоты, одиночества, ненависти — его ненависти, от которой просто не хочется жить…
Господи, почему он так возненавидел ее? Ведь она так его любила — искренне и преданно. Все ему прощала — других женщин, ночи вне дома, поездки за границу без нее, она все терпела.
1 2 3 4 5 6