Марина Серова
Осколки любимого сердца


Телохранитель Евгения Охотникова Ц




Марина Серова
Осколки любимого сердца

Все лица и события вымышлены автором. Все совпадения случайны.

В пустынном баре, ночной порой
Я увлечен был одной игрой,
Я пил степенно, пил не спеша
С красоткой Смертью на брудершафт…
Каин

Часть первая В жены напрокат

За десять минут до того, как выброситься из окна, она попросила у меня сигарету.
На столик летнего кафе, где сидели мы с тетей Милой, легла тень, мы подняли голову и увидели розовый пупок, из которого торчало серебряное колечко. Я машинально перевела взгляд выше: перед глазами возникли пояс очень светлых джинсов с заниженной талией — над поясом виднелась полоска белоснежных трусиков — и край розовой маечки, доходившей незнакомке точно до середины ребер.
— Не угостите сигареткой? — прозвенел голос. По-детски пухлые губы, которые произнесли эту незамысловатую фразу, сразу же сложились в просительную гримаску.
Девушка была отчаянно молода, ей было лет пятнадцать-шестнадцать, никак не больше. Будь на моем месте мужчина, возможно, он взирал бы на это розовощекое белокурое, крепко сбитое существо с молочно-белой кожей и задорно вздернутым носиком как-нибудь особенно плотоядно. Для меня же девчонка не представляла ровным счетом никакого интереса, поэтому я равнодушно кивнула на лежащую передо мной сигаретную пачку и отвернулась.
«Сейчас тетя Мила ей скажет: „Деточка, рано курить в твоем возрасте, разве мама никогда не говорила тебе, что курящая девушка — это вульгарно?“» — подумала я машинально, просто по привычке прогнозировать ситуацию на несколько минут вперед. И не ошиблась.
— Деточка, разве мама никогда не говорила тебе… — голос моей тети звучал прочувствованно и сердечно ровно настолько, чтобы микшировать занудно-нравоучительный смысл ее слов. Но девочка-подросток (на то она и была еще в пресловутом переходном возрасте) среагировала мгновенно и с вызовом — что, собственно говоря, тоже было вполне прогнозируемо, выпалила:
— Ой, да не лезьте вы не в свое дело! Отстаньте! Хочу — курю, хочу — пью, вам-то что? А мамы у меня давно нет, понятно вам?
Последние слова все-таки резанули ухо. Я обернулась на грубиянку бог знает зачем, скорее всего, просто повинуясь мгновенному чувству жалости: такая молоденькая и уже сирота! Но она уходила от нас, независимо покачивая полненькими, плотно упакованными в джинсы ляжками и потряхивая светлыми локонами, отброшенными на спину. В нарочито отставленной в сторону руке дымилась сигарета. Ну что ж, обычный нахальный подросток, каких миллион или даже несколько миллионов, если верить последней переписи населения, подумала я. Ничего общего с забитой сироткой из душещипательного рождественского рассказа, да и вообще о девчонке явно заботились, не родственники, так кто-то еще: нормально упитанный, чисто одетый ребенок.
Но тетя Мила, на которую порою накатывали приступы необъяснимой сентиментальности (в такие минуты слезы жалости у нее мог вызвать даже разомлевший на жаре котенок — она мгновенно придумывала ему биографию, которая могла посоперничать с приключениями героев бразильских телесериалов), уже смотрела на меня глазами, полными слез.
— Женя! Какой ужас! У девочки нет мамы! — прошептала она, смыкая руки у самого подбородка. — Такая юная! Такая прекрасная! И круглая сиротка!
— Теть Мила, ну перестань! Печально, конечно, но не в подворотне же она обитает!
— Да, но она курит! Попробовала бы бедняжка закурить при живой маме!
— Тысячи подростков курят при живых родителях и зачастую не получают за это даже ремня. А следовало бы.
— Женя, она очень бедненько одета! Ты видела эту маечку? Девочка явно из нее выросла — майка даже пупка не закрывает!
— О господи, тетя! Обыкновенная молодежная мода!!!
— Женечка, а вдруг она голодная?!
Неизвестно, сколько бы времени моя ближайшая родственница ходила по кругу, жалея «горемычную сироту». Наверное, долго, потому что настроение тети Милы, недавно прочитавшей какой-то слезливый роман, находилось в тисках неуемной благотворительности — ей хотелось кого-нибудь пожалеть, спасти, отогреть, удочерить, озолотить и удачно выдать замуж, причем желательно все сразу и в ближайшие полчаса.
Я для этой цели явно не годилась: хотя у меня тоже не было мамы (она умерла несколько лет назад), а фактически и отца (после его скороспелой женитьбы на какой-то дуре наши отношения прекратились), зато имелся явный минус в виде профессии. Наверное, будь я белошвейкой или учительницей музыки, в глазах тети Милы для меня еще оставался бы шанс; но я — телохранитель, работающий по найму за серьезные деньги, хорошо владеющий оружием и приемами рукопашного боя. Само это слово — «телохранитель» — тетя Мила выговаривала дрожащими губами, а уж о том, чтобы предложить мне выплакаться от тягот профессии на ее широкой груди, не могло быть и речи.
— Да пойми ты, что в моей профессии нет ровным счетом ничего удивительного! — не первый год втолковывала я ей. — Телохранителями женщины служили еще в древних храмах Индии, Египта и Среднего Востока. Даже для России это вполне нормальное явление! Первую женщину-космонавта Валентину Терешкову, например, постоянно сопровождала секьюрити из органов госбезопасности. А две моих коллеги еще недавно работали под руководством Александра Коржакова, бывшего начальника службы охраны президента Ельцина.
Все бесполезно. Тетя затыкала уши, закрывала глаза и мотала головой: нет-нет, она согласится с тем, что телохранитель — женская профессия, не раньше, чем увидит меня за вышиванием или лепкой пельменей.
Поэтому в обращении с единственной племянницей тетушка избрала некий промежуточный вариант: старалась как можно меньше поощрять меня, говорить «о работе», кормила разносолами и время от времени выманивала на прогулки спокойно «подышать свежим воздухом».
Во время этих прогулок она не жалела охов-ахов, привлекая мое внимание к птичкам, голубому небу, весенним ручейкам и прелестным лютикам-цветочкам. Наверное, ей казалось, что на всем этом благолепии должна отмякать и отдыхать моя зачерствевшая душа, непременно кровоточащая ранами ужасов жизни. Когда ей казалось, что душа моя достаточно размякла, тетушка начинала робко заводить разговор о том, что «деточка, тебе пора начать вести более нормальную жизнь». Но на эту тему она выруливала уже с меньшим энтузиазмом — очень уж мало было шансов на успех.

* * *

Сегодняшний день был как раз отмечен такой прогулкой. Вдосталь полюбовавшись жалкими ростками на городских клумбах и надышавшись полной грудью пропитанным бензиновыми парами свежим воздухом, мы с тетей Милой присели за столик летнего кафе и взяли себе по порции мороженого. Я приготовилась было поболтать с тетушкой о том о сем (почему бы и нет, в конце концов, мы не так уж много времени проводим вместе), а тут эта наглая малолетка с просьбой закурить. Настроение тети было сбито в сторону, которая меня не совсем устраивала, и я решила одним метким ударом поставить все на свои места:
— Посмотри-ка, куда она направилась, твоя «голодная сиротка»! Чтобы попасть в такой дом, нужно там жить или как минимум иметь на руках приглашение от кого-то из высокопоставленных обитателей!
Действительно, девушка с сигаретой уверенной походкой устремилась к высоченному элитному дому, гордо возвышавшемуся на набережной. Это чудо архитектуры было известно в нашем городе под именем «Дворянское гнездо» — огромное сооружение из красного кирпича и стекла, выстроенное в виде средневекового замка с цепями на воротах и коваными решетками на каждом парадном.
Здесь жили самые именитые люди нашего городка — чиновники высшей категории, крупные бизнес-воротилы и «воры в законе», что, как известно, частенько имеет прямую или обратную зависимость. Простому смертному незаметно проникнуть в это здание так же невозможно, как иноземному захватчику дойти дальше Сталинграда: территория вокруг замка тщательно охранялась и со всех сторон просматривалась камерами наружного наблюдения; у ворот круглосуточно дежурила охрана, а в каждом из подъездов наверняка имелась консьержка.
Летнее кафе располагалось аккурат через дорогу от чугунных ворот, и мы с тетей Милой могли наблюдать, как «сиротка» уверенно минует будку охраны, где ей не задали ни единого вопроса, и направляется прямиком к одному из подъездов. Поравнявшись с массивной дверью, она не стала давить кнопки домофона, а преспокойно открыла ее вынутым из заднего кармана джинсов электронным ключом-«таблеткой». И скрылась из вида.
— Ну? — торжествующе обернулась я к тете Миле. — Надеюсь, ты не будешь утверждать, что «сиротка» имеет право на свободный проход в такой дом исключительно для того, чтобы просить там милостыню?
— А может, она прислуга, — пискнула тетушка, уже капитулируя. — Бедняжку заставляют трудиться день и ночь…
— …перебирать мешки с зерном и шить бальные платья для злых сводных сестер. Хватит! Ты прекрасно знаешь, что в прислуги нынче набирают опытных да умелых, а не таких пигалиц, которые и носового платка не умеют погладить. И уж, во всяком случае, никакой буржуин не доверил бы малолетке ключей от своей квартиры. И будет об этом. Давай считать, что тема себя исчерпала.
Тетя отвернулась, шмыгнула носом и разочарованно ткнула ложечкой в раскисшее мороженое.

* * *

На дворе стоял теплый май, солнце гладило нас по волосам, легкий ветерок шелестел зеленью молодых тополей. Я не лирик, но в такую погоду и отпетому цинику хочется откинуться на спинку стула и, подставив лицо золотистому лучу, воскликнуть что-то вроде: «Как хороша жизнь!»
— Как хорошо! — сказала я. Отодвинула от себя опустевшую вазочку из-под пломбира и действительно откинулась на спинку стула, жмурясь от солнечных бликов, которые бегали по крыше и чистым окнам «Дворянского гнезда». Право же, на солнце это здание сверкало покруче самого дорогого бриллианта.
Теперь мне самой захотелось закурить. Вынув из пачки сигарету и щелкнув зажигалкой, я чуть отодвинулась от столика вместе со стулом: тетя не выносила дыма. И, как оказалось, это перемещение было удачным — сейчас блики на доме не так слепили глаза.
Прищурившись, я разглядывала геометрически правильные выступы и балкончики «Замка», от нечего делать прикидывая — можно ли при желании забраться по ним в нужную квартиру, если бы этого, скажем, потребовала от меня служебная необходимость. По моему раскладу выходило, что для этой цели понадобилось бы как минимум добротное альпинистское снаряжение, а как максимум — уловки киношного каскадера.
«Лет триста назад этот вопрос решался проще, — подумалось лениво. — Клиент просто бросал вниз веревочную лестницу, а телохранитель, то есть оруженосец, или вассал владельца замка, карабкался по ней, цепляясь шпорами за перекладины. Терял при этом шляпу, рвал фламандские кружева, потел и ужасно матерился в душе на своего сюзерена. И если он находился при этом в слабоватой физической форме, то наверняка срывался и падал».
Едва я успела додумать эту небогатую мысль, как в самом верхнем, чердачном окне, распахнутом по случаю тепла, появилась чья-то тень.
— Что там? Куда ты смотришь, Женя? — спросила тетя с явным любопытством. И обернулась.
Я не ответила ей — я смотрела туда . Смотрела очень недолго. Все произошло очень быстро: короткая возня, подробности которой с места, где я сидела, разглядеть было невозможно, слабый вскрик (а может, мне только послышалось?), и вдруг — душераздирающий вопль! Едва начавшись, он тут же оборвался — будто перерезали натянутую струну.
И одновременно сверху, через подоконник самого верхнего этажа, вниз, к устрашающе-убийственным каменным плитам дворика, мешком пролетело и рухнуло что-то живое и тяжелое. Вокруг закричали, люди повыскакивали из-за столиков — оказывается, жуткую картину наблюдала не я одна!

* * *

— Женя!!! — истошно закричала тетя и вцепилась в мою руку. — Женя, это она! Та девочка! Она выбросилась из окна!
Я не слушала ее, более того — довольно грубо оттолкнула в сторону. А потом, отшвырнув ногой и мешающие мне пластмассовые стулья, рванула туда, к дворику «Дворянского гнезда». Уцепившись за острые крючья ограды, в два счета перемахнула через нее, спрыгнув на плиты двора. Внимания на это никто не обратил — охрана бестолково суетилась, вызывая во мне здоровое раздражение: двое просто бегали по двору, еще один дрожащими руками утирал с лица пот, и только четвертый, полноватый и лысоватый дядька в синей форменной рубашке, стоял на коленях возле распростертого на бетонных плитах тела.
— Мертва? — спросила я, наклоняясь над той, что всего десять минут назад попросила у меня сигарету.
Охранник ощупал тело, потрогал жилку на шее, поискал пульс, оттянул веки — и медленно поднялся с колен.
— Мертва?!
Мне не ответили.
— Ужас… Ужас… Ужас… — по-бабьи лопотал тот, что утирал с лица пот.
В глазах у меня моментально потемнело — терпеть не могу мужиков, которые ведут себя как слезливая баба.
— Что ты стоишь, болван?! — рявкнула я так, что этот потный дурак вздрогнул и вытянулся передо мной в струнку, преданно поедая меня тупыми, очень близко посаженными глазами. — Порядков не знаешь?! Быстро к телефону! Чтобы «Скорая» была здесь через пять минут!
Это подействовало — торопясь, охранник потянулся одновременно в карман за мобильником и к ремню за рацией.
— Несчастный случай… самоубийство… внезапная смерть… пожалуйста, поскорее… — забормотал он.
А я смотрела на девочку. Она лежала неподвижно, с неестественно вывернутыми руками и ногами и, судя по положению головы, с переломанной шеей. На разметавшиеся по плитам светлые локоны из уголка рта, по подбородку и длинной белой шее алым шнурочком вытекала кровяная струйка. Лужа крови вытекала и из-под головы, волосы быстро намокали в ней, становясь совсем темными. А глаза были открыты — девочка, десять минут назад попросившая у меня сигарету, не отрывала от меня удивленного взгляда. Но жизни в этих глазах уже не было.

* * *

Безуспешно стараясь проглотить подступивший к горлу комок, я встала с колен, отошла на несколько шагов и отвернулась. У редких прутьев ограды стояла толпа зевак: человек двадцать, не меньше. Все они изо всех сил старались рассмотреть, что происходит, бурно жестикулировали и громко переговаривались:
— Чо там? Убили кого?
— Да какой-то бандит любовницу с окна выкинул.
— Прямо! Это она сама выпрыгнула. От глюков. Наркоманка, поди, с ними такое сплошь и рядом! Привиделся, наверное, ей какой-нибудь принц заморский, поманил за собой, она и прыг. Дело-то недолгое…
— Вот вы сразу о дикостях каких-то думаете. А может, все дело в любви. От несчастной любви только на такое решаются!
— Ой, ой, сюси-пуси, «несчастная любовь»! У этих вот, молодых да ранних, и понятия такого нету — «любовь»! У них все сейчас очень быстро делается. Сперва постель, потом — «А давайте познакомимся». Видали мы таких!
— А может, она беременная? А парень сбежал, наверно… И маме сказать побоялась? Испугалась девочка. Переживала, наверное, сильно, ну и решилась…
— Судить таких надо!
— Разрешите? Разрешите? Да пропустите же вы врача, наконец! — послышался решительный голос, перекрывший все остальные. Толпа посторонилась, толстый охранник хлопотливо отомкнул ворота и впустил врача — высокую женщину в белом халате, марлевой повязке и с медицинским чемоданчиком в руках.
— Где больная? — спросила она и осеклась, увидев тело. Помедлив всего секунду, врач быстро приблизилась к мертвой и наклонилась над ней, одновременно раскрывая свой чемоданчик.
Все молчали.
— Ну что же вы стоите, граждане? — тихо сказала женщина, разгибаясь. — Тут не «Скорую», тут милицию надо. Медицина, к сожалению, уже бессильна.
Темные строгие глаза над марлевой повязкой смотрели серьезно и даже требовательно. Загипнотизированный этим взглядом, по-прежнему потеющий охранник снова потянул из кармана сотовый телефон.

* * *

Тетю Милу я нашла все за тем же столиком летнего кафе. Похоже, она вообще не вставала с места и все время просидела вот так, вцепившись обеими руками в сумочку, крепко-крепко зажмурившись и поджав ножки, словно напуганный ребенок. Я плюхнулась рядом, положила ноги на соседний стул и закурила, не особенно заботясь о том, как это выглядит со стороны.
1 2 3 4