Пойдем, пойдем, глупый мальчик, сын сводника и хорлы.
— Как ты сказал?!
— Именно так, как ты слышал.
— Да ты, старый торгаш, знаешь ли, с кем говоришь?
Панкратиос неожиданно обиделся.
— Почему ж старый? Ты, щенок, не забывайся! Мне тридцать девять лет — это вовсе не старость! Это даже, в некотором смысле, молодость! Листья шуршащие, долго мы будем здесь стоять? Тебе хочется драться — а ты вместо этого лаешься, как подлый рольник.
Адам, красный от ярости, топнул ногой. Затем выглянул из-за угла — Нестор успел уйти! Его нигде, Нестора, не было видно!
Найду потом, подумал он. Прикончу выжившего из ума старикана и найду. Нет, не прикончу. Преподам урок. Учить меня вздумал! Пощечины дает! Старая лохань!
Молча они пересекли страт, вошли в проулок, и вскоре оказались в той самой поросли — с просекой в продуманном месте, похожей на аллею, и двумя вкопанными в землю известняковыми шезами, предназначенными для утомленных светской беседой высокородных женщин. Адам слегка остыл и посмотрел на Панкратиоса с подозрением. Панкратиос меж тем расстегнул пряжку и бросил кап поверх известнякового шеза. Вынув из ножен сверд, он коротко его осмотрел и поморщился.
— Железяка бесполезная, — сказал он сквозь зубы. — Даже наточить толком не могут. Впрочем, такую и не наточишь.
— Ты сказал, что ты мне ровня, — Адам тоже скинул кап и вытащил сверд. — Если это так, назови свое имя.
— Зачем оно тебе? — спокойно спросил Панкратиос. — Ты перепись населения ведешь по королевскому приказу?
— Я — Адам из рода Ковалеков. Кто ты? Отвечай!
— Как-нибудь в другой раз отвечу. Не сейчас. Да ты не беспокойся понапрасну, не купец я и не пейзан.
— Это я понял, — неожиданно спокойным голосом сказал Адам. — Тебя подослали Неустрашимые. Пейзанов они не посылают.
— Ты, юноша, когда размышляешь, размышляй про себя, а то ведь неровен час язык отрежут.
Все встало на свои места. Нестор каким-то образом узнал, что он, Адам, по приказу Кшиштофа собирается с ним разделаться. И подослал вот этого… переодетого купцом… Что ж. Оскорбление нанесено. Сперва я убью этого… купца… а затем займусь Нестором. Ошибся ты, Нестор. Если бы не это — я бы тебя просто убил, в честном поединке. Теперь же — нет. Умирать ты, Нестор, будешь долго и мучительно.
Он махнул свердом, не вставая в позицию, но Панкратиос — нет, не отскочил, не наклонился, а как-то плавно переместился, совсем слегка, и Адаму пришлось отступить в сторону, чтобы не потерять равновесие. Адам был на голову выше противника, воинственнее, сильнее — промах его не смутил. Бывают заминки. Сейчас он еще раз махнет свердом — и разрубит этого негодяя надвое.
Но старый негодяй еще раз переместился, и еще раз, и тогда Адам сделал выпад с вывертом, неожиданный, и лезвие вошло негодяю в грудь пальцев на пять — так ему показалось.
Никуда оно на самом деле не вошло. А подосланный убийца оказался почему-то у Адама справа, и выглядел задумчивым, а сверд держал острием вниз.
Да он со мной играет, подумал Адам. Ах ты невежа!
Отступив на шаг, Адам снова повернулся к противнику лицом и стал оценивать боевые качества оппонента, как делал это в походе, как его учили это делать в Гнезно бывалые воины. Оценивать оказалось нечего — человек стоит в непринужденной позе с опущенным свердом, не лезет в атаку, не размахивает клинком, не передвигается туда-сюда, не выжидает. Стоит и смотрит. Как поступают в таких случаях, Адаму в Гнезно не сказали. Нужно было импровизировать. Адам так и поступил. Выставив клинок перед собой, он метнулся вперед — и в этот момент противник сделал первое резкое, а не плавное, движение. Скрежетнула сталь, рукоять потянуло в непонятную сторону, сверд вывалился из руки Адама, а противник, проскочив каким-то образом у Адама под локтем, ударил поммелем — в голове поляка помутилось, он качнулся, выплевывая два выбитых зуба, и, сбитый с ног пинком в бедро, повалился на траву.
— Не двигайся, порежешься, — сказал противник, стоя над Адамом и держа острие сверда у горла поверженного. — Во избежание дальнейших недоразумений я должен сказать тебе несколько слов. Первое. Человек, за которым ты следил, к Неустрашимым не имеет никакого отношения, а если имеет, я его сам убью, без твоей помощи. Второе. Я к Неустрашимым совершенно точно не имею никакого отношения. Третье. Если ты, или кто-нибудь из твоей теплой польской компании, вздумает еще раз увязаться за вышеупомянутым человеком — по любому поводу — я вам всем поотрезаю языки и муди. Всё!
— Как тебя зовут? — спросил Адам одними губами.
— А?
— Как тебя зовут?
— Тебе это все еще кажется важным?
— Да. Как благородный человек… ты не имеешь права… скрывать от меня свое имя. Ты можешь меня убить… но знай… что если ты это сделаешь, не назвав своего имени, ты будешь просто… наемный убийца… спьен… обыкновенный подлец.
Противник нахмурился.
— А скажи, — спросил он, — ты собирался назвать себя тому, за кем давеча следил и кого хотел вызвать на поединок?
— …Разумеется.
Противник пожал плечами.
— Что ж, если тебе это так нужно… Я Хелье из рода Ягаре, троюродный брат Ирины Новгородской. Ты удовлетворен?
— Да. Можешь меня теперь…
Убрав сверд от горла Адама, Хелье еще раз осмотрел лезвие, пожал плечами, бросил сверд на траву, и неспешным шагом направился к близлежащему страту.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. FдDER OCH SжNER
Безмятежный Нестор вошел в мезон без стука. Мишель и Гусь, сидящие за столом, что-то тут же спрятали, и уставились на него.
— Привет вам, друзья! — радостно сказал Нестор, стаскивая робу через голову и бросая ее в угол. — Почему не на занятиях?
— Я всегда на занятиях, — парировал Гусь. — Но иногда мне лень транспортировать на занятия бренную мою плоть, и я присутствую там только духом.
— А я сегодня не расположен, — добавил Мишель. — А ты почему не пошел, Нестор?
— Я еще пойду, — сказал Нестор. — Вот только сожру чего-нибудь. Я тут давеча заблудился и миллариума три лишних ковылял. Задумался, замечтался.
— Мечтателен ты, Нестор, — заметил ему Гусь. — А вот Мишель у нас совершенно не мечтателен. Практичен и деловит всегда.
— Да, водится за ним такой недостаток, — согласился Нестор.
В дверь постучали. Гусь и Мишель обменялись взглядами.
— Кто это к нам ни с того ни с сего? — удивился Нестор. — Открыть, что ли?
Стук повторился. Затем стучавшему, очевидно, надоело ждать, и он, отворя дверь, вошел в мезон. Кинув быстрый взгляд на Мишеля и Гуся, Хелье криво улыбнулся и повернулся к Нестору.
— Здравствуй, отец, — сказал Нестор растерянно.
— Здравствуй, сын. Как изменилась Болонья с тех пор, как я последний раз сюда заезжал! Заметно холоднее, и здания другие. Почему-то все каменные снесли, и понастроили каких-то хибарок, лачуг…
— Отец, я…
— Но атмосфера осталась прежняя. Много студентов, на занятия никто не ходит, все рассуждают о судьбах мира и пьют какую-то подлую дрянь, чуть свет.
— Гусь, нам пора на занятия, — сказал Мишель.
— Это точно, — откликнулся Гусь.
Оба встали и пошли к двери, не глядя на Хелье.
— Вы только, молодые люди, наставникам не перечьте. И запоминайте больше, запоминайте, — сказал им Хелье. — Оно только по началу кажется, что все, что вы на занятиях узнаете, нужно только на занятиях.
Мишель остановился и посмотрели на Хелье. Гусь, следуя примеру товарища, тоже остановился.
— А потом всегда оказывается, — продолжал Хелье, — что и в жизни, возможно, нужно оно, да только вы не помните ничего. Эка молодежь нынче пошла. Да вы не стойте, идите. Расставились.
Мишель с Гусем вышли.
— Так, — сказал Нестор.
— Ну как у вас здесь, в Болоньи, хорошо? — спросил Хелье.
Судя по тому, что отец не подходит и не обнимает его, Нестор сообразил, что родитель чем-то расстроен или рассержен.
— Не присядешь ли? — спросил он. — А то тебе, наверное, трудно стоять-то. Старенький ты и немощный.
— Вот, здесь, в Болоньи, гостеприимство в ходу, это хорошо, — похвалил Хелье, садясь.
— Отец, ну что ты заладил…
— А что?
— Не в Болоньи мы, понятное дело.
— А где же?
Нестор закатил глаза.
— Нет, ты скажи. Ежели не в Болоньи, так где же?
— Где?
— Да. Где.
— Ну как… в Париже… Это город такой. Во Франции.
— Разве? — удивился Хелье. — Странно. Но ведь уезжал ты именно в Болонью для постижения наук. Ну, значит, менее чем за год все науки ты освоил. Постиг. Это бывает — не так уж много наук на свете! Скажи — не очень много?
— Не очень. Я тоже раньше думал, что больше.
— Вот, правильно. Ты теперь ученый человек. Ведь ученый? Ты не молчи, ты говори.
— Отец, я…
— Ну, стало быть, начнем с главного. Ибо то, что у тебя в голове — дело в конечном счете твое личное, а вот окружение, в коем ты… э… вращаешься нынче… меня беспокоит. Ибо я за тебя в ответе.
— Перед кем? — мрачно спросил Нестор.
— Перед собой. И перед Создателем. Почему ты поселился с этими двумя?
— А не надо было?
— Нет, не надо было.
— Почему ж?
— Родом занятий они отличаются от тебя разительно.
— Каких занятий? Такие же алумни, как я.
— Алумни? Оба?
— Да. А ты думал, они перевозчики?
— Да как бы тебе сказать… По мне — так обыкновенные тати, но тебе, конечно же, лучше знать.
— Нет, они не тати.
— А откуда они родом?
— Один местный… другой…
— А тебя не удивляет, что один местный понимает по-шведски?
— Как это?
— А вот я давеча им наставление прочел, как на занятиях по философии. Есть такая наука, ты уж ее постиг, небось. Он все понял, и даже ответил.
— Действительно, — озадаченно сказал Нестор. — Но… Может, они берут уроки у каких-нибудь норманнов.
— Местные норманны шведскому языку не обучены. Тупые оне.
— Не все.
— Соседи твои — тати, Нестор.
— Нет, они не тати. Не могут они быть тати.
— Почему ж?
— А вот к примеру — я все свои сбережения… средства… храню прямо здесь, вон в том сундуке, и ничего до сих пор не пропало.
— Твои сбережения им не нужны. Они тати крупные. Ну да ладно. С примо мы разобрались, перейдем к секундо, мой драгоценный алумно, чтоб тебе провалиться. Что ты делаешь в Париже в одних портах, в то время, как тебе положено быть на занятиях в Болоньи, одетым полностью и со вкусом, сволочь такая?
— Я?
— За бабой увязался? Говори.
Нестор промолчал. Хелье шагнул в угол и подобрал несторову робу вместе с веревкой, кою Нестор использовал вместо гашника. Понюхав робу на расстоянии, он поморщился и бросил ее обратно в угол, а веревку сложил вдвое.
— Говори, мерзавец.
Нестор потупился. Тогда Хелье, зайдя сбоку и коротко размахнувшись, хлестнул Нестора веревкой по арселю. Взвизгнув, Нестор отпрыгнул неуклюже и стал тереть арсель обеими руками.
— Ты что!
— Есть у меня несколько попутчиков на примете, — сказал Хелье. — Послезавтра выезжают в земли италийские, к морю Средиземному. Денег я тебе дам. Чтобы через месяц был в Болоньи, подлец. Всё. Официально-воспитательную часть совещания я на этом заканчиваю, можешь подойти и обнять отца, змей двуногий.
— Пошел ты… — начал было Нестор, но вдвое сложенная веревка в руке Хелье стала раскачиваться чуть быстрее, и он, смирясь, приблизился к отцу и обнял его, хоть и без энтузиазма. Отец взял его за волосы, придвинулся, и поцеловал в щеку.
— Рожа твоя бесстыжая, — сказал Хелье. — Негодяй. Ну, сядем теперь, расскажешь, что хочешь. Настаивать не буду. Хоть и надо бы. Что за баба, отвечай.
— Не…
— Не буду настаивать. Впрочем, нет, буду. Что за баба? Говори, аспид.
Нестор мрачно смотрел на отца. Хелье улыбался — озорно и с пониманием.
— Маринка, — сказал Нестор.
Хелье перестал озорно улыбаться.
— Не понимаю, — сказал он.
— Ну, Маринка, — сказал Нестор. — Ты знаешь.
— Теперь понимаю. Лучше бы не понимал. Она тоже здесь?
— Здесь? — Нестор посмотрел по сторонам.
— В Париже, орясина.
— Да.
Хелье вздохнул.
— Сколько женщин на свете, — сказал он. — Я, Нестор, полмира объездил, и, скажу тебе не таясь — куда бы ты не приехал, везде женщины есть. Во всем мире. Куда ни ткнись. Зачем тебе замужняя, которая к тому же тебя старше, и у которой…
— У которой что? — зло спросил Нестор.
Любовник в каждом доме, хотел сказать Хелье, но не сказал. Переупрямит он меня, подумал Хелье. Чувствует, что правда на его стороне. А когда Нестор чувствует, что прав, его никто не переубедит, ни наставник, ни священник, ни даже сам Бенедикт Девятый. Хелье вздохнул.
— Пойдем послушаем римского проповедника к полудню? — предложил он.
— К полудню?
— Да. Не хочешь?
— А где?
— В Святом Этьене.
— А…
Хелье еще раз вздохнул.
— Ты даже не знаешь, где это. Листья шуршащие! Ты когда последний раз на службе был?
— Я-то?
— Ты-то.
— Да я… как же… а греческих церквей в Париже нет! — нашелся Нестор.
— Да зачем тебе непременно греческая? Ты что — грек?
— Нет, но устои…
— Молчи, Нестор. Пойдем в какую-нибудь таверну, позавтракаем. И к оружейнику зайдем.
— Зачем?
Действительно, зачем?
— Я тут недавно разведал новый путь, — сказал Хелье. — Доброе оружие — хорошие прибыли.
— А, — сказал Нестор.
— Что — а?
— Ты знаешь, отец, я в купеческих делах ничего не смыслю.
Хелье стало обидно. Легенду о том, что он купец, он поддерживал последнее время нехотя, рассчитывая, что сын, став взрослым, сам догадается, что отец его вовсе не торговлей занят. Но судя по всему дела отца не интересовали Нестора вообще. Гад неблагодарный.
* * *
Десять лет прошло — а кажется как вчера, или как целую вечность назад.
Ярослав вызывал его из Корсуни время от времени, давал поручения особого характера, а напоминала Ярославу о Хелье, конечно же, все та же Ингегерд, ныне — Ирина Новгородская, верная жена правителя, княгиня, мать нескольких княжевичей и княжон, постоянно беременная и все более и более набожная. Хелье возвращался как-то из Чернигова к себе в Корсунь, и остановился в Киеве — посмотреть на развернувшееся строительство и встретиться с Гостемилом. Гостемила он не застал — тот уехал к себе в Муром улаживать какие-то дела с наследством.
Не изменивший своей юношеской привычке шляться по улицам в любое время суток, Хелье, поблуждав по примыкающим к Пыльному Спуску проулкам, направился было на Подол — как вдруг услышал за одним из углов голос, показавшийся ему знакомым. Приблизившись к углу, он уловил обрывок разговора — уличной скоги с клиентом.
— Пятнадцать сапов, — говорил клиент.
— Мы же договорились, обманщик, что двадцать!
— Бери пятнадцать, а то ведь передумаю.
— Ну, хорошо, — сказала скога. — Повезло тебе, что сводник мой в отъезде.
— Болтай мне тут!
— Давай деньги. Куда мне встать?
— Лучше бы легла.
— Холодно нынче, а подстелить нечего. Разве что твою сленгкаппу.
— Нет, сленгкаппу я тебе пачкать не дам, еще чего. Вставай к стене!
Слушать такие разговоры Хелье было не то, чтобы совсем неинтересно, а неудобно как-то. Люди делом заняты, дело не касается ни лично Хелье, ни князя. Но почему-то, прислонившись к стене, он дождался — и конца разговора, и конца акта, и увидел мужчину, быстро идущего на север, и скогу, выходящую из проулка, оправляющую поневу. Скога как скога — не лучше и не хуже других, для хорлова терема старовата, года тридцать три, тридцать четыре ей на вид, поэтому и промышляет на улице.
Дав ей уйти на две дюжины шагов, Хелье неслышно последовал за ней, держась тени заборов. Дойдя до Подола, свернула она в глухой закоулок и скрылась в палисаднике.
Хелье оглядел калитку, потрогал забор, нашел щель, рассмотрел дом — сарай, а не дом, покосившийся, с дырявой соломенной крышей.
Он обошел палисадник и наткнулся на лаз в заборе. Не лаз даже, а просто брешь, которую явно никто не намеревался заделывать. Пробравшись в палисадник, он подступил к окну, за которым раздавались голоса. Найдя в ставне удобную щель, он приник к ней глазом.
— Зачем ты украл мои височные кольца, зачем, ответь? — выговаривала скога отроку лет девяти или десяти, смотрящему на нее насуплено. — Ты что, девочка? Зачем тебе кольца?
— Я их продал! — с вызовом ответил отрок.
— Кому, змей?
— Вятко.
— Кто это такой?
— Сын портняжки.
— Водишься леший знает с кем! Зачем ты их ему продал?
— Чтобы купить книгу!
— Какую книгу?
— Вот эту!
Отрок показал на фолиант с шелковой шнуровкой.
— И что же написано в этой книге?
— Не твое дело, тебе этого не понять! И я вообще не намерен спорить с тобой! Спорить со скогой — позор, это все знают!
— Ах ты гаденыш! — крикнула женщина. — Ты как мать назвал?!
— Я же не ругаюсь так, ты ведь и есть скога. Уличная хорла. Скожишь на улице. У меня и друзей нет — из-за тебя. Как узнают, что я сын хорлы, так дразнятся!
— Подлец ты, изверг сопливый!
— Отстань от меня!
Женщина села к столу (он скрипнул и чуть покосился, прогнивший, старый) и заплакала.
— И нечего реветь! — добавил жестокий отрок. — Хорлам реветь не положено.
Хелье очень не понравились речи отрока, но дело было не в речах. Дети вообще бывают жестоки и совершенно бестактны. Свеча была дрянная, светила плохо, а парень вертелся туда-сюда, мешая Хелье вглядываться.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Польское Наследство'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
— Как ты сказал?!
— Именно так, как ты слышал.
— Да ты, старый торгаш, знаешь ли, с кем говоришь?
Панкратиос неожиданно обиделся.
— Почему ж старый? Ты, щенок, не забывайся! Мне тридцать девять лет — это вовсе не старость! Это даже, в некотором смысле, молодость! Листья шуршащие, долго мы будем здесь стоять? Тебе хочется драться — а ты вместо этого лаешься, как подлый рольник.
Адам, красный от ярости, топнул ногой. Затем выглянул из-за угла — Нестор успел уйти! Его нигде, Нестора, не было видно!
Найду потом, подумал он. Прикончу выжившего из ума старикана и найду. Нет, не прикончу. Преподам урок. Учить меня вздумал! Пощечины дает! Старая лохань!
Молча они пересекли страт, вошли в проулок, и вскоре оказались в той самой поросли — с просекой в продуманном месте, похожей на аллею, и двумя вкопанными в землю известняковыми шезами, предназначенными для утомленных светской беседой высокородных женщин. Адам слегка остыл и посмотрел на Панкратиоса с подозрением. Панкратиос меж тем расстегнул пряжку и бросил кап поверх известнякового шеза. Вынув из ножен сверд, он коротко его осмотрел и поморщился.
— Железяка бесполезная, — сказал он сквозь зубы. — Даже наточить толком не могут. Впрочем, такую и не наточишь.
— Ты сказал, что ты мне ровня, — Адам тоже скинул кап и вытащил сверд. — Если это так, назови свое имя.
— Зачем оно тебе? — спокойно спросил Панкратиос. — Ты перепись населения ведешь по королевскому приказу?
— Я — Адам из рода Ковалеков. Кто ты? Отвечай!
— Как-нибудь в другой раз отвечу. Не сейчас. Да ты не беспокойся понапрасну, не купец я и не пейзан.
— Это я понял, — неожиданно спокойным голосом сказал Адам. — Тебя подослали Неустрашимые. Пейзанов они не посылают.
— Ты, юноша, когда размышляешь, размышляй про себя, а то ведь неровен час язык отрежут.
Все встало на свои места. Нестор каким-то образом узнал, что он, Адам, по приказу Кшиштофа собирается с ним разделаться. И подослал вот этого… переодетого купцом… Что ж. Оскорбление нанесено. Сперва я убью этого… купца… а затем займусь Нестором. Ошибся ты, Нестор. Если бы не это — я бы тебя просто убил, в честном поединке. Теперь же — нет. Умирать ты, Нестор, будешь долго и мучительно.
Он махнул свердом, не вставая в позицию, но Панкратиос — нет, не отскочил, не наклонился, а как-то плавно переместился, совсем слегка, и Адаму пришлось отступить в сторону, чтобы не потерять равновесие. Адам был на голову выше противника, воинственнее, сильнее — промах его не смутил. Бывают заминки. Сейчас он еще раз махнет свердом — и разрубит этого негодяя надвое.
Но старый негодяй еще раз переместился, и еще раз, и тогда Адам сделал выпад с вывертом, неожиданный, и лезвие вошло негодяю в грудь пальцев на пять — так ему показалось.
Никуда оно на самом деле не вошло. А подосланный убийца оказался почему-то у Адама справа, и выглядел задумчивым, а сверд держал острием вниз.
Да он со мной играет, подумал Адам. Ах ты невежа!
Отступив на шаг, Адам снова повернулся к противнику лицом и стал оценивать боевые качества оппонента, как делал это в походе, как его учили это делать в Гнезно бывалые воины. Оценивать оказалось нечего — человек стоит в непринужденной позе с опущенным свердом, не лезет в атаку, не размахивает клинком, не передвигается туда-сюда, не выжидает. Стоит и смотрит. Как поступают в таких случаях, Адаму в Гнезно не сказали. Нужно было импровизировать. Адам так и поступил. Выставив клинок перед собой, он метнулся вперед — и в этот момент противник сделал первое резкое, а не плавное, движение. Скрежетнула сталь, рукоять потянуло в непонятную сторону, сверд вывалился из руки Адама, а противник, проскочив каким-то образом у Адама под локтем, ударил поммелем — в голове поляка помутилось, он качнулся, выплевывая два выбитых зуба, и, сбитый с ног пинком в бедро, повалился на траву.
— Не двигайся, порежешься, — сказал противник, стоя над Адамом и держа острие сверда у горла поверженного. — Во избежание дальнейших недоразумений я должен сказать тебе несколько слов. Первое. Человек, за которым ты следил, к Неустрашимым не имеет никакого отношения, а если имеет, я его сам убью, без твоей помощи. Второе. Я к Неустрашимым совершенно точно не имею никакого отношения. Третье. Если ты, или кто-нибудь из твоей теплой польской компании, вздумает еще раз увязаться за вышеупомянутым человеком — по любому поводу — я вам всем поотрезаю языки и муди. Всё!
— Как тебя зовут? — спросил Адам одними губами.
— А?
— Как тебя зовут?
— Тебе это все еще кажется важным?
— Да. Как благородный человек… ты не имеешь права… скрывать от меня свое имя. Ты можешь меня убить… но знай… что если ты это сделаешь, не назвав своего имени, ты будешь просто… наемный убийца… спьен… обыкновенный подлец.
Противник нахмурился.
— А скажи, — спросил он, — ты собирался назвать себя тому, за кем давеча следил и кого хотел вызвать на поединок?
— …Разумеется.
Противник пожал плечами.
— Что ж, если тебе это так нужно… Я Хелье из рода Ягаре, троюродный брат Ирины Новгородской. Ты удовлетворен?
— Да. Можешь меня теперь…
Убрав сверд от горла Адама, Хелье еще раз осмотрел лезвие, пожал плечами, бросил сверд на траву, и неспешным шагом направился к близлежащему страту.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. FдDER OCH SжNER
Безмятежный Нестор вошел в мезон без стука. Мишель и Гусь, сидящие за столом, что-то тут же спрятали, и уставились на него.
— Привет вам, друзья! — радостно сказал Нестор, стаскивая робу через голову и бросая ее в угол. — Почему не на занятиях?
— Я всегда на занятиях, — парировал Гусь. — Но иногда мне лень транспортировать на занятия бренную мою плоть, и я присутствую там только духом.
— А я сегодня не расположен, — добавил Мишель. — А ты почему не пошел, Нестор?
— Я еще пойду, — сказал Нестор. — Вот только сожру чего-нибудь. Я тут давеча заблудился и миллариума три лишних ковылял. Задумался, замечтался.
— Мечтателен ты, Нестор, — заметил ему Гусь. — А вот Мишель у нас совершенно не мечтателен. Практичен и деловит всегда.
— Да, водится за ним такой недостаток, — согласился Нестор.
В дверь постучали. Гусь и Мишель обменялись взглядами.
— Кто это к нам ни с того ни с сего? — удивился Нестор. — Открыть, что ли?
Стук повторился. Затем стучавшему, очевидно, надоело ждать, и он, отворя дверь, вошел в мезон. Кинув быстрый взгляд на Мишеля и Гуся, Хелье криво улыбнулся и повернулся к Нестору.
— Здравствуй, отец, — сказал Нестор растерянно.
— Здравствуй, сын. Как изменилась Болонья с тех пор, как я последний раз сюда заезжал! Заметно холоднее, и здания другие. Почему-то все каменные снесли, и понастроили каких-то хибарок, лачуг…
— Отец, я…
— Но атмосфера осталась прежняя. Много студентов, на занятия никто не ходит, все рассуждают о судьбах мира и пьют какую-то подлую дрянь, чуть свет.
— Гусь, нам пора на занятия, — сказал Мишель.
— Это точно, — откликнулся Гусь.
Оба встали и пошли к двери, не глядя на Хелье.
— Вы только, молодые люди, наставникам не перечьте. И запоминайте больше, запоминайте, — сказал им Хелье. — Оно только по началу кажется, что все, что вы на занятиях узнаете, нужно только на занятиях.
Мишель остановился и посмотрели на Хелье. Гусь, следуя примеру товарища, тоже остановился.
— А потом всегда оказывается, — продолжал Хелье, — что и в жизни, возможно, нужно оно, да только вы не помните ничего. Эка молодежь нынче пошла. Да вы не стойте, идите. Расставились.
Мишель с Гусем вышли.
— Так, — сказал Нестор.
— Ну как у вас здесь, в Болоньи, хорошо? — спросил Хелье.
Судя по тому, что отец не подходит и не обнимает его, Нестор сообразил, что родитель чем-то расстроен или рассержен.
— Не присядешь ли? — спросил он. — А то тебе, наверное, трудно стоять-то. Старенький ты и немощный.
— Вот, здесь, в Болоньи, гостеприимство в ходу, это хорошо, — похвалил Хелье, садясь.
— Отец, ну что ты заладил…
— А что?
— Не в Болоньи мы, понятное дело.
— А где же?
Нестор закатил глаза.
— Нет, ты скажи. Ежели не в Болоньи, так где же?
— Где?
— Да. Где.
— Ну как… в Париже… Это город такой. Во Франции.
— Разве? — удивился Хелье. — Странно. Но ведь уезжал ты именно в Болонью для постижения наук. Ну, значит, менее чем за год все науки ты освоил. Постиг. Это бывает — не так уж много наук на свете! Скажи — не очень много?
— Не очень. Я тоже раньше думал, что больше.
— Вот, правильно. Ты теперь ученый человек. Ведь ученый? Ты не молчи, ты говори.
— Отец, я…
— Ну, стало быть, начнем с главного. Ибо то, что у тебя в голове — дело в конечном счете твое личное, а вот окружение, в коем ты… э… вращаешься нынче… меня беспокоит. Ибо я за тебя в ответе.
— Перед кем? — мрачно спросил Нестор.
— Перед собой. И перед Создателем. Почему ты поселился с этими двумя?
— А не надо было?
— Нет, не надо было.
— Почему ж?
— Родом занятий они отличаются от тебя разительно.
— Каких занятий? Такие же алумни, как я.
— Алумни? Оба?
— Да. А ты думал, они перевозчики?
— Да как бы тебе сказать… По мне — так обыкновенные тати, но тебе, конечно же, лучше знать.
— Нет, они не тати.
— А откуда они родом?
— Один местный… другой…
— А тебя не удивляет, что один местный понимает по-шведски?
— Как это?
— А вот я давеча им наставление прочел, как на занятиях по философии. Есть такая наука, ты уж ее постиг, небось. Он все понял, и даже ответил.
— Действительно, — озадаченно сказал Нестор. — Но… Может, они берут уроки у каких-нибудь норманнов.
— Местные норманны шведскому языку не обучены. Тупые оне.
— Не все.
— Соседи твои — тати, Нестор.
— Нет, они не тати. Не могут они быть тати.
— Почему ж?
— А вот к примеру — я все свои сбережения… средства… храню прямо здесь, вон в том сундуке, и ничего до сих пор не пропало.
— Твои сбережения им не нужны. Они тати крупные. Ну да ладно. С примо мы разобрались, перейдем к секундо, мой драгоценный алумно, чтоб тебе провалиться. Что ты делаешь в Париже в одних портах, в то время, как тебе положено быть на занятиях в Болоньи, одетым полностью и со вкусом, сволочь такая?
— Я?
— За бабой увязался? Говори.
Нестор промолчал. Хелье шагнул в угол и подобрал несторову робу вместе с веревкой, кою Нестор использовал вместо гашника. Понюхав робу на расстоянии, он поморщился и бросил ее обратно в угол, а веревку сложил вдвое.
— Говори, мерзавец.
Нестор потупился. Тогда Хелье, зайдя сбоку и коротко размахнувшись, хлестнул Нестора веревкой по арселю. Взвизгнув, Нестор отпрыгнул неуклюже и стал тереть арсель обеими руками.
— Ты что!
— Есть у меня несколько попутчиков на примете, — сказал Хелье. — Послезавтра выезжают в земли италийские, к морю Средиземному. Денег я тебе дам. Чтобы через месяц был в Болоньи, подлец. Всё. Официально-воспитательную часть совещания я на этом заканчиваю, можешь подойти и обнять отца, змей двуногий.
— Пошел ты… — начал было Нестор, но вдвое сложенная веревка в руке Хелье стала раскачиваться чуть быстрее, и он, смирясь, приблизился к отцу и обнял его, хоть и без энтузиазма. Отец взял его за волосы, придвинулся, и поцеловал в щеку.
— Рожа твоя бесстыжая, — сказал Хелье. — Негодяй. Ну, сядем теперь, расскажешь, что хочешь. Настаивать не буду. Хоть и надо бы. Что за баба, отвечай.
— Не…
— Не буду настаивать. Впрочем, нет, буду. Что за баба? Говори, аспид.
Нестор мрачно смотрел на отца. Хелье улыбался — озорно и с пониманием.
— Маринка, — сказал Нестор.
Хелье перестал озорно улыбаться.
— Не понимаю, — сказал он.
— Ну, Маринка, — сказал Нестор. — Ты знаешь.
— Теперь понимаю. Лучше бы не понимал. Она тоже здесь?
— Здесь? — Нестор посмотрел по сторонам.
— В Париже, орясина.
— Да.
Хелье вздохнул.
— Сколько женщин на свете, — сказал он. — Я, Нестор, полмира объездил, и, скажу тебе не таясь — куда бы ты не приехал, везде женщины есть. Во всем мире. Куда ни ткнись. Зачем тебе замужняя, которая к тому же тебя старше, и у которой…
— У которой что? — зло спросил Нестор.
Любовник в каждом доме, хотел сказать Хелье, но не сказал. Переупрямит он меня, подумал Хелье. Чувствует, что правда на его стороне. А когда Нестор чувствует, что прав, его никто не переубедит, ни наставник, ни священник, ни даже сам Бенедикт Девятый. Хелье вздохнул.
— Пойдем послушаем римского проповедника к полудню? — предложил он.
— К полудню?
— Да. Не хочешь?
— А где?
— В Святом Этьене.
— А…
Хелье еще раз вздохнул.
— Ты даже не знаешь, где это. Листья шуршащие! Ты когда последний раз на службе был?
— Я-то?
— Ты-то.
— Да я… как же… а греческих церквей в Париже нет! — нашелся Нестор.
— Да зачем тебе непременно греческая? Ты что — грек?
— Нет, но устои…
— Молчи, Нестор. Пойдем в какую-нибудь таверну, позавтракаем. И к оружейнику зайдем.
— Зачем?
Действительно, зачем?
— Я тут недавно разведал новый путь, — сказал Хелье. — Доброе оружие — хорошие прибыли.
— А, — сказал Нестор.
— Что — а?
— Ты знаешь, отец, я в купеческих делах ничего не смыслю.
Хелье стало обидно. Легенду о том, что он купец, он поддерживал последнее время нехотя, рассчитывая, что сын, став взрослым, сам догадается, что отец его вовсе не торговлей занят. Но судя по всему дела отца не интересовали Нестора вообще. Гад неблагодарный.
* * *
Десять лет прошло — а кажется как вчера, или как целую вечность назад.
Ярослав вызывал его из Корсуни время от времени, давал поручения особого характера, а напоминала Ярославу о Хелье, конечно же, все та же Ингегерд, ныне — Ирина Новгородская, верная жена правителя, княгиня, мать нескольких княжевичей и княжон, постоянно беременная и все более и более набожная. Хелье возвращался как-то из Чернигова к себе в Корсунь, и остановился в Киеве — посмотреть на развернувшееся строительство и встретиться с Гостемилом. Гостемила он не застал — тот уехал к себе в Муром улаживать какие-то дела с наследством.
Не изменивший своей юношеской привычке шляться по улицам в любое время суток, Хелье, поблуждав по примыкающим к Пыльному Спуску проулкам, направился было на Подол — как вдруг услышал за одним из углов голос, показавшийся ему знакомым. Приблизившись к углу, он уловил обрывок разговора — уличной скоги с клиентом.
— Пятнадцать сапов, — говорил клиент.
— Мы же договорились, обманщик, что двадцать!
— Бери пятнадцать, а то ведь передумаю.
— Ну, хорошо, — сказала скога. — Повезло тебе, что сводник мой в отъезде.
— Болтай мне тут!
— Давай деньги. Куда мне встать?
— Лучше бы легла.
— Холодно нынче, а подстелить нечего. Разве что твою сленгкаппу.
— Нет, сленгкаппу я тебе пачкать не дам, еще чего. Вставай к стене!
Слушать такие разговоры Хелье было не то, чтобы совсем неинтересно, а неудобно как-то. Люди делом заняты, дело не касается ни лично Хелье, ни князя. Но почему-то, прислонившись к стене, он дождался — и конца разговора, и конца акта, и увидел мужчину, быстро идущего на север, и скогу, выходящую из проулка, оправляющую поневу. Скога как скога — не лучше и не хуже других, для хорлова терема старовата, года тридцать три, тридцать четыре ей на вид, поэтому и промышляет на улице.
Дав ей уйти на две дюжины шагов, Хелье неслышно последовал за ней, держась тени заборов. Дойдя до Подола, свернула она в глухой закоулок и скрылась в палисаднике.
Хелье оглядел калитку, потрогал забор, нашел щель, рассмотрел дом — сарай, а не дом, покосившийся, с дырявой соломенной крышей.
Он обошел палисадник и наткнулся на лаз в заборе. Не лаз даже, а просто брешь, которую явно никто не намеревался заделывать. Пробравшись в палисадник, он подступил к окну, за которым раздавались голоса. Найдя в ставне удобную щель, он приник к ней глазом.
— Зачем ты украл мои височные кольца, зачем, ответь? — выговаривала скога отроку лет девяти или десяти, смотрящему на нее насуплено. — Ты что, девочка? Зачем тебе кольца?
— Я их продал! — с вызовом ответил отрок.
— Кому, змей?
— Вятко.
— Кто это такой?
— Сын портняжки.
— Водишься леший знает с кем! Зачем ты их ему продал?
— Чтобы купить книгу!
— Какую книгу?
— Вот эту!
Отрок показал на фолиант с шелковой шнуровкой.
— И что же написано в этой книге?
— Не твое дело, тебе этого не понять! И я вообще не намерен спорить с тобой! Спорить со скогой — позор, это все знают!
— Ах ты гаденыш! — крикнула женщина. — Ты как мать назвал?!
— Я же не ругаюсь так, ты ведь и есть скога. Уличная хорла. Скожишь на улице. У меня и друзей нет — из-за тебя. Как узнают, что я сын хорлы, так дразнятся!
— Подлец ты, изверг сопливый!
— Отстань от меня!
Женщина села к столу (он скрипнул и чуть покосился, прогнивший, старый) и заплакала.
— И нечего реветь! — добавил жестокий отрок. — Хорлам реветь не положено.
Хелье очень не понравились речи отрока, но дело было не в речах. Дети вообще бывают жестоки и совершенно бестактны. Свеча была дрянная, светила плохо, а парень вертелся туда-сюда, мешая Хелье вглядываться.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Польское Наследство'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11