Может, магазин бортанул, или дружкам мотор в аренду дал, а сам - в органы ходом.
- А потом куда мотор дел?
- Да хоть в околке бросил.
- И такое может быть. И эту версию провентилируем... В общем, ты сейчас посиди, а я с бабкой потолкую.
Что-то она насчет стрельбы темнит.
Подошел к двери, распахнул широко, пригласил. Сам пошел за стол, подвигал, удобней усаживаясь, стул, подождал, пока устроятся бабка и Бобров в креслах, а Серега на стуле, возле этажерки, взял, словно в раздумьи, телефонную трубку, положил обратно. Оперся локтем о стол, водрузил подбородок между большим и указательным пальцами, обдоил его легонько. Заметив, что приглашенные преисполнились должного почтения, полуобернулся к шкафу, потянулся к верхнему, но на ходу расчетливо передумал и повернул нижний ключ. Замок заурчал басовито и внушительно. Сосипатрова и Бобров одновременно вздрогнули. Бабка не выдержала, испуганно спросила:
- Пошто он так-то?
Урвачев пропустил вопрос мимо ушей и строго, как бы между прочим, сказал:
- Дача ложных показаний карается по закону...
Кажется, я уже предупреждал...
Ничего-то она не давала, очная ставка. Бабка попрежнему утверждала, что стреляли, Бобров разводил руками и убеждал бабку побояться бога. Не помогло даже то, что Урвачев на протяжении разговора несколько раз поворачивал верхний и нижний ключи, доставал и перелистывал толстые папки, а между делом, обращаясь к Серсгс Емельянову, толковал о гражданской совести и об ответственности за искажение фактов. Все это он уже делал ради престижа, так как давно понял, что выстрелов никаких не было, а бабка отстаивает свое только потому, что однажды взяла грех на душу, а сознаться в этом не позволяло самолюбие. И еще понял он: дополнительных фактов не будет. Неоткуда им взяться, этим фактам. Все что знали, свидетели выложили, и кроме им сказать нечего. Самым разумным, конечно, было прекратить, как он про себя давно назвал, "канитель", но сделать это ему, как и бабке сознаться, не позволяло все то же самолюбие.
Уйди сейчас бабка Сосипатрова и дед Ермолай, ему останется одно: взять лист бумаги и крупными буквами вывести на нем глумливое слово - болтун! Только так и не иначе. Ждал грандиозного дела, сотни раз проигрывал в голове детали, в мечтах низводил всевозможных знаменитых. А случилось... Да разве то случилось, что представлял. Копеечное дело наклевалось, если уж говорить откровенно. И вот сидит он над пустяковиной третий день, как на двойке с минусом. Ни тпру ни ну, ни кукареку.
Когда бабка и дед, незлобиво переругиваясь, вышли из кабинета, Урвачев задумчиво пожевал нижнюю губу и нарочито весело спросил:
- Итак, товарищ Пинкертон, кого таперича делать будем? Воды в ступе натолкли, на год соли хватит. А те проходимцы посмеиваются себе в жилетку. Ты понимаешь, что бесит? Ходят, гады, рядом с нами, может, даже и десять раз на день их встречаешь, улыбаются тебе, а в кармане кукиш с трехпудовую гирю.
- Не наши это, Николай Степанович.
- Почему ты так решил?
- Во-первых, наших дед с ходу бы опознал, как они там ни обряжайся... Да они и не обряжались никак.
Подъехали, как были, в обыденке. А во-вторых, если наши, они другого раза бы подождали. Чего им на лежалое кидаться. Повременили, когда привезут ходовое подороже, тогда бы и заломили.
- Все?
- Нет, не все. Такой узелок кто ни попадя не повяжет. Либо моряк, либо рыбак...
- Море от нас за пять тысяч верст, рыбалка за семьдесят. Надо, значит, ориентироваться на того, кто ближе.
Ты это хочешь сказать? А если моряк - демобилизованный?
- В том-то и дело, что в Клунникове никого с флота нет, а на рыбалке все простым узлом вяжут... Да и рыбаки - сплошь пацанва. В нашей Кошкадаихе по омутам и то одни песканы. На них мудрости не надо.
- Теперь - все?
- Теперь - все. - Серега откинулся на спинку стула, волнистым жестом поправил прикрывший глаз чуб.
- Состриг бы ты эту свою поросль на лето. Ведь жарко, небось?
- Не пскст зато. И денег тратить неохота, через три месяца за государственный счет постригут. Чего вам всем моя прическа, как кость...
- Да по мне хоть косу отрасти. Я только тебя жалсючи... В общем, насчет узелка ты дело толкуешь, а насчет остального...
- Ну да, дед своих не узнал.
- Не не узнал, а - может, не захотел узнать. Это тебе в голову не приходило?
- Чего-чего?
- А вот того.
- Это, значит, и дед Ермолай втянутый. Да ты что, Степаныч? Он сколько лет у всей деревни на виду. Да и зачем ему это?
- Всякое, парень, бывает. В любом случае все версии надо проработать. Еще у тебя какие соображения?
Хотя бы насчет того же узелка?
- А ч го еще?
- Что нам его специально подсунули. Так, мол, и так, думайте на специалиста. Простой человек такой узел не знает.
- Ты их чуть не за Соломонов готов принять. Самые дешевые ворюги, по-моему, и нечего им шахматные этюды навешивать. Мотор надо искать. Не может быть, чтобы на нем никаких следов не осталось.
- Ясно. Дюжина отпечатков плюс фотография главаря. Читал я про какого-то Тяну или Тепу. Обворовал магазин, переоделся там же, свое барахлишко в угол кинул. А в старом пиджаке - паспорт... И так, видишь, бывает.
- Зачем паспорт, - неуверенно сказал Серега. - Может, окурок...
- Колечко от кожа, - подхватил Урвачев. - Нет, Серега, невезучие мы с тобой. Это другой участковый все наизусть знает. Скажет, что гармошка заиграть должна, она тут как тут, иди и этого самого гармониста тепленьким бери. А если посерьезней преступление, колечко от ножа. Буран ни буран, пурга ни пурга, а колечко - вот оно, на самом виду, только и надо на коленки встать, да снег поворошить. Ты думаешь, у нас ничего нет? Дай кому описать здешний сюжет, все появится.
Нас такими трудягами изобразят, хоть стой хоть падай.
Целая глава будет о том, как мы с тобой и наши юные помощники из детяслей всю пыль с дороги собрали и просеяли. А в решете - брачное свидетельство преступника... лучше даже - удостоверение на право управления мотоциклом...
- Это как в Сахаре льва поймать.
- Во-во. А мы с тобой, видишь, какие невезучие...
Ищем - без толку, допрашиваем - без толку, по округе шныряем - тот же результат. Кстати, в Николаевку надо будет добежать. Ты возьми мою тачку и дуй.
- А что узнать?
- Когда, при каких обстоятельствах, где хозяин был. Короче, прозондируй все как есть. А я у председателя газик попрошу и по округе пошурую.
- Не боись, Степаныч, все по науке будет. Разведчики - глаза войны.
- Только ты веди себя путево, не зарывайся. Ты приехал узнать, как все произошло, чтобы помочь найти пропажу. Никаких полномочий у тебя нету. Об этом ни на минуту не забывай.
- Не боись, Степаныч, не боись.
Сразу же после происшествия Урвачев разослал своим дружинникам телефонограммы, в которых запрашивал сведения о темно-голубом мотоцикле с коляской марки ИЖ, с тремя седоками, который должен был появиться в их деревне между двумя и тремя часами утра 13 июня сего года. Когда созванивался со своими помощниками по телефону, особое внимание советовал обращать на парочки, потому что парочки - самые что ни на есть рассветные птахи и порой ховаются в таких местах, где их черт не сыщет, а самим им все видно и слышно. Прошло два дня, но никто не звонил и, как Урвачев был уже убежден, не позвонит. В деревнях новости не залеживаются, и если бы кто что заметил, давно бы стало известно.
И все-таки он ехал. Не потому, что полагал, будто его личное появление что-то прояснит, а тем более изменит. Просто надо было действовать, ибо никуда не годится в критические периоды, каким нынешний несомненно являлся, сидеть в кабинете и ожидать, когда тебе поднесут все готовенькое. Что надо делать конкретно, он не знал, поэтому и выбрал движение, потому что как бы ни было бесцельно само по себе, оно создает видимость старания и напряженного вмешательства в события.
В таких обстоятельствах самое неприемлемое - бездеятельность и суета. Бездеятельность обескураживает окружающих, а при суете люди, которые до того верили тебе безусловно, готовы были напрячься в выполнении указания, вдруг начинают понимать, что указания бессмысленны, ибо в суете человек становится нелогичен и последующее распоряжение, зачастую без всяких оснований, опровергает предыдущее. Люди изувериваются в пользе их общих действий и радение прекращается.
Остается не разумное исполнение, а безынициативное исполнительство. Никто уже не верит в успешное завершение замысла и создает видимость действия с пустой поспешностью и с надеждою избежать наказания, на которые так щедры люди в панике.
Урвачев был убежден, что истина ему откроется. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через месяц. Но через месяц было нельзя. Вернее - можно-то можно, но никто ему этого месяца не даст. Существуют показатели, которые определяют успех или неуспех действий милицейского аппарата. И среди этих показателей сроки раскрываемости играют далеко не малозначную роль.
Если он не справится в ближайшие дни с делом самостоятельно, из района пришлют следователя и все дальнейшие действия будет возглавлять он, Урвачев станет при нем вроде как подсобником. Глубиной души Урвачев понимал, что для пользы, так оно, может, и лучше, но смириться с этим не мог, так как с неудачей связывал чуть ли не крах всех своих милицейских надежд. Короче говоря, лавры придуманных и существовавших доподлинно выдающихся следопытов давили на него непрестанно, а как мы знаем, порой чужие лавры давят на людей гораздо тяжелее их собственных.
Her ничего губительней непродуманной, да еще и подгоняемой спешки. Но если быть справедливым, то спешка - понятие условное. Когда за шахматной доской встречаются игроки разной квалификации, один думает над ходами долго и мучительно, другой делает их легко, будто шутя, опровергает логические построения противника. Все зависит от степени подготовленности. Этой самой элементарной подготовленности у Урвачева, как выясняется, нет. Кажется, самое наипервейшее правило: установим, кому выгодно преступление.
Как это по-латыни... Вот как. С этого и начнем... Завмагу выгодно? Если творила разные шахер-махеры - безусловно. Какому-нибудь Ваньке-Петьке, который вчера из заключения, там не перевоспитался, работать честно не хочет, а хочет пить водку и закусывать зернистой икрой? Ему тоже выгодно. Да вообще любой подонок рад поживиться госимуществом. Особенно, если, по его разумению, риск не велик. Как раз так, как в данном случае. Очистили лавчонку, уселись на ворованный транспорт и тю-тю. Ищи ветра в поле. Не может быть, чтобы их никто не видел. Хоть и совсем не прогулочное время три часа утра, но не надо забывать, что утро-то июньское. Молодые в такую пору сплошь припоздняются. Это он верно дружинников ориентировал: поспрашайте молодежь. Только никто не спешит в свидетели.
Те немногие, которые, может, и видели эту шатию, молчат. Боятся мести? Если так, значит, замешан кто-то из их знакомых. Знать, хотя бы, из какой деревни. А может, и что вероятней всего, просто не хотят сотрудничать с милицией. До чего ж это тошно, несправедливо до чего.
Обворуют человека, хулиган, либо пьянчуга начистит ему физиономию... да чего начистит, пригрозит только, и человек взовьется, куда тебе ураган. Пять пар сапог стопчет, по милициям шастая. А встретят его "добры молодцы" в темном углу, так его первое слово после "Караул!" будет "Милиция!" А когда не его лично касается, он, как в детсаду во время обеда, глух и нем. И что самое непонятное в таком отношении - слепота человеческая, глухота, равнодушие какое-то. Неужели не видят люди, что милиция к ним всей душой. Именно не службой, а душой. На дежурстве сотрудник не на дежурстве, но на службе он всегда. Он как пистолет со взведенным курком - в любую секунду готов выстрелить. И те, кто рядом, должны быть уверены, что осечки не будет, потому что осечка может обойтись дорого. Говорят, что милиционеры грубы. Они, мол, руки заламывают, толкают, а то и сунуть могут. Все до одного видят такие действия сотрудников. И дружно осуждают. Интересно! Чего же они сами не пытаются воздействовать на шпану лаской, когда она на них с кулаками лезет. Взяли бы да поюворили по душам. Он тебя по харе, а ты ему: "Ну, миленький, ну, хороший.. " Так ведь нет, милицию зовут.
А когда появится милиция и станет действовать согласно обстановке, обязательно вдруг жалостливые найдутся.
Куда недавнее возмущение девается. Давай все на милицию, парнп там здоровые, выдержат. Эх-ма, убрать бы на недельку милицию, предоставить ей массовый отгул, посмотрели бы тогда, как эти жалелыцики покуковали бы...
Такие отчасти верные, отчасти несправедливые мысли владели Николаем Степановичем Урвачевым, когда он объезжал на председательском газике свою анархию.
Кое-кому его думы могут показаться слишком субъективными, но не будем забывать обстоятельства, которые их вызвали, сделаем также скидку на возраст, и если не примем все эти мысли целиком, то во всяком случае согласимся, что рациональное зерно в них есть. А может быть, и два.
Окончательно уйти в рассуждения о людской неблагодарности и сделать далеко идущие выводы Урвачеву не дал все тот же возраст. Ибо хотя и был участковый молод, тем не менее уже перешел тот рубеж, когда некоторые безбородые старики каждую сугубо собственную неудачу возводят в глобальный масштаб и используют как повод для пространных рассуждений о несовершенстве сущего. Да и по складу характера своего Урвачев принадлежал к тому счастливому большинству, которое не ищет виновных на стороне, а личные промахи относит только на свой счет и не более. Поэтому, посетовав мысленно на тех, кто не хочет идти рука об руку с милиционером, Урвачев тут же принялся казнить себя. "По нашему району, - думал он, раскрываемость составляет почти девяносто семь процентов. Встречались среди преступлении и грабежи, и убийства, зарегистрировано даже разбойное нападение. И все они раскрыты.
Ведь и в тех случаях не теряли на местах преступлений личные документы и не оставляли факсимиле преступники. Тем не менее их находили. А вот я найти не могу.
Не только найти не могу, а толкусь буквально на месте.
Стало быть, я - дундук. И в этом надо признаться открыто, потому что страдает дело. То, что я пыжусь бесполезно - видят все. И я для всех в данном случае не просто Урвачев, а участковый инспектор, представитель власти. А значит, по мне судят о работе нашей милиции вообще. Если и сегодня все будет глухо, завтра же буду просить Павловского Следователь он опытный, и ничего страшного, побуду при нем на побегушках. Учиться никогда не зазорно, куда зазорней оказаться мыльным пузырем. А если я и научиться ничему не смогу, значит, я олух царя небесного и мне самое время подаваться коровам "хвосты вертеть".
Как всегда бывает, и о чем даже в песне поется, вслед тучам приходит солнышко, и настроение человеческое соответственно улучшается. Улучшилось оно и у клунниковского участкового, когда он перестал думать о себе и о своей роли в милицейской табели о рангах, а целиком переключил мысли на дело. Он стал представлять себе (в который уже раз) действия преступников, склонившихся над оглушенным сторожем. Он видел, как наяву, три склонившиеся над поверженным дедом Ермолаем фигуры. Одна из них бугайского склада, в плечах чуть шире дружинника Кошелькова, другая - ни дать ни взять Николай Дмитриевич Липовцев, колхозный зоотехник, ну, а третья... третья фигура была в общем расплывчатой, но на ней Урвачев не сосредоточивался. Он почему-то был уверен, что деда вязал кто-то из двоих: либо усатый, либо бугаистый. Скорее всего второй. Откуда возникла такая уверенность? Из узла, который мог использовать либо матрос, либо рыбак. Люди этих профессии представлялись Урвачеву созданиями крепкими, в чем он отчасти был прав. Разрабатывая версию поиска, участковый склонялся к мысли, что магазин ограбили люди случайные, действовавшие, так сказать, в порядке "вдохновения". Будь это рецидивисты, они наверняка бы воспользовались благоприятным стечением обстоятельств: есть транспорт, внимание милиции уже сосредоточено на Клунникове, а соседние деревни от "опеки", так сказать, свободны, к тому же и охраны там, по сути, никакой нет. Магазинишки крохотные, держать при них сторожей - себе накладней. А при всем при том поживиться есть чем. К тому же, коль приехали они "на гастроли", то не из-за одного же объекта.
Нет, это дело кого-то из района. Случайные орудовали.
Казалось бы, это должно облегчить задачу ищущего. Неопытные люди обязаны наделать столько ошибок, что профессиональному криминалисту только и забот - раскладывать улики по полочкам. Самое ходячее заблуждение. Опытные преступники прибегают к изощренным средствам следов, что само по себе, уже является следом, который у разыскников именуется почерком преступника и подсказывает направление поисков. Почерк - это привычные методы работы, привычка же, как известно, вторая натура.
1 2 3 4 5