- А ты помнишь, эту... как ее... вспомнил, Стэлла! Это же сила! А? Ты видал когда-нибудь такую фигурку, такие ножки? Недаром Виктор просадил на нее не одну тысячу.
Похабное смакование Долинского неприятно резануло Захарова, но он решил не перебивать.
- А мне она больше всего нравится тем, что не церемонится. Пьет даже сивуху. И главное - не отказывает ни в чем и ни при каких условиях. Люблю таких, - отозвался из другого угла Фетисов.
Сделав вид, что он только теперь заметил старшего лейтенанта, Долинский отвалился на бок и несколько приподнялся на локте.
- О, мы так увлеклись, что просмотрели, как к нам пожаловали гости. Принимай, Эдик. Это по твоей части.
- С удовольствием, - в тон Долинскому ответил Фетисов. - Правила хорошего тона нас к этому обязывают. Прошу садиться, товарищ начальник.
- Будьте смелее, старший лейтенант, проходите, садитесь, - театральным жестом пригласил Долинский. - С вами мы, кажется, еще не имели чести быть знакомыми.
- У вас плохая память. Мы уже знакомы, - ответил Захаров, с трудом сдерживая поднимающийся гнев.
Любопытство и удивление на лице Долинского на этот раз были уже искренними.
- Что-то я вас не припомню. А впрочем, впрочем... ваше лицо мне тоже знакомо. Но я, право, затрудняюсь. Эдик, ты ничего не можешь сказать на этот счет?
- Где-то и я встречался с вами, но убей - не помню.
- Хорошо, я вам напомню. Встаньте, пожалуйста, нехорошо так встречать начальство.
Долинский и Фетисов с усмешкой переглянулись и продолжали полулежать.
- Встать! - негромко, но властно приказал Захаров.
Медленно поднимаясь, Долинский протянул гнусаво и с ехидцей:
- Пожалуйста! Если начальству так угодно, мы повинуемся. Эдинька, встань, не гневай начальство. Начальство нужно уважать.
Долинский и Фетисов вразвалку стояли перед Захаровым и с вызывающе-наглой улыбкой смотрели ему прямо в глаза.
- Это было три года назад, - спокойно начал Захаров, - ровно три года. Вечером в летнем ресторанчике Парка культуры и отдыха посетители пили вино, играл джаз. Напротив вашего стола с дорогими винами и закусками стоял маленький скромный столик с одной бутылкой десертного вина и мороженым. За этим маленьким столиком сидел молодой человек, сержант, а с ним была девушка, его невеста. Она была молодая и красивая. Вам она понравилась...
И Захаров напомнил историю, которая три года назад произошла в Центральном парке культуры и отдыха. Наигранный фарс, высокомерие и меланхолическое выражение точно ветром сдуло с лиц арестованных. Не вразвалку, а навытяжку стояли они теперь перед старшим лейтенантом.
- Вспомнил...
- Как сейчас помню...
- Вспомнили? Хорошо! - раздраженно и резко сказал Захаров. - Запомните и другое: как начальник уголовного розыска, я требую, чтобы вы строго выполняли режим тюремной камеры и ни словом, ни жестом не смели оскорблять дежурную службу. Студенты! - Захаров засмеялся. - Какие вы студенты? Мелкая шпана, убийцы, трусы!..
Окинув взглядом камеру, он вышел.
Поднявшись к себе, Захаров увидел у дверей кабинета родных и родственников арестованных. Это были почтенные и уже немолодые люди, на которых обрушилось большое несчастье. Руки родственников были заняты пакетами с провизией и узлами с бельем и платьем. А одна из женщин держала даже большой сверток постельного белья. По тому, как с ней разговаривала дама с веером, можно было без труда догадаться, что это домработница.
Без вещей пришел лишь один седоусый полковник в отставке. Опираясь на палочку, он стоял у окна и курил трубку. Заговорил полковник только тогда, когда увидел, как седой Долинский, вздрагивая плечами, несколько раз всхлипнул.
- Профессор, не убивайтесь. Горю этим не поможешь.
Профессор поднял влажное от слез лицо, как рыба, хлебнул ртом воздух и хотел что-то сказать, но в это время к ожидающим обратился Захаров:
- Прошу, заходите.
Пока Захаров молча листал страницы уголовного дела No 317, в кабинете стояла тяжелая тишина. Взоры всех были обращены на папку, как будто в ней одной содержался ответ на вопрос о судьбе их сыновей.
- Граждане, надеюсь, вы понимаете, зачем вас пригласили. По документам предварительного следствия я ознакомился с характером преступления ваших сыновей. - Говорил Захаров тихо, спокойно, внимательно всматриваясь в окаменевшие лица сидящих. - Скажу вам откровенно - утешить вас мне нечем. Но об одном хочу просить вас. Вы грамотные люди и, надеюсь, понимаете, что судьба арестованных теперь решается не вашим родительским участием, а советским законом. С заботой о своих детях вы опоздали. Это одно. Второе. Должен предупредить вас, что в Уголовном кодексе есть особая статья о взятках. Вам, гражданин Долинский, это известно?
- Простите, но я вас не понимаю... Что я такого сделал? - волнуясь уже за себя, пролепетал Долинский.
- Как вы могли пойти к матери убитого Васюкова и предлагать ей деньги? Разве может ваше горе сравниться с ее горем? Ведь она потеряла единственного сына! Она на грани помешательства, и вы пытаетесь доканать ее какой-то грязной коммерческой сделкой!
- Товарищ начальник, - хотел возразить трясущийся Долинский, но Захаров продолжал, не обращая на него внимания:
- Бесчеловечно! Уже не говоря о том, что это преступно. За убитого сына предлагать деньги! Смотрите, гражданин Долинский.
Захаров закурил и продолжал уже более спокойно:
- Вы возмущаетесь, что ваш сын спит на твердом топчане. Вы даже сюда принесли ему перину. Прекратите это, гражданин Долинский, иначе вас лишат права свидания с сыном. По советскому закону тюремный режим для всех преступников общий. А если говорить честно, то ваши сыновья не заслуживают даже такого отношения, которое они видят здесь, в камере предварительного заключения. Ведут они себя нагло.
- Товарищ начальник, Сеня больной. У него вегетативный невроз, - вставила Долинская, не переставая махать веером.
- Вегетативный невроз. - Захаров усмехнулся. - Не волнуйтесь, он кончился вместе с ресторанами и бессонными ночами. Вашему Сене здесь создали здоровый режим.
Захаров взглянул на часы, встал и обратился ко всем сразу:
- Граждане, дежурная служба на вас жалуется. Вы мешаете ей работать. Повторяю, если вы и впредь будете здесь толпиться с узлами и постелями, вас лишат права свидания. Не понимаю одного, как оказались здесь вы, товарищ полковник? По вашим сединам, погонам и протезу можно читать ваше хорошее прошлое. Ведь вы - ветеран войны? Вы хорошо знаете, что такое дисциплина, порядок, режим. Так почему же и вы здесь? Неужели и вы пришли с узлами?
Полковник встал, опираясь на палочку.
- Я пришел к вам по делу, старший лейтенант.
- Слушаю вас, - стараясь быть более вежливым, сказал Николай. Он понял, что в обращении к полковнику излишне погорячился.
- Я пришел заявить вам, что отрекаюсь от сына.
Решительный и твердый тон, с которым прозвучали эти слова, вызвал ропот у посетителей.
- Это ужасно!
- В такую минуту!
- И он считает себя отцом!
Больше всех возмущалась Долинская. Она даже пересела на другое место, чтоб только не быть рядом с таким жестоким отцом.
- Да, я пришел официально отречься от родного сына и, если возможно, то просить опубликовать об этом в газете.
- Это что? Легкий побег от позора, тень которого ляжет и на вас? Так я вас понимаю? - Захаров снова пожалел, что этой резкостью мог обидеть старика полковника.
- Нет, старший лейтенант, вы не так поняли. Это не побег. Это мера воспитания. Моя последняя мера. Не думайте, что я был плохим отцом. Пришел я сюда без перин и гостинцев. - Пальцы рук полковника крупно дрожали. Откашлявшись, он продолжал: - У меня - два сына. Одного, родного, я уже потерял - он ваш подследственный и уголовный преступник. Другой сын - неродной - дома, студент. Я подобрал его в сорок втором году на Волховском фронте, в болотах. Тогда ему было одиннадцать лет. Всю войну он провел со мной - в блиндажах, на лафете, в окопах. Он никогда не опозорит моих седин. В этом я уверен. А этот... родной... - голос полковника осекся, и он замялся, скажите, старший лейтенант, вы можете исполнить мою просьбу и известить об этом сына? Сам видеть я его больше не хочу.
- Я помогу вам, товарищ полковник. Прошу вас остаться на несколько минут. А вы, граждане, - обратился Захаров к остальным, - вы, кажется, все поняли?
Молча, один за другим, посетители вышли из кабинета.
- Я говорила, что насухую в такие места не ходят. Знаю я этих юристов. Не подмажешь - не поедешь, - шептала в коридоре Долинская Фетисовой.
- Да, но как это сделать? И потом сколько дать? А вдруг... Ведь он ясно предупредил, что за это судят.
- Что-о? Как это сделать? Нужда заставит - сделаешь, и сделаешь не хуже других, - нараспев причитала Долинская.
- Нет, я этого сделать не могу. Это нехорошо. Владимир Сергеевич мне не позволит...
Минут через пятнадцать, когда полковник Дегтев закончил разговор с Захаровым и, припадая на левую ногу, направился к выходу, дверь кабинета открылась и вошел лейтенант Севрюков. В руках он держал какие-то документы.
- Вы уходите, товарищ старший лейтенант?
- У вас срочное? - спросил Захаров.
- Не сказать, чтобы очень. Но вот тут в порядке исключения нужно прописать гражданку. Кое-чего не хватает.
- Оставьте, просмотрю вечером. У меня сегодня торжественный день. Угадайте?
- День рождения?
- Нет.
- Вы выиграли десять тысяч по займу?
- Не угадали.
Лейтенант пожал плечами.
- Сегодня я получаю диплом об окончании университета.
- Ого! Поздравляю!
- Обождите, рано.
Когда Севрюков уже взялся за дверную скобу, Захаров вдруг вспомнил, что профессор Львов уезжает завтра на целый месяц в Ленинград.
- Костя! - окликнул он Севрюкова. - Ты, я вижу, свободен. Очень прошу, не в службу, а в дружбу: возьми машину и поезжай в университет на юрфак. Передай, пожалуйста, этот пакет профессору Львову.
В реферате Захарова подробно излагалось то, с чем не хотел согласиться на государственных экзаменах профессор Львов.
Захарова Севрюков ценил и уважал, а втайне даже старался подражать ему. Эту просьбу он готов был выполнить с большой охотой. К тому же представлялся случай на обратном пути заехать домой и козырнуть перед женой и соседями, что он разъезжает на "Победе".
- Аллюр три креста! - с присвистом сказал Севрюков и, выходя, сделал жест, говорящий о том, что все будет в порядке.
10
Больше часа прошло, как Наташа вышла из отделения милиции. Не находя себе места и не поняв до конца, что случилось, она бесцельно, как будто оглушенная, бродила по Москве. Механически, по старой студенческой привычке она вышла на Моховую улицу. Из окон актового зала университета доносились звуки духового оркестра. Наташа знала, что оркестр в актовом зале играет раз в год - при вручении дипломов с отличием. Неожиданно вспомнился день, когда три года назад и она под торжественные звуки туша шла к большому столу, за которым сидело много почтенных пожилых профессоров. Академик Воеводин, стоявший у отдельного маленького столика, обеими руками пожал ей руку и от души поздравил. Ленчик тогда преподнес ей такой букет цветов, что ни один из встречных на улице не прошел мимо, чтоб не взглянуть на него.
Не раздумывая, Наташа вошла в актовый зал. Под те же звуки торжественного туша тот же самый, только заметно постаревший ректор Воеводин вручал отличникам дипломы и нагрудные знаки. Его мягкая и добрая улыбка каждый раз была новой.
- Захаров Николай Александрович! - назвал председательствующий очередную фамилию.
Наташа вздрогнула и замерла, прильнув к мраморной колонне.
"Что это - слуховая галлюцинация? Расстроенные нервы или просто однофамилец?" И вслед за этим она увидела, как по ковровой дорожке шел Николай. Лицо его было строгое, губы плотно сжаты, шаг четкий.
Наташа прижала руки к груди. В первую секунду ей хотелось подбежать, броситься ему на шею. Она уже рванулась, но что-то остановило ее, и она боязливо попятилась назад, за колонну. Втянув голову в плечи, медленно переступая со ступеньки на ступеньку, Наташа вышла на улицу.
Как ни старались дворники поливать тротуары, в воздухе стояла такая духота, что даже в тени не ощущалось прохлады.
Всю дорогу Наташа шла пешком, а когда добралась до дома, почувствовала себя совсем разбитой.
- Что с тобой? - озабоченно спросила Елена Прохоровна.
- Болит голова. Наверное, от жары.
- Как с пропиской?
- Завтра обещали.
- Может, хочешь есть?
- Нет не хочу. Я немного отдохну. Я так устала...
Наташа сняла босоножки, поправила на диване подушки и легла.
11
Агитпункт избирательного участка размещался в одной из аудиторий юридического факультета.
Трое студентов-агитаторов, стоя, заканчивали стенную газету "Избиратель". Один приклеивал заголовок, другой дорисовывал карикатуру, третий стирал резинкой следы карандаша. Здесь же, рядом, руководитель агитколлектива Туз отчитывал Ларису Былинкину за плохую работу на участке.
- Как тебе не стыдно! За полмесяца ты не побывала у своих избирателей! Тебя не знают на участке! Ты что - ждешь, чтоб поставили вопрос на бюро? Предупреждаю, если за оставшиеся дни...
- Ах, пожалуйста, не угрожайте, я на десять частей разорваться не могу! У меня каждый день репетиции.
- Ну и что? - развел руками Туз.
- А то, что нас хотят послать в Будапешт на фестиваль студенческой молодежи! Я думаю, что подготовка к фестивалю не менее важна, чем встречи с домохозяйками.
- Лариса...
- Что Лариса? И вообще, Сергей, мое призвание не агитаторство, а хореография.
Туз начинал нервничать. Затушив недокуренную самокрутку, он встал и посмотрел на Ларису так, точно обжег ее крапивой.
- Скажи, ты думаешь работать по-настоящему, как подобает комсомольцу?
- Пожалуйста, не пугай лозунгами! Если ты хочешь сорвать мою поездку в Будапешт, то тебе это не удастся. Я буду жаловаться в вузком. Вот...
Туз хотел ответить, но вошел Алексей Северцев с рулоном плакатов под мышкой.
- Сережа, - бросил он с ходу, - я совсем зашился. Третий день ко мне ходит одна старушка. У нее в квартире течет крыша, а домоуправ...
- Одну минутку, Леша, мы не кончили с Былинкиной. Ну, как, - обратился Туз к Ларисе, - ты думаешь работать на участке? Ты сама-то хоть знаешь, за кого будут голосовать твои избиратели?
- За Шохину и за Сидорова. - Лариса гордо подняла свою головку.
- За какого Сидорова?
- Ну, за этого самого... как его... фу ты, чуть не перепутала, за Филиппова...
- Эх, ты, - Туз покачал головой. - Иванов, Петров, Сидоров...
- Подумаешь, какое преступление. Ты великолепно знаешь, что по нашему участку кандидатами в райсовет выставлены ткачиха Шохина и милиционер Матвеев.
Туз молча развернул плакат и подал его Ларисе.
- Не Матвеев, а Захаров, старший лейтенант милиции Николай Александрович Захаров. На, запомни хорошенько его биографию сама, и чтобы сегодня же все избиратели знали, за кого они будут голосовать.
Портрет на плакате показался Алексею знакомым.
- Постойте, постойте... Где же я видел этого человека? Подождите, неужели это тот самый сержант, который три года назад?.. Старший лейтенант милиции, начальник уголовного розыска Николай Александрович Захаров?
Северцев был одновременно и обрадован и удивлен.
- Вот так встреча! Вот это здорово! Да ты знаешь, Сережа, что это за человек!
Лариса, даже ни разу не взглянувшая на Алексея и делавшая вид, что не замечает его, раздраженно дернула плечиком.
- Ну, положим, обыкновенный человек, неплохой работник милиции. И чего тут удивительного? Разве мало бывает хороших людей и среди милиционеров?
Эта реплика покоробила Алексея, но он решил не отвечать на нее. Несколько секунд он молчал, потом обратился к Тузу:
- Сережа, пусть Былинкина идет на свои репетиции. Ее избирателей возьму я. Они сегодня же будут знать, кто такой Захаров.
- Хорошо. Только зайди еще раз к домоуправу насчет крыши. Если будет упираться - припугни. Знаешь как?
- Да я из него окрошку сделаю!..
Захватив рулон с плакатами, Алексей почти выбежал из агитпункта.
- Вот это встреча, вот это встреча! - повторял он на ходу.
- Поздравляю, товарищ Былинкина. Одна гора с твоих плеч свалилась, сказал Туз, роясь в письменном столе.
Лариса благодарно улыбнулась.
- Ты знаешь, Сережа, как я тебе признательна. Ты меня так развязал, так развязал. Этот избирательный участок мне не давал дышать, он не выходил у меня из головы даже на репетициях.
Туз поправил ремень на гимнастерке и строго сказал:
- Порадую тебя еще и тем, что и вторая гора с твоих плеч на днях свалится. Ни в какой Будапешт ты не поедешь! Об этом я тебе заявляю и как руководитель агитколлектива, и как член факультетского партийного бюро, и как твой товарищ...
- Сережа!..
- Да, да! Никуда ты не поедешь! Вместо репетиции сегодня пойдешь на комсомольское бюро. Будет стоять твой отчет о работе на участке. Бюро начнется ровно в семь.
12
Толстый, лет пятидесяти, управдом в своей маленькой каморке ворочался, как слон в клетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12