«И уедем, – сказала я, – а что в нашей деревне хорошего, даже бани нет…» Сероб вдруг погрустнел. Я еще какие-то глупости говорила. Сероб бросил снежок далеко-далеко, ничего не сказал. Когда мальчишки ушли, Гаянэ спросила: «Это точно?» – «Почем я знаю, – сказала я, – папа говорил. А что, разве не все равно?»

8 марта
Сероб принес мне подарок – флакон духов и туфли на высоком каблуке. Ненормальный. «В районном универмаге купил, – сказал он, – на свои деньги, что летом заработал…» Туфли были на два номера больше, в туалете примерила. Из школы возвращались вдвоем. «Понимаешь, что ты наделал, – говорю я ему, – что мне сказать дома, от кого это?» Совсем голову потеряла, пока что спрячу в хлеву, в стене, а там видно будет. Немного побрызгала духами голову… «Чем это так воняет?» – спросил, войдя в комнату, отец. Мама удивилась: «Какая еще вонь, старый, сам от себя шарахаешься». Я чуть не померла от страха: а вдруг узнают… «Поставь воду греться, голову буду мыть», – сказала я маме. Сумасшедший, сумасшедший…

11 марта
В тетрадку по геометрии Сероб вложил письмо. «Как только стемнеет, приходи на церковный двор». Тетрадку он мне дал по дороге, письмо я прочла дома. Все думала, как быть, зачем он меня зовет. «На тебе лица нет», – сказала мама. Пошла в хлев, двери закрыла, надела туфли. Велики, но можно ваты положить. «Что ты делала в хлеву?» – спросила мама. «Да ничего, голова болит», – сказала я. Что делать – идти или не идти? Стемнело, а отца все не было. «Где папа?» – спросила я. «Пошел в райцентр дом присмотреть».
Здорово все складывается… «В школе у нас собрание, мама». – «У тебя же голова болела…» – «Прошло». – «Не опоздай, смотри, и отца дома нет».
Было темно и страшно, и вдруг я услышала свое имя. Это Сероб. «Ну что, зачем вызывал?» – «Посидим немного». – «Камень холодный». – «Ничего». Он расстелил свой платок. Сели на какую-то плиту. Было очень темно. «Не боишься?» – спросила я. «Когда ты со мной, мне ничего не страшно». – «Врунишка». Он сидел и ничего не говорил. «Отца дома нет», – сказала я. «Знаю». – «Откуда?» – «Знаю – и все». Было холодно. «Хочешь, накинь мой пиджак?» – «А ты как же?» – «Ничего». В пиджаке я согрелась. «Ну, что ты хотел сказать?»
Он сидел молча, как будто забыл обо мне, потом вдруг произнес: «Через два месяца кончаем школу». – «Как много звезд, – я посмотрела на небо. – Вон моя звезда!» – «Которая?» Я показала на четвертую звезду Большой Медведицы. «А у тебя она есть?» – «Угу». – «Которая?» – «Она не в небе». – «А где же?» – «В десятом „А“. – „Да ну тебя…“ Десятый „А“ – это наш класс. Сумасшедший. А потом вдруг спрашивает: „Асмик, ты меня любишь?“. Что я могла сказать, промолчала. „Простудишься, – сказала я, – возьми свой пиджак, а я пойду“. – „Погоди“. – „Ведь холодно, давай накину на нас обоих“. Я подсела поближе, он и правда замерз. Мы молчали…
Я дома. Поздняя ночь. Отец уже вернулся, мама спит. Только что опять просыпалась, ворчала: «Да спи ты, неугомонная, поди глаза совсем ослепли». Думает, алгебру решаю, я ей сказала, что завтра контрольная. Никуда мы не уедем из нашего села, никуда.

16 марта
Писала сочинение на тему «Кем быть?». Я написала, что хочу стать архитектором, строить здания, мосты, церкви… Слово «церкви» товарищ Керобян красным карандашом вычеркнул, а на полях написал: «В нашей стране церкви давно уже не строятся». Зачем я это написала, и сама не знаю. Еще написала, что у меня своя звезда на небе, а товарищ Керобян подчеркнул и на полях написал: «Какая звезда?» Тройку поставил. Сероб получил пятерку. Не успела спросить, что он написал, все не удавалось с ним перемолвиться на переменках.

19 марта
Сероба в школе не было. «Болен», – объявил Вазген и посмотрел на меня. «Пошли, навестим его», – сказала Гаянэ. Я притворилась, что не слышу. Чем он болен? Сижу дома, места себе не нахожу, ну почему я не пошла к нему? Ночью, должно быть, простыл. Сумасшедший.

22 марта
Опять не было Сероба.
Пошли к ним всем классом.
«У него температура», – сказала мать. Немного посидели, рядом в комнате спал он. Я спросила, какая у него температура. «Не мерили, отец пошел за градусником. Сорок будет». – «Схожу, принесу», – я встала. «Отец вот-вот вернется. А ты чья будешь?» Будто не знает. Я ответила. Немного посидели, потом встали. Поглядели сквозь щель в двери. Он спал, лицо потное, голова обмотана шарфом. Глупый, глупый, он у церкви простыл. Я чуть не сказала это вслух.

28 марта
Сероб уже два дня ходит на занятия. Немного похудел. Домой возвращались вместе. На улице никого не было, и он забрал у меня сумку: «Тяжелая». – «Ты же болен». – «Ничего». Из сельсовета вышел товарищ Бено. Сероб вернул мне сумку. И вдруг сказал: «Если умру, что будешь делать?» Вот сумасшедший. «Траур надену». – «Правда?» – «А ты попробуй». Посмеялись. «В тот день я кое-что у тебя спросил, когда же ответишь?» – «Что спросил?» – «Забыла?» – «Нет, – врать я не стала, – а что бы тебе хотелось услышать?» Не знаю, что на меня вдруг нашло в эту минуту. Он помрачнел и ничего не ответил.
Потом дома я весь день читала Терьяна.

1 апреля
«Люблю, – сказала я, – люблю». Сероб удивленно посмотрел на меня. В гимнастическом зале никого не было. «Правда?» – «Какое сегодня число?» – «Первое апреля». – «Первый апрель – никому не верь», – сказала я и выбежала во двор. Я помчалась в ущелье, здесь уже пробивалась трава, земля была мягкая-мягкая. Разулась, окунула ноги в реку. Потом, как сумасшедшая, запрыгала, запела. Что вдруг нашло на меня? Я ведь тоже немножко ненормальная. На урок физкультуры так и не пошла. И сейчас тоже что-то напеваю под нос. Пойду примерю туфли, отца нет, уехал в город.

10 апреля
Сероб не говорит со мной – прошел мимо. Надулся, ну и пусть… Сел один в конце. А я взяла и спросила задачку по алгебре у Вазгена. Он объяснял-объяснял, ничего я не поняла, а Сероб в это время смотрел в окно. Воображает. До чего недогадливые эти ребята…

19 апреля
Мы ходили в ущелье. Как это получилось, не знаю. После уроков шли домой и вдруг оказались на тропинке, ведущей в ущелье. «Куда мы?» – «Я знаю место, где растут фиалки». – «Да?» – «Кончилось твое первое апреля?» – «Ах, вот почему ты дулся!» – «Если не поступлю, пойду работать на строительство атомной станции, денег поднакоплю». – «Мама сказала – если не поступлю, выдаст замуж, сватаются ко мне». – «Что?» Сероб побледнел, глаза у него стали какие-то странные. «Говорит, сватаются ко мне». Я врала, мама ничего подобного не говорила, я просто болтала. Потом мы увидели фиалки… Все было хорошо, только… Уже возвращались, когда в кустах Сероб обнял и поцеловал меня. Не помню, что случилось, только помню звук пощечины. Дала пощечину и убежала. Не буду с ним говорить, даже через сто лет. Бессовестный.

20 апреля
Не разговариваю. Подошел, что-то сказал. Не ответила.

25 апреля
Не разговариваю.

27 апреля
Он вложил письмо в учебник химии (Гаянэ переписала письмо, которое, видимо, осталось в дневнике). «Асмик-джан, прости меня, ладно?… За одно преступление причитается одно наказание, ты мне пощечину дала, не хватит? Целую неделю не говоришь со мной, перестань, ладно? Не то брошусь в ущелье». А вдруг бросится, он же сумасшедший. Так и быть, попрошу у него утром учебник геометрии.

28 апреля
Попросила. «Пойдем в ущелье». – «Когда?» – как дура, спросила я, вместо того чтобы сказать: «Еще чего!» «Сегодня, завтра, послезавтра – сама скажи». Похудел он. «Завтра», – сказала я.

29 апреля
Лучше бы нам не ходить, боже мой, что теперь будет? Нвард-дзало, бабушка Вазгена, увидела нас, покосилась злобно, что-то пробурчала В стала быстро-быстро подниматься по тропинке в село, чуть ли не бегом… Уже четыре часа, как я дома. Господи, что будет, что будет?…

4 мая
………………………………………………………
Здесь дневник обрывался. Было проставлено только число, – видно, кто-то вошел, Асмик перестала писать и спрятала тетрадь…
От Татевик пришло письмо, после прочтет. И, конечно, снова не ответит. Как только вообще люди пишут письма, непонятно!
Третий конверт был надорван.
«…Выслушав и обсудив на заседании от 28 мая с. г. сообщение тов. Н. Мамян о самоубийстве, имевшем место в селе В. А. района А., бюро отмечает следующее:
4 мая с. г. ученица 10 «А» класса средней школы села В. А. член ВЛКСМ Асмик Саруханян кончает жизнь самоубийством. Два дня спустя самоубийством кончает ученик того же класса Сероб Варданян. Дальнейшее расследование показало, что довольно продолжительное время между молодыми людьми существовала любовная связь, которая, к сожалению, выпала из поля зрения педагогического коллектива школы и комсомольской организации. Более того – даже после того, как об их нездоровых отношениях заговорило все село, педагогический коллектив и комсомольская организация не сочли нужным вмешаться и указать молодым людям правильный путь. Совершенно очевидно, что если бы школьная комсомольская организация находилась на должной высоте, если бы чаще проводились диспуты и беседы по вопросам воспитания и нравственности, дружба молодых людей развивалась бы в правильном русле и школа не стала бы перед подобным позорным фактом.
Бюро отмечает, что в эти дни, когда комсомольцы и внесоюзная молодежь совершают подвиги в труде и учебе, самоубийство членов ВЛКСМ А. Саруханян и С. Варданяна нельзя охарактеризовать иначе, как бегство от наших героических будней, моральную слабость и малодушие.
Исходя из вышеизложенного, бюро постановляет:
1. Поставить на вид коллективу средней школы села В. А. района А. (директор С. Бегоян, секретарь комсомольской организации Г. Петросян).
2. Секретаря комсомольской организации 10 «А» класса Г. Карапетян освободить от обязанностей секретаря и объявить строгий выговор с занесением в личное дело.
3. Считать правильным решение дирекции школы осудить поведение тех комсомольцев, которые, вопреки приказу директора, участвовали в похоронах членов ВЛКСМ А. Саруханян и С. Варданяна.
Данное постановление распространить во всех первичных организациях республики (только в VIII и X классах)».
В конце было подчеркнуто одно предложение: «В декабре с. г. заслушать доклад о ходе выполнения данного постановления».
На первой странице, внизу, рукою редактора было написано:
«Тов. Л. Шагиняну. Перестроить статью в духе этого постановления».
В духе?
18
Всякий раз, приходя к Ашоту, Левон прежде заглядывал в комнату Араика.
На этот раз тоже.
– Привет, что новенького? – обратился он к присутствующим – в комнате находился еще и университетский друг Араика Севак.
– Стираем, – ответил Араик. – Привет.
– А! Это вы? – улыбнулся Севак.
– Что стираете? – Левон сел и глубоко вдавился в старинное кресло, принадлежавшее, по словам Араика, последнему ереванскому губернатору. – А ваши где?
– Твой друг дежурит, а мама пошла в кино.
Комната Араика, по мнению Левона, была единственным приличным уголком в этой квартире. Входишь, и никто не заставляет снимать туфли, надевать шлепанцы или старые босоножки мадам Алины. Здесь не справляются о твоем здоровье, не сетуют на то, что редко появляешься в последнее время. С Араиком можно и вообще не здороваться. Как-то он с серьезным видом доказывал Левону, что из шестидесяти лет жизни люди теряют на приветствия примерно два месяца. Можно войти и просто развалиться в кресле или на тахте, а там хочешь – говори, а не хочешь – застегни рот на пуговицу, как говорил Араик.
Входя, Левон обычно окидывал взглядом стены, нет ли на них нового. Чего только не было на стенах: слова из песен Шарля Азнавура, расписание уроков, фамилии певцов, номера телефонов, изречения подруг и приятелей: «Болван, прождал тебя 57 минут 45 секунд и ушел», «Забираю твоего Жака Бреля. Ладно, ладно, принесу», «Она сказала, что любит тебя. XX век, вторая половина, планета Земля».
– А? – Араик наконец поднял голову. – Что за сигареты ты куришь, папин, друг? (Любимое обращение Араика.)
Левон протянул пачку и увидел на стене новую надпись: «Мне дали глаза и сказали – гляди, я поглядел и ничего не высмотрел в жизни».
– Сам перевел?
– Перевод – всего пол-яблока, вторую половину съедает переводчик.
– Кто это сказал?
– Кто же еще? Мой афоризм!
– На, закури, Севак.
Ребята запутались в магнитофонной лейте.
– Не понимаю, что вы делаете?
– Лента – дефицит, папин друг, вот мы и стираем для новых записей, понятно? У тебя нет знакомых по згой части?
– Есть головная боль и долг в двести рублей. Новыми. Погромче сделай, пожалуйста.
Левон закрыл глаза. Нет, музыка не избавляет от одиночества, наоборот, делает его полнее, отрывает от мира. Нужно будет, наверное, еще раз побывать в деревне, где жили Сероб и Асмик, встретиться с их классом, зайти к Бено и Парнаку.
– Араик!
– Что?
– У меня есть знакомый маляр, дешево побелит.
– Пока места хватает. – Араик засмеялся, потом сделался серьезным. – При отце не говори, а то заведется на полчаса. Папин друг, я все думаю: отчего вы с ним так непохожи?
– Чем именно?
– Сотрем, – предлагает Севак.
Араик нажимает пальцем на магнитофонную клавишу, и диск начинает вращаться быстрее, они прослушивают по такту-другому из каждой записи и выносят приговор, стереть или нет.
– Знаешь чем? – продолжает прерванную беседу Араик.
– Не знаю.
– Ты быстро устаешь от наставлений. Ни в учителя истории, ни в попы ты не годишься.
На миг Левон забыл об Араике, прислушиваясь к знакомой мелодии, льющейся из магнитофона.
– Вы эту оставьте, а? Тоже хотите стереть?
Араик посмотрел с состраданием:
– Э, папин друг, сейчас это играют даже перед комсомольским собранием. Ты бы научил отца уму-разуму.
– В чем дело?
– Скажи, пусть не принюхивается.
Левон засмеялся.
– Ты же знаешь, с прошлого года я курю. Он и сам отлично это знает, но всякий раз удивляется. И не лень, не успеешь выйти из ванной – принюхивается.
Одну из песен ребята прослушали очень серьезно.
– Стираем? – спрашивает Севак.
– А кто его знает. – Араик бережно и задумчиво втягивает папиросный дым. – Записывали у Джеммы. Слышишь, щелкнуло? Это Джемма кофе принесла, упала ложка… И Рипсиме там была…
– Да, – говорит Севак, – помню.
– Сотрем, – наконец произносит Араик, в его голосе слышится грусть, – сотрем, – говорит он уже равнодушно, – в чем дело?
– Ладно, – соглашается Севак, – Адамо поет теперь в другом ритме, достану. Джеммы в последнее время не видно.
– Пусть остается, – вдруг заявляет Араик. Потом говорит Левону: – Папин друг, все хочу спросить у тебя: когда ты впервые напился?
Когда? После тридцати лет память похожа на одинокую женщину, легко изменяет. После войны из американского молочного порошка делали мороженое, они с Карленом целую неделю собирали по копейке и купили одну порцию на двоих. «Пусть мы станем такими богатыми, чтобы купить по мороженому на каждого», – пожелал тогда Карлен. Когда напился?… Рассказать ему?
– Не помню, друга сын, – иной раз Левон тоже подстраивался под Араика, – такие Дни в анкету не вносятся и забываются. – И подумал: «Не помешало бы записать это нашему поколению…»
Араик смеется, он не слышит мыслей Левона. Левон грустно улыбается.
– Говорю, не выпить ли нам до прихода мамы?
– Выпить, – соглашается Левон. Потом замолкает.
– Что случилось?
– Тише, – Левон показывает на магнитофон, – послушаем.
Магнитофон играет «Маленький цветочек» – старое, усталое танго, ушедшее на пенсию.
Левон сидит, глубоко зарывшись в кресле: нет, память не всегда изменяет.
…То была его первая. командировка. Работал он тогда всего третий месяц. В городке у него знакомых не было, гостиница выглядела непривычной и неуютной. Он купил две бутылки красного вина, выпил несколько стаканов. На письменном столе лежала пластинка, он кое-как запустил радиолу, черный диск заиграл «Маленький цветочек», тогда еще новое танго, он слышал его впервые.
Вино не лезло в горло. В дверь постучались. В дверях стояла тоненькая девушка лет двадцати двух с распущенными по плечам волосами. «У вас спички найдутся?» – «Найдутся». – «Мне только несколько штук, коробка у меня есть, но спички в ней все обгорелые». – «Берите, у меня есть еще». – «Спасибо». – «Хорошее танго, верно?» – «Впервые его слышу». – «Выпейте стаканчик, очень слабое вино». – «Да? Я поставлю чай и приду».
– Папин друг, – до Левона вдруг доносится голос Араика, – прокрутить еще раз?
– Что?… А, да, пожалуйста.
…Она пришла. Снова поставили «Маленький цветочек». Выпили по стакану, по второму, по третьему. Впервые он видел, как пьют девушки. Потом долго и молча танцевали. В комнате стоял полумрак, падал только слабый лунный свет из окна. Девушка была высокая, и когда целовались, она слегка наклонялась. Во время танца она нежно гладила его по волосам, словно маленького ребенка.
– Уже пятый раз, с ума сойти! – это голос Араика. – Еще?…
Левон сделал неопределенный жест.
…Он больше ее не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12