«Двойник». Да, «двойник». Он сам, конечно, тоже в какой-то мере был «двойником», жил под чужим именем. Но это были разные вещи. Он работал на победу. Не было для него, чье бы; имя он ни носил, ничего выше Родины и ее интересов. А тот другой, по кличке Мустафа, – настоящего имени его он не знал, подлинные имена в делах, хранящихся даже в этом сверхсекретном архиве, не указывались, – тот другой человек работал на врага.
«Ну, может быть, – думал Павел Шевченко, – этот Мустафа в действительности какой-нибудь Сережа Боголюбов, у которого Сталин посадил и расстрелял отца и этим навредил не только партии, не только правде и справедливости, но и самому государству. Как бы сейчас нужен был отец, с его военным опытом, с его знаниями, на такой войне. И, может быть, этот Сережа Боголюбов тоже скрыл свое имя, а затем получил кличку Мустафа, и он ненавидит Сталина и за это мстит и передает неправильную информацию… Может быть. Но все равно Мустафу необходимо обезвредить, необходимо уничтожить, потому что можно сознательно, для пользы дела уничтожить одного человека, уничтожить тирана, но нельзя мстить народу, нельзя мстить Родине».
«А если я в самом деле ошибаюсь, – думал Павел Шевченко. – Ведь все они смеются и утверждают, что всякий новый работник, порывшись в архиве, обязательно находил «двойников», и объясняют это тем, что ошибки и промахи, которые становятся особо выпуклыми, если смотреть дела подряд, кажутся подозрительными, кажутся совершенными нарочно в то время как они неизбежны даже при самой добросовестной работе. Нет, – думал он, – если я даже ошибся – все равно это такое дело, что его нельзя оставить без проверки.
Набычившись, наклонив голову так, словно он собирался бодаться, Павел Шевченко шел по коридору к кабинету генерала Борисова. Паркет сухими щелчками отзывался на каждый шаг, синие лампочки притемнили, сделали почти черными красные панели, а черные шторы на окнах казались темными ровными дырами, пробитыми в стенах и уводящими в пропасть.
– Ну что ж, – сказал генерал Борисов, предлагая Павлу Шевченко закурить и не предлагая сесть. – Первый раз за всю историю нашего богоспасаемого учреждения в архиве был действительно найден «двойник». Спасибо, товарищ капитан, это в самом деле большой успех…
Он вдруг странно, неожиданно высоким для такого огромного и мощного тела голоском засмеялся – хи-хи-хи!…
– Представляю, что там делалось с контрразведчиками. Какие теории они выдвигали, чтобы объяснить, для чего нам понадобились сведения о температуре воды в шесть утра и двенадцать ночи, как обращались к ученым – специалистам в разных областях науки – и как в конце концов передали температуру в первом случае на два градуса выше, а во втором – на четыре с половиной ниже, чем в действительности.
– Разрешите спросить, – сказал Павел Шевченко. – Что будет с этим Мустафой?
– С Мустафой будет все в порядке, – ответил генерал Борисов. – Мы с ним еще встретимся.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Под Сталинградом, в районе совхоза «Крепь», немцы прорвались на флангах, вклинились в оборону и образовали мешок, горловина которого едва достигала трех километров и простреливалась минометами.
Шевченко Павел полз по сожженному полю. Жесткие концы обгоревших стеблей пшеницы больно кололи сквозь гимнастерку кожу, царапали и рвали ее до крови. Местами почему-то остались небольшие островки несгоревшей пшеницы с осыпавшимися колосьями. Черное выгоревшее поле было совершенно мертвым, а на островках по колосьям ползали жуки и стрекотали кузнечики. Над головой у Шевченко Павла посвистывали пули, хищно шелестели легкие мины и злобно завывали тяжелые. Он полз вдоль борозды, а когда ему приходилось менять направление, он переползал несколько борозд, разгребая телом сухую комковатую землю, а затем с минуту-две лежал неподвижно, набираясь сил для того, чтобы ползти дальше.
Так он прополз через горловину, через узкий перешеек, а дальше уже можно было идти в рост, нужно было только ложиться при свисте мин – немцы крыли по площадям из шестиствольного.
Он вышел утром, но лишь к концу дня добрался до шестой роты. Он немного почистился, перемотал портянки. Вид у него был довольно нелепый – он еще подрос и похудел, чересчур большая каска съезжала на лицо. Во время бомбежки он потерял очки. Запасных у него не было, а в Больших Чепурниках под Сталинградом, где стоял их штаб, в аптеке не было оправ и местный аптекарь раздобыл для него пенсне, которое плохо держалось на его крупном, картошкой, носу с широкой переносицей. Это пенсне в сочетании с каской, гимнастеркой, рукава которой были для него слишком коротки, вызывало улыбку на лицах солдат и недоумение на лицах командиров.
Впрочем, в полку к нему относились хорошо, приглашали его в роты, с удовольствием слушали, как он читал пламенные, зажигательные статьи Ильи Эренбурга, как рассказывал о подвигах бронебойщика Ивана Болото и других героев обороны Сталинграда.
Командира роты старшего лейтенанта Орлова, больше известного в части под именем Васька Орлов, отчаянного черноволосого, чернобрового красавца парня, и командиров взводов, да и значительную часть бойцов, Шевченко Павел застал в противотанковом рву за позициями роты. У костра хлопотал ординарец Васьки Орлова – Сапожников – бывший повар московского «Савоя», он раскладывал на плащ-палатке ржаные сухари, размоченные в воде с раздавленной ежевикой.
В те дни со снабжением было плохо, роты получали только старые, каменной твердости ржаные сухари, ржавую горько-соленую селедку и желтый, плохо очищенный сахар-песок. Шевченко Павел был очень голоден и почувствовал, как рот у него заполнился слюной.
– Агитатор пришел! – искренне обрадовался Васька Орлов. – И нюх же у человека. Действительно вовремя.
Сапожников саперной лопатой разрыл костер, и Шевченко Павел увидел, что в раскаленном песке целиком изжарен обмазанный глиной кабан. Жаркое положили на плащ-палатку, и Сапожников принялся его разделывать штыком от самозарядной винтовки.
– Первый кусок – гостю, – сказал Васька Орлов и протянул Шевченко Павлу кусок мяса и влажный сухарь, на котором слоем лежала давленая кислая ежевика, или, как называл ее Сапожников, ожина.
– Здорово, – сказал Шевченко Павел, обжигай пальцы горячим куском жареного сала и не решаясь вонзить в него зубы. – Вот видите, товарищи! А мы еще ругаем наших интендантов. Напрасно мы их ругаем, раз эти люди под огнем сумели доставить на самый опасный участок целого кабана.
– Какие интенданты, – давясь смехом, отозвался Васька Орлов. – Интенданты даже наркомовских «сто грамм» не могут доставить. Стрельбы боятся. Это – мои ребята.
– А где же они взяли? – удивился Шевченко Павел.
– Все там же… в селе, на нейтралке…
Шевченко Павел положил сало и сухарь на плащ-палатку. В связи с трудностями снабжения появились случаи мародерства, и рассвирепевший командующий отдал приказ, что людей, виновных в том, что у населения отбирают кабанов, коров, гусей и кур, будут расстреливать, как за вооруженные грабежи.
– Извините, товарищи, – сказал Шевченко Павел, – но я этого есть не буду.
– Ну и не ешь, – добродушно рассмеялся Васька Орлов, – раз ты сыт. Только не рассчитывай, что тебе что-нибудь останется.
– Извините, но, кроме того, я должен буду доложить об этом командованию. Мне очень не хотелось бы этого, я жалею, что пришел не вовремя, но иначе я не могу. Иначе я больше не смогу быть агитатором.
– Докладывать? – закричал младший лейтенант Докошенко, командир взвода. Он поднялся на ноги, с силой дергая крышку кобуры и хватаясь за рукоятку пистолета. Его круглое доброе лицо покраснело до свекловичного цвета, он заикался: – На кого это ты… докладывать? Да я тебя тут же, на месте, гада…
– Не трогай его, – сказал Васька Орлов, – пусть идет. Пусть доносит. Если у него совесть такая.
– Не дойдет! – закричал Докошенко, взвешивая в руке пистолет.
– Иди, иди, – повторил Васька Орлов.
И Шевченко Павел пошел, всей спиной ощущая, какой он большой и беззащитный, вслушиваясь в то, не раздастся ли выстрел, и с ужасом думая, что если выстрел раздастся и пуля убьет его, то он этого выстрела не услышит.
Со звуком, какой бывает, если потрясти в руках лист фольги, пролетела мина. Он упал, услышал глухой взрыв – бум! – просвистели осколки, ему хотелось не вставать, просто ползти дальше, но усилием воли он заставил себя подняться и продолжать путь.
Он так и не решился оглянуться.
Комиссар дивизии, полковой комиссар Триголов, несколько дней тому назад был ранен осколком бомбы в плечо, но оставался на передовой. Перед тем как Шевченко Павел отправился в шестую роту, ему стало совсем плохо, он лежал в беспамятстве, и его отправили в тыл, а на его место прислали нового человека, старшего батальонного комиссара Костина.
Комиссар Костин – пожилой человек с брюзгливым желтым лицом – слушал Шевченко Павла, не поднимая глаз. Затем посмотрел на него с выражением, какое бывает у целящегося комендантского взвода.
– Как вам не стыдно. Там люди жизнь отдают. Они на самом опасном участке, а вы… Делу, конечно, будет дан ход. Старший лейтенант Орлов, о котором я слышал только хорошее, пойдет под трибунал, но вас хочу предупредить – нам такие политработники не нужны. Вот так.
На следующий день Ваську Орлова судил военный трибунал. Приговор «расстрелять» был тут же заменен штрафным батальоном. А Шевченко Павла назначили командиром взвода взамен убитого в последнем бою старшего сержанта по фамилии Седых – пожилого сибиряка, о храбрости которого и умении сберечь жизнь солдат своего взвода рассказывали чудеса.
Из младшего политрука Шевченко Павел превратился в младшего лейтенанта. Для этого ему пришлось спороть с левого рукава звездочку и оставить один кубик в петлице. На вторую ночь его службы в новой должности, он еще не успел и с людьми познакомиться, румынская дивизия, которая стояла против их части, устроила ночной поиск. В небо взлетали ракеты, трещали автоматы, и страшно звучали голоса румын, перекликавшихся между собой: «Ракеташ, ракеташ!» Шевченко Павел не знал, его не научили, что полагается делать в ночном бою, как обороняться, и когда в его окопе разорвалась граната и его оглушило, он выскочил и побежал, а за ним бежали, падали и снова вскакивали солдаты его взвода.
За отступление без приказа, за то, что взвод потерял станковый пулемет и два ручных, Шевченко Павла направили в штурмовую группу, которая должна была поддержать штрафбат, отвлечь огонь на себя.
– Искупите свою вину перед Родиной кровью, – сказал Шевченко Павлу командир батальона майор Гиммельфарб.
В штрафном батальоне было к этому времени всего двадцать шесть человек, и редко в нем бывало намного больше людей – в него попадали лишь офицеры, совершившие воинские преступления и не лишенные своих званий, а таких на фронте было немного. Но эти двадцать шесть человек в операциях того рода, в каких их использовали, в самом деле стоили целого батальона. Сейчас штрафному батальону было дано задание прорваться в немецкий тыл, добраться до аэродрома у села Ивановка, поджечь бензохранилище и уничтожить самолеты.
Начать прорыв должна была штурмовая группа, составленная тоже из штрафников, но иного рода – бойцов, отставших от своей части, остатков взводов и рот, отступивших без приказа, людей, самовольно покинувших свою часть для того, чтобы навестить друга в соседней части, и числившихся дезертирами. Всего в штурмовой группе набралось более пятисот человек.
Саперы за ночь расчистили проход в минном поле. Штурмовая группа бежала за «огневым валом».
Шевченко Павел почувствовал, как что-то его обожгло, как из левой ноги выше колена потекла кровь, он схватился за ногу руками, а кровь текла сквозь пальцы, а затем прямо под ногами что-то взорвалось, и он упал и уже не знал, в самом ли деле он полз куда-то по влажной скользкой глине или ему это привиделось.
Пожилой огромный солдат тащил его на плащ-палатке, а затем у стога сена, где ему сделали перевязку, он увидел Ваську Орлова. Васька Орлов был без гимнастерки, грудь у него было перевязана намокшим окровавленным бинтом, он улыбался весело и счастливо и говорил:
– Ну вот, агитатор, я искупил кровью.
А рядом с ним стоял откуда-то взявшийся младший лейтенант Докошенко и плакал, и тыкал Ваське свой «ТТ», потому что «там в тылу мало ли что бывает».
– Все это из-за тебя, гад, – размахивая пистолетом, кричал Докошенко Шевченко Павлу, а Васька Орлов все так же весело и счастливо улыбался и говорил:
– Да хватит тебе, хватит. Я еще вернусь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ровно в восемь часов утра капитан Павел Шевченко заступил на дежурство. Недавно он был назначен на ответственнейшую должность оперативного дежурного разведывательного управления.
В управление со всех концов мира стекались шифровки – тысячи донесений, многие из которых требовали немедленного решения. Оперативный дежурный в этих условиях был человеком, который представлял себе общую картину, который решал, куда и кому именно направить каждое донесение.
Павел Шевченко научился читать не по словам и не по абзацам, а сразу одним взглядом прочитывать целую страницу, мгновенно выбирать в ней главное, и это главное словно отпечатывалось у него в мозгу.
У него была своя система. Приступая к дежурству, он в течение нескольких минут просматривал последние донесения, затем то, что осталось нерешенным во время дежурства человека, которого он сменял, затем – все с той же скоростью – шифровки, которые поступили между этими двумя крайними точками. А тем временем поступали все новые и новые бумаги, и каждая из них требовала немедленного решения, и от каждой зависела жизнь многих людей.
Просматривая бумаги по своей системе, он вдруг остановился и дважды слово за словом перечитал шифровку из Берлина.
«Сегодня на двадцать два ноль-ноль подготовлена акция. Гитлер, Геринг, Геббельс, Борман. Просим добро».
Он побледнел и долго молча смотрел на шифровку. «Сегодня в двадцать два ноль-ноль…» Но ведь это было вчера в двадцать два ноль-ноль. В ворохе поступавших шифровок, в неразберихе, в результате которой донесение было расшифровано, как указывали цифры, только к часу ночи, предыдущий дежурный даже не видел этой шифровки.
Павел Шевченко позвонил в военную гостиницу, где жил в это время генерал Борисов. «Дело особой важности», – сказал он.
Генерал Борисов, не спавший всю ночь и лишь недавно уехавший из управления, появился через восемь минут – Павел Шевченко смотрел на часы и отсчитывал каждую минуту. Генерал прочел телеграмму и как-то весь обмяк. Он сел, достал из кармашка для часов крошечный флакончик с валидолом, вынул пробку и вылил содержимое флакончика в рот. В комнате сильно запахло мятными таблетками. Генерал Борисов недавно перенес инфаркт, и сейчас он тяжело астматически дышал и почему-то пытался правой рукой нащупать левую лопатку.
– Надо ехать, – сказал он наконец. – К Верховному. Передайте дежурство. Поедете со мной.
Черный «паккард», измазанный сверху для камуфляжа зеленой масляной краской, которая не держалась на черном лаке, отставала и морщилась, бесшумно мчался по Москве. Генерал Борисов сидел впереди рядом с шофером, и Павел Шевченко видел, как затылок у него, словно повинуясь какой-то невидимой пульсации, то краснеет, то бледнеет и покрывается каплями пота.
У въезда в Кремль машину дважды останавливали, дежурный проверял пропуск.
Павел Шевченко знал, что если бы даже у Сталина шло заседание Совета Обороны, то, по введенному Сталиным же положению, такое заседание могло прерываться докладами по так называемым «делам первой государственной важности», «делам второй государственной важности», а «дела разведуправления» – перебивали все.
– Дела разведуправления, – сказал генерал Борисов, еле державшийся на ногах, помощнику Сталина – Александру Николаевичу Поскребышеву.
– Подождите здесь, – ответил Поскребышев. – Сейчас доложу.
Он ушел, а генерал Борисов оперся спиной о стенку кабинета Поскребышева и еще больше обмяк. Спустя минуту Поскребышев вернулся и сказал:
– Пройдите. Товарищ Сталин вас ждет. Генерал Борисов направился к двери в кабинет
Сталина, и тогда Поскребышев предложил Павлу Шевченко:
– И вы пройдите, товарищ оперативный дежурный.
И Павел Шевченко пошел за генералом Борисовым, внезапно обожженный мыслью, что вот сейчас он увидит Сталина и что с ним произошел, может быть, единственный в истории, совершенно немыслимый случай: на поясе у него висел наган, который он не едал, потому что забыл об этом, и который у него по невероятному стечению обстоятельств не отобрали. Уставом караульной службы было предусмотрено, что всем дежурным в любой из частей Советской Армии полагается не пистолет, а наган, так как револьвер считался более надежным оружием:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11