Вы больше всех вопите о демократии, свободе, братстве и трудностях переходного периода. Призываете терпеливый народец ещё потерпеть до светлого завтра, оставаясь при этом в райских, коммунистических кущах, над которыми вскинули для самосохранения трехцветный, полосатый, как матрац, стяг. И поэтому не лучше ли вам, сучам, засунуть свой мыльный язык туда, где ему самое место? Иначе этой неблагодарной работой буду вынужден заниматься я. А руки у меня — как у акушера-коновала. Могу сделать больно.
— Вот такие веселенькие у нас делишки, — подвел итог генерал Матешко. — Как говорится, полная пазуха огурцов. Да, Шарик?
— Ага, — согласился я.
Пес же лежал бездыханно, бросив все свои жизненные силы на переработку маринованной дряни.
— Так что, Алекс, прошу утрамбовать ситуацию, — проговорил мой боевой товарищ. — Делай что хочешь, как хочешь, но… результат чтобы был! Положительный.
— Руководить тебе псарней, а не людьми, — буркнул я. — Кто же так напутствует? На подвиги…
— Извини. Увлекся, — крякнул чиновник по безопасности. — Какие ещё будут вопросы?
— Все вопросы потом, — ответил я, заметив бредущего по тропинке Панина. — Как банька, Коля?
— Пыхтит, родная, — отозвался новоявленный банщик. — Как бронепоезд. Машинист сбор дудит. И требует горючего. Для души.
— Все имеется! — поднялся с крыльца генерал Матешко, размахивая бутылкой, точно противотанковым коктейлем имени В.М.Молотова. — Сто лет не был в бане!.. Мать честная! Ну ты, Александрыч, хозяин! Кулак-мироед, е-е! Ух, ублажу свою душеньку!.. — И, едва не наступив на распластавшегося ковриком Педро, грузно побрел среди грядок. Как богатырь земли русской по степи кочевой.
Я покачал головой: хорош защитник Отечества. На пару с обожравшимся песиком. С такой службой жди различных влияний извне. Бди, чекист, а не бзди на чужих огородах. (Это я за мироеда-кулака!)
Тут мое внимание было привлечено странным поведением ещё одного чекиста. Панин ходил вокруг крыльца и будто что-то искал. Я поинтересовался: что он потерял? Последовал обезоруживающий по своей простоте ответ:
— Так это… Где огурцы? Полная банка была. Огурцов.
И я не выдержал — расхохотался. Боже, как я смеялся! Что может быть прекраснее майского дня, утомленного огурцами пса, недоумевающего товарища, тщетно ищущего неуловимые маринованные овощи, солнечных бликов на трехлитровой банке, валяющейся под крыльцом, порывов ветра и пыхтящей на огородике баньки…
Ничего. Ничего не может быть прекраснее всего этого — я буду не я, а розой, блядь, ветров, если это не так.
Рабочая неделя началась с мелкого, клейкого дождика. Город расцвел многоцветными зонтиками, и казалось, что мы с Паниным угодили в искусственный дендрарий на островах Японского моря. Прохожие, точно камикадзе, прыгали под колеса автомобилей. Водители в отместку наезжали на лужи и пытались залить самоубийц. С головы до пят.
Панин вместе с джипом был передан мне. В помощь. И то правда: найти молоденькую королеву в десятимиллионном цирке-шапито практически невозможно. Единственный шанс имеется лишь у профессионалов, то есть у нас. При условии, если нам повезет и госпожа-удача ощерится милой улыбкой. Главное, чтобы юный партизан был жив и здоров. Тогда наши шансы повышаются. Теплый организм оставляет за собой шлейф, по которому его можно и обнаружить. В какой-нибудь богемной дыре, где шкварки заширенные ловят приход. Зачем компьютеры и TV, если можно принять дозу наркотического яда и отправиться в виртуальную реальность. Там нет ни времени, ни границ, ни привычного и убогого мирка повседневности… А есть, как утверждают, божественный, фантастический полет над вечностью. Вечный, великолепный хутар, то бишь состояние наркотического опьянения! Да здравствуют бешеные! Наркотики, значит! Аминь!
Поначалу, правда, мы с Николаем решили не торопиться и навестить нашего друга и незадачливого путешественника в далекие края. Я хотел глянуть на Кото, чтобы убедиться: не зря мы гарцевали по таежной пересеченной местности. Точнее, он — на мне. Километров сто. Надо же посочувствовать охромевшему на все конечности товарищу и принести ему для восстановления всех двигательных функций апельсины, мандарины, гранаты (которые фрукты) и прочие полезные витамины. Выполнить то есть свой приятельский долг.
Что мы с Паниным и сделали, явившись с утра пораньше в госпиталь. Со скромной продуктовой корзинкой. Для всех медицинских сестричек.
Встреча друзей была бурной и радостной. Котэ устроился лучше всех: отдельная палата, телевизор, «утка» под койкой, сердечное обхождение и, самое главное, транспорт — автоматизированная, лихая, импортная коляска. В личное пользование. Наш боевой товарищ тут же продемонстрировал мастерство управления двухколесным механизмом. В километровом полутемном коридоре. Распугивая чахлых больных на неудобных костыльных распорках.
— Ну как? Ас?! — восторгался Кото, оккупировавший, кажется, навсегда удобное средство передвижения.
— Ас-то ас, — покачал я головой. — Только когда ножками-то? Топ-топ?
— Э-э-э, Александро, — замахал он руками в ответ. — Этого никто не знает. На следующей недельке консилиум… Будем диагностировать… Необходима психическая сублимация…
Я понял, что Котэ крепко обжился в госпитале, если козыряет такими специфическими словцами. Все это мне не очень понравилось, но мы торопились, и я отделался лишь легким предупреждением о том, что через день-два он должен отсублимироваться до состояния самостоятельного хождения, иначе… И потом, кажется, его, жениха, ждут на далекой железнодорожной ветке. Или он, донхуан, позабыл о своих обещаниях честной девушке?
— Ничего я не забыл, — огрызнулся Котэ. — Такую, захочешь, не забудешь. Любвеобильная… без буквы «о» в этом слове, вах, как крольчиха! — И неожиданно набросился на меня: — И ты тоже хорош, Алекс!
— А я-то тут при чем?
— Бросил меня. На произвол Хуаниты, — объяснил Кото. — Надо же думать, что делаешь!
Я обиделся и сказал, что в следующий раз он, привередливый, будет оставлен в берлоге. С медведицей.
Такая встреча была вполне возможна в будущем, и поэтому Котэ тотчас же повинился, мол, я его не так понял, он готов хоть сейчас на три тысячи восемьсот какой там километр!.. На инвалидной коляске. По шпалам.
На этой оптимистической шутке мы и расстались. Ас покатил обхаживать апельсинами и мандаринами медсестричек, без которых он как без рук, а мы с Паниным отправились по делам, имеющим важное государственное, ёк-теремок, значение.
В полдень у нас должна была состояться встреча с мамой Рафаэля, организованная при участии генерала Матешко. Встреча обставлялась с такой тайной, что казалось, мы с бедной женщиной собираемся обговорить условия свержения ныне действующего режима. И её супруга.
Пришлось покружить по городу, выполняя инструкцию командования, не понимающего, что в такую погоду все вражеские спецагенты сидят в уютных домах и гоняют чаи. С баранками, женами и ежевичным вареньем. (Даже самый матерый служака боится простуды. Больше, чем пули.)
Потом мы припарковали джип у гранитной набережной, выбрались из него. По весенней реке плыла ржавая баржа, груженная новенькими, похожими на лакированные туфельки автомобилями отечественного производства. На противоположном берегу мок ЦПКиО им. М.Горького с «Колесом обозрения». Из парка доносились модный мотивчик песенки и запах пережаренного общепитовского шашлыка. Мы с Николаем переглянулись, сглотнули голодную слюну и отправились на встречу. В дом, который был построен в эпоху расцвета советского монументализма: гранитные грудастые крестьянки с серпами встречали нас у входа. Пряча свои детородные органы от опасных орудий сельскохозяйственного производства, мы прошмыгнули в подъезд. Один раз не только палка сучковатая стреляет, а и баба каменная серпом стрекает, ей-ей!
Я уж, грешным делом, решил, что у нас будут ломать ксивы или переспрашивать пароль со славянским шкафом и тумбочкой, да, к счастью, все обошлось без этих формальностей. Встречал нас молоденький служивый с лицом бывшего комсомольского активиста. Панин знал его, видимо, с самой положительной стороны; они кивнули друг другу, как разведчики в тылу врага, и удалились на кухню. Пить чай. Я же отправился в гостиную на конфиденциальную беседу. С госпожой ШХН.
К моему облегчению, мать Рафаэля оказалась женщиной милой, симпатичной, без барских замашек. Что может быть страшнее стервы высокопоставленного муженька, считающей, что мир теперь у её ног, которые она изредка раздвигает, выполняя нетрудоемкую работенку в супружеской койке.
Нинель Шаловна (так звали мою собеседницу), вероятно, полностью испытала прелести коммунистического быта и бытия с карьеристом, торопливо шагающим к зияющим высотам власти, и поэтому сумела сохранить в себе естественность и простоту. По её словам, ошибку она совершила ещё тогда, когда работала вальщицей на суконной фабрике имени Анастаса Микояна. Согрешила она, нет, не с руководителем коммунистической партии, а с посланцем солнечной Гранады — пылким Хосе-Родригесом, направленным антифашистской ячейкой для обмена опытом. Что-что, а опыта у Хосе хватило на весь девичий коллектив суконной фабрики: через положенный срок десяточек чернявеньких хосенят уже носились друг за дружкой по фабричному двору, напоминая мамам о яростных ночках любви с испанским сеньором, отозванным на родину по причинам постоянных международных скандалов. Скандалы устраивали отечественные мужланы, которые, кроме дрына из забора, ничего не могли противопоставить гранадскому гранду.
Нет, Нинель Шаловна не считает рождение сына ошибкой. Ошибка её в другом: когда поступило предложение от комсомолького вожака ехать покорять столицу, она, дурочка, согласилась. И вот плачевный результат — Рафаэль с мужем на ножах. А ведь дружили. До совершеннолетия сына. Когда супруг в день рождения мальчика пошутил, подарив ему резиновую, надувную куклу. При гостях. Разумеется, тонкая натура Рафаэля была оскорблена… Потому что с девочками мальчик не водится. Дружит только со сверстниками или постарше. (Мама, как я понял, не догадывалась о нетрадиционных половых пристрастиях сына.) Любит театр режиссера…
Тут Нинель Шаловна запнулась, пытаясь вспомнить фамилию современного Станиславского. Не вспомнила. А я был слишком далек от театральных подмостков, чтобы знать, какими культурными мероприятиями ныне увлекается гомосексуальная молодежь. Хотя сию деталь (театральную) отметил. Про себя.
Затем задал ещё несколько вопросов, касающихся, в основном, дружбы Рафаэля с мальчиками. Не помнит ли Нинель Шаловна имен, прозвищ, характерных черт; какие, пардон, велись разговоры; быть может, сын делился тайнами с мамой? На все эти мои мусорные вопросы Нинель Шаловна ответила с интеллигентной стеснительностью:
— Александр Александрович, вы знаете, они в таком возрасте все скрытные, пугливые, похожие друг на друга. Хрупкие такие. Не помню никого конкретно. Слушали музыку. Такую быструю, агрессивную… Металлическую, кажется? Да, на альбомах такие… неприятные… ужасные…
— Морды, — помог я женщине. — На чертей похожи?
— Да-да, именно, — согласилась моя собеседница. — Но не шумели. А что касается тайн? Какие могут быть тайны? Рафаэль — мальчик открытый, доверчивый, ранимый…
Да, каждая мать видит в сыне то, что хочет видеть. Мать оправдает даже сына-душегуба: не виновата её сердечная душенька, это все лихие людишки сманили на разбойничью дорожку… С топориком наперевес.
Что тут сказать? Сказать нечего. Матери. Лишь пообещать, что будут приложены все усилия, чтобы найти её роднулю. Живым или мертвым. (Естественно, шутку я оставил при себе.) Затем, получив адресок лучшего друга Рафаэля, я засобирался уходить.
— Вы уж постарайтесь, Сашенька, — сказали мне на прощание. — Если найдете Рафа, скажите — мама готова на все. Вплоть до развода. Да-да, вплоть до развода.
Вот за это, повторяю, не люблю заниматься гражданскими, условно говоря, делами. Много разговоров, душевных переживаний, субъективных мнений, пустых обещаний и угроз, грязного белья и слез, а результата нет. А если и есть результат, то, как правило, никчемный, как собачье дерьмо на солнечной лужайке парка, на которое, между прочим, можно весьма неприятно наступить праздничной туфлей.
Пообещав сделать все, что в моих силах, я наконец распрощался с бывшей вальщицей суконной фабрики, а ныне дамой света и полусвета. Надеюсь, она была откровенна со мной? У неё нет резона дурить нам голову. Сын, какой бы он ни был, слишком дорогая цена для игр. Банальная истина, да. Но это так, по-моему. В данном случае.
На шум появился Панин. С подозрительно-довольной ухмылочкой. Я повел носом — сивушное амбре испортило мне настроение.
— Е'твою мать! — выматерился я. Когда дверь квартиры за нами, разумеется, захлопнулась. — Что за дела? Пока работаем…
— Так это же… После вчерашнего. После баньки, — оправдывался Панин. — Ты уж больно суров, начальник.
— Суровая обстановка, товарищ, — ответил на это я. — Враг не дремлет и ждет, когда мы совершим трагическую ошибку.
— Иди ты к черту, — не понял шутки Коля. Иногда я шучу слишком удачно, это правда.
Мы вышли из подъезда — гранитные крутобедрые нимфы бескрайних полей по-прежнему рассекали весенний воздух серпами, навевая почему-то мысли о хлебе насущном. То есть хотелось жрать. В час обеденный. И неуютный от мелкокалиберной мороси. В такую погоду лучше наклюкаться чаю с клюквой и забыться. В романтических грезах. О белых пароходах и теплых островах. С кипарисами. И аборигенками. С кокосовыми титями. Эх ма, райское наслаждение!
Эх ма, дела-дела. Делишки. Мы сели в джип — Панин включил печку, и «дворники» сразу же скрипуче зашкрябали по стеклу, точно серпы по асфальту. На зыбкой речной волне пыхтел трудолюбивый буксир «Отважный» с гигантской дымоходной трубой. «Чертово колесо» в парке, вздрогнув разноцветными лодками, пришло в движение — неужели нашлись любители топографии и острых ощущений? Что там говорить: живуч человек, все время подавай ему хлеба и зрелищ.
Ну, зрелища могут подождать. А вот куснуть кусочек хлебушка. С колбаской. Домашнего изготовления.
Что интересно — нас было двое, а мысль одна: не заехать ли в гости? В дом нам родной, который находился в пяти минутках неспешной езды. Или в двух, если забыть про светофоры и тормозную педаль. Мы с Паниным переглянулись, я проговорил:
— Газуй, каскадер! Поехали перекусить.
— Есть, гражданин начальник, — самодовольно ответил водитель.
— Но помни: враг таки не дремлет!
— Ууу, е'! — зарычал мой друг, нажимая на акселератор, как на врага, который только и ждет нашего ротозейства. Если не сказать точнее. Чтобы использовать все наши ошибки в своих мелкобуржуазных, корыстных целях во имя процветания капитализма. Во всем мире.
…В гости мы приехали вовремя. Интуиция, повторюсь, и нюх играют в нашей работе не последнюю роль. Нюх на горячий украинский борщ. С красным перчиком. На мясные кулебяки. Со сметаной. На приятное общество.
Баба Лена встретила нас, как сыновей: и хорошо, что проезжали мимо Николаша часто мимо, то картошечки завезет, то капусточки, то морковушки, то бурячка, то ещё чего такого, по хозяйству необходимого. Мой товарищ от таких доверительных слов засмущался необыкновенно, покрылся нездоровым свекольным (бурячным) цветом, засуетился, мол, Елена Максимовна, это я так, выказываю вам почтение и уважение как женщине, со всех сторон положительной. В этот напряженный для меня и Панина момент появилась прекрасная Лада в домашнем халатике и по-домашнему чмокнула одного из нас. Нетрудно догадаться, кого? Боец спецназначения от такой ласки окончательно потерялся, пытаясь провалиться сквозь землю. Это у него не получилось. Я хотел рассмеяться, да смех, как кость, застрял в моем горле. Выражаюсь банально, но точно. Потому что появилась Маргарита. В джинсовой журналистской униформе. Нет, она никого не чмокала в щечку, а лишь проговорила радостно:
— О ребята! Мы вас заждались.
И тут я наконец все понял — я пал жертвой заговора. Меня, как лоха, заманили в западню. На запах борща и кулебяк. И кто? Боевой товарищ, которому я верил, как самому себе. Теперь пришла моя очередь делать попытку провалиться сквозь паркетные половицы. Попытка оказалась неудачной. Я топтался в коридоре, как конь в стойле, пока не был приглашен к овсу. В смысле, к столу. К борщу. И кулебякам. Со сметаной.
Ну, Панин, ну, сукин ты сын, сопел я, бросая выразительные взгляды в сторону товарища, изображающего из себя Святые ворота в Иерусалиме. Так друзья не поступают, интригуя на стороне прекрасного пола. Нетрудно было догадаться, что интрижка исходила от Марго. Видимо, ей не терпелось изучить загадочный человеческий материал в моем обличье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Вот такие веселенькие у нас делишки, — подвел итог генерал Матешко. — Как говорится, полная пазуха огурцов. Да, Шарик?
— Ага, — согласился я.
Пес же лежал бездыханно, бросив все свои жизненные силы на переработку маринованной дряни.
— Так что, Алекс, прошу утрамбовать ситуацию, — проговорил мой боевой товарищ. — Делай что хочешь, как хочешь, но… результат чтобы был! Положительный.
— Руководить тебе псарней, а не людьми, — буркнул я. — Кто же так напутствует? На подвиги…
— Извини. Увлекся, — крякнул чиновник по безопасности. — Какие ещё будут вопросы?
— Все вопросы потом, — ответил я, заметив бредущего по тропинке Панина. — Как банька, Коля?
— Пыхтит, родная, — отозвался новоявленный банщик. — Как бронепоезд. Машинист сбор дудит. И требует горючего. Для души.
— Все имеется! — поднялся с крыльца генерал Матешко, размахивая бутылкой, точно противотанковым коктейлем имени В.М.Молотова. — Сто лет не был в бане!.. Мать честная! Ну ты, Александрыч, хозяин! Кулак-мироед, е-е! Ух, ублажу свою душеньку!.. — И, едва не наступив на распластавшегося ковриком Педро, грузно побрел среди грядок. Как богатырь земли русской по степи кочевой.
Я покачал головой: хорош защитник Отечества. На пару с обожравшимся песиком. С такой службой жди различных влияний извне. Бди, чекист, а не бзди на чужих огородах. (Это я за мироеда-кулака!)
Тут мое внимание было привлечено странным поведением ещё одного чекиста. Панин ходил вокруг крыльца и будто что-то искал. Я поинтересовался: что он потерял? Последовал обезоруживающий по своей простоте ответ:
— Так это… Где огурцы? Полная банка была. Огурцов.
И я не выдержал — расхохотался. Боже, как я смеялся! Что может быть прекраснее майского дня, утомленного огурцами пса, недоумевающего товарища, тщетно ищущего неуловимые маринованные овощи, солнечных бликов на трехлитровой банке, валяющейся под крыльцом, порывов ветра и пыхтящей на огородике баньки…
Ничего. Ничего не может быть прекраснее всего этого — я буду не я, а розой, блядь, ветров, если это не так.
Рабочая неделя началась с мелкого, клейкого дождика. Город расцвел многоцветными зонтиками, и казалось, что мы с Паниным угодили в искусственный дендрарий на островах Японского моря. Прохожие, точно камикадзе, прыгали под колеса автомобилей. Водители в отместку наезжали на лужи и пытались залить самоубийц. С головы до пят.
Панин вместе с джипом был передан мне. В помощь. И то правда: найти молоденькую королеву в десятимиллионном цирке-шапито практически невозможно. Единственный шанс имеется лишь у профессионалов, то есть у нас. При условии, если нам повезет и госпожа-удача ощерится милой улыбкой. Главное, чтобы юный партизан был жив и здоров. Тогда наши шансы повышаются. Теплый организм оставляет за собой шлейф, по которому его можно и обнаружить. В какой-нибудь богемной дыре, где шкварки заширенные ловят приход. Зачем компьютеры и TV, если можно принять дозу наркотического яда и отправиться в виртуальную реальность. Там нет ни времени, ни границ, ни привычного и убогого мирка повседневности… А есть, как утверждают, божественный, фантастический полет над вечностью. Вечный, великолепный хутар, то бишь состояние наркотического опьянения! Да здравствуют бешеные! Наркотики, значит! Аминь!
Поначалу, правда, мы с Николаем решили не торопиться и навестить нашего друга и незадачливого путешественника в далекие края. Я хотел глянуть на Кото, чтобы убедиться: не зря мы гарцевали по таежной пересеченной местности. Точнее, он — на мне. Километров сто. Надо же посочувствовать охромевшему на все конечности товарищу и принести ему для восстановления всех двигательных функций апельсины, мандарины, гранаты (которые фрукты) и прочие полезные витамины. Выполнить то есть свой приятельский долг.
Что мы с Паниным и сделали, явившись с утра пораньше в госпиталь. Со скромной продуктовой корзинкой. Для всех медицинских сестричек.
Встреча друзей была бурной и радостной. Котэ устроился лучше всех: отдельная палата, телевизор, «утка» под койкой, сердечное обхождение и, самое главное, транспорт — автоматизированная, лихая, импортная коляска. В личное пользование. Наш боевой товарищ тут же продемонстрировал мастерство управления двухколесным механизмом. В километровом полутемном коридоре. Распугивая чахлых больных на неудобных костыльных распорках.
— Ну как? Ас?! — восторгался Кото, оккупировавший, кажется, навсегда удобное средство передвижения.
— Ас-то ас, — покачал я головой. — Только когда ножками-то? Топ-топ?
— Э-э-э, Александро, — замахал он руками в ответ. — Этого никто не знает. На следующей недельке консилиум… Будем диагностировать… Необходима психическая сублимация…
Я понял, что Котэ крепко обжился в госпитале, если козыряет такими специфическими словцами. Все это мне не очень понравилось, но мы торопились, и я отделался лишь легким предупреждением о том, что через день-два он должен отсублимироваться до состояния самостоятельного хождения, иначе… И потом, кажется, его, жениха, ждут на далекой железнодорожной ветке. Или он, донхуан, позабыл о своих обещаниях честной девушке?
— Ничего я не забыл, — огрызнулся Котэ. — Такую, захочешь, не забудешь. Любвеобильная… без буквы «о» в этом слове, вах, как крольчиха! — И неожиданно набросился на меня: — И ты тоже хорош, Алекс!
— А я-то тут при чем?
— Бросил меня. На произвол Хуаниты, — объяснил Кото. — Надо же думать, что делаешь!
Я обиделся и сказал, что в следующий раз он, привередливый, будет оставлен в берлоге. С медведицей.
Такая встреча была вполне возможна в будущем, и поэтому Котэ тотчас же повинился, мол, я его не так понял, он готов хоть сейчас на три тысячи восемьсот какой там километр!.. На инвалидной коляске. По шпалам.
На этой оптимистической шутке мы и расстались. Ас покатил обхаживать апельсинами и мандаринами медсестричек, без которых он как без рук, а мы с Паниным отправились по делам, имеющим важное государственное, ёк-теремок, значение.
В полдень у нас должна была состояться встреча с мамой Рафаэля, организованная при участии генерала Матешко. Встреча обставлялась с такой тайной, что казалось, мы с бедной женщиной собираемся обговорить условия свержения ныне действующего режима. И её супруга.
Пришлось покружить по городу, выполняя инструкцию командования, не понимающего, что в такую погоду все вражеские спецагенты сидят в уютных домах и гоняют чаи. С баранками, женами и ежевичным вареньем. (Даже самый матерый служака боится простуды. Больше, чем пули.)
Потом мы припарковали джип у гранитной набережной, выбрались из него. По весенней реке плыла ржавая баржа, груженная новенькими, похожими на лакированные туфельки автомобилями отечественного производства. На противоположном берегу мок ЦПКиО им. М.Горького с «Колесом обозрения». Из парка доносились модный мотивчик песенки и запах пережаренного общепитовского шашлыка. Мы с Николаем переглянулись, сглотнули голодную слюну и отправились на встречу. В дом, который был построен в эпоху расцвета советского монументализма: гранитные грудастые крестьянки с серпами встречали нас у входа. Пряча свои детородные органы от опасных орудий сельскохозяйственного производства, мы прошмыгнули в подъезд. Один раз не только палка сучковатая стреляет, а и баба каменная серпом стрекает, ей-ей!
Я уж, грешным делом, решил, что у нас будут ломать ксивы или переспрашивать пароль со славянским шкафом и тумбочкой, да, к счастью, все обошлось без этих формальностей. Встречал нас молоденький служивый с лицом бывшего комсомольского активиста. Панин знал его, видимо, с самой положительной стороны; они кивнули друг другу, как разведчики в тылу врага, и удалились на кухню. Пить чай. Я же отправился в гостиную на конфиденциальную беседу. С госпожой ШХН.
К моему облегчению, мать Рафаэля оказалась женщиной милой, симпатичной, без барских замашек. Что может быть страшнее стервы высокопоставленного муженька, считающей, что мир теперь у её ног, которые она изредка раздвигает, выполняя нетрудоемкую работенку в супружеской койке.
Нинель Шаловна (так звали мою собеседницу), вероятно, полностью испытала прелести коммунистического быта и бытия с карьеристом, торопливо шагающим к зияющим высотам власти, и поэтому сумела сохранить в себе естественность и простоту. По её словам, ошибку она совершила ещё тогда, когда работала вальщицей на суконной фабрике имени Анастаса Микояна. Согрешила она, нет, не с руководителем коммунистической партии, а с посланцем солнечной Гранады — пылким Хосе-Родригесом, направленным антифашистской ячейкой для обмена опытом. Что-что, а опыта у Хосе хватило на весь девичий коллектив суконной фабрики: через положенный срок десяточек чернявеньких хосенят уже носились друг за дружкой по фабричному двору, напоминая мамам о яростных ночках любви с испанским сеньором, отозванным на родину по причинам постоянных международных скандалов. Скандалы устраивали отечественные мужланы, которые, кроме дрына из забора, ничего не могли противопоставить гранадскому гранду.
Нет, Нинель Шаловна не считает рождение сына ошибкой. Ошибка её в другом: когда поступило предложение от комсомолького вожака ехать покорять столицу, она, дурочка, согласилась. И вот плачевный результат — Рафаэль с мужем на ножах. А ведь дружили. До совершеннолетия сына. Когда супруг в день рождения мальчика пошутил, подарив ему резиновую, надувную куклу. При гостях. Разумеется, тонкая натура Рафаэля была оскорблена… Потому что с девочками мальчик не водится. Дружит только со сверстниками или постарше. (Мама, как я понял, не догадывалась о нетрадиционных половых пристрастиях сына.) Любит театр режиссера…
Тут Нинель Шаловна запнулась, пытаясь вспомнить фамилию современного Станиславского. Не вспомнила. А я был слишком далек от театральных подмостков, чтобы знать, какими культурными мероприятиями ныне увлекается гомосексуальная молодежь. Хотя сию деталь (театральную) отметил. Про себя.
Затем задал ещё несколько вопросов, касающихся, в основном, дружбы Рафаэля с мальчиками. Не помнит ли Нинель Шаловна имен, прозвищ, характерных черт; какие, пардон, велись разговоры; быть может, сын делился тайнами с мамой? На все эти мои мусорные вопросы Нинель Шаловна ответила с интеллигентной стеснительностью:
— Александр Александрович, вы знаете, они в таком возрасте все скрытные, пугливые, похожие друг на друга. Хрупкие такие. Не помню никого конкретно. Слушали музыку. Такую быструю, агрессивную… Металлическую, кажется? Да, на альбомах такие… неприятные… ужасные…
— Морды, — помог я женщине. — На чертей похожи?
— Да-да, именно, — согласилась моя собеседница. — Но не шумели. А что касается тайн? Какие могут быть тайны? Рафаэль — мальчик открытый, доверчивый, ранимый…
Да, каждая мать видит в сыне то, что хочет видеть. Мать оправдает даже сына-душегуба: не виновата её сердечная душенька, это все лихие людишки сманили на разбойничью дорожку… С топориком наперевес.
Что тут сказать? Сказать нечего. Матери. Лишь пообещать, что будут приложены все усилия, чтобы найти её роднулю. Живым или мертвым. (Естественно, шутку я оставил при себе.) Затем, получив адресок лучшего друга Рафаэля, я засобирался уходить.
— Вы уж постарайтесь, Сашенька, — сказали мне на прощание. — Если найдете Рафа, скажите — мама готова на все. Вплоть до развода. Да-да, вплоть до развода.
Вот за это, повторяю, не люблю заниматься гражданскими, условно говоря, делами. Много разговоров, душевных переживаний, субъективных мнений, пустых обещаний и угроз, грязного белья и слез, а результата нет. А если и есть результат, то, как правило, никчемный, как собачье дерьмо на солнечной лужайке парка, на которое, между прочим, можно весьма неприятно наступить праздничной туфлей.
Пообещав сделать все, что в моих силах, я наконец распрощался с бывшей вальщицей суконной фабрики, а ныне дамой света и полусвета. Надеюсь, она была откровенна со мной? У неё нет резона дурить нам голову. Сын, какой бы он ни был, слишком дорогая цена для игр. Банальная истина, да. Но это так, по-моему. В данном случае.
На шум появился Панин. С подозрительно-довольной ухмылочкой. Я повел носом — сивушное амбре испортило мне настроение.
— Е'твою мать! — выматерился я. Когда дверь квартиры за нами, разумеется, захлопнулась. — Что за дела? Пока работаем…
— Так это же… После вчерашнего. После баньки, — оправдывался Панин. — Ты уж больно суров, начальник.
— Суровая обстановка, товарищ, — ответил на это я. — Враг не дремлет и ждет, когда мы совершим трагическую ошибку.
— Иди ты к черту, — не понял шутки Коля. Иногда я шучу слишком удачно, это правда.
Мы вышли из подъезда — гранитные крутобедрые нимфы бескрайних полей по-прежнему рассекали весенний воздух серпами, навевая почему-то мысли о хлебе насущном. То есть хотелось жрать. В час обеденный. И неуютный от мелкокалиберной мороси. В такую погоду лучше наклюкаться чаю с клюквой и забыться. В романтических грезах. О белых пароходах и теплых островах. С кипарисами. И аборигенками. С кокосовыми титями. Эх ма, райское наслаждение!
Эх ма, дела-дела. Делишки. Мы сели в джип — Панин включил печку, и «дворники» сразу же скрипуче зашкрябали по стеклу, точно серпы по асфальту. На зыбкой речной волне пыхтел трудолюбивый буксир «Отважный» с гигантской дымоходной трубой. «Чертово колесо» в парке, вздрогнув разноцветными лодками, пришло в движение — неужели нашлись любители топографии и острых ощущений? Что там говорить: живуч человек, все время подавай ему хлеба и зрелищ.
Ну, зрелища могут подождать. А вот куснуть кусочек хлебушка. С колбаской. Домашнего изготовления.
Что интересно — нас было двое, а мысль одна: не заехать ли в гости? В дом нам родной, который находился в пяти минутках неспешной езды. Или в двух, если забыть про светофоры и тормозную педаль. Мы с Паниным переглянулись, я проговорил:
— Газуй, каскадер! Поехали перекусить.
— Есть, гражданин начальник, — самодовольно ответил водитель.
— Но помни: враг таки не дремлет!
— Ууу, е'! — зарычал мой друг, нажимая на акселератор, как на врага, который только и ждет нашего ротозейства. Если не сказать точнее. Чтобы использовать все наши ошибки в своих мелкобуржуазных, корыстных целях во имя процветания капитализма. Во всем мире.
…В гости мы приехали вовремя. Интуиция, повторюсь, и нюх играют в нашей работе не последнюю роль. Нюх на горячий украинский борщ. С красным перчиком. На мясные кулебяки. Со сметаной. На приятное общество.
Баба Лена встретила нас, как сыновей: и хорошо, что проезжали мимо Николаша часто мимо, то картошечки завезет, то капусточки, то морковушки, то бурячка, то ещё чего такого, по хозяйству необходимого. Мой товарищ от таких доверительных слов засмущался необыкновенно, покрылся нездоровым свекольным (бурячным) цветом, засуетился, мол, Елена Максимовна, это я так, выказываю вам почтение и уважение как женщине, со всех сторон положительной. В этот напряженный для меня и Панина момент появилась прекрасная Лада в домашнем халатике и по-домашнему чмокнула одного из нас. Нетрудно догадаться, кого? Боец спецназначения от такой ласки окончательно потерялся, пытаясь провалиться сквозь землю. Это у него не получилось. Я хотел рассмеяться, да смех, как кость, застрял в моем горле. Выражаюсь банально, но точно. Потому что появилась Маргарита. В джинсовой журналистской униформе. Нет, она никого не чмокала в щечку, а лишь проговорила радостно:
— О ребята! Мы вас заждались.
И тут я наконец все понял — я пал жертвой заговора. Меня, как лоха, заманили в западню. На запах борща и кулебяк. И кто? Боевой товарищ, которому я верил, как самому себе. Теперь пришла моя очередь делать попытку провалиться сквозь паркетные половицы. Попытка оказалась неудачной. Я топтался в коридоре, как конь в стойле, пока не был приглашен к овсу. В смысле, к столу. К борщу. И кулебякам. Со сметаной.
Ну, Панин, ну, сукин ты сын, сопел я, бросая выразительные взгляды в сторону товарища, изображающего из себя Святые ворота в Иерусалиме. Так друзья не поступают, интригуя на стороне прекрасного пола. Нетрудно было догадаться, что интрижка исходила от Марго. Видимо, ей не терпелось изучить загадочный человеческий материал в моем обличье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34