— Захарыч, пошарь под сиденьем ветошь, готовь второй факел.
Но если уж начались неприятности, то идут они целым строем, и участковый напрасно обыскивал кабину — ветоши не было. Пока он возился, снаружи полыхнуло. Глянув в стекло, уже начавшее затягиваться ледяным кружевом, он увидел, что Борька палит свою меховую рукавицу, надев на затухший было факел. Ну нет, рукавица это не дело, да и ненадолго хватит. Трошин скинул полушубок, торопливо стащил с себя свитер, рубаху, смял в комок, надел полушубок на майку, чувствуя, как все тело покрывается гусиной кожей и подергивается в неудержимой противной дрожи, сводящей скулы.
Но было не до ощущений, по второму всполоху он понял, что в ход пошла и другая Борькина меховушка, тяжело спрыгнул с высокой подножки и Борька тут же окликнул его:
— Принес? Держи факел, еще бензин нужен.
И вспыхнул новый факел, салютуя ночи. Не было сил смотреть на вспухшие Борькины руки, и страшным прошедшим сном казалось виденное на кровати большое мертвое тело, и не существовало боли, ветра и холода — все слилось в одну большую тревогу и страстное, нестерпимое желание: скорее, скорее ехать, добраться до цели.
Сколько времени продолжалась эта изнурительная работа. Трошин сказать бы не мог, может быть, полчаса, может, час или два, но вот, наконец, заработал мотор и обрадованный Борька схватил руль ладонями, не в силах согнуть обмороженные пальцы.
— Дай поведу я, — попросил инспектор, но шофер в ответ лишь сердито дернул головой. Трошин не стал больше сердить парня, понимая, что баранку сейчас не удержит, ослаб. Хватило бы силы доехать, не стать Борьке новой помехой.
Кабина быстро прогрелась, но озноб уже не отпускал Трошина и мелкая дрожь прерывалась такой встряской, что лязгали зубы, и шофер, жалеючи, говорил:
— Потерпи, Захарыч, уж скоро, потерпи.
Ночь перевалила уже за вторую половину. Метель стала стихать, словно устала, но это грозило еще большим морозом и радовать не могло. Они добрались, наконец, до просеки. Дорога, защищенная лесом, была еще больше заснежена и скорость совсем упала, ЗИЛ едва полз, утопая в снегу.
Но как кончается все, близился к концу и этот изнурительный путь, через час-полтора они доберутся до Заиграево. Чем ближе был поселок, тем тревожнее становилось участковому.
За ночь не встретилось им машины из Заиграево, значит, не было срочной нужды ехать в район.
Правда, Заиграево — леспромхозовский поселок и имеет своего врача, но ведь погиб Федяев, не справилась Татьяна с «розовым» убийцей, значит, не так просто с ним совладать. И все же Трошин успокаивал себя: возможно, все обойдется, возможно, он успеет.
Уже совсем немного оставалось до поселка, когда заглох мотор. Напрасно Борис пытался запустить его, стрелка прибора билась за нулем, мотор не хотел работать: кончился бензин, как ни экономил его шофер там, поджигая факела.
Они помолчали в мгновенно стынувшей кабине, шофер не глядел на Трошина, играл желваками, а тот, собирая горячечную силу, думал только о голых Борькиных руках. Самая сложность оставшегося пути представлялась ему в том, как сберечь руки парня. «Сына, сына, побереги мне сына», — преследовали слова Надежды, его одноклассницы.
А мороз, он хитрый и коварный. Мигом бросится на подмороженные Борькины руки, попытается доделать свое черное дело.
Трошин снял с себя варежки, протянул парню:
— Надо идти, Боря.
Шофер оттолкнул варежки:
— Думаешь, не вижу, что ты в одной майке под шубой? Как задует в рукава — добавит кашля, — попытался пошутить он. И добавил серьезно:
— Смотри, как я обойдусь.
Он вытянул из-под полушубка рукава свитера, закрыл ими руки, прихватив пальцами:
— Готово.
Трошин откашлялся в тепле, как на сцене, открыл дверцу, первым выпрыгнул из кабины.
Они еще слили из радиатора воду, чтобы не испортить Борькину технику, и пошли гуськом, друг за другом.
Вначале инспектор шел первым, торя дорогу, а Борька упирался ему в спину, шагая след в след.
Потом Борька, не говоря ни слова, придержал его за плечи, шагнул вперед, заслоняя от ветра, и сердце Трошина, выскакивавшее из груди, сжалось от благодарности. Да, Борька стал настоящим мужчиной.
Трошин опять потерял счет времени. То казалось ему, что они только что выпрыгнули из кабины, то представлялось, что идут бесконечно долго, всю ночь и неизвестно, сколько еще идти. Будь проклят ты, «розовый» убийца! Будьте вы прокляты, те, что пустили его собирать страшную дань в мирных незатейливых деревеньках среди простых и доверчивых людей, которые многие годы соглашались с пьянством и отвыкают теперь не просто…
Собачий лай возвратил Трошина к реальности, он не противился, когда Борька, достучавшись, ухватил его за плечи и помог войти в чей-то дом.
Залепивший лицо иней не давал инспектору разглядеть хозяина, который помогал ему снять полушубок усадив на стул, стаскивал задубевшие валенки.
Кто-то вытер ему лицо и это прикосновение словно сняло закрывшую глаза пелену. Проступило перед глазами крупное скуластое лицо Володи Смирнова, вальщика из леспромхоза, которого участковый хорошо знал. Да и кого не знал он в своих поселках?
Борис, что значит молодость, уже отогрелся, рассказал хозяину, зачем они здесь, и Трошин услышал:
— Сергей Захарыч, да у нас вроде все спокойно. Знаю, что связи нет, но ничего плохого не случилось, я вчера вечером в клубе был, кино крутили. Вера, — позвал он жену, — у Федяевых все здоровы, не знаешь?
С большой кружкой горячего чаю подошла Вера, помогла Трошину захватить кружку в ладони с негнущимися пальцами.
— Да все у них нормально, все с вечера здоровы были.
— Давайте к Федяевым, — только и смог вымолвить участковый.
— Они на другом конце поселка, как ты дойдешь, Захарыч, — обеспокоился хозяин.
— Добреду, не столько шел. Да и ты, Володя, поможешь.
— Так погоди, я мигом машину разогрею и доставлю тебя, — засуетился Володя и убежал.
Трошина разморило в тепле, даже кашель вроде бы отпустил. Ноги гудели, но грудь наполнилась таким блаженным покоем, что он боялся пошевелиться, чтобы не расплескать, удержать этот желанный покой.
Осталось совсем немного. Володины слова успокоили: если бы Колька Федяев угостился вчерашним днем, поселок бы знал о несчастье. Значит, не напрасны были муки тяжкой дороги, он успел. Наверное, успел и отведет беду, что притаилась где-то в Федяевском доме. Надо еще поспешить, хоть только близился рассвет и спал, конечно, Федяевский дом. Но в жизни не всегда угадаешь, до чего далеко, а до чего уже подать рукой. А потому надо поспешить. Инспектор с усилием поднялся, его тут же повело в сторону, тело мозжило и ноги отказывались держать. К нему бросился Борька, подскочила испуганная Вера:
— Ты никак больной, Захарыч? Лица на тебе нет, едва на ногах стоишь!
— Есть маленько, Вера, — сказал Трошин, — дай хоть анальгину.
Вера бросилась на кухню искать лекарство, но в это время вошел в избу оживленный Володя. Вот он где был хорош, антифриз. Для машины.
На яростный Володин стук вышел заспанный и сердитый Федяев.
— Что, и в воскресенье поспать нельзя? Никуда сегодня не поеду, у меня жена именинница, — набросился он на Володю и осекся, увидев участкового инспектора.
Что-то изменилось в его лице, дрогнуло оно, исказилось. «Предчувствие, что ли?» — подумал Трошин, представил, как он сообщит Федяеву о смерти брата и кольнула на миг острая жалость, но он поспешил отогнать ее. Не тот случай, не пожалеет он Кольку.
Федяев между тем растерянно молчал, переводил взгляд с Володи Смирнова на участкового и Бориса, который прятал руки в рукава вытянутого из-под полушубка свитера.
Необычный вид пришедших и ранний для посещений час встревожили Федяева и он не знал, что предпринять.
— Зови в дом, Николай, — помог ему Володя, — видишь, люди померзли.
— Ну да, ну да, — заторопился Федяев, отступая в дом.
Когда вошли они в теплый дом, расселись на табуретках в кухне, сразу ставшей тесной, участковый инспектор строго сказал:
— Неси, Николай, бутылки, что привез вчера.
Федяев поджал тонкие губы, пригладил белесые волосы, пятерней отбросив их со лба, светлые глаза стали колючими и недобрыми:
— Рано для гостевания, Сергей Захарыч. Давай ближе к обеду, угощу. А с какой стати это ты с меня выпивку требуешь? Я ведь и пожаловаться могу.
Вон как? Он еще и жаловаться собрался. Трошин не успел ответить, его опередил Борька. Он закричал, срываясь на высоких нотах:
— Жаловаться, гад! Ты жаловаться на него будешь! Мы к тебе всю ночь через пургу пробивались, чтоб тебя, гада, спасти, ты брата родного угробил…
— Боря, Боря, успокойся, не надо, — Трошин увещевал уже замолчавшего парня, а сам смотрел на Федяева, который страшно, неестественно багровел, наливался на глазах пурпурным цветом — даже череп под редким пепельным чубом отсвечивал алым.
— Что ты мелешь?! — Федяев угрожающе двинулся к Борьке, но его остановил голос инспектора.
— Неси бутылки, Федяев. Ты брата насмерть отравил тем зельем. Умер он. А Феня в больнице. Чтоб новой беды не нажить, неси бутылки.
Тихо стало в доме после этих слов, так тихо, что слышно было, как отсчитывает минуты старый будильник: тик-так, тик-так. Мирно, спокойно, с достоинством напоминал он о неумолимом течении жизни, которую ни вернуть, ни прожить заново не дано…
Потом все заглушилось криком Федяевской матери, громко заголосившей по сыну, смешавшей с проклятиями слова жалобы и боли. Разбуженные плачем, заныли ребятишки, не понимая настоящей причины горя, но детским чутьем зная ту истину, что давно открыл для себя Трошин: больнее всего бьет несчастье по старым да малым.
Не глядя на мужа, заплаканная Аннушка Федяева, именинница, принесла откуда-то и поставила перед Трошиным на кухонный стол две бутылки.
Весело-«розовый» убийца, заключенный в плотно закупоренных светлых бутылках, вздрагивал, словно поеживаясь.
Участковый, не отрываясь, смотрел на него и слушал, как всхлипывала Анна:
— Он вчера откупорить хотел, я не дала. Потерпи, говорю, до завтра, гости будут, именины мои справим. У нас-то в леспромхозе спиртное не продают, сами же решили…
— Поминки бы справили, не именины, — тихо сказал Трошин, а сам не отводил взгляда от своего побежденного противника.
В этой битве он выиграл, спас людей от «розового» убийцы. Этих-то спас…
— Кто тебе подсунул эту гадость? — спросил он убито молчавшего хозяина.
— Бес попутал, Сергей Захарович, — ответил тот. — Подъехал я к вокзалу апельсины детишкам купить, а тут подскочил один, лохматый. Лет тридцати мужик, с портфелем. Купи, говорит, наливку, деньги мне на билет нужны. Домашнее, говорит, вино, вкусное, не пожалеешь. Сел ко мне в машину, бутылку из портфеля достал. Я глянул: красивое, розовое. По пятерке отдал за бутылку, три штуки взял… Вот…
— У него были еще бутылки?
— Были, — уныло подтвердил Федяев, затем качнулся на табуретке, скрипнул зубами: — Я запомнил его, найду, гада! Жизнь буду искать, а найду! Спрошу с него за брата, за других тоже спрошу…
Он бы, конечно, спросил, Федяев. Теперь-то спросил бы… Но Трошин знал: другим предстоит работа. Его, Трошина, товарищам предстоит трудная работа найти и обезвредить отравителя.
Дальше все пошло своим чередом.
Не слушая уговоров, участковый инспектор Трошин направился в обратный путь, потому что связи все не было, а дело не терпело отлагательства. Где-то далеко грязные жестокие руки готовили новых убийц, наряжая их в розовые одежды, пряча в светлые бутылки.
Необходимо преградить им путь.

1 2 3