Эти двое — представители гор — очень серьезные люди. Один Байрам, — Валентин указал на того бородача, который сопровождал Феликса во двор. — Другого зови Захар, да-да, не удивляйся, свое настоящее имя он и сам вряд ли выговорит. Вот и все, для начала достаточно. Выпей чаю, или чего покрепче налить?
— Можно, — согласился Феликс.
Скок разлил водку.
Феликс опрокинул в себя содержимое пиалы и почувствовал, как тепло разливается внутри тела, а на душе становится спокойнее и безмятежнее.
Разговор продолжил Скок, и по его жаргону Феликс понял, что он немалую часть своей жизни провел в местах лишения свободы.
— Был я сегодня в части, прапорок там один знакомый — от него все и узнал. Ну и шухер ты, братишка, там навел… Круто хавальники пятерым набил, как Рэмбо, в натуре. Прапор говорил, всех пятерых в больницу отправили. Был и в больнице, лежат мазурики все в гипсах да в бинтах. Тебя везде ищут. В общем, в «обратку» тебе хода нет, те, которые в больнице, — тяжелые, особенно один, с проломленной крышей, если он ласты склеит, тебе кранты — это точняк. Так что кумекай, как дальше быть.
— Сам не знаю, что делать. Они же везде меня искать будут, хотя где им меня поджидать, не в детдоме же?
— А ты что, Феликс, детдомовский? — с интересом спросил Валентин.
— Да.
— А родня: отец, мать, братья, сестры?
— Никого не помню, в детдоме говорили, что дом наш от газа взорвался и сгорел вместе со всеми, кто там был. А я, мне тогда три года исполнилось, в саду в гамаке спал. Пока спал, все и сгорело. Как в детдом передавали, кто, что, не помню — малец был. Так что отсчет жизни от детдома и веду.
— Да! Ну ладно, жаль, конечно, родных, ты извини за вопрос, давай, коли так, помянем.
Скок вновь разлил в три пиалы. Молча выпили. Валентин продолжил разговор, похожий больше на допрос.
— Да, положение у тебя незавидное, но не безнадежное. Хорошо, что ты попал сюда. Здесь те, кто тебе сейчас больше всего нужен, а ты, быть может, нужен им. — Валентин смотрел на Феликса.
Голос подал Скок:
— А где это ты так руками махать научился, что свободно пятерых кладешь?
— Да больше ногами, чем руками, а вообще специально нигде не учился. Детдом учил — там порядки суровые, улица учила. Местные-то нас, детдомовских, особо не привечали, все норовили задеть да задрать, вот и учился на практике.
— А сколько тебе годков? — вдруг спросил Скок.
— Двадцать пять, двадцать шестой пошел.
— Ни хера себе, а чего же ты в армии в сынках-то ходишь? Поздновато что-то ты попал на службу.
— Все просто, в девятнадцать лет я попал под машину, здорово меня тогда переломало, год, считай, провалялся. Ну вот, вызывали повесткой, медкомиссия браковала из призыва в призыв, пока военком не сменился. Я к двадцати пяти годам нормальным уже стал, в смысле физически. Надеялся, что проскочу и на этот раз; вроде все уже привыкли, что не годен, но — призвали. Спасибо, корочки водительские за счет военкомата получил.
— Сними одежду, — скорее приказал, чем попросил Валентин.
— Э, Валентин, не надо, он когда мылся, смотрел я спина его, грудь, ноги — есть шрамы, есть, и переломы заметны, давнишние, примерно того времени, как говорит, — прервал его Байрам. — Я знаю, видел.
— Ну, что ж, ладно, коли так. Ну, чего нахохлился? — бросил Валентин Скоку. — Наливай на посошок, да и тронемся.
Джип, в который поместили Феликса, медленно продвигался вперед. Судя по тому, как надрывно работал двигатель, их путь лежал вверх, в горы. Сильно тонированные стекла и спустившаяся ночь не позволяли что-либо рассмотреть. Водитель, которого Валентин представил как Захара, угрюмо вел машину и к разговору расположен не был. Попутчики Феликса, удобно устроившись в уютных креслах джипа, мерно посапывали. И он решил сделать то же самое, но сон не приходил. Феликс стал анализировать ситуацию.
То, что он попал в нужное место и к нужным людям, почти не вызывало у него сомнений. Жители аула не могли не соприкасаться с делами Хасана.
Как бы ни жил аул, непосредственно работая на Хасана или самостоятельной жизнью, в любом случае беглец не остался бы без внимания наркодельца.
Да и по тому, как вели себя гости в доме Ахмеда, выходило, что гостями они себя не чувствовали, скорее хозяевами, временно заглянувшими в свои владения. Об этом говорит и то, что обслуживал гостей сам Ахмед.
Джип уверенно продвигался по серпантину, по-прежнему забирая вверх.
Феликс начал дремать. Но через несколько минут джип въехал в аул и остановился напротив самого большого дома.
— Все, приехали, выходи, — скомандовал проснувшийся Валентин.
— Феликс! Иди сюда, — приказал Захар.
Обогнув машину, Феликс подошел к абреку. В ту же секунду острая боль пронзила все тело, голова взорвалась, разлетевшись на тысячу мелких осколков, и он потерял сознание, успев услышать чей-то приказ: «В подвал его, камера № 6…»
Очнулся Феликс от давящей боли в груди: он был буквально прибит бревном к стене. На руках наручники и цепь, вделанная в стену. Пленник хотел повернуть голову и оглядеться, но дикая боль чуть вновь не лишила его сознания. Тело было чужим, все онемело, ноги, казалось, распухли, были согнуты в коленях и сверху зажаты колодками, ступни, скорее всего, связаны — не видно. Все в нем протестовало против несправедливости и жестокости наказания.
Ночь длилась невыносимо долго.
Ушат холодной воды привел его в чувство: Феликс с трудом, но стал различать предметы. Боли уже не было, как не было и самого тела, он его не чувствовал. Перед ним сидел на корточках Валентин, внимательно глядя прямо в глаза.
— Ну, как себя чувствуешь? — спросил он без тени иронии, даже как-то сочувственно.
— А не пошел бы ты…
— Поверь, я не виноват в твоем заточении, через это проходит всякий сюда входящий.
— И что, все выживают? — прохрипел Феликс.
— Нет, не все, — ответил серьезно Валентин. Он обернулся, подал какую-то команду, и в камеру протиснулся неизвестный Феликсу бородач. Намерения его были миролюбивы: по команде Валентина он освободил Феликса от оков. — Приходи в себя, — сказал Валентин. — Постарайся восстановиться как можно быстрее, тебе принесут пищу. В общем, готовься, за тобой придут.
Прошло около часа, руки и ноги ожили. Голова, правда, немного кружилась, но молодой организм быстро набирал прежнюю форму.
Детина поманил на выход. Солнечный свет на выходе из погреба сразу ослепил Феликса. Привыкнув, он огляделся: пленник стоял в центре двора, окруженного со всех сторон каменными строениями.
Одним из них был жилой дом. На крыльце стоял Валентин, он жестом поманил Феликса к себе.
— Ну что, пришел в себя?
— Так, более-менее.
Валентин стоял, облокотившись на перила крыльца, и молчал, будто что-то обдумывая.
— Ты сейчас встретишься с человеком, — наконец произнес он, — от беседы с которым во многом зависит твоя дальнейшая судьба, а может быть, и жизнь. Его зовут Хасан, и человек он далеко не простой, каким может показаться с первого взгляда. Он очень хитер и проницателен, так что мой тебе совет: держи ухо востро, разговор поддерживай ничего не значащими фразами, обиженного из себя не строй, постарайся если не приглянуться ему, то хоть расположить к себе; на вопросы, ответы на которые однозначно дать не сможешь, отвечай расплывчато, тем самым подвигая его пофилософствовать, он это любит, а вообще смотри сам — по обстановке.
— Слушай, Валентин, с чего бы ты так беспокоился обо мне, какая тебе разница, что со мной произойдет?
— Эх, Феликс, Феликс, если все пройдет сегодня нормально, я, может, и скажу тебе, какая мне разница, а пока жди здесь и помни: Хасан — человек опасный и непредсказуемый, но если ты сумеешь его расположить к себе, то на ближайшее время у тебя будет будущее. Словом, удачи тебе, а сейчас жди здесь. — И Валентин вошел в дом.
Значит, все-таки Хасан. Все сошлось: агент там, где ему и следует быть. Теперь надо сосредоточиться: разговор, вероятно, будет непростой, если Валентин провел такой инструктаж.
Ожидание не затянулось. Уже через несколько минут пленника вызвали в дом.
Феликс увидел по-европейски обставленную комнату, скорее кабинет, с большим письменным столом, компьютером, кондиционером, мягкой мебелью — в общем, интерьер походил больше на современный офис удачливого бизнесмена. Сам хозяин производил странное впечатление: взгляд у него был какой-то ненормальный, горящий. Такие глаза он видел впервые.
Человек пристально смотрел Феликсу в лицо, и от этого взгляда последнему стало не по себе.
— Как вы провели эту ночь, молодой человек?
— А как я ее мог провести, закованный в кандалы? Провел как-то. Только эта ночь была, наверное, самой длинной в моей жизни.
— Хм, да, постель вам досталась далеко не идеальная, но так уж здесь заведено: каждый вновь прибывающий должен пройти через такое профилактическое наказание, дающее понять, что будет с тем, кто проявит своеволие и неповиновение. И это еще не самый суровый вид наказания. Здесь существует целая система принуждения, через которую я вам не советовал бы пройти.
Хасан задумался, отведя взгляд куда-то в сторону, и пауза немного затянулась. Но долго молчать, видно, было не в привычке Хасана, и он продолжил:
— Скажите, что вы чувствуете, стоя здесь, передо мной?
Вопрос был странным и неожиданным. Феликс пожал плечами. Он помнил, какую роль ему следует играть:
— Ну, я не знаю, что и сказать. Сам не пойму свое состояние. Наверное, как провинившийся ученик перед учителем, как-то неловко, даже не знаю почему, грешков-то за мной перед вами вроде никаких нет.
— Ты верно подметил, — как-то незаметно Хасан перешел на «ты». — Как ученик перед учителем. Перед Учителем, — он многозначительно повторил это слово, — ибо Я и есть Учитель. Вершитель. От меня, от одного моего слова, может решиться судьба любого находящегося здесь человека, решиться без всякого суда — ибо Я и есть здесь высший суд, Я устанавливаю порядки и законы, по которым здесь все живут, только Я. Волею судьбы мне предначертана эта миссия — управлять и повелевать, казнить и миловать по своим законам.
Красноречие явно доставляло ему удовольствие, и надо отдать должное, он умел говорить.
— Тебе, наверное, интересно: где ты? Не в географическом, конечно, плане, а в смысле системы, куда ты попал? Тебя интересует многое, что происходит вокруг, но ни на один вопрос ты не находишь ответа. Меня, конечно, ты считаешь сумасшедшим, — он поднял руку, как бы запрещая Феликсу возражать. — Более того, ты меня ненавидишь за прошедшую мучительную для тебя ночь. О! Сколько раз мысленно ты убивал меня, рвал на куски, придумывая изощренные пытки, которым с удовольствием бы меня подверг. Так было. Ты ненавидел меня и в то же время боялся, страх охватывал тебя со всех сторон, вспышки гнева cменялись вспышками ужаса, и все это сопровождалось невыносимой болью. Разве не так?
Феликс вновь пожал плечами и хотел что-то сказать, но Хасан его опередил:
— Так. И ты это знаешь лучше меня. А главное: все твои эмоции были адресованы человеку, которого ты ни разу не видел. Но он был, этот ненавистный тебе человек, раз с тобой происходило то, что происходило. Значит, ты ненавидел какое-то воображаемое существо. Вот в чем моя сила. Меня не было рядом с тобой во время твоих мучений, но ты ненавидел и боялся меня — это доказывает невидимую связь между нами, которую я установил благодаря своим способностям. И Я управлял твоими эмоциями, управлял так, как находил нужным, сменяя гнев на слабость, заставляя тебя желать мне смерти и тут же вызывая в тебе готовность молить меня о снисхождении. И теперь ты полностью в моей власти, и только мне решать: как сложится твоя жизнь и сложится ли она вообще.
Вот величайшее наслаждение властью, величайшее предназначение великих людей — повелевать, безраздельно править, создавая свои собственные законы! Только при такой неограниченной власти воцарится порядок, и все встанет на свои места. Рожденный рабом будет рабом, он будет работать и создавать условия для жизни тех, кто выше его, кто рожден быть хозяином. И никакого капитализма или социализма — обществ, которые медленно губят мир.
Ты можешь поспорить со мной, что сейчас иные времена и рабство похоронено в прошлом. Но оглянись вокруг, посмотри на мир: капитализм имеет своей основой эксплуатацию человека человеком ради блага сравнительно небольшой кучки людей.
Ты можешь противопоставить мне другую формацию — социализм, но и здесь практически та же система эксплуатации и социальной несправедливости, даже более жестокая, поддерживаемая карательными методами, достаточно вспомнить режимы Гитлера, Сталина, Пол Пота — и опять-таки имеющая цель создать правящую верхушку, которая безраздельно властвует. О коммунизме я и не говорю — это утопия, в чем никто уже не сомневается. Мир живет в устоявшейся системе эксплуатации одних другими и жить иначе не может.
Возьмем, к примеру, тебя. Ты, как мне известно, детдомовский. Разве ты был поставлен в равные условия с растущими рядом детьми? Нет! Они были окружены лаской и заботой, ты же вынужден был выживать в одиночку. А чем они, эти обласканные, лучше тебя? Только тем, что у них есть родители?
А твои драки в детстве, что это было? Детские забавы? Нет, это было твое самоутверждение, и когда ты побеждал, ты испытывал животное чувство удовлетворения, видя поверженного противника, ты был лучше, сильнее и мог требовать от него повиновения, это доставляло тебе удовольствие; удовольствие, заметь, основанное на беспомощности и страданиях противника. Так и в остальной жизни — ты идешь к намеченной цели через несправедливость окружающего тебя мира. Ты не можешь пробиться, чтобы занять подобающее тебе место в жизни по твоим способностям, интеллекту, из-за бесчинства, равнодушия разного рода бюрократов. Чем ты хуже их? Почему ты должен «пахать», а они благоденствовать? Разве это справедливо? Нет. Вот почему я имею полное право утверждать, что мир изначально несправедлив, и он не может существовать в хаосе, который творится сейчас повсеместно. В мире должен быть порядок и люди, способные этот порядок навести и, самое главное, его удержать. И такие люди есть — пока ты видишь только меня, одного из представителей будущего руководства, поставившего перед собой цель — изменить мир, вернуть его в русло покорности и повиновения. Расставить все по своим местам.
Ты когда-нибудь близко соприкасался с наркоманом? Внешне это обычный человек, пока в нем сидит доза. Когда кончается ее действие, человек меняется. Он теряет человеческий облик, ему необходимо принять новую порцию наркотиков, чтобы стать прежним. И для того, чтобы достать дозу, он готов на все. Страх перед ломкой гонит его дальше в бездну наркомании. Он становится послушным орудием в руках поставщика наркотика.
Наркоману не важно, кто стоит во главе государства; даже то, в каком государстве он живет. Наркомания интернациональна. Больного не интересует ни политика, ни общественное мнение, его вообще ничто не трогает, кроме вечной проблемы: где взять дозу. Дай ему эту дозу — и ты его хозяин, он твой раб. Тебе наверняка интересно знать: зачем я тебе все это говорю? — Хасан словно прочитал мысли Феликса. — И ты вправе задать мне такой вопрос. Но ты молчишь, ты слушаешь, и это мне по душе. Видишь ли, ты попал сюда благодаря случаю, не так, как обычно попадают ко мне люди, если можно назвать людьми тот сброд, который давно уже потерял человеческий облик. Тебя же привела ко мне судьба. Привела через многие испытания. Главное, в тебе уже заложено противодействие существующей власти, ибо жизнь сама распорядилась так, чтобы ты возненавидел те порядки, которые установлены для всех, но служат только избранным. Ты не смирился, когда подвергся насилию со стороны власти, а вступил с ней в бой — с властью в лице воинских начальников, и предпочел опасную свободу безопасному унижению. Вот почему я вижу в тебе человека, которого можно сделать единомышленником, при определенном воздействии, конечно. Для выполнения наших планов нам нужны личности сильные, неординарные, способные на Поступок. Вот поэтому я и веду с тобой этот разговор, объясняющий тебе нашу цель.
— Извините, — наконец Феликс смог вклиниться в этот монолог, — я не хотел вас перебивать, но мне до конца не понятно, какими же методами вы собираетесь перевернуть мир, если отвергаете прямое насилие как способ достижения цели? Неужели весь расчет строится на распространении наркотиков? Но что, по большому счету, это даст? Ведь на Западе уже давно стоит проблема наркомании, и ничего подобного, я имею в виду смену власти, там не происходит?
— Я отвечу, — Хасан медленно прохаживался по кабинету. — Да, Запад давно борется с наркоманией, и поэтому, естественно, в тех странах уже выработана система противодействия, довольно отлаженная система, но все же малоэффективная, как и вся борьба с наркотиками.
1 2 3 4 5