– У нас хорошие всякие дела. Голдина помогала Иванову по арифметике исправляться. И вообще.
– Ну… я не знаю. – Директор развел руками. – Это какие-то тонкости пионерской работы. По-моему… А впрочем. Вера Георгиевна, есть простой выход. Раз уж они так хотят быть вместе, давайте в будущем году переведем Голдину в "Б". Это не сложно.
Нельзя сказать, что Вера Георгиевна засияла от восторга. Но класс опять гаркнул "ура", кричало главным образом Виталькино звено.
– Ну-ну, голубчики, – сказал директор. – «Ура» – это хорошо, но по выговору вы получите. Учтите.
– Правильно, Андрей Алексеевич! – в припадке самокритики воскликнул Виталька. – Даже по строгому!
– Это уж, дорогой мой, без вас решат… Идемте, Вера Георгиевна, сейчас перемена.
Едва они скрылись за дверью, Цыпа вскочил на парту и сделал страшное лицо:
– Ти-хо, вы…
Класс замер. И слышно стало, как директор за дверью оправдывается:
– Ну что вы, любезнейшая Вера Георгиевна, ничуть я не потворствую… То есть я потворствую, но только в хорошем смысле. А что касается вчерашнего, то я уверен: они поняли и вполне…
В общем, все кончилось "вполне". Для всех, кроме Митьки. Митьку же дома поставили в угол. Как напроказившего дошкольника. Даже хуже, чем дошкольника. Младшего сына Лешку, например, отец никогда в угол не ставил.
Митька стоял, прислонившись затылком к штукатурке, и разглядывал спину отца. Спина была в полосатой рубашке и перекрестье подтяжек. Отец сидел у стола и проверял тетради. В Митькиной голове крутилась неизвестно откуда взявшаяся фраза: "Целься в скрещение подтяжек на спине противника". Но отец не был в полном смысле противником, и ковбойские методы здесь не годились. Нужна была дипломатия.
– В конце концов, – сказал Митька, – это непедагогично.
– Тоже мне Песталоцци, – откликнулся отец. – Выдеру, тогда узнаешь.
– Что я, маленький – в углу стоять?
– Нет, – сказал отец, черкая пером с красными чернилами. – Не маленький. Маленькие стоят час или два. А ты будешь до самого вечера.
– Не могу я до вечера, – осторожно объяснил Митька. – Что ты, папа. У меня же в четыре часа соревнования.
– Вот как? – иронично спросил отец.
– Ну я же команду подведу, – шепотом сказал Митька.
– Не ври. У вас личные соревнования. Сдача норм. Степан Васильевич мне говорил… Кстати, я очень жалею, что упросил его взять тебя в кружок. На пользу тебе это не пошло.
Отец действительно просил за Митьку "генерала Скобелева", потому что пятиклассников в кружок ВС не брали. И это был единственный случай, когда Митька извлек выгоду из служебного положения отца. Но ведь он не подвел ни отца, ни военрука! Он же ничуть не хуже старшеклассников!
– Почему ты говоришь, что не пошло на пользу? – обиженно спросил Митька.
– Потому что у тебя все мысли только о стрельбе. Кто много думает об удовольствиях, забывает о делах.
– Стрельба, по-твоему, удовольствие? – спросил Митька. – Стрельба – необходимость!
Он, словно опытный фехтовальщик, воспользовался промахом противника. И наносил удары отточенными фразами:
– Если мы не будем уметь стрелять, что делать, когда нападут фашисты? Будем говорить им по-немецки: "Простите, господа, мы не умеем, мы в углу простояли и не научились!"
– Ты демагог, – сказал отец.
– Ни капельки! Нам генерал… то есть военрук, говорит, что мы укрепляем обороноспособность!
Отец закрыл очередную тетрадь и заметил, что если обороноспособность будет возложена на таких шалопаев, то на будущее он не надеется.
– А почему тогда у нас в тире написано: "Каждый новый ворошиловский стрелок – удар по фашизму"?
– А там не написано: "Каждый хулиган и неуч – удар по нам"?
– А… – начал Митька и заплакал.
Обида прорвалась слезами в одну секунду, и остановить их не было никакой возможности. Митька начал вытирать слезы концами галстука, но это было неудобно. Тогда он сдернул серебристый значок-зажим, скреплявший галстук на узле, и широким красным углом стал размазывать слезы по щекам.
Отец удивленно обернулся. Сын его был совсем не похож на сурового снайпера, ворошиловского стрелка и грозу фашистов всех мастей. Это был просто маленький Митька, с зареванным лицом, лохматый, в мятом матросском костюме и пыльных, стоптанных уже сандалиях. Отцу стало жаль его, и он поступил непедагогично – сказал:
– Убирайся.
Норму Митька выбил. Но значок дали не сразу, а только через три недели когда пятиклассники сдали экзамены и на торжественном собрании получали табели.
Вечером того же дня Митька созвал в штабе друзей.
О штабе надо рассказать по порядку.
Он располагался в сарае. Сарай был полутораэтажный. Внизу – дровяники, курятник скандальной соседки Василисы Тимофеевны и коза семейства Голдиных. Наверху – сеновал. В центральном отсеке сеновала уже оборудован был штаб "БП". За кучами сенной трухи и мусора пряталась фанерная будка. Называлась она "шатер". На стенах шатра висели луки и колчаны, портреты Вильгельма Тепля и Робин Гуда, а также бумажные мишени, в центре которых торчали белооперенные стрелы. Вот поэтому и «БП» – белые перья. Год назад Митька прочитал роман Конан-Дойля "Сэр Найгель".
В "Сэре Найгеле" из луков стреляли научно. Вымеряли направление и силу ветра. Для оперений брали перья не степных, а только горных орлов. Преимущественно светлые. Прославленных лучников герцог награждал белокрылыми стрелами. Например, за то, что они с расстояния в сто ярдов могли перебить трос флагштока на вражеской крепости. Знамя падало, рыцари бросались на приступ. Крепость сдавалась.
В отряд «БП» вошли сначала четверо: Митька, Сергей Иванов, Виталька Логинов и Цыпа. Затем поведали тайну Павлику Шагреневу, который бесподобно рисовал зверей и фашистов, необходимых для мишеней.
В скором времени Митька обнаружил у своего соседа по квартире третьеклассника Вовки Шадрина удивительную книгу "Русскiя лучники. Изъ исторiи вооруженiя россiйской армiи отъ Владимiра Светлаго до Ивана IV Грознаго. Санкт-Петербургъ. 1898. Дозволено Цензурою". Книга была до отказа набита картинками, а устройство луков и стрел описывалось так подробно, что Митька тут же изъял находку у Вовки.
Вовка заревел. Он ссылался на то, что взял древнюю книгу из шкафа у деда. Дед был отставной преподаватель истории, довольно вредный старик, это Митька знал. Пришлось принять в отряд и Вовку Шадрина.
Но в общем-то и санкт-петербургская инструкция не давала практических советов, как самому сделать настоящий лук и стрелы. Приходилось туго. Не было, например, бука. Ветки с могучих тополей, росших во дворе, не годились. Пришлось добывать черемуху и бамбук. А для тетив явно не хватало бараньих кишок и воловьих жил. Правда, внизу, под сеновалом, жила голдинская коза, но еще неизвестно, когда ее зарежут. Спросили об этом у Вальки. Она ответила, что не обязана думать о нуждах "Белых перьев", поскольку в отряде не состоит.
Приняли и Валентину.
Сразу стало легче делать стрелы. До сих пор не хватало перьев, особенно белых, а сейчас вопрос решился. Валентина на правах девочки была вхожа в курятник Василисы Тимофеевны: "Можно, я курочек покормлю? Можно мне цыпляток посмотреть?" – "Сходи, милая, возьми ключ. Аккуратно только".
В курятнике жил белоснежный петух. Бывал, конечно, он и на дворе, но при первом приближении Митьки, Сережки или Цыпы он мчался к дыре под дверью курятника.
– Называется рефлекс, – мрачно говорил Митька.
Вальке дали задание добыть оснастку для стрел. И в тот же день она доставила в штаб шесть дивных перьев: два хвостовых и четыре из крыльев.
– Маховые – они лучше, – поблагодарил Митька. – Орал?
– А ты слышал? – озлилась Валентина…
– Не…
– Я. его башкой в мешочек с пшеном. Он лопает, а я дергаю. Только лапами царапался.
Митька уважительно покосился на Валькины запястья…
Петух возненавидел Валентину больше, чем ребят. И за зиму эта ненависть не прошла. От Вальки он не прятался в курятник, а мчался к дому, взлетал на уровень второго этажа и усаживался на карниз одного из окон Василисы Тимофеевны. Оттуда он даже не орал, а как-то непонятно хрипел на Вальку.
Василиса распахивала окно и принималась оглаживать поредевший мундир любимца.
– Кто тебя, Петенька, обидел? Кто?
Петенька пытался показать оранжевым глазом на Вальку, но та уже сидела на заборе, вне Василисиной видимости.
В последний рейд за перьями выпало отправляться Серёге. Митька сказал, что ради операции придется разобрать чердачное перекрытие. Серёга сказал:
– Сделаем.
Работать он любил. Саперной лопаткой он вскрыл верхний слой. Сенная труха, песок, опилки, снова песок. Бревно. Толстое, но трухлявое. Поддалось обыкновенной ножовке. Выпиленный кусок бревна Серёга отнес в шатер: сидеть на нем будет удобно.
Сразу под бревном обнаружилась фанера: это уже была потолочная обшивка курятника. Серёга раздолбал ее пяткой и поглядел вниз. Куры, на которых свалились обломки фанеры, кудахтали почти стихотворно: "Куд-куда? Вы откуда, вы куда?"
А петуха не было. Наверно, гулял во дворе. Серёга решил подождать. И дождался. Петух был доставлен в курятник на руках Василисы Тимофеевны. Он томно склонял гребень на рукав хозяйки, а она потерянно лопотала:
– Прости меня, Петенька, дуру старую, что обкормила. Сиди тут и выздоравливай. Сиди, милый…
Сверху Серёге был видел только волосяной кукиш на затылке Василисы Тимофеевны. Кукиш скорбно покачивался. Потом он исчез за дверью курятника.
"Черта с два выживет, – решил Серёга, увидев, как петух после ухода хозяйки опрокинулся на спину и замахал лапами на приблизившихся кур. – Не иначе гречневой крупы обожрался. А в ней железо".
Серёга еще два раза ударил пятками, и дыра в фанере превратилась в люк. Серёга нырнул в курятник.
Курицы разбежались, и петух остался один на один с Серёгой. Вредные Петькины глаза задернулись пленкой. Когтистые лапы чуть подергивались. Агония. Серёге стало очень жаль петуха. В конце концов, он был храбрый и хороший: умел постоять за себя. А сейчас его выбросят. В лучшем случае Василиса закопает его за помойкой.
Перьям-то не пропадать!
Серёга взялся за хвост. Петух заорал почти человечьим голосом и так внезапно, что Серёга кинулся не к люку, а к двери курятника. И столкнулся с Василисой Тимофеевной. Оказывается, она далеко не уходила.
Услышав петушиный вопль, она рванулась к двери, и Серёга угодил ей головой в "поддых". Василиса Тимофеевна сама закудахтала. Серёга без памяти взлетел на сеновал.
Вечером Василиса Тимофеевна донесла на Серёгу отцу. Старший Иванов – механик судоремонтных мастерских, человек молчаливый и решительный – за ухо отвел Серёгу к Василисе и велел извиняться.
А за что? Если бы перед петухом, тогда еще понятно. А почему перед Василисой? Не из нее же он перья дергал. Напрасно Серёга уверял, что вины его нет, что нервная встряска пошла петуху только на пользу: он ожил.
Пришлось просить прощенья. Эта унизительная процедура доконала Серёгу, и он заявил:
– Чтоб они сгорели, эти стрелы! Одни неприятности. Хватит.
Его неожиданно поддержал Вовка Шадрин. Он заявил, что лучше взять на вооружение рогатки: они удобнее и незаметнее.
Тогда Митька не принял разговор всерьез, хватало других забот: конец учебного года, экзамены. Но вот экзамены кончились, а никто не вспоминал, что надо возобновлять деятельность отряда.
Была, по правде говоря, еще одна причина, по которой Митька собрал ребят: хотелось похвастаться перед ними значком.
Значок был что надо! Со стрелком и маленькой черно-белой мишенью. С большой звездой и флагом. Тяжелый, второй ступени. Немного похожий на орден Красного Знамени. Мальчишки щупали значок и вздыхали. Нетактичный Цыпа сказал:
– Хорошо, когда папаша в школе работает. Если б у меня работал, я бы тоже…
– Папаша мне, что ли, норму выбивал? – разозлился Митька.
– А записал кто?
– Ладно вам, – сказал Виталька. – Ругаться собрались?
Настоящего командира в отряде «БП» не было. Командовали как получится. Иногда – Виталька, потому что звеньевой, а в «БП» все из одного звена (кроме Вовки, которого приняли условно). Иногда – Серёга, потому что самый серьезный. Иногда – Митька, потому что в оружии разбирался лучше других. Случалось, что и Валька командовала, потому что девчонка, а с девчонками спорить бесполезно.
– Давайте о делах говорить, – сердито предложил Митька.
– Не все еще пришли. Вовки нет, – сказал Виталька.
– Да ну его! Всегда опаздывает… А, вот он!
На лесенке застучали подошвы, зашатался пол, и в дверном проеме «шатра» возник Вовка.
– Хорош, – сказала Валентина.
– Каррамба! – сказал Цыпа (он считал себя похожим на испанца, хотя в самом деле походил на черную курицу).
Вовка был достоин таких возгласов. Запыленный он был и встрепанный, рубашка выбилась из штанов, которые держались на одной лямке (вторая, оторванная, была запихана в карман), в курчавой голове торчала солома.
– Мировецкий вид, – сказал Серёга. – Волки за тобой гнались?
– Корова… – выдохнул Вовка.
– Корова гналась?
– Корова здесь будет жить, – отчаянным шепотом сообщил Вовка. – Ясно вам? Сидите тут, заседаете… Жада корову купил. Будет жить внизу, рядом с Василисиным курятником. А здесь, наверху, – сеновал.
– Врешь, – машинально сказала Валька.
– Ты, Голдина, глупая, как рыба, – сказал Вовка и поддернул штаны. – С тех пор как меня в пионеры приняли, я еще ни разу не врал, это все знают… Корова рыжая с пятнами. И теленок. Василиса и Феодосия разговаривали в огороде. Я их выслеживал, просто так, будто шпионов… Феодосия жаловалась, что ей работы прибавится.
– Это не Жадин двор, – заявил Цыпа. – Пусть он катится… Не его сарай.
– Ему домоуправша разрешила. Он его в эту самую взял… Ну, в эту… когда деньги платят.
– В аренду?
– Ага.
Вовка втиснулся на скамейку между Митькой и Серёгой. В штабе, над которым нависла угроза вражеского вторжения, стало тихо. Приунывшие стрелки сидели тесной кучкой, и вечернее солнце, пробившись в щели, перепоясывало их оранжевыми шнурами. Пахло пылью, курятником и старой соломой. Не очень-то приятный запах, но он был привычным. Привычными и очень милыми были фанерные стены «шатра» с мишенями и портретами рыцарей. Подумать только, пять минут назад еще казалось, что все это надоело!
– Вытряхнут нас отсюда, – вздохнул Виталька.
– Не имеет права он, буржуй несчастный! – вскипел Цыпа.
– Будет он тебя спрашивать, – сказал Митька.
– Что делать? – спросила Валька.
– Подумаем, – сказал Серёга. – Мало нам было Василисы! Еще один появился такой же…
– Я знаю, – сказал Вовка Шадрин и локтем энергично вытер нос. – Знаю, что делать.
– Я тоже, – сказал Павлик. – Мстить!
Василия Терентьевича Гжатова не любили все, кроме Василисы Тимофеевны. Взрослые поговаривали, что, работая завхозом, он главным образом заботится об одном хозяйстве – о своем. Мальчишки, от которых он усердно оберегал свои яблони, прозвали его Жадой. Серёгин отец с усмешкой говорил:
– Д-домохозяин…
Жил Василий Терентьевич в соседнем дворе. Дом у него был большой, с верандой, и сад приличный. Сад охраняла собака Джулька, но ребята приручили ее, чтоб не лаяла, и Жада ее повесил. Митьку потом долго грызла совесть.
Хозяйство вела двоюродная Жадина сестра со странным именем Феодосия – очень худая, высокая тетка, всегда до самых глаз закутанная в платок или косынку. Говорила Феодосия медовым голосом, но по натуре своей была довольно вредная особа.
А еще был у Жады патефон. Красный, новый и громкоголосый. Жала добыл его этой весной. Майскими вечерами патефон ставили на веранде, и он бодро орал популярные песенки; "У меня такой характер", "Все хорошо, прекрасная маркиза", "Я – кукарача". Молодежи в доме не было, танцевать было некому, но патефон усердно выталкивал из жестяной утробы: "Танцуй танго! Мне так легко!" Василий Терентьевич пил на веранде чай с прошлогодним вареньем из мелких яблочек и культурно отдыхал.
Соседям эта музыка порядком надоедала, но связываться с Жадой они почему-то опасались…
В тот вечер, когда состоялось заседание штаба, Василий Терентьевич пришел в соседний двор, чтобы осмотреть будущую коровью резиденцию. Маленький, круглолицый, налитый здоровьем и хорошим настроением, он ласково поглядывал по сторонам и мелко ступал по траве тугими хромовыми полусапожками. Он ни с кем не хотел ссориться. И поэтому его очень огорчил рисунок, сделанный мелом на двери сарая.
Нарисовано было странное существо. Если бы Василий Терентьевич помнил древнегреческие мифы, он тут же решил бы, что зверь этот напоминает кентавра. Но не совсем. Кентавр, как известно, получеловек-полулошадь. А у этого существа туловище было коровье: худое, ребристое, с острым задом, поднятым хвостом и большим выменем.
А человечья часть – плечи и голова – весьма напоминала самого Василия Терентьевича. (Недаром Павлик два часа делал наброски, прежде чем украсил дверь портретом.
1 2 3 4 5 6 7