Скальд Бедвар Кривоногий, безответно влюбленный в прабабушку, в отчаянии даже сложил стихи, в которых сулился сжечь «проклятую кость» и тем самым сделать любимую обычной женщиной, способной заметить его страсть.
— Скажи, Гуннхильд… — заговорила неожиданно Друмба, — как ты поняла, что Хрольв ярл — не просто добрый воин, готовый делать подарки дочери конунга? Как ты догадалась, что любишь его?
— О, — улыбнулась Гуннхильд, — это было очень давно… Да спроста ли ты, дева, допытываешься о нашей любви? Раньше я таких речей от тебя не слыхала. Быть может, ты встретила человека, которому тебе наконец-то захотелось вскинуть руки на плечи?
Друмба смутилась:
— Рано еще о том говорить…
— Уж не приехал ли он в гардском посольстве, сестра? — весело осведомился Харальд. — Мало я удивлюсь, если они еще и колдуна привезли, чтобы вернее настоять на своем, беседуя с конунгом!
Он зашел пожелать Гуннхильд доброй ночи, но не сдержал молодого любопытства и задержался послушать.
Друмба покраснела:
— Он воин. У него меч, к которому никогда не посмел бы прикоснуться колдун. И он не с гарда-конунгом, он сам по себе.
Харальд спросил:
— Это он тебе рассказал?
Друмба обычно обращалась с сыном конунга как с несмышленым меньшим братишкой, и Харальд не мог упустить случая немного подразнить ее. Девушка покраснела еще сильнее и ответила не без вызова:
— Да, это он так сказал, и я не вижу причин не верить ему.
— Следовало бы тебе, — проговорил Харальд назидательно, — давно уже выбрать возлюбленного из числа наших молодцов. Тогда ты понимала бы в мужчинах и остереглась бы верить всякому слову неведомого бродяги…
— Ты хочешь сказать, — сощурилась Друмба, — что хирдманны конунга скоро приучили бы меня к лживости женовидных мужей?..
Гуннхильд ощутила досаду младшей подруги.
— Насмешки — плохая плата за откровенность, — сказала она. — Не сердись на моего родича, Друмба. Он тоже любит тебя и вовсе не хочет, чтобы с тобой приключилось недоброе… А мы с Хрольвом, как вы оба знаете, вместе росли, и ему было не скучно гулять со мной по лугам и по берегу, хотя я не очень-то годилась для игр. А потом он стал юношей, и однажды его привезли из похода еле живого, с обломком стрелы, торчавшим в груди, у самого сердца. Лекарь на корабле боялся трогать стрелу, потому что рана была глубокая, и вместе с наконечником могла выйти наружу душа. Люди говорили, стрелок целился в конунга, но Хрольв успел заметить, как он спускал тетиву. «Если парень выживет, я назову его ярлом», — сказал мой отец.
А я вдруг поняла, что без Хрольва для меня не будет вокруг совсем ничего, кроме темноты. Я пришла туда, где его положили в доме, и сказала ему об этом…
— А он? — тихо спросила Друмба.
— Была самая середина ночи, и все кругом спали. Хрольв выслушал меня и велел размотать повязку у него на груди. Я сделала, как он попросил, и он взял стрелу пальцами и выдернул ее вон. Он не закричал, но я поняла, что он сделал, и закричала вместо него. Все думали, что он умирает, но Хрольв выздоровел. — Гуннхильд улыбнулась дорогим для нее воспоминаниям. — К осени он вошел в полную силу и попросил меня у конунга себе в жены. Мой отец согласился на свадьбу и назвал его ярлом. Хрольв был тогда не старше тебя, Харальд. А мне было всего семнадцать зим. Теперь никто из вас, поди, не поверит, что когда-то и я была молодой?..
Когда Гуннхильд притихла подле уже спавшего мужа, а Харальд ушел проверить, как дела у недавно ощенившейся суки, Друмба вновь вытащила старый костяной гребень. Долго рассматривала узор — клубки извитых, хватающих друг друга чудовищ, — а потом, на что-то решившись, провела гребнем по волосам. И даже прикрыла глаза: пусть ничто не отвлечет ее, если спутник провидиц и ей надумает пошептать на ушко.
Она ждала довольно долго, но ее так и не посетило никакое видение. Только длинные, чисто промытые волосы потрескивали, струясь между гладкими костяными зубцами. Это потрескивание вдруг навеяло Друмбе мысль об огне. О жарком и жадном огне, скользящем по корабельной палубе в поисках людских тел…
Девушка нахмурилась, спрятала гребень в чехол и убрала его в шкатулку. Ей больше нравилось представлять себе широкие плечи одноглазого венда и впервые в жизни думать о том, действительно ли так приятно будет положить на них руки. От таких мыслей что-то непривычно и сладко сжималось внутри. Друмба долго сидела в сгущавшихся сумерках, мечтая и улыбаясь собственным размышлениям.
Несколько дней после этого посланники гарда-конунга отдыхали от путешествия через море, пировали, забавлялись схватками свирепых коней и ждали ответа от Рагнара Лодброка. Старый вождь не спешил. Он советовался со своими людьми, рассылал гонцов по всему острову — звать народ на большой тинг, — и подолгу беседовал с боярами Твердиславом и Сувором, расспрашивая о Гардарики.
На особом поле неподалеку от крепости, испокон века отведенном для тинга, начали вырастать кожаные и шерстяные палатки. Каждая большая селундская семья прислала на тинг по нескольку человек, и они ставили себе временные жилища на тех же местах, где в свое время останавливались их деды и прадеды. До тинга оставалось еще время, но люди не скучали. Возобновляли старые знакомства, заводили новые, торговали, сговаривались о свадьбах…
Накануне дня, когда Рагнар Кожаные Штаны собирался говорить с людьми о замирении с конунгом Альдейгьюборга, устроили большую охоту. Недалеко от Роскильде был хороший сосновый лес, изобильный всяческой дичью. Задолго до рассвета вышли туда загонщики с колотушками — гнать зверье на охотников. А когда взошло солнце, из крепости двинулись верхом на конях хозяева и знатные гости.
Хрольвов длинноногий пес, задорно гавкая, скакал у копыт жеребца. Атласно-серую шею пса украшал плетеный ремень с серебряными узорными бляшками. Ярл неторопливо привставал на рыси и уже совсем по-дружески, не опасаясь обидеть, подсмеивался над боярином Сувором:
— Почему ты взял своего пса на седло? Шуба у него волчья, но по всему получается, что он изнежен, как кошка…
Сувор отвечал столь же беззлобно:
— Посмотрим, Рулав, что ты скажешь на ловле, когда твой голенастый высунет язык от усталости, а мой по-прежнему будет весел и свеж.
Хрольв посмотрел на настороженного мохнатого зверя, лежавшего поперек холки коня, прикинул, что весил тот явно не меньше взрослого человека, и отшутился:
— Если только не получится так, что твой скакун свалится замертво, еще не добравшись до леса…
Позади них, на некотором удалении, нахохлившись, трясся в седле Замятня Тужирич. Если бы кто наблюдал за ним в течение всех этих дней, проведенных в Роскильде, этот кто-то мог бы заметить, что Замятня вечер от вечера становился все раздражительней и мрачней. Однако он и так никогда приветливым нравом не отличался, да и присматриваться к нему ни у кого желания не возникало. Младший боярин, ведающий охранной ватагой, — эка невидаль!
Никого не должно было бы удивить и то, что Замятня глаз не сводил с Рагнара конунга и боярина Твердислава, ехавших впереди. Не след именитым гостям опасаться предательства, когда они под защитой такого вождя, как Рагнар Кожаные Штаны, — а и кметю, отряженному привезти их назад, все равно не до сна. Это тоже всякому понятно, кто хоть немного подумает.
Пегий конь Замятни шарахнулся в сторону, вздумав испугаться птахи, взвившейся из куста. Боярин стиснул колени и так рванул повод, что пегий задрожал и присел на задние ноги. Понял: лучше впредь не играть, не то шкуру назад на конюшню целой не донесешь…
Мохнатый Волчок смирно лежал под надежной хозяйской рукой, упершись лапами боярину в сапоги. Лишь карие глаза блестели под светлыми кустиками бровей, да влажный нос трудился без устали, вбирая запахи незнакомого леса. Волчок был по нраву похож на самого боярина Сувора, такой же хмуро-невозмутимый, нескорый на веселье и гнев. Дигральди, наоборот, дурачился, как щенок. Едва подъехали к опушке — с гавканьем кинулся за полевой мышью и притворился, будто не слыхал летевшего вслед хозяйского свиста.
— Унесло бы тебя на север и в горы… — ласково выругался Хрольв. — Не думай, гардский ярл, будто он у меня такой непослушный. Он часто сопровождает мою жену и не обращает внимания ни на других собак, ни на кошек. Вот и радуется свободе!..
Сувор понимающе кивнул головой. Хрольв повернул коня и поднял его в галоп, догоняя собаку.
Дигральди в самом деле радовался свободе. Скакать за ним пришлось не менее полусотни шагов. Когда же Хрольв продрался сквозь колючие мелкие сосенки, он увидел, что Дигральди припал к земле, ощетинившись и грозно рыча, а против него, держа в поводу лошадь, стоит младший гардский ярл — Замятня.
— Пять Ножей, — едва убедившись, что Хрольв подъехал без спутников, сказал Замятня. — Сделай так, чтобы я смог переговорить с твоим конунгом наедине.
— Что?.. — удивился датчанин.
Лицо у Замятни было напряженное, зеленоватые глаза нехорошо поблескивали. Сразу видно — не о пустяке просит, о жизненно важном.
— Разве ваш старший не все передал, что надлежало? — цепляя к собачьему ошейнику поводок, спросил Хрольв. — Зачем тебе конунг, да еще с глазу на глаз?
Замятне некогда было говорить обиняками. Он сказал:
— Я могу дать Лодброку совет, который поможет ему поступить верно. Конунгу понравится то, что я скажу ему. Если ты поможешь мне увидеться с ним, он тебя наградит.
Хрольв подумал, уж не убийца ли, замысливший тайный удар, хочет приблизиться к конунгу. Что ж, пусть попробует. Рагнара еще не заставали врасплох, да и сам он будет поблизости. Он усмехнулся:
— Награду от конунга я давно уже получил, и такую, что ничего больше не надо… Я скажу ему о твоей просьбе. Если он захочет с тобой говорить, я тебя позову.
Сегодня боярин Твердислав беседовал с Рагнаром без толмача. Он очень плохо знал датский язык и с трудом подбирал слова. Старый конунг, как выяснилось, немного знал по-словенски — даром, что ли, столько раз ходил походами на стольную Ладогу. Так вот и беседовали, смеясь и помогая друг другу. Обоим это нравилось.
Твердята составлял про себя похвалу «бородатой» датской секире, когда к Рагнару подскакал его ярл, Рулав, и что-то быстро проговорил. Разобрать его слова, высыпанные, как горох в деревянную миску, Пенек даже не попытался — был занят своим. Да и мало ли что мог сказать Рулав своему вождю по пути на охоту, — не первый он был, кто к Рагнару зачем-либо подъезжал, и не последний. Конунг в самом деле едва повернул к нему голову и коротко, мимоходом ответил.
Под первыми же высокими соснами их ждал Сувор и другие знатные охотники, выехавшие вперед. Сувор как раз спустил наземь Волчка и спешился сам. Дигральди уже сидел на траве, поводя боками и свесив розовый язык. Рагнар конунг показал Твердиславу тропинку, уводившую в сторону от торной дороги:
— Там стоит дерево, которое я почитаю. Перед охотой я люблю посещать его один, это приносит мне удачу. Я скоро вернусь.
Толкнул пяткой гривастого серого жеребца и исчез за кустами.
Замятня ждал конунга возле сосны, которой две человеческие жизни назад кто-то попортил макушку: так она и росла, раздвоенная на высоте груди человека.
— Ты хотел меня видеть, гардский хирдманн? — спросил Лодброк. — Зачем?
Замятня неожиданно сдернул с головы шапку и коснулся пальцами бурых сосновых иголок, выстлавших между ними тропу:
— Прими, датский государь, сугубый поклон от моего князя Вадима. Моими устами хочет он держать с тобой особую речь.
Рагнар конунг не спеша спустился с седла и сел на поваленный ствол.
— Я слушаю тебя, говори.
Времени было немного, в любой момент к ним могли выехать другие охотники. Замятня миновал все положенные в таких случаях словесные узоры и прямо перешел к делу:
— Твое сердце не лежит к замирению, что привез Твердислав. Мало выгоды вам, датчанам, в таком замирении, ведь до призвания Рюрика, наши земли воюя, вы каждый год больше брали добычей. Так велит спросить тебя светлый князь Вадим Военежич: хочешь под свою руку все Котлино озеро? Хочешь невозбранно ходить в Невское Устье и само великое Нево?.. В стольной Ладоге родича или вельможу своего посадить?..
Рагнар молчал, внимательно слушая. Потом сказал:
— Выгодный мир ты предлагаешь от имени своего конунга. Слишком выгодный, чтобы я поверил тебе.
И поднялся.
Замятня проворно шагнул ближе. Расстегнул у горла дутую золоченую пуговицу и, надрывая ворот, оттянул влево оплечье рубахи. Рагнар скользнул взглядом следом за его рукой и увидел на белой коже словенина сизый след, какой оставляет пепел, втертый в глубокий ожог. Давние шрамы складывались во вполне внятный знак, и Рагнар узнал его. Это знамя он видел всего один раз и к тому же давно, но при таких обстоятельствах, что забыть или спутать было невозможно даже годы спустя. Точно такие шрамы нашли на мертвых телах старого князя Военега и троих его ближников, последними защищавших вождя. Знаки тайного побратимства, которое заключают перед ликом богов. И держит такое побратимство куда крепче уз, доставшихся при рождении. Потому что эти узы человек налагает на себя сам.
Рагнар понял, что Замятне, десятому вроде человеку в посольстве, можно верить так, как если бы у раздвоенной сосны стоял сам князь Вадим. И не важно, о чем там рядил на пиру важный боярин. Настоящий разговор начинался здесь и сейчас.
Конунг снова сел на валежину:
— Щедро сулит мне отважный повелитель словен… Больше, чем нам удавалось взять в его землях оружием. Верно, не стал бы он просто так отдавать собранное теми, кто сидел на столе Альдейгьюборга прежде него. Чего он хочет взамен?
Возбужденный блеск в глазах Замятни стал хищным.
— Союза, — выдохнул он шепотом. — Твоей руки против вендского сокола, что роняет помет во двор моего князя и когтит его добычу, себе всю славу забирая без правды!.. Поможешь Рюрика из Ладоги извести — и сажай в ней сам, кого пожелаешь! Не у края Котлина озера — на середине Мутной купцов станешь встречать. А князь Вадим городом встанет в верховьях, где Мутная из Ильмеря истекла…
Рагнар неласково посмотрел на него из-под мохнатых бровей.
— С Хререком, — сказал он, — я ратился насмерть, еще когда тебя и конунга твоего на свете-то не было. Хререк — враг честный и славный, теперь земля таких уже не родит. Сколько воюем, он со мной ни разу двумя щитами не играл. И я не стану одной рукой уряжать с ним мир, а другой ему в спину метить копьем!
Но те, кто послал Замятню, предвидели подобное и загодя отыскали ответ.
— Рагнар конунг! — проговорил ладожанин. — Рюрик стал не таков, каким ты его помнишь. Открылось нам: замыслил он великое предательство против князя Вадима, коему перед ликом Перуна клялся служить…
Конунг датчан молча ждал продолжения.
— Волхв Мичура, Волоса крылатого жрец, вещий сон видел, — сказал Замятня. — По всему получается, жди от князя-варяга гнусного непотребства. Баял волхв: будущей весной совершит он такое, что перед богами грех будет блюсти клятвы, ныне даваемые…
Рагнар задумался… Сказать Замятне, — мол, если силишься обмануть, разыщем на другом краю круга земного, настигнем и в одночасье выпрямим ребра?.. Незачем. И без того знает — не скроется. Собой жертвует за своего князя?.. А зачем бы Вадиму был нужен подобный обман? Вскроется — быть большому немирью. Так ведь оно всяко будет, если нынче он, Рагнар, на замирение не пойдет. И случится оно, если в самом деле выпрядут его Норны, будущей весной, ибо нынешнее лето уже на ущербе, а под зиму разумные люди не то что воевать — даже и просто так в бешеное Восточное море на кораблях не суются…
Еще Рагнар подумал о многих датчанах, ютах и селундцах, ходивших в прошлом году с красным щитом на Альдейгьюборг. Теперь, жестоко оттрепанные Хререком, сидели пленниками где-то в чужом краю, вспоминали утраченную свободу.
— Ступай, — тяжело сказал конунг Замятне. — Не видал я тебя.
В лесу звонко пропел рог, послышались крики людей и рев разъяренного кабана.
— …Это был вепрь, на котором сам Фрейр поистине не устыдился бы мчаться по воздуху и по морю!.. — рассказывала вечером Друмба. Они с одноглазым Страхиней снова сидели на берегу «ее» бухточки, только на сей раз ни он, ни она не вынимали мечей. — Этот вепрь был огромен, как опрокинутая лодка, и его щетина вправду играла золотом, переливаясь на солнце! Он уводил нас от маток и поросят, и ведь увел…
— Может, это одинец был? — спросил венд. Друмба мотнула головой:
— Нет, не одинец. Я следы видела. Он выскочил как раз туда, где Хрольв с гардским ярлом стояли. Псы к нему, так он бедного Дигральди клыками ка-ак… А клыки — во!
— Дигральди, это кто?
— Пес Хрольвов. Любил его ярл… Не будет он больше сапоги на крышу затаскивать, порвал ему брюхо кабан… Пес ползет, визжит на весь лес, а тот снова метит клыками! Хрольв копье хвать — и наперерез!
1 2 3 4 5 6 7