«Встречаемся на Диком острове девятнадцатого». И точка. Здесь же автором овладела бурная фантазия. Он зачем-то приплел сюда любовь и денежные вклады. Никаких вкладов, счетов в банках и тому подобного у меня не было, нет и вряд ли когда будет. Это легко проверить, что тем самым подтвердит мое алиби.
Я немного воспрянул духом и подумал о том, что это письмо вместе с плащом, вопреки планам злоумышленников, станет не уликой, а моим алиби. Я завтра же покажу письмо Кнышу. С поддельными документами, печатями и подписями он часто имел дело и наверняка легко распознает в этом письме фальшивку. Таким образом я предупрежу возможный удар со стороны пограничников – их сигнал, если он поступит в угро, окажется запоздавшим и пройдет мимо цели.
Мягким чешским ластиком я стер слово, дописанное Анной в конце письма, полагая, что такая формулировка не совсем справедлива и к тому же не будет иметь принципиального значения для следствия.
Глава 6
Достаточно мне было услышать первую фразу, сказанную Кнышем по телефону, как я понял: труп женщины нашли, вся милиция района поднята на ноги.
– Старичок, сейчас не до тебя, – прогундосил Кныш в трубку. – У нас тут переполох. Позвони вечером. Или лучше дня через три.
– Всего одно слово, Володя! Я знаю, о чем ты говоришь, и могу быть вам полезен.
– Ты хочешь взяться за это дело, даже не зная, что случилось?
– Мне уже многое известно. Есть вещдоки.
– Хорошо. Мы сейчас выезжаем к центральному причалу. Подходи туда, там поговорим.
Анна демонстративно не разговаривала со мной и на мое выдавленное сквозь зубы «добрутро» никак не отреагировала. Выглядела она неважно: глаза подпухли, на щеках – невралгические пятнышки. Мое сердце сдавила жалость к девушке. Я, конечно, должен был подойти к ней, обнять, успокоить, дать возможность Анне выплакать последние слезы на моей груди, но мне мешала дурацкая гордость и осознание собственной правоты. А может быть, я боялся снова приблизить ее к себе? Разрыв произошел, самое болезненное позади, и все теперь станет на свои места. Она уедет, со временем забудет меня, полюбит более достойного гражданина, чем я, и станет счастливой. «Пусть будет так», – подумал я, спокойно глядя на то, как Анна собирает свои вещи и складывает их в большую спортивную сумку.
– Ты мне ничего не хочешь сказать на прощание? – спросила она, когда собралась и закинула сумку на плечо.
– На прощание? – переспросил я и как дурак наморщил лоб, словно усиленно думал, что бы сказать ей. – А ты разве уходишь?
– Ухожу.
– Собственно, я тебя не прогоняю.
– Не хватало, чтобы ты посмел выгнать меня.
– Куда же ты в таком случае намылилась?
Анна смотрела на меня, покусывая губы.
– Кирилл, – сказала она, но осеклась, передумав продолжать, круто повернулась, вышла через калитку и с грохотом захлопнула за собой металлическую дверь.
– Скатертью дорожка, – негромко произнес я, без особого сожаления глядя вслед девушке. «А вообще-то я сволочь еще та, – мысленно добавил я. – И правильно Анна сделала, что ушла. С такими говнюками, как я, вообще никаких дел иметь не стоит. Их надо всячески избегать, как сумасшедших сифилитиков».
Этого короткого сеанса самоуничижения оказалось достаточно, чтобы привести в рабочее состояние свою совесть. Через несколько минут мне позвонил Леша, и я, разговаривая с ним, быстро забыл о всех обидах, которые вольно или невольно нанес Анне.
– Зря ты все-таки это сделал, – сказал Леша, когда я сообщил ему о разговоре с Кнышем. – Возьмут они тебя на крючок – не сорвешься.
Мы условились встретиться с ним там же, у причала. Я бежал по шоссе вдоль крепостной стены, испытывая удивительное чувство легкости и силы, какое бывает, когда избавляешься от проблем, созданных самим собой. Я ценю мужиков, настоящую мужскую дружбу. В ней нет сентиментальных эмоций, чувств, слез, условностей и абстракций, называемых любовью. Зато есть поступки, которые эту дружбу и определяют. Анну я долгое время считал своим другом. Мы многое пережили с ней, последние два года нас объединяли одна судьба, одни испытания, одни цели и, естественно, общая постель. И все было бы хорошо, если бы эту дружбу не стали портить совершенно противоречивые, разнополярные цели. Анна, оказывается, хотела выйти за меня замуж. Я же в отличие от нее жениться вообще не планировал в ближайшее десятилетие, чего никогда от нее не скрывал. Тут-то и нашла коса на камень.
«Расстались так расстались, – думал я, сбегая по ступеням с Рыбачьей на Приморскую. – На все воля Господня».
Приморская улица, сколько я себя помню, всегда была руслом, щедро заполненным по утрам потоком отдыхающих, устремляющихся к морю. Спускаешься по ней вниз в разгар сезона – и не видишь моря. Лишь бронзовые спины, белые панамы, надувные матрацы, круги, подстилки да клубы пыли из-под частокола ног. И лишь только когда людской поток выносит на пятачок перед причалом, восторженно восклицаешь: «Ба-а! Да тут еще и море есть!» Теперь Приморская, как Рыбачья, Морская и другие райские улочки, почти безлюдна – будь то утро, день или вечер. На калитках сиротливо висят таблички с рисованными дельфинами, пляжными зонтиками и надписями: «Сдается комната». Предложение есть, спроса нет. Обнищал народ. Море стало не по карману.
Я вышел к причалу. Вопреки моему ожиданию, на пятачке толпилось уже достаточно народу. Там были и малочисленные отдыхающие, и местные зеваки. Посреди причала стояли машины «Скорой» и милиции. Несколько мужчин в форме усталыми голосами, усиленными мегафонами, просили людей разойтись. Женщина средних лет с выкрашенными фиолетовыми чернилами волосами ходила восьмерками среди толпы, отчаянно размахивала руками и о чем-то безостановочно вещала пронзительным голосом. Я разобрал лишь одну фразу, которую она повторяла, как лозунг на митинге: «Не дадим себя ограбить! Не дадим!» Небольшая группа старушек обступила синюю будку, в которой когда-то сидела билетерша экскурсионного бюро. Старушки тыкали пальцами в какие-то списки, наклеенные на стенку, и, перебивая друг друга, неистово спорили.
Толпа росла с каждой минутой. Я встречал знакомые лица: диспетчера автовокзала, продавщицу центрального гастронома, несколько женщин из поликлиники. Дима Моргун, держа под руку начальника райотдела УВД, прохаживался по причалу и что-то говорил ему. Смешавшись с толпой, я искал Лешу и прислушивался к разговорам. Несколько раз я услышал фамилию «Милосердова». Женщина с фиолетовыми волосами, не обращаясь конкретно ни к кому, громко говорила:
– Ну и что?! Мы тоже скорбим! Но дружба – дружбой, а табачок – врозь! Не надо усугублять нашу скорбь! Надо все по-честному решать. Неужели никто, кроме Милосердовой, не знает, где деньги? Это обман, товарищи! Надувательство чистейшей воды! Мы скорбим, но мы требуем вернуть свои деньги!
Она ходила от одного к другому и достаточно быстро заводила толпу. Кто-то уже поднял над головой лист ватмана с кривой надписью: «МИЛОСЕРДИЕ»! НЕ ГНЕВИ ДУШУ УБИЕННОЙ! ВЕРНИ БАБКИ!»
Я протиснулся к группе милиционеров и увидел Кныша. Тот был хмур, неприветлив и все время держал у щеки радиостанцию, словно компресс на флюсе. Рация шипела, трещала, что-то спрашивала сухим надтреснутым голосом, и Кныш односложно отвечал. Он увидел меня, сдвинул фуражку на затылок и пожал плечами, словно я что-то спросил у него.
– Ты видишь, что делается? – сказал он, кивая на толпу. – Попалась одна провокаторша, и народ уже не успокоишь.
– Кто такая Милосердова, Володя?
– Ну вот, – разочарованно ответил Кныш. – Хочешь взяться за дело, а не знаешь самого главного. Это генеральный директор акционерного общества «Милосердие»… Секунду!.. Слушаю, «седьмой»! – переключился он на радиостанцию. – Да, они уже плывут сюда. Народу больно много, мы сами не справимся. Возможны беспорядки. Еще хотя бы человек пять…
«Акционерное общество «Милосердие», – мысленно повторил я и вспомнил огромные рекламные щиты с крупной фотографией симпатичной бабушки в цветастом платочке, пьющей чай на веранде с видом на море. Самое популярное на побережье АО, обещавшее что-то около трехсот процентов годовых по частным вкладам. Наши местные пенсионеры из-за своей нищеты, кажется, совсем с ума посходили – все повально стали акционерами «Милосердия». Я помню, как поселок регулярно обрастал легендами про каких-то счастливцев, которые всего за год баснословно разбогатели на акциях.
К причалу быстро приближалась злополучная яхта, окруженная эскортом милицейских быстроходных катеров. Метров за сто она снизила ход и дала пронзительный сигнал. Народ затих, все повернулись в сторону моря. На причал пробивалась еще одна машина «Скорой помощи», часто и нервно сигналя, заставляя людей расступиться.
– Извини, потом! – бросил мне Кныш и быстро пошел по причалу.
Яхта медленно приблизилась, коснулась амортизационных шин, и причал дрогнул, скрипнул ржавыми опорами. Швартовы принял какой-то штатский в голубой рубашке и галстуке. Стало тихо. Из обеих машин «Скорой помощи» вышли люди в белом, двое из них, схватив носилки, побежали к яхте. На судно их не пустил милиционер, принял носилки и передал кому-то в рубку.
Сначала с кормы на причал спрыгнул штатский в темных очках и с короткой, под «ежик», прической. За ним – два милиционера. Они шли к машинам неторопливой, расслабленной походкой, не оглядываясь, не проявляя интереса к процессу выноса тела, как будто им все уже было ясно и преступник был практически уже в их руках.
Через минуту на кормовой палубе показались два милиционера с носилками. Белая простыня закрывала то, что осталось от головы, и большую часть туловища покойницы, неприкрытыми оставались лишь ноги в туфлях. Их носки раскачивались из стороны в сторону, будто убитая дразнилась и хвастала своей дорогой обувью.
Люди замерли. Какая-то бабка слева от меня стала неудержимо креститься и нашептывать молитву. Милиционеры подошли к краю борта и стали прицеливаться на причал. Яхта равномерно поднималась и опускалась на слабых волнах. Милиционеры топтались по палубе, не решаясь прыгнуть одновременно. Наконец первый шагнул на причал и едва не выронил носилки. Ему пришлось повернуться к яхте, а носилки приподнять до уровня лица. Второй сошел с борта удачней.
Меня кто-то тронул за руку. Я обернулся и увидел Лешу. Он часто дышал – наверное, ему пришлось пробежаться.
– Кто? – одними губами спросил он меня.
– Милосердова, – ответил я.
Леша вопросительно посмотрел на меня. Он, как и я, впервые слышал эту фамилию. Я посчитал, что здесь и в такой момент объяснять Леше, кто такая Милосердова, будет неэтично, и приложил палец к губам. Он кивнул и уставился на причал.
Покойницу поднесли к машине «Скорой помощи» и загнали носилки внутрь. Милицейский «уазик» завелся и дал задний ход, раскидывая вспышки света из установленной на крыше «мигалки». Люди снова расступились – на этот раз без команды и окриков милиционеров, пропуская машины. Старая женщина, которая крестилась рядом со мной, вдруг прижала руки к груди и дурным голосом завыла:
– Кормилица ты наша-а-а! Матушка-голубушка-а-а! Как же мы теперь без тебя-я-я!..
Комок встал в моем горле. Я искоса взглянул на Лешу. Он побледнел, а пальцы, которыми он нервно теребил усы, мелко дрожали.
Не успели все три машины скрыться за поворотом, как из притихшей толпы снова раздался вопль фиолетовой провокаторши:
– Кто теперь вернет наши денежки? Загубили женщину, а мы ей так верили! С кого теперь спрашивать? Где кассиры и бухгалтеры? Сюда их! На народный суд!!
Мы с Лешей поспешили отойти в сторону.
– Ну что, частный детектив, берешься за это дело? – спросил Леша, жадно затягиваясь сигаретой.
– Сам бог велел, – ответил я. – Меня пытались здорово подставить, но, к счастью, у моих недоброжелателей произошла осечка.
– О чем ты? – не понял Леша.
Я рассказал ему о письме, найденном в кармане накидки. Леша никак не отреагировал на это сообщение. Мне показалось, что он был больше озабочен собственными мыслями. У меня вдруг мелькнуло подозрение, что Леша испугался нашей с ним дружбы. Быть рядом с человеком, на котором лежит тень подозрения в убийстве, – малоприятно. Могут затаскать на допросы в качестве свидетеля.
Я человек от природы несдержанный и обычно говорю то, что думаю.
– Вот что, – сказал я таким тоном, словно все уже было давно решено. – Тебе больше не стоит так часто общаться со мной. Мне не хочется, чтобы тебя в чем-либо заподозрили: в содействии, в соучастии. Не дай бог!
– Что-что? – произнес Леша, и по его губам скользнула снисходительная усмешка. – Не стоит с тобой общаться?.. Да-а, низкого же ты обо мне мнения.
Я прикусил язык. Леша нахмурился. «Ну вот, обидел человека», – подумал я, прикидывая, как теперь исправить положение.
Минуту мы молчали. К нам шел Кныш, все еще прижимая рацию к щеке. Я знал, что Володя не станет разговаривать в присутствии незнакомого ему Леши, и пошел ему навстречу.
– До самого основания размозжен череп, – сказал Кныш, отводя меня в сторону открытого кафе. – Ориентировочно: вчера в полдень на Диком острове.
– А кто опознал тело?
– Ее брат. Он уже вчера вечером заявил, что сестра отправилась на остров и не вернулась. Крутился здесь только что, в черном костюме. На острове, говорят, в обморок упал, когда увидел, что от сестры осталось.
– Кто он такой?
– Москвич, кандидат наук, в недавнее время преподавал в МГУ философию, а сейчас занимается политикой, возглавляет партию радикальных мер.
– Вот как? У Милосердовой, оказывается, влиятельный родственник.
Кныш усмехнулся.
– Без влиятельных родственников она бы не открыла акционерного общества.
– Следы какие-нибудь нашли? – как бы между прочим спросил я.
– Да, на яхте следов много.
– Какие же, интересно? – Я почувствовал, как внутри меня все похолодело.
– Отпечатки пальцев. И все они идентичны отпечаткам пальцев трупа.
– И больше никаких?
Кныш отрицательно покачал головой.
– Штурвал, рычаг скоростей чисты, словно к ним вообще никто не прикасался. Наверняка убийца работал в перчатках… Что интересно – убивали ее на острове, а потом труп спрятали в трюме.
Мы дошли до столика под зонтом.
– Выпьешь чего-нибудь? – спросил я.
– Не могу. Я же на государственной службе, а не в твоей фирме.
– Не жалеешь, что ушел?
Кныш усмехнулся.
– Так ты же не платил три месяца подряд! А детишки, между прочим, кушать хотят каждый день… Ну, ответь честно: ты в самом деле хочешь взяться за это дело? И есть заказчик?
– Заказчика нет. Причина в другом. Но об этом позже. Скажи, Володя, кто управлял яхтой? Не одна же Милосердова поплыла на остров?
Кныш крякнул с досады и почесал затылок.
– С капитаном вообще запутанное дело. Моргун утверждает, что Караев снялся вчера с якоря около одиннадцати часов утра и взял курс на Ай-Фока. А спустя часа три Дима видел капитана на берегу в пивбаре. Когда спросил у него, где «Ассоль», тот ответил то ли в шутку, то ли всерьез: «Сдал в прокат».
– Допросили Караева?
– В том-то и дело, что Караев исчез. Дома его нет, соседи говорят, что сегодня не ночевал.
– Ты его подозреваешь?
– Пока для этого нет веских оснований. Версия, что убийство совершено с целью ограбления, отпадает. На пальцах убитой остались нетронутыми кольца из золота и серебра.
– А с братом Милосердовой говорили?
– Братишка покойницы – очень немногословный тип. Сказал лишь, что никого не подозревает, что явных врагов у сестры не было, а потом добавил, что, дескать, бизнес – это всегда риск и не стоит предавать это дело громкой огласке.
Я собрался с мыслями, посмотрел Кнышу в глаза и спросил:
– Ты мне доверяешь, Володя?
Кныш терпеть не мог подобные вопросы. Все правильно, профессиональный мент не должен никому доверять. И все же мне нужен был мостик, чтобы перейти к главному.
– Короче, Кирилл! Если есть что сказать – выкладывай!
– На меня наехали.
Кныш вытаращил глаза.
– Наезжать на директора сыскного агентства – себе в убыток. Кто? Когда? «Гастролеры»?
– Нет, не «гастролеры». На меня пытались повесить убийство этой Милосердовой.
Кныш приоткрыл рот от удивления. Минуту он не сводил глаз с моего лица, словно пытался понять, не шучу ли я.
– Ну-ка, ну-ка, – сказал он. – Давай-ка все подряд и подробненько.
Я рассказал ему все, что случилось со мной вчера, начиная с ловли крабов у берегов острова и заканчивая белой накидкой и письмом, выполненным моим почерком.
– М-да-а, – протянул Кныш, барабаня пальцами по столу и уже не глядя на меня. Он физически не был способен поднять глаза. Была у него такая дурная привычка, которая выдавала его недоверие с головой. – Где письмо?
– Вот! – Я вынул письмо, развернул его и положил перед Кнышем. – Обрати внимание вот на эти буквы, – торопливо сказал я, тыча пальцем в текст. – Затем на то, что касается моего вклада в «Милосердие»…
– Ладно, – перебил он меня, аккуратно складывая письмо и пряча его в сумку.
1 2 3 4 5 6 7 8