А как же
те двое, спросила она, глядя в закрытое окно и стряхивая пепел под ноги.
Какие двое, не понял я, забыл уже про тех двоих, какие двое? Которых мы
убили, сказала она, убили просто так, во сне, там, на дороге. Я замолчал,
я не всегда знал, что мне ответить ей, мне вовсе не хотелось никого
убивать, я не собирался никого убивать. И тут я вспомнил. Они мешали нам
ехать, почти выкрикнул я, мы не могли их объехать, они были на нашей
дороге. То есть ты, сказала Анька, глядя на сей раз прямо мне в глаза, то
есть ты считаешь, что это достаточный повод для убийства? А почему мы не
спросили у них, может они пропустили бы нас сами? Может они вообще поехали
бы с нами? Да нет, они же спали, продолжал спорить я, их нельзя было
разбудить. Они спали, сказала она. Они просто спали, поэтому их и убили.
Убить спящего человека гораздо проще. Ты не видишь его глаз.
Анька опять замолчала. Я никогда не слышал, чтобы она говорила так
много сразу. Я осторожно погладил ее по голове и сказал, что ведь убили-то
их не мы. Нет, сказала Анька, не отстраняясь от моей руки. Второго убили
уже мы все.
Второго убили уже мы все. Мы убили его все. Мы все. Всем миром.
Убили, оттащили в лес, вернее, просто убрали с дороги, и поехали дальше.
Мы - убийцы. Я - убийца. Анька - убийца. Как интересно...
Анька опять уткнулась в свою нескончаемую сигарету, музыка смолкла,
пиво потеплело и выдохлось, а затем и вовсе кончилось. Остались только мы,
убивающие спящего пьяного шофера и волочащие его в лес. Я тоже закурил. Я
тоже замолчал. Мне хотелось вернуться туда, заорать на Сашу, выбросить его
железяку, оживить того, первого, не открывать дверь трейлера, чтобы он не
выпадал нам под ноги. Я возвращался туда, смотрел на измазанную кровью
землю и молчал, мы все молчали, а Петя лез в кабину и убивал второго, мы
молчали, а Петя лез и убивал, а потом мы тащили трупы в лес и бросали там
на съедение муравьям и лисам, а Саша обыскивал их карманы в поисках ключей
от машины. Черт, ну зачем мы это сделали, я чувствовал себя полной сукой,
я проклинал Аньку за ее слова, к чему она все это наговорила, ведь мы же
все и так на пределе, да по нам стреляли из автоматов какой-то час назад!
А я целовать ее полез, с музыкой этой...
Машина остановилась. Выяснилось, что дорога расходится на две, более
заброшенной выглядела левая, хотя мне казалось, что заброшеннее той, по
которой мы уже ехали, быть не может. Теперь все обсуждали, сможет ли
проехать трейлер по левой дороге. Я смотрел на Сашу и молчал. Анька курила
- где она берет сигареты? Одна за другой, одна за другой. Они все спорили,
Анька все курила, а я стоял как цапля, деловито и неустойчиво, мне было
все равно, по какой дороге нам ехать. Мне хотелось выпить. Я пошел и взял
в трейлере бутылку водки из тех, что не допили шоферы. Одна из двух была
уже открыта, видимо, не я один хотел, но другая оставалась цела. Рядом
нашлась пачка плохих сигарет, я взял и ее, закурил, затянулся посильнее и
глотнул, даже не глотнул, не отхлебнул, а отпил достаточно большое
количество водки, затаил дыхание на пару секунд, выпустил воздух через нос
и опять глубоко затянулся несколько раз. И снова водки, затянуться и
водки, пока не почувствовал, что проясняюсь. Я позвал Аньку и мы вернулись
в фургон, она взяла у меня бутылку. Через несколько минут поехали влево,
видимо решили рискнуть. Теперь скорость была такой, что ее, наверное, даже
спидометр не регистрировал. Этой водки нам хватило где-то на час, после
чего Анька достала еще бутылку и две пачки сигарет. Оказывается, эта
догадливая девушка слазила в кузов трейлера, пока я, как последняя пьянь
хлестал в одиночку бутылку из кабины. А сигарет она набрала еще в Москве.
Еще тогда, когда мы никого не убивали. Тысячу лет назад.
Интересно, спрашивал я Аньку, много еще сбежало из города? Много еще
таких как мы? Она думала, что много. Она говорила мне, что мы за своими
работами и пьянками просвистели все происходящее, что другие, более умные
москвичи заранее предугадали солдат и съехали на удаленные дачи. Что
наверняка многие из них уже перебрались с дач куда-нибудь в Тверскую
область, на болота, жить в полусгнивших домах заброшенных деревень. Что
скорее всего мы тоже окажемся на чьей-нибудь даче, или в пустом пионерском
лагере, на что я отвечал, что не может такая дорога вести в пионерский
лагерь, а она говорила, что может, и мы пили еще, закусывая брудершафтами
и сигаретами, спорили о том, откуда эти солдаты и кто их привел, она
говорила, что они сами пришли от того, что стало нечего жрать, а я
твердил, что их кто-то привел, потому что они все сразу, с танками и
стрелять, а она что нет, что сами и потому с танками и стреляют, и по
телевизору балет, мы пили еще, закусывая чем пришлось и я не решался, и
говорили о боге, и ругали его, и плевали на него, а машину трясло, мы пили
и удивлялись, где это нас так трясет, почему это мы одни здесь, и трясет,
и нечего есть, и скоро нечего будет курить, а вокруг темно так, и лес...

2
Дверь закрывалась до обидного медленно. Я бежал от этой двери по
узкому и бесконечному, прямому, хотя этого я не могу утверждать, но,
по-моему, прямому коридору на свет, или что там впереди было, но дверь не
уходила назад, она все время была сразу за спиной и постоянно закрывалась,
но никак не могла закрыться, хотя я бежал очень долго. И все в такой
тишине, только вода капает, и снизу, под решетчатым металлическим полом
гулко пыхает огнем, а за стенами стоны страшные и вой. Я еще быстрее, еще,
чувствую, что разогнался до огромной скорости, уже не могу тормозить, а
дверь все сзади и все закрывается, спереди конец уже, решетка закончилась
и река течет, широченная и тихая, даже не течет, а просто есть река,
видимо Волга, а за ней поле, туда-то мне и надо, не знаю - зачем, я прыгаю
и лечу над этой рекой, все быстрее, все быстрее, сначала куда-то
головокружительно высоко, потом еще выше, внизу уже не Волга, а так -
географическая карта, дышать нельзя от такой высоты, но страха нет
никакого, совсем не страшно, вот уже вниз, почти до самой земли и вдоль,
над полем, пора выпускать шасси, ноги бы не переломать, но не приземляюсь,
лечу, несусь, одной ногой толкаю землю и опять вверх, а внизу монастырек,
маленький такой и чистый, по двору монашка идет, в черном, голову
поднимает - Анька, и не монашка уже, а голая вся, смотрит на меня серьезно
и вдумчиво, оценивающе смотрит, а монастырек уже крепость, старая и
полуразваленная, на холме, под холмом три дороги и камень синий, как небо,
и тянет к себе, тянет, все ближе и ближе, вот уже все вокруг - этот
камень, синий, как птица, а в центре - кирпич, и я в кирпич, сквозь него,
плавно, мягко, и снова в коридоре, внизу огонь, спереди свет, сзади дверь,
но уже закрытая. Я поворачиваюсь и начинаю долбить в эту дверь руками,
ногами, кричу, но из горла ничего, а свет с другого конца все ближе, я не
знаю, что это за свет, но он страшен, он так ярок, он уже здесь, не
оборачиваться, нет, свет обволакивает меня всего, я прижимаюсь спиной к
двери так быстро, как только могу, но проходят часы, свет везде, я
поднимаю глаза, передо мной Анька с монтировкой в руке и в солдатской
форме, она поднимает монтировку и подносит ее одним концом ко рту, и я
вижу, что это не монтировка, а водка, она пьет не отрываясь, видно только,
как двигается что-то под кожей ее горла и ходят штормы с пузырями в
бутылке, но содержимое не уменьшается, я пытаюсь закрыть глаза, потому что
чувствую, как начинает колоть в ногах, тысячи с миллионами маленьких пчел,
глаза закрываются и я вижу, что подходят остальные, за ними едет трейлер,
а на борту у трейлера написано "Николай Петрович", он едет мягко и ровно,
но пол под ним трясет, сильно трясет, бутылка у Аньки в руках рассыпается,
потом рассыпается и сама Анька, рассыпаются Саша, Петя, Леня и Федя,
трейлер едет прямо на меня, он едет прямо на меня, тихо и ровно, только
трясет пол, вернее не пол, а поле, по полю идут волны, как по реке Волге,
а трейлер плывет по этим волнам как корабль, он уже и есть корабль, и на
гордом его и белом носу золотыми буквами кричит "Николай Петрович", а меня
трясет и трясет, особенно почему-то в левое плечо, и голосом знакомым
говорит, что я последняя сука и что все мы уже приехали.

3
Я открыл глаза. Фургон стоит, за открытой дверью о чем-то кричат Саша
с Петей, а надо мной склонился как всегда флегматичный Федя и пытается
меня разбудить. Судя по тому, что я все это смог понять, мы ехали еще
минимум часа три после того, как начался мой сон и я уже успел чуть-чуть
протрезветь. Три часа по Московской области - видимо, эта дорога совсем не
подходила к нашему трейлеру. Я огляделся - Аньки рядом не было. Она уже
вышла, она уже в доме, спит, - сказал мне Федя. Встать было достаточно
легко, но вот после того, как встал, я почувствовал всю тяжесть
содеянного. С трудом добредя до двери, я просто выпал из фургона на
влажную землю. Эти сволочи дружно заржали, но помогли мне подняться. И тут
я увидел этот дом.
Огромный, абсолютно почерневший от времени деревянный монстр,
освещенный зловещим светом мощных фар трейлера. В этом свете он выглядел
наверное еще ужаснее, чем был на самом деле. В действительности, конечно,
ничего страшного в этом брошенном древнем доме не было, кроме, пожалуй,
его неестественной величины. Но каждая доска его изможденного тела шептала
о том, что здесь уже очень давно не было людей. Очень давно. Быть может,
никогда. Или от того, что я был пьян как сто загульных матросов, мне вдруг
показалось, что мы семеро остались в этом старинном полуразвалившемся мире
одни. То есть вокруг нет ничего, есть только кусок леса, в нем этот
гнетущий дом, два украденных автомобиля и семь человек, не имеющих
никакого понятия о том, что с ними будет на следующий день. А вокруг
ничего. Пустота. Тьма. И мы в этом ничуть не виноваты, мы этого не хотели,
а потому вдвойне обидно.
Тем временем Федя с Леней деловито вынимали из трейлера все, на чем
хотя бы предположительно можно было спать, Саша с Петей продолжали что-то
громко обсуждать, Рудольфа же не было видно вообще. Я поковылял в дом, мне
было не очень удобно стоять, меня почему-то разбирал смех, а в моем
положении это было просто физически тяжело. За огромной перекошенной
дверью я сразу увидел Аньку, спавшую на куче подозрительного вида тряпья,
повалился рядом и пропал.

4
Ощущение было не из спокойных. Предчувствие северных ветров. Когда
выходили из Коломенского, видели крест на холме, была пятница, а впереди
суббота, все размеренно и тихо, ожидание такой обыденной уже смерти. Мы
все давно знали, что не выживем на этот раз, мы все привыкли к этой мысли
и не думали вперед, но ожидание оставалось, оно мешало, иной раз хотелось,
чтобы быстрее все это закончилось, жалко, конечно, но зато сразу. Она шла
рядом, когда этот проклятый крест проплывал справа, притягивая и мозоля
глаза, она держалась за мою полуотсохшую руку и тихо мурлыкала, что-то как
нам славно, как мы любим и какие все вокруг мудаки. Дикий вой, раздавшийся
с Вознесенской башни, возвестил об их приближении. Она прижалась ко мне
еще крепче, мы замерли, замерли все, глядя туда, откуда они должны были
появиться. Горизонт вдруг стал почти незаметно выше и темнее, смутная
волна хлынула вниз, сначала медленно, как бы нехотя, а потом все быстрее и
быстрее потекла к нам. Услышав высокий гул надвигавшейся тьмы все наше
доморощенное войско слитно подалось назад. Наемный ирландец, один из
немногих здесь умевших воевать, поднял к лицу огромный полевой бинокль,
посмотрел и протянул тяжеленную штуку мне. Я взглянул, хотя мне этого не
очень-то хотелось. Они бежали монолитным стадом, не замечая оступившихся,
давя их тысячами ног и уткнув в землю злейшие желтые глаза. Прямо по
центру, впереди всех бежал старый, облезлый вожак с седой бородой и
огромными, неестественно вывернутыми рогами. Он смотрел не себе под ноги,
а прямо перед собой, сначала я подумал, что на меня. А мне, а мне
посмотреть, - шептала нетерпеливая моя любовь, и когда зверь стал вылезать
из поля зрения мощнейшего бинокля, я протянул его ей. И только теперь,
когда я взглянул на козла невооруженным глазом, стало ясно, куда он бежит.
Что бежит он прямо на нее. Бежит со скоростью распространения паники. Я
начал раскрывать рот, чтобы крикнуть ей, самый громкий крик в моей жизни,
но рот открывался так медленно, руки отнялись, а козел был уже здесь, рога
его - не рога, а торчащие далеко вперед блестящие заточенные монтировки,
которые через полсекунды вонзились в грудь доверчивой моей любви, оторвали
от земли, подняли гибкое и теплое тело высоко вверх, обдавая меня и
ирландца потоками красивой и такой живой крови, а она все продолжала
держать бинокль и рассматривать в упор грязно-белую козлиную лысину,
улыбаясь и шепча: еще, еще, глубже, вот так, еще...
И мне не было больше сил, я ушел. Я бежал с поля боя как последняя
баба, яростно дыша и повторяя криком степным: еще, еще, глубже, вот так,
еще... А козел был здесь, он не отставал, он несся за мной, я чувствовал
его чугунный взгляд, над которым болталось на металлических рогах все то,
что нужно мне было раньше. Я знал, что больше уже не смогу бежать, я
чувствовал, как тяжело дышать, как козел с каждым моим шагом все ближе и
ближе. Еще! - прокричал я и повернулся к нему, а его холодные рога уже
вошли в меня, уже подняли вверх, вот я уже прижимаюсь телом к ней, всем
телом к ней, а она поворачивается и начинает отталкивать меня, колотить
меня маленькими своими ручками, смеясь и шепча что хватит уже, довольно,
что придут сейчас все, что увидят, а ей этого не хочется, ей от этого
неуютно. Вот теперь-то наконец я и умер.

5
На следующий день поднялись где-то в полдень. Это было даже рано,
если вспомнить наши последние две недели. Естественно, во рту было гнусно,
пить хотелось страшно и жрать. Не было ничего - ни зубных щеток, ни еды,
ни даже воды. Воду, впрочем, быстро нашли - сначала в трейлере, потом в
крохотном озерке недалеко от дома. Все остальные, кроме нас с Анькой,
сидели часов до четырех утра, думая, что делать дальше. Саша собирался
ехать искать еду, Петя с Рудольфом хотели ехать с ним. Анька выглядела
достаточно помятой и никуда не собиралась, Федя сказал, что пойдет за
грибами, Леня решил туда же. А я хотел чего-нибудь придумать. Конечно,
поехать на поиски еды - это очень романтично, но их и так уже трое, дело
это небезопасное и Аньку одну оставлять не хотелось. Кроме того, я
чувствовал невероятную вольность, у меня не было больше проблем, их у меня
и раньше-то немного было, а теперь они исчезли все, так какого черта их
выдумывать? Короче, грузовик уехал, грибники ушли, а мы с Анькой остались.
Выпив для лечения водки, я отправился осматривать дом. Строение при
дневном свете выглядело не столь мрачным, как ночью, но не менее огромным.
Внутри не было никаких перегородок, никаких печей, просто ничего, очень
странного предназначения дом. Сколько я ни искал следов жилья, сколько ни
лазил по темным полам - не нашел. Было такое ощущение, что дом этот -
природное явление, что он сам вырос в этом лесу, вдали от всех, на самом
конце никому не нужной грунтовой дороги. Может даже и дорога эта выросла
вместе с ним, как часть дома, и мы - первые люди, проехавшие по ней. Потом
я поднял Аньку, которая решила было спать дальше. Я тронул ее за плечо,
она развернулась в мою сторону, но глаза не открыла и продолжала лежать,
как будто чего-то ждала.
Это меня, кстати, удивило.
Пошли, - сказал я, видя, что она не спит, - пошли, побродим вокруг.
Мы взяли с собой бутылку и отправились в лес. Сигарет уже не было, и мы
прикладывались к водке очень редко, непонятно для чего, заедая листьями -
еще встречались зеленые листья. Зеленые листья без всяких признаков пыли.
А что листья? Нам не привыкать - сколько раз по утрам мы вытряхивали на
газету большую банку с окурками и, выбрав самые длинные, с наслаждением их
докуривали. Анька шла чуть спереди и справа, я специально отставал, чтобы
видеть ее, мне так хотелось рисовать ее, но я не умел рисовать Я умел
очень много, а вот рисовать не умел никогда. В ней не было ничего
особенного, да в нас всех не было ничего особенного, ничего необычного.
1 2 3 4 5