– Мне осточертела твоя гордость.– Это единственное, что у меня осталось.– Показывай ее другим.– А почему не тебе?– Потому что мы оба люди конченые.– Ты не конченый, – промолвила она задумчиво. Потом спросила: – Кто ты такой, в сущности?– Тот, кем кажусь. Уголовник.– Ты умеешь быть жестоким!– Смотря по обстоятельствам.– Ты прав. Почему ты не раздавил меня до конца?– Мне понравилась твоя твердость.– Твой поступок – признак силы. Когда-то я не ценила это качество в людях, поэтому теперь я развалина.– Что ты хочешь этим сказать?– Ничего… – проговорила она, не отводя рассеянного взгляда от портретов. Потом обратилась к нему с живостью: – Сегодня утром я спрашивала о тебе в отеле. Как видно, тебе удалось, сойти за аристократа. Не дерзко ли?– Дерзко, но забавно.– Как мне тебя называть?– Как все: дон Луис Родригес де Эредиа-и-Санта-Крус.– Какое изобилие «р»!..– В этом виноваты мои предки.– О!.. Зашла речь и о предках?!– Почему бы нет? – спросил он, стараясь разгадать, что кроется за ее неопределенной улыбкой. – Я испанец, католик и дворянин.– Идальго без меча и пелерины.– Я сменил их на револьвер и плащ. А ты кто такая?– Я с Пикадилли, – ответила она, задорно поджав губы.– Я так и предполагал, – сказал Луис ей в тон. – Наверное, из ночных клубов?– Да. Ты разочарован?– Ничуть. У меня нет предрассудков. Кто тебя содержит?– Богатые друзья.– Откровенность, которая вызывает уважение.– И которая отсутствует у тебя, дворянин из Таррагоны.– Из Гранады, – поправил Луис серьезно.– Или из Кордовы, все равно.– Нет, не все равно. Разве ты не проводишь никакого различия между мужчинами?– Теперь да!.. Но знаешь, мне нравится, как мы пикируемся. Это забавно.– В таком случае пообедаем вместе в «Паласе».– С одним условием: чтобы ты больше не морочил мне голову.– Чем?– Тем, что ты не Эредиа.Луис вздрогнул, но тотчас справился с собой.– Хорошо. Пускай я буду Эредиа.– Мне очень важно знать правду, – сказала она нервно и страдальчески свела брови.Удивление Луиса перешло в легкое беспокойство.– Я фальшивый Эредиа, – сказал он сразу охрипшим голосом и прокашлялся.– Неправда. Ты слишком похож на настоящих.– Ты их знаешь?– Да.– Именно это сходство я и использую.– Ты не рискнул бы делать это здесь, в Мадриде.– Риск ведет к успеху.– В чем?– В моем предприятии.– Ты опустился, но это не мешает тебе быть Эредиа.– Ты решила любой ценой сделать из меня аристократа, – сказал он презрительно. – Какой снобизм!..– Это не снобизм. Ты помнишь, как я тебя встретила?– О!.. Вряд ли я это когда-нибудь забуду.– Я вела себя так потому, что не допускала, не хотела, чтобы ты был Эредиа!..– Видно, эта семья крепко тебе насолила, – сказал он гневно. – В последний раз тебе говорю: я не Эредиа.– О!.. Не злись! – попросила она тихо. И помолчав, заговорила быстро: – Полюбуемся Веласкесом!.. Как тебе нравится эта серия идиотов?… Это уродство действует на меня более успокоительно, чем чувственные мадонны Мурильо.Они встали с дивана и обошли зал. Луис посмотрел на часы. До закрытия музея оставалось двадцать минут.– Хочешь, посмотрим Греко? – предложил он.– Кто такой Греко? – спросила она тупо, и веки ее лукаво дрогнули.– Один грек, сбитый с толку испанцами.– А… вспомнила!.. Художник загробных душ, страдающий астигматизмом? Тот, что рисует таких длинных тонких святых с головами, как булавочные головки?– Ты довольно-таки образно толкуешь Греко. Но зачем ты притворяешься американкой?– Я не притворяюсь, – сказала она, и веки ее опять лукаво дрогнули. – Может, я еще глупей американок.– Ты хочешь убедить меня в этом?– Глупо сердиться на мою грубость.– Я не сержусь. Мы по крайней мере обходимся без банальностей.– Тогда сбрось маску.– Сделаем это оба.– Я ее уже сбросила, – сказала она. – Очередь за тобой!
В «Паласе» Луис и Фани стали центром язвительного внимания публики, к тому времени заполнившей бар. Большинство привыкло видеть их порознь и теперь удивлялось их знакомству. Как Луис, так и Фани возбуждали неприязнь своей замкнутостью. Женщины, оскорбленные равнодушием Луиса, утверждали, что Фани привлекла его своими деньгами. Разбогатевшие спекулянты вольфрамовой рудой, напротив, находили, что это он прельстил англичанку своим старомодным аристократическим гонором. Пока они пробирались к свободному столику, Луис рассеянно поздоровался с несколькими знакомыми и одним родственником – двоюродным дядей по материнской линии. Последний давно промотал свое имение в Андалусии. Теперь он жил подачками родных, ничем не занимался и даже, случалось, сидел без куска хлеба, но считал унизительным для себя пропустить перед обедом рюмочку где-нибудь в другом месте, кроме «Рица» или «Паласа».– Откуда ты знаешь этого конкистадора? – спросила Фани.– Не помню, – солгал Луис – Даже забыл его имя.– Это маркиз Торе Бермеха, – сказала она, – из Пальма-дель-Рио.– Я с трудом запоминаю эти аристократические имена. А ты его откуда знаешь?– С гражданской войны.– Где ты была в гражданскую войну?– Здесь. В Мадриде.– О!.. Ты начинаешь завоевывать мое уважение. С кем ты жила?– Я работала в посольстве.– А на каком поприще подвизался этот тип?– Не называй его типом. Этот человек оказывал помощь аристократам, скрывавшимся в городе, разносил им продукты. Довольно опасное занятие. Республиканцы могли в любой момент схватить его и расстрелять.– Жаль, что они его упустили.– Якобинец!.. – воскликнула она. – Что ты хочешь этим сказать? Он спас от голодной смерти многих людей. Хочешь, угостим его? Он очень беден и может позволить себе только рюмку коньяку.– Тогда зачем он сюда ходит? – злобно спросил Луис.– Чтобы повидать знакомых. Пригласим его?Луис категорически отказался.Однако, к несчастью, маркиз Торе Бермеха, узрев свою знакомую по гражданской войне, да еще и своего родного племянника, сам поспешил подойти к их столу. Маркиз был маленький шустрый старикашка, похожий на белку, одетый в сильно потертый, но тщательно отутюженный костюм. Из кармана его пиджака торчали аккуратно сложенные перчатки. Он носил монокль, трость с набалдашником из серебра и слоновой кости, а на лацкане орденскую ленточку и монархистский значок. Прежде всего маркиз поцеловал руку Фани и обрушил водопад комплиментов на «прекраснейшую из всех сеньор в мире». Потом обнял племянника и стал шлепать его по спине, шумно и радостно величая его «mi sobrinito», Мой племянничек (ucn.)
так что и Фани, и все окружающие поняли, что они в близком родстве.«Кончено», – подумал Луис, внезапно осознав, что потерпел полный провал. Его мистификация рушилась. Фани наконец-то добралась до истины. Впредь Луис будет для нее опустившимся аристократом, ничтожеством, куклой, вроде маркиза Торе Бермеха, который хотя бы сохранил свое достоинство и не погряз в уголовщине. Если знают, что ты торговец наркотиками, преследуемый полицией, – это унизительно, но если видят, что ты скатился в эту яму с высоты аристократического рода, – это невыносимо. И в первый раз в жизни Луису стало стыдно; мелкие капельки пота выступили у него на лбу; ему было стыдно, что он – Эредиа и контрабандист морфия, дворянин и гнусный торговец людскими пороками. Теперь он посмотрел на Фани так же униженно, так же потерянно, как она смотрела на него накануне, сидя, пьяная, за столиком в баре. Теперь она видела его падение с той же ясностью, с какой он видел ее падение вчера. Теперь она понимала его до конца благодаря тому, что уже было между ними, теперь она уже разгадала драму его жизни своим острым умом, проникла в нее силой своей интуиции. Но теперь и она поступила так же великодушно, как он тогда. Мгновенная насмешка, сверкнувшая в ее глазах, тотчас погасла, уступив место сочувствию к униженному, и она улыбнулась добродушно, с веселым укором, точно хотела сказать: «Ты меня дурачил, но теперь ты попался. Полно же, все это очень забавно». И в подтверждение она опустила руку под стол и дружески сжала кисть Луиса: «Ты милый, славный обманщик… Не волнуйся! Пригласи этого веселого старичка посидеть с нами!»И Луис пригласил.Теперь Фани казалась ему еще красивей и обаятельней. Он смотрел на нее с чувством глубокого внутреннего облегчения. Нет, она его не презирает, она умное и милое создание, сразу разгадавшее его. Но в самой глубине ее взгляда, во внезапной бледности, покрывшей ее лицо, он уловил смятение и панический страх, причиненные сделанным ею открытием. Это смятение, эта мгновенная скованность всего ее существа были поразительно похожи на ее ужас при первой встрече с ним.Но Луис не успел обдумать это, так как маркиз обрушил на них поток слов. Комплименты в адрес Фани неслись вперегонки с радостными восклицаниями по поводу приезда Луиса. Отзывы родственников об этом приезде смешивались с собственными соображениями маркиза. Советы Луису посетить ту или другую аристократическую семью переплетались с упреками, почему Луис не сделал этого до сих пор. В результате даже дереву, из которого был сделан стол, стало ясно, что Луис – один из семи сынов славного рода Эредиа, после долгих странствований за границей возвратившийся в Испанию. Фани выслушала все с видом человека, которому это давно известно.Расправившись с двумя крупными омарами и выпив с десяток рюмок крепкого коньяку, андалусский идальго стал еще жизнерадостней и болтливей.– Луисито! – Счастливая идея озарила его внезапно, когда он заметил, что Фани и Луис обращаются друг к другу на «ты». – Луисито, ты давно знаешь эту сеньору?– Давно, – солгал Луис.– Но раз так… – Смакуя одиннадцатую рюмку, идальго почуял, что зашел слишком далеко. – Раз так… – Волшебный вкус коньяка лишил его дара речи, и это спасло его от рискованных высказываний, но смеющиеся глаза закончили его мысль. «Тогда почему бы вам не пожениться? – хотел сказать идальго. – Вы созданы друг для друга».– Мы знакомы давно, – любезно подтвердила Фани, – но мы ничего не знаем друг о друге.Вот как?… Маркиз Торе Бермеха понимал, что столетний коньяк слегка затуманил ему рассудок, но, восхищенный своей идеей, решил приступить к рассказу. Продолжая пить коньяк и с остервенением уничтожать омаров, он поведал все, что знал о каждом из них в отдельности. Прежде всего он описал заслуги сеньоры Хорн перед аристократами во время осады Мадрида. «Благороднейшая» из всех сеньор лично разносила масло, шоколад и витамины, получаемые английским посольством, аристократам, укрывавшимся в подвалах и на чердаках от зачисления в республиканскую армию. В то время в Мадриде свирепствовал голод и челюсти осажденных гнили от цинги… Из продуктов в городе осталась одна чечевица, ничего, кроме чечевицы, которую сами красные называли «пилюли Негрина». Негрин Лопес Хуан (1889–1956) – испанский политический деятель и ученый-физиолог. С мая 1937 г. занимал пост премьер-министра, в 1939 г. эмигрировал и затем вынужден был сложить с себя полномочия главы республиканского правительства.
Одного этого достаточно, чтобы все дворянские семьи Испании смотрели на сеньору как на святую (como una santa mujer), не говоря уже о других ее подвигах.– Подвигах?… – удивленно повторил Луис.Разумеется, подвигах!.. Маркиз Торе Бермеха разволновался и даже выронил свой монокль. Господи!.. Идальго чуть не пропустил самое важное. Разве Луис не знает, что сеньора Хорн работала в тифозном лагере монаха Рикардо? Нет?… Каррамба!.. Маркиз был так ошеломлен, что не знал, с чего начать. Немного оправившись, он повел подробнейший рассказ. Итак, монах Рикардо (упокой, господи, его душу) по распоряжению своего ордена устроил лагерь для больных сыпным тифом в Пенья-Ронде. В этот лагерь поступила добровольно и сеньора Хорн. Вспыхнула революция, и как раз в самый разгар эпидемии. Какой ужас!.. Не известно даже, умер ли Рикардо от сыпного тифа или его расстреляли красные. Во всяком случае, героическая сеньора нашла в себе силы даже после этих испытаний приехать в Мадрид и помогать через посольство другим несчастным. Да, это настоящий подвиг!.. И в честь подвига маркиз опрокинул еще одну рюмку коньяку. Пока волны его красноречия рокотали над столом, Луис нервно зажигал одну сигарету от другой, а Фани, смертельно бледная, молча смотрела в одну точку прямо перед собой. Теперь он напряженно сопоставлял ее слова «мне очень важно знать правду» с ее испугом при первом их свидании и со своими воспоминаниями о Рикардо. Но он почти не помнил Рикардо. Он даже не знал, как брат выглядел взрослым, потому что не видел его взрослым. Столько лет прошло с тех пор, как они виделись последний раз! Но что было между Фани и Рикардо? Почему она поступила в лагерь Пенья-Ронда? Вопросы один за другим вспыхивали в его сознании, переплетаясь, противореча друг другу…А маркиз Торе Бермеха все пил и все говорил с тем неиссякаемым цветистым красноречием идальго, в котором он сорок лет упражнялся в аристократических клубах, на собраниях монархистов и стреляя по голубям. Покончив с похвалами Фани, он принялся за своего дорогого Луисито: намекнул неопределенно на его мелкие грешки в молодости и поспешил подчеркнуть его теперешние качества зрелого и совершенного идальго.– Общество тебя ждет, – произнес он торжественно. – Общество хочет тебя видеть. Еще один Эредиа должен блеснуть на небосклоне возрожденной Испании!К концу его речи можно было заключить, что общество погибнет, если Луис не соблаговолит в нем появиться.Съев еще одного омара и выпив приблизительно бутылку коньяку, маркиз Торе Бермеха наконец поднялся, чтобы пойти и повсюду разнести новость о знакомстве своего дорогого Луисито с прекраснейшей из всех сеньор в мире. Бар был почти пуст. Луис расплатился. Славному бедному идальго удавалось поесть и выпить всласть, только когда платили родственники.
– Теперь мы без масок, – сказал Луис, когда они сели обедать в ресторане.– Да, – глухо подтвердила она.– Можно подумать, что мы стыдимся своего происхождения, но это не так. Мы стыдимся только самих себя.– Я не стыжусь даже себя.– Ты не должна так говорить! Это значит захлопнуть дверь в жизнь.– Я ее уже захлопнула.– Я ожидал, что ты подумаешь, прежде чем сказать это. Разве ты не понимаешь, что я тебя люблю?– Ты не должен меня любить.Ее рука с вилкой застыла в воздухе, а глаза выразили укор. Они были холодны и пусты. Казалось, все в ней помертвело. Оживление, которое освещало ее лицо в Прадо, исчезло.– Значит, мы расстанемся? Каждый пойдет своей дорогой? Так?– Так будет лучше всего.– Когда я должен убраться? – спросил он горько.– О!.. Ты как ребенок! – В глазах ее снова вспыхнул нежный изумрудный свет, кокетство и радость женщины, за которой ухаживают. – Я совсем не хочу, чтобы ты убирался.– Тогда зачем нам расставаться?– Затем, что мне нечего тебе дать. Я мертва. Я – женщина без тела. Разве ты можешь любить женщину без тела?– Но ты меня любишь. Ты вернешься к жизни.– Нет. Я тебя не люблю… по крайней мере так, как тебе хотелось бы. И не знаю, могу ли я вернуться к жизни… прекратить уколы. Ты видел, что случилось прошлой ночью. Думаю, поздно.С ее лица не сходила бледность, а в покорности тона было какое-то мертвенное спокойствие.– Не знаю, понимаешь ли ты меня.– Завтра начнем лечение, – заявил он решительно.– Бесполезно. Я пробовала столько раз.Кельнер приносил кушанья, к которым они едва притрагивались, и с оскорбленным видом убирал тарелки. Почему этим испанцу и англичанке – самой изысканной паре в отеле – не нравится еда? И кельнер пошел отчитывать повара. А Луис и Фани впивались глазами друг в друга с горьким сожалением, как люди, встретившиеся слишком поздно.– Значит, ты знала Рикардо? – спросил он после долгого молчания.– Да, – ответила она. И щеки у нее дрогнули.– А я его едва помню. Когда я уезжал, он был ребенком. Непохожим на других, набожным ребенком… Как он выглядел взрослым, я себе не представляю.– Внешне он был похож на тебя, – сказала она осевшим голосом.– А какой у него был характер?– Непреклонный и жестокий.– Но к себе он, вероятно, был снисходителен?– Он был беспощаден и к себе.Фани судорожно сжала кулаки и задышала часто, точно невидимая рука стиснула ей горло.– И ты пошла ухаживать за больными сыпняком в Пенья-Ронде!.. Зачем ты сделала это?– Чтобы быть с ним.– Романтика! – сказал он с улыбкой. – Это была любовь?– Не знаю.– Что произошло потом?Лицо Фани приняло цвет синеватого мрамора. В нем не осталось ни кровинки. Челюсть задрожала, точно от холода какого-то ужасного воспоминания. Но она мгновенно овладела собой.– Не надо мне больше рассказывать о Рикардо, – сказал Луис.– Напротив. Я должна рассказать тебе все. Но не сейчас!.. Еще не сейчас!– Мертвые вообще не представляют интереса, – заявил Луис дерзко, очистив апельсин и подавая его Фани.– Ты веришь в бессмертие души? – спросила она.– Нет. Трудно согласиться, что повар нашего отеля, Альфонс XIII или маркиз Торе Бермеха бессмертны.– Я тоже, – сказала Фани с нервным смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
В «Паласе» Луис и Фани стали центром язвительного внимания публики, к тому времени заполнившей бар. Большинство привыкло видеть их порознь и теперь удивлялось их знакомству. Как Луис, так и Фани возбуждали неприязнь своей замкнутостью. Женщины, оскорбленные равнодушием Луиса, утверждали, что Фани привлекла его своими деньгами. Разбогатевшие спекулянты вольфрамовой рудой, напротив, находили, что это он прельстил англичанку своим старомодным аристократическим гонором. Пока они пробирались к свободному столику, Луис рассеянно поздоровался с несколькими знакомыми и одним родственником – двоюродным дядей по материнской линии. Последний давно промотал свое имение в Андалусии. Теперь он жил подачками родных, ничем не занимался и даже, случалось, сидел без куска хлеба, но считал унизительным для себя пропустить перед обедом рюмочку где-нибудь в другом месте, кроме «Рица» или «Паласа».– Откуда ты знаешь этого конкистадора? – спросила Фани.– Не помню, – солгал Луис – Даже забыл его имя.– Это маркиз Торе Бермеха, – сказала она, – из Пальма-дель-Рио.– Я с трудом запоминаю эти аристократические имена. А ты его откуда знаешь?– С гражданской войны.– Где ты была в гражданскую войну?– Здесь. В Мадриде.– О!.. Ты начинаешь завоевывать мое уважение. С кем ты жила?– Я работала в посольстве.– А на каком поприще подвизался этот тип?– Не называй его типом. Этот человек оказывал помощь аристократам, скрывавшимся в городе, разносил им продукты. Довольно опасное занятие. Республиканцы могли в любой момент схватить его и расстрелять.– Жаль, что они его упустили.– Якобинец!.. – воскликнула она. – Что ты хочешь этим сказать? Он спас от голодной смерти многих людей. Хочешь, угостим его? Он очень беден и может позволить себе только рюмку коньяку.– Тогда зачем он сюда ходит? – злобно спросил Луис.– Чтобы повидать знакомых. Пригласим его?Луис категорически отказался.Однако, к несчастью, маркиз Торе Бермеха, узрев свою знакомую по гражданской войне, да еще и своего родного племянника, сам поспешил подойти к их столу. Маркиз был маленький шустрый старикашка, похожий на белку, одетый в сильно потертый, но тщательно отутюженный костюм. Из кармана его пиджака торчали аккуратно сложенные перчатки. Он носил монокль, трость с набалдашником из серебра и слоновой кости, а на лацкане орденскую ленточку и монархистский значок. Прежде всего маркиз поцеловал руку Фани и обрушил водопад комплиментов на «прекраснейшую из всех сеньор в мире». Потом обнял племянника и стал шлепать его по спине, шумно и радостно величая его «mi sobrinito», Мой племянничек (ucn.)
так что и Фани, и все окружающие поняли, что они в близком родстве.«Кончено», – подумал Луис, внезапно осознав, что потерпел полный провал. Его мистификация рушилась. Фани наконец-то добралась до истины. Впредь Луис будет для нее опустившимся аристократом, ничтожеством, куклой, вроде маркиза Торе Бермеха, который хотя бы сохранил свое достоинство и не погряз в уголовщине. Если знают, что ты торговец наркотиками, преследуемый полицией, – это унизительно, но если видят, что ты скатился в эту яму с высоты аристократического рода, – это невыносимо. И в первый раз в жизни Луису стало стыдно; мелкие капельки пота выступили у него на лбу; ему было стыдно, что он – Эредиа и контрабандист морфия, дворянин и гнусный торговец людскими пороками. Теперь он посмотрел на Фани так же униженно, так же потерянно, как она смотрела на него накануне, сидя, пьяная, за столиком в баре. Теперь она видела его падение с той же ясностью, с какой он видел ее падение вчера. Теперь она понимала его до конца благодаря тому, что уже было между ними, теперь она уже разгадала драму его жизни своим острым умом, проникла в нее силой своей интуиции. Но теперь и она поступила так же великодушно, как он тогда. Мгновенная насмешка, сверкнувшая в ее глазах, тотчас погасла, уступив место сочувствию к униженному, и она улыбнулась добродушно, с веселым укором, точно хотела сказать: «Ты меня дурачил, но теперь ты попался. Полно же, все это очень забавно». И в подтверждение она опустила руку под стол и дружески сжала кисть Луиса: «Ты милый, славный обманщик… Не волнуйся! Пригласи этого веселого старичка посидеть с нами!»И Луис пригласил.Теперь Фани казалась ему еще красивей и обаятельней. Он смотрел на нее с чувством глубокого внутреннего облегчения. Нет, она его не презирает, она умное и милое создание, сразу разгадавшее его. Но в самой глубине ее взгляда, во внезапной бледности, покрывшей ее лицо, он уловил смятение и панический страх, причиненные сделанным ею открытием. Это смятение, эта мгновенная скованность всего ее существа были поразительно похожи на ее ужас при первой встрече с ним.Но Луис не успел обдумать это, так как маркиз обрушил на них поток слов. Комплименты в адрес Фани неслись вперегонки с радостными восклицаниями по поводу приезда Луиса. Отзывы родственников об этом приезде смешивались с собственными соображениями маркиза. Советы Луису посетить ту или другую аристократическую семью переплетались с упреками, почему Луис не сделал этого до сих пор. В результате даже дереву, из которого был сделан стол, стало ясно, что Луис – один из семи сынов славного рода Эредиа, после долгих странствований за границей возвратившийся в Испанию. Фани выслушала все с видом человека, которому это давно известно.Расправившись с двумя крупными омарами и выпив с десяток рюмок крепкого коньяку, андалусский идальго стал еще жизнерадостней и болтливей.– Луисито! – Счастливая идея озарила его внезапно, когда он заметил, что Фани и Луис обращаются друг к другу на «ты». – Луисито, ты давно знаешь эту сеньору?– Давно, – солгал Луис.– Но раз так… – Смакуя одиннадцатую рюмку, идальго почуял, что зашел слишком далеко. – Раз так… – Волшебный вкус коньяка лишил его дара речи, и это спасло его от рискованных высказываний, но смеющиеся глаза закончили его мысль. «Тогда почему бы вам не пожениться? – хотел сказать идальго. – Вы созданы друг для друга».– Мы знакомы давно, – любезно подтвердила Фани, – но мы ничего не знаем друг о друге.Вот как?… Маркиз Торе Бермеха понимал, что столетний коньяк слегка затуманил ему рассудок, но, восхищенный своей идеей, решил приступить к рассказу. Продолжая пить коньяк и с остервенением уничтожать омаров, он поведал все, что знал о каждом из них в отдельности. Прежде всего он описал заслуги сеньоры Хорн перед аристократами во время осады Мадрида. «Благороднейшая» из всех сеньор лично разносила масло, шоколад и витамины, получаемые английским посольством, аристократам, укрывавшимся в подвалах и на чердаках от зачисления в республиканскую армию. В то время в Мадриде свирепствовал голод и челюсти осажденных гнили от цинги… Из продуктов в городе осталась одна чечевица, ничего, кроме чечевицы, которую сами красные называли «пилюли Негрина». Негрин Лопес Хуан (1889–1956) – испанский политический деятель и ученый-физиолог. С мая 1937 г. занимал пост премьер-министра, в 1939 г. эмигрировал и затем вынужден был сложить с себя полномочия главы республиканского правительства.
Одного этого достаточно, чтобы все дворянские семьи Испании смотрели на сеньору как на святую (como una santa mujer), не говоря уже о других ее подвигах.– Подвигах?… – удивленно повторил Луис.Разумеется, подвигах!.. Маркиз Торе Бермеха разволновался и даже выронил свой монокль. Господи!.. Идальго чуть не пропустил самое важное. Разве Луис не знает, что сеньора Хорн работала в тифозном лагере монаха Рикардо? Нет?… Каррамба!.. Маркиз был так ошеломлен, что не знал, с чего начать. Немного оправившись, он повел подробнейший рассказ. Итак, монах Рикардо (упокой, господи, его душу) по распоряжению своего ордена устроил лагерь для больных сыпным тифом в Пенья-Ронде. В этот лагерь поступила добровольно и сеньора Хорн. Вспыхнула революция, и как раз в самый разгар эпидемии. Какой ужас!.. Не известно даже, умер ли Рикардо от сыпного тифа или его расстреляли красные. Во всяком случае, героическая сеньора нашла в себе силы даже после этих испытаний приехать в Мадрид и помогать через посольство другим несчастным. Да, это настоящий подвиг!.. И в честь подвига маркиз опрокинул еще одну рюмку коньяку. Пока волны его красноречия рокотали над столом, Луис нервно зажигал одну сигарету от другой, а Фани, смертельно бледная, молча смотрела в одну точку прямо перед собой. Теперь он напряженно сопоставлял ее слова «мне очень важно знать правду» с ее испугом при первом их свидании и со своими воспоминаниями о Рикардо. Но он почти не помнил Рикардо. Он даже не знал, как брат выглядел взрослым, потому что не видел его взрослым. Столько лет прошло с тех пор, как они виделись последний раз! Но что было между Фани и Рикардо? Почему она поступила в лагерь Пенья-Ронда? Вопросы один за другим вспыхивали в его сознании, переплетаясь, противореча друг другу…А маркиз Торе Бермеха все пил и все говорил с тем неиссякаемым цветистым красноречием идальго, в котором он сорок лет упражнялся в аристократических клубах, на собраниях монархистов и стреляя по голубям. Покончив с похвалами Фани, он принялся за своего дорогого Луисито: намекнул неопределенно на его мелкие грешки в молодости и поспешил подчеркнуть его теперешние качества зрелого и совершенного идальго.– Общество тебя ждет, – произнес он торжественно. – Общество хочет тебя видеть. Еще один Эредиа должен блеснуть на небосклоне возрожденной Испании!К концу его речи можно было заключить, что общество погибнет, если Луис не соблаговолит в нем появиться.Съев еще одного омара и выпив приблизительно бутылку коньяку, маркиз Торе Бермеха наконец поднялся, чтобы пойти и повсюду разнести новость о знакомстве своего дорогого Луисито с прекраснейшей из всех сеньор в мире. Бар был почти пуст. Луис расплатился. Славному бедному идальго удавалось поесть и выпить всласть, только когда платили родственники.
– Теперь мы без масок, – сказал Луис, когда они сели обедать в ресторане.– Да, – глухо подтвердила она.– Можно подумать, что мы стыдимся своего происхождения, но это не так. Мы стыдимся только самих себя.– Я не стыжусь даже себя.– Ты не должна так говорить! Это значит захлопнуть дверь в жизнь.– Я ее уже захлопнула.– Я ожидал, что ты подумаешь, прежде чем сказать это. Разве ты не понимаешь, что я тебя люблю?– Ты не должен меня любить.Ее рука с вилкой застыла в воздухе, а глаза выразили укор. Они были холодны и пусты. Казалось, все в ней помертвело. Оживление, которое освещало ее лицо в Прадо, исчезло.– Значит, мы расстанемся? Каждый пойдет своей дорогой? Так?– Так будет лучше всего.– Когда я должен убраться? – спросил он горько.– О!.. Ты как ребенок! – В глазах ее снова вспыхнул нежный изумрудный свет, кокетство и радость женщины, за которой ухаживают. – Я совсем не хочу, чтобы ты убирался.– Тогда зачем нам расставаться?– Затем, что мне нечего тебе дать. Я мертва. Я – женщина без тела. Разве ты можешь любить женщину без тела?– Но ты меня любишь. Ты вернешься к жизни.– Нет. Я тебя не люблю… по крайней мере так, как тебе хотелось бы. И не знаю, могу ли я вернуться к жизни… прекратить уколы. Ты видел, что случилось прошлой ночью. Думаю, поздно.С ее лица не сходила бледность, а в покорности тона было какое-то мертвенное спокойствие.– Не знаю, понимаешь ли ты меня.– Завтра начнем лечение, – заявил он решительно.– Бесполезно. Я пробовала столько раз.Кельнер приносил кушанья, к которым они едва притрагивались, и с оскорбленным видом убирал тарелки. Почему этим испанцу и англичанке – самой изысканной паре в отеле – не нравится еда? И кельнер пошел отчитывать повара. А Луис и Фани впивались глазами друг в друга с горьким сожалением, как люди, встретившиеся слишком поздно.– Значит, ты знала Рикардо? – спросил он после долгого молчания.– Да, – ответила она. И щеки у нее дрогнули.– А я его едва помню. Когда я уезжал, он был ребенком. Непохожим на других, набожным ребенком… Как он выглядел взрослым, я себе не представляю.– Внешне он был похож на тебя, – сказала она осевшим голосом.– А какой у него был характер?– Непреклонный и жестокий.– Но к себе он, вероятно, был снисходителен?– Он был беспощаден и к себе.Фани судорожно сжала кулаки и задышала часто, точно невидимая рука стиснула ей горло.– И ты пошла ухаживать за больными сыпняком в Пенья-Ронде!.. Зачем ты сделала это?– Чтобы быть с ним.– Романтика! – сказал он с улыбкой. – Это была любовь?– Не знаю.– Что произошло потом?Лицо Фани приняло цвет синеватого мрамора. В нем не осталось ни кровинки. Челюсть задрожала, точно от холода какого-то ужасного воспоминания. Но она мгновенно овладела собой.– Не надо мне больше рассказывать о Рикардо, – сказал Луис.– Напротив. Я должна рассказать тебе все. Но не сейчас!.. Еще не сейчас!– Мертвые вообще не представляют интереса, – заявил Луис дерзко, очистив апельсин и подавая его Фани.– Ты веришь в бессмертие души? – спросила она.– Нет. Трудно согласиться, что повар нашего отеля, Альфонс XIII или маркиз Торе Бермеха бессмертны.– Я тоже, – сказала Фани с нервным смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32