Вампиры: Антология –

OCR Larisa_F
«Вампиры: Антология»: Азбука-классика; Москва; 2007
ISBN 978-5-91181-439-7
Аннотация
В новой антологии собраны тридцать пять классических и современных историй о вампирах, принадлежащих перу таких известных авторов, как Клайв Баркер, Роберт Блох, Нил Гейман, Тацит Ли, Ким Ньюмен, Кристофер Фаулер, Брайан Ламли и других.
Загадочные, жестокие, аристократичные, сексуальные, бесстрастные, как сама смерть, и способные па самую жгучую страсть, – вампиры уже не первое столетие остаются притягательной и модной темой мировой литературы и кинематографа.
Исторгнутые извечной тьмой или порожденные человеческими суевериями; исчадия зла или жертвы рокового недуга; звероподобные кровопийцы или утонченные ценители алого вина жизни – вампиры обязательно завладеют если не вашей кровью, то неотступным вниманием.
Мелани Тем
Лучшая половина

По профессии Мелани Тем – социальный агент по усыновлению. Она живет в Денвере, штат Колорадо, вместе со своим мужем, писателем и редактором Стивом Разником Темом. У них четверо детей и трое внуков.
Перу Мелани принадлежат несколько романов: «Мот» («Prodigal»), удостоенный премии им. Брэма Стокера за лучший дебют, «Привидение» («Revenant»), «Черная река» («Black River») и «Течение» («The Tides»). Недавно вышли в свет еще несколько ее произведений: «Погибший в духе» («Slain in the Spirit»), «Мошенник» («The Deceiver»), а также сборник рассказав «Ледяной поток» («The Ice Downstream»).
В 2003 году Тем написала две пьесы – одноактную «Общество утраченных ценностей» («The Society for Lost Positives») и полноформатную «Утешь меня персиками» («Comfort Me with Peaches»).
По словам писательницы, сюжет «Лучшей половины» возник у нее на основе собственного опыта: «В университете у меня была близкая подруга, красивая, разносторонне развитая, энергичная, умная. У нее был роман с парнем, человеком во всех отношениях темным и слабохарактерным, скучным и мелким. В те два года, что они встречались, она выполняла за него все письменные задания, репетировала его по всем предметам, учила достойно одеваться и даже покупала ему одежду, учила прилично держать себя в обществе, внятно выражать свои мысли, даже танцевать. Потом они поженились. Мы с ней перестали общаться.
Спустя много лет наши пути вновь пересеклись. К тому времени она стала нервной, болезненной, изможденной женщиной. Вся жизнь моей бывшей подруги проходила дома, карьеры она не сделала. Муж ее стал адвокатом международного уровня, преподавателем права и офицером высокого ранга.
По-моему, это страшное унижение. И «Лучшая половина» дает подобным ситуациям вполне правдоподобное объяснение».
В приведенном ниже рассказе тема вампиризма затрагивается лишь косвенно. Но история от этого не становится менее захватывающей…

Не успела я еще подойти к дому, как Келли открыла дверь. Вид отворившейся и вновь закрывшейся красной двери в белой стене заставил меня содрогнуться: это было похоже на беззубую улыбку. Я встала как вкопанная, не дойдя до конца квартала. На Келли было желтое платье, на плечи накинуто что-то белое. Прикрыв дверь, она вышла на крыльцо и поднесла ладонь к глазам, защищаясь от яркого июльского солнца.
Сама не знаю почему, но пока что мне не хотелось попасться ей на глаза. Я укрылась за пышным кустом сирени, усыпанным тяжелыми лиловатыми узелками, – только они и остались от опавших цветов. Во дворе через дорогу бегала маленькая коричневая собачка; она тявкнула на меня пару раз, но потом бросила это дело и вернулась в тенек, на свое належенное место.
Мы с Келли не виделись уже пятнадцать лет. Я думала, что давно забыла ее, но нет: я узнала бы ее где угодно. В университете мы какое-то время были очень близки. С тех пор я повзрослела и стала осмотрительнее; казалось бы, тогдашняя привязанность должна теперь вызывать у меня лишь недоумение. К несчастью, недоумения я не ощущала, напротив, былые чувства забились во мне с новой силой, как разгоряченная кровь. Наблюдая за Келли издалека, сквозь лиловато-зеленую рябь сиреневого куста, я вдруг почувствовала, что немного ее побаиваюсь.
Позже выяснилось, что не Келли мне следовало бояться. Но той весной умер мой отец, и я жила в постоянном страхе. Боялась любить. Боялась не любить. Боялась прийти домой или завернуть за угол и обнаружить там нечто ужасное, нечто такое, чего в моем присутствии ни за что не случилось бы. Я съежилась за своим сиреневым кустом и страстно желала стать невидимой. Мне было интересно, зачем она позвонила. Я в бешенстве спрашивала себя, зачем я сюда явилась. Я хотела убежать по яркому раскаленному тротуару – подальше от этого дома. Я с трудом сдерживалась, чтобы не кинуться опрометью ей навстречу.
Медленно я пошла вперед. Она явно меня не замечала, она смотрела в другую сторону. Высматривала меня. Я специально задержалась на пару минут. Тут она обернулась, и я с испугом почувствовала: что-то не так.
Не потому, что она выглядела как-то неестественно, а на ней было надето элегантное платье, это в субботу-то, в таком квартале, где и деловой костюм в рабочий день кажется нелепостью. И даже не потому, что я чувствовала себя в опасности, несмотря на то что дом Келли находился в двух шагах от забегаловки, где мы с папой частенько завтракали, и от парка, где я временами гуляла, и от квартиры, где мы жили. Дело было в чем-то поважнее. В ней самой. Я снова остановилась и пригляделась.
Была середина июля, самый полдень. Яркий зеленый свет, пробиваясь сквозь натянутый над крыльцом тент, заливал ей лицо, все те же густые брови, высокие скулы, с небольшой горбинкой нос. Казалось, она больна. На щеках у нее были красные пятна – то ли румяна, то ли лихорадка. Келли тяжело дышала. Даже издалека я заметила, как сильно она дрожит. И ее плечи в этот жаркий летний полдень были укутаны в белую меховую накидку.
Тут я подумала, что готова сбежать прямо сейчас, но, вероятно, я сама себя обманывала. Я стояла и наблюдала за ней сквозь аккуратную зелень лугового мятлика, который странно смотрелся на этом северном денверском газоне. Стебли были покрыты водяными брызгами, в которых светились крошечные радуги. Меня тянуло к ней, как и всегда. Что-то было не так, и мне предстояло влипнуть в это «не так» по самые уши.
Она заметила меня и улыбнулась, ее лицо исказила слабая гримаса, от которой у меня сжалось сердце. Я отчаянно сожалела о том, что пришла, но инстинкт самосохранения, как и все мои полезные инстинкты, проснулся слишком поздно.
– Привет, Бренда!
Я открыла узорчатую кованую калитку, по высоте едва доходившую мне до пояса, обернувшись, аккуратно закрыла за собой задвижку и прошла по дорожке, обсаженной с обеих сторон петуниями.
– Келли, – заговорила я, сделав над собой усилие, чтобы протянуть ей руку, – как я рада тебя видеть!
Рука ее была ледяной. Я до сих пор отчетливо помню, как сильно меня удивило это холодное прикосновение. На какой-то момент я совершенно растерялась, вспомнив о том, что жара стоит почти сорокаградусная. Келли склонилась мне навстречу, перегнувшись через перила, и легкий знойный ветерок заколыхал с полдюжины колокольчиков, так называемой музыки ветра, свисавших с карниза. Они наполнили воздух нежной какофонией. Вокруг Келли буйно вилась сочная зелень, в обрамлении которой ее лицо казалось почти призрачным. Пахло жимолостью – ароматом ее духов, и одновременно до меня доносился болезненный запах ее дыхания. Она сердечно мне улыбалась; ее бледно-розовые, почти бесцветные губы странно соседствовали с желтоватым оттенком зубов. Под глазами лежали темные круги. На мгновение мне с ужасом представилось, что она сейчас перевалится через перила и упадет прямо в мои объятия и что, когда я подхвачу ее, окажется, что весит она не более, чем прерывистая песня «музыки ветра».
Голос у нее почти не изменился: он был все такой же сухой, сдержанный, хорошо поставленный. И все же как будто надтреснутый, можно было подумать, что те два слова, которые она произнесла, исчерпали все ее силы. Она сделала глубокий вдох, обвила ледяной рукой мою талию и пригласила:
– Давай заходи.
В последний раз мы с Келли виделись на ее свадьбе. Я наблюдала за церемонией на некотором расстоянии, гадая про себя, как могла моя подруга дойти до такой глупости и возможно ли, что со мной когда-нибудь случится то же самое. К тому времени мой отец уже был болен, а мать умерла давным-давно. Потом я выстояла огромную очередь только для того, чтобы Келли пожала мне руку и поцеловала в щеку, как будто никогда меня прежде не видела. Или больше не увидит.
Рон, ее новообретенный муж, наклонился, чтобы тоже меня поцеловать. Я ему отомстила, раскашлявшись от мускусного запаха его идиотского лосьона. Рон был высоким и очень светловолосым, его щеки и верхнюю губу покрывала по-младенчески мягкая щетинка. Возложив свои огромные лапы мне на плечи, он очень серьезно посмотрел на меня сверху вниз и сообщил:
– Я люблю ее, Бренда. – Он был похож на бойскаута, произносящего свою клятву. – Она стала моей лучшей половиной.
Позже я процитировала это заявление своим подругам; мы дружно смеялись и закатывали глаза к небу. Рон всегда был очень искренним. Самое простое бытовое замечание, например, о погоде или о еде, которую подают в столовой, он высказывал в такой манере и таким тоном, что можно было подумать, будто он зачитывает декларацию об ограничении распространения ядерного оружия.
Рон был парень простой. Частенько бывало, что он вроде бы не улавливал смысла шуток, особенно непристойных, и все равно добродушно посмеивался. Ему было нелегко следить за нашей по-восточному скорой болтовней, но он переводил взгляд с одного собеседника на другого, словно встревоженный щенок, делая вид, будто все понимает. Он был такой легкой жертвой, что мало кто из нашей компании мог противиться искушению подшутить над ним.
Учебу он окончил благодаря талантам Келли. Сперва она буквально все делала за него; его специальностью была политология, а она занималась лингвистикой, так что ей приходилось учиться за двоих. И при этом ночи напролет она просиживала над книгой не чаще, чем любой из нас. В конце концов, Рон смог сам писать черновые наброски, которые Келли потом тщательно редактировала. Этих двоих нередко можно было увидеть за библиотечным столом: они сидели, прижавшись друг к другу, Келли имела вид грозный и решительный, а Рон выглядел и серьезно, и добродушно, и смущенно.
Она научила его всему. Как составить и записать простейшее предложение. Как подготовиться к экзамену. Как прочесть целый абзац от начала до конца без запинки и с правильной интонацией. Как вести себя за столом, чтобы не вызывать отвращение у окружающих. Как поступить, если в студенческой ассоциации возник конфликт. Когда сама система университетских студенческих ассоциаций стала в нашем маленьком либеральном кампусе предметом для насмешек, в Роне вдруг проявились достоинство и деловитость. На последнем курсе его выбрали королем выпускного бала, и Келли, одетая в золотистый шифон и нарочито застенчивая, не выпускала его руку из своей.
Ходили сплетни, что и о сексе Рон узнал только благодаря Келли. В первый год, еще до того, как многочисленные предписания и правила были смягчены и юношам и девушкам разрешили ходить друг к другу в гости, все занимались любовью прямо во дворе общежития первокурсниц. Келли говорила, что у них очень много работы, поэтому там они бывали реже, чем большинство из нас. В те первые зиму и весну я проводила во дворе большую часть дневного времени, и даже некоторую ночного, в обществе симпатичного и весьма сведущего молодого человека из Нью-Джерси по имени Джен.
И все же Рон с Келли появлялись там достаточно часто, чтобы мы могли произвести некоторые наблюдения и обсудить их привычки. Спина Рона неуклюже упиралась в стену, руки неловко обнимали девушку за талию; Келли, вытянувшись, нежно терлась о его шею или, по нашим ехидным предположениям, шепотом давала инструкции. Первое время, если кто-нибудь, проходя мимо, вдруг здоровался – а мы здоровались, просто из вредности, – природная вежливость заставляла Рона отвлекаться и кивать в ответ. Келли же не замечала никого, кроме Рона: она полностью в нем растворялась. Вскоре и он научился не замечать нас или, по крайней мере, притворяться, что не замечает.
Келли была человеком настроения, темпераментным и целеустремленным. Она всегда увлекалась всерьез. Я знала ее еще до встречи с Роном: на первом курсе нас поселили в одной комнате в общежитии. В ней было что-то такое – помимо того, что мы были ровесницами и обе переживали жизненный перелом, – что заставляло меня рассказывать ей о вещах, о которых я ни с кем прежде не говорила и даже никогда не задумывалась; что-то такое, что заставляло и меня выслушивать ее излияния, затаив дыхание, как будто у меня на глазах рождалась гениальная музыка или открывалась какая-то смутная тайна.
Уже тогда Келли восхищалась женщинами, погибшими во имя чего-то высокого, во что они верили, как Жанна д'Арк, о которой она читала французские стихи, или по вине обстоятельств, которые от них не зависели, как Анна Франк, чьи дневники она цитировала на обманчиво грубом немецком языке. Текста я не понимала (я специализировалась по социологии), но сами истории были на слуху, и мне нравилось смотреть на Келли и слушать, как она читает. Когда она замолкала, в комнате повисала восторженная тишина, и затем кто-нибудь из нас или мы обе еле слышно произносили: «Ах, как это красиво!»
Когда Келли встретила Рона, наши отношения изменились. Началось с того, что она стала говорить только о нем, но к этому я отнеслась с пониманием. Я и сама очень много говорила о Джене. Но со временем она вообще перестала со мной разговаривать, хотя и выслушивала с неизменной вежливостью, занеся ручку над очередным сочинением, от правки которого я ее отвлекала.
Рон представлялся мне таким же открытым, незамысловатым и скучным, как степи его родной Небраски. По моему убеждению, Келли попросту губила свою жизнь. Он был ее недостоин. Я не могла понять, что она в нем нашла.
Разве что он предоставлял неограниченные возможности желающему поиграть в кукловода, скульптора или изобретателя. Именно в этом духе я высказалась однажды ночью, когда мы с Келли лежали в нашей комнате, тщетно пытаясь отвлечься от шума и заснуть: на нашем этаже кто-то устроил вечеринку. Келли была моим лучшим другом, и я считала, что просто обязана поделиться с ней своим мнением.
– Может, все-таки скажешь мне, что у вас с Роном? – потребовала я неожиданно для самой себя. Мы сонно жаловались друг другу на шум и с презрением обсуждали привычки некоторых особо прилежных студентов, и в этом внезапном вопросе, вопреки моему желанию, прозвучали злость и обида. Но делать было нечего, пришлось продолжать в том же духе: – Это что, эдакий Пигмалион со сменой ролей, да?
Келли не отвечала так долго, что я уже подумала: не уснула ли она или, может быть, вообще не желает на сей раз со мной разговаривать? Я уже приготовилась повторно бросить ей вызов, а при необходимости даже вылезти из постели, подбежать к ней и трясти ее за плечи до тех пор, пока она не обратит наконец на меня внимание; как вдруг она спокойно ответила:
– Бывают вещи и похуже.
– Келли, ты красавица и умница. Стоит тебе пожелать, и любой парень в кампусе будет твоим. А Рон – он ведь просто серость.
– Он мне очень подходит, Бренда. Я и не жду, что ты поймешь. – Но она тут же попыталась смягчить обидные слова объяснением. – Он помогает мне забыть себя.
Это был наш последний серьезный разговор. Мы с тех пор вообще почти не разговаривали. Остаток первого курса я могла бы с таким же успехом прожить в одноместной комнате. Остались лишь немногочисленные и до боли интимные доказательства существования Келли – ее чулки, оставленные сохнуть в туалете, на круглой дверной ручке, и свисавшие с нее, словно скинутая каким-то животным кожа, да флаконы с духами и тональным кремом, выстроившиеся в ряд на ее ночном столике, как магические амулеты. И все это хозяйство не нарушало границы между нашими половинами комнаты. На другой год она переселилась к своей приятельнице по женской студенческой ассоциации. Я была с этой девушкой незнакома, да и Келли, по-моему, не слишком-то хорошо ее знала.
Получив приглашение на свадьбу, я почувствовала себя удивленной и немного обиженной. Я сказала себе, что вовсе не обязана туда идти. И все же пошла, и ревела как дура, и жала ей руку. Я до сих пор не уверена в том, узнала ли она меня, когда я проходила мимо в длинной веренице поздравляющих. Почти весь банкет я пробеседовала с родителями Келли – с бледной тщедушной женщиной, лицом очень похожей на нее, и высоким светловолосым цветущим мужчиной. Они гордились своей дочерью, ведь Рон такой замечательный юноша, он наверняка далеко пойдет.
1 2 3