Юноша вздрогнул. Казалось, в замке повернули ключ и отворяют потайную дверь. Павел отошел в тень столба. И в самом деле: над алтарем открылась дверь проделанного в горе тайного хода, который вел в часовню из Верхнего города; ворвался свет, и в часовню с факелом в руке по ступенькам спустилась закутанная в черное высокая женщина.– Ступай! Оставь меня, Чоколин, – бросила женщина, оборачиваясь к потайной двери. – Ты сделал свое дело, получил плату и сейчас можешь уходить!Дверь закрылась. Женщина подошла к мертвой девушке, откинула креп, факел осветил лицо Клары. Она склонилась над покойницей.– Я должна тебя видеть, соперница, – прошептала она, злорадно улыбаясь, и подняла факел. – Так вот кто отравил мне жизнь, загубил мое счастье! Глупая, лежи теперь передо мной побежденная. Время исцелит рану, и Павел все-таки будет мой!– Никогда! – закричал Павел, выйдя из-за столба. – Никогда, чудовище! Третий раз Павел Грегорианец клянется дорогими останками, что не полюбит ни одну женщину, явись мне хоть ангел с неба или даже превратись в прах мой древний славный герб! Третий раз Грегорианец говорит, что ты порождение дьявола, что он тебя ненавидит, презирает, что бежит от тебя, как от чумы! Не касайся этих священных останков, порожденье ада, не тревожь своим зловонным дыханием райский сон этого ангела! Взгляни только на это невинное лицо и окаменей, подобно убийце перед ликом горгоны. Видишь, здесь покоится мое счастье, мои надежды, моя жизнь, и это уничтожено дьявольскими кознями твоего злобного змеиного сердца!– Павел, ради бога! – крикнула в ужасе Клара, дрожа как в лихорадке.– Не призывай бога, нечестивая грешница, услышав твой богохульный вопль, он в гневе ниспошлет молнию и разрушит сей святой кров! Да, ты это сделала, ты!– Я?– Узнаешь ли это? – спросил Павел и вынул из-за пазухи расшитый кошель. – Разве это не герб Унгнада и Тахи, не герб Клары Унгнад, прелюбодейки, блудницы и отравительницы? Кошель был найден рядом с мертвой Дорой, слышишь ты, рядом с мертвой Дорой, о чудовище!Клара поникла, но быстро оправилась.– Да, – сказала она, – верно, Павел! Я приказала отравить Дору ядом, от которого нет спасения. Но знаешь ли почему? Любовь к тебе лишила меня разума! Если грешат преднамеренно, то я не грешница. Не ум повинен в этом грехе, а сердце! Если бы мне не удалось умертвить Дору и ты женился бы на ней, я сама бы отравилась. Покуда жива, я не допущу, чтобы тебя любили другие, и отравлю всех, полюбивших тебя, даже если ты их и не любишь! Я люблю тебя, Павел, как бога, перед которым грешна, которому изменила. Ради того, чтобы разделить с тобой один день, один час, одно мгновение любви, я выпила бы полную чашу яда до дна! Если ненавидишь, если презираешь меня, Павел, то отомсти!– Нет, блудливая женщина! Вот мы здесь одни, никто нас не видит. При мне мой острый меч, тут лежит мое сокровище, девушка, которую ты убила. Если бы я захотел, я вонзил бы меч в твое змеиное сердце и избавил мир от великой грешницы. Но я не хочу. Меч этот я прославил в честь невесты, поднял его ради спасения христиан и скорее отсеку себе правую руку, сломаю его надвое, чем замараю оружие твоей нечистой кровью: я витязь, воин, а не палач, дело которого казнить отравительницу. Нет, месть моя будет иной. Иди и носи с собой всю жизнь как вечную неизлечимую язву эту порочную страсть, пусть она жжет тебя адским огнем, пусть морит вечной жаждой, а когда лицо твое увянет и тело высохнет, пусть пылает она в твоем сердце подобно огненному вулкану. Когда же в ночной тиши ты будешь искать покоя во сне, пусть встанет перед твоими глазами этот невинный ребенок, бледный, со слезами на глазах, и пусть взгляд его вперится в твое горячее сердце подобно ледяному ножу. Умирай и живи, живи и умирай. Будь проклята до могилы, будь проклята и в могиле!– Ох! – стонала Клара, стоя с опущенной головой на коленях перед покойницей.– Уходи, нечестивая женщина, дай мне последний раз помолиться подле моей Доры! – И юноша нежно поцеловал мертвую девушку.Клара вскочила как безумная и в диком отчаянии убежала через потайной ход. * * * На другой день капитан пришел на могилу невесты. К своему удивлению, он увидел сидящую на могиле женщину. Павел подошел ближе. Это была Магда, в руках она держала четки.– Магда! – окликнул ее капитан, но старуха молчала.– Магда! – повторил Павел и опустил ей руку на плечо.Магда была мертва. Как последний отголосок жизни на щеке доброй старушки еще дрожала слеза. Молясь, она уснула вечным сном на могиле своей крестницы. 23 Канун рождества. Чудная ночь. Небо ясное, все усыпанное звездами. Холод лютый. На Загребской горе, по холмам и долинкам снегу по пояс. На голых ветвях под стать алмазам сверкает иней, лунный свет переливается по снегу, и кажется, будто земля усыпана жемчугом. На горе тишина, не шелохнется ветка, ручей не гремит в глубоком овраге, – злой ветер спит, вода дремлет под твердым ледяным покровом. Канун рождества. Из сугробов выглядывали черные деревенские домишки, а их огоньки весело подмигивали зимней ночи. Люди радостно поминали появление на свет в Вифлееме святого младенца. Блаженный покой охватывал душу и вызывал желание возгласить во весь голос: «С рождеством Христовым!» Только одна душа лишена небесного покоя, только в одной душе горел не рождественский огонь, а полыхало адское пламя; лишь одна душа взывала не к богу, а к дьяволу! Как безумный бежал по горам и долинам брадобрей, подавленный, оборванный, измученный, увязая по колени в снегу, а порой проваливаясь до пояса. Лицо горело от мороза, руки были в крови, он едва дышал. Как раненый волк, хватался он за колючие ветви, карабкался в гору, потом, свернувшись калачиком, скатывался вниз, ударяясь головой о скрытые под снегом пни и придорожные камни. Беглец потерял кабанину, обронил шапку, он продолжал мчаться без оглядки, точно за ним гнались злые духи. Брадобрей убегал из Загреба все дальше, дальше, видимо, он решился обязательно перевалить через гору. Вот он спустился в овражек под отвесной скалой. Сел на камень. С трудом перевел дух. Стянул с шеи пестрый платок, обмотал им голову, подул на озябшие пальцы, вытащил из-за пазухи бутылочку, глотнул из нее и глубоко вздохнул. Стало немного легче, по жилам заструилось тепло. Чоколин огляделся и, уверившись, что находится в укрытии и лунный свет его не выдает, снова запрокинул бутылку.– А! Хорошо! Проклятый мороз! Как трещит. И под ногами скрипит. Леденеет кровь! Главное, перевалить через гору, а там уже пустяки, – пробормотал он. – Но чу! Слышь! – Брадобрей испугался.На перевале, где он только что был, затрещали ветки и заскрипел снег.– Это они! Да, они! Беги, несчастный, беги! – Цирюльник задрожал, вытянул шею и прислушался. – Да, да, это они! Беги!И точно ящерица, которую тронули палкой, человечек взвился, завернул за скалу и пустился в гору. «Эх, будь сейчас красное лето, ушел бы легко; но, увы, теперь зима, снег! Проклятый снег! Точно змея, вьется за тобой след, и его не выпускает из виду проклятый глаз ясного неба – зловещий месяц! Будь поземка, бурап или хоть облачко, но небо чисто, как стекло! Проклятье!» Чоколин карабкался в гору.Вскоре у камня появилось два человека. Один – великан в высокой шапке с длинным одноствольным ружьем: обнаженная волосатая грудь в инее, усы – две белые сосульки, глаза словно далекие костры пастухов среди темного леса. Это был харамия Милош Радак. Другой – закутанный в гунь, в шапке и намного моложе – Ерко.– След ведет сюда, – промолвил Ерко, нагнувшись.– Надо искать! – ответил Радак.– Конечно!– Пойдем!– Передохнем маленько.– Ни за какие сокровища!– Уйти далеко он не мог. Ну хоть минутку!– Ни минуты! Я не могу ни сесть, ни лечь, пи есть, ни пить, пока у него голова на плечах.– Я устал.– А ты оставайся! Только помни, Ерко, тут много волков!– Не боюсь я.– Давай искать дальше!– Вон у камня в снегу свежая кровь, а вон и бутылка. Пустая!– Верно, свежая кровь. Он ранен и не далее чем в десяти минутах хода отсюда.– Гляди! Завернул за скалу. Вот его следы, едва приметны в снегу. Еще снег мягкий!– Идет в гору!– Пошли!Харамия и Ерко, обойдя скалу, тоже полезли в гору. Снег скрипел, ветки ломались под ногами, ноги скользили, но они продвигались шаг за шагом вперед. Вот они вскарабкались на вершину. Над горой плыл ясный месяц, перед ними раскинулась снежная пустыня.– Гляди! – крикнул Радак. – Вон туда, на тот пригорок! Спасибо, луна помогает. Видишь, черное ползет в гору. Это человек!– Да! Сейчас вижу! Человек.– Торопится, негодяй!– Словно за ним нечистый гонится.– Именно!– Прибавим шагу, Ерко.– Погоди, старик! Теперь все в порядке, теперь он наш! С той горки можно спуститься только в овраг, а дальше отвесная стена. Негодяю придется идти по оврагу, или вперед, или назад. А горку можно обойти. Ты ступай прямо вниз, а я зайду с юга, и мышь окажется между двумя кошками. Дай мне пистолет, Милош!– На, держи! И клянусь святым Николой, у тебя, парень, голова на месте. Хорошо придумал! Я низом направо, а ты налево. До свидания, желаю удачи.– Только, старик, взять его нужно живым.– Живым или мертвым, на то божья воля! – ответил харамия и пустился вниз, а юноша повернул налево.Брадобрей благополучно спустился в овраг. «Слава богу! Значит, эти бешеные далеко позади, не нагонят. Черт!» Перед ним внезапно выросла отвесная высокая скала. «Дальше нельзя! Надо обойти гору оврагом, с севера. Вперед, вперед! Кожа на руках лопается, сочится кровь. Вперед! Волосы обледенели. Вперед! Ноги проваливаются все глубже. Вперед! Вперед! Дьявольские духи неистовствуют». Вот ущелье сворачивает в сторону. Перед беглецом небольшая полянка. На ней светло как днем. Человечек видит бегущего по поляне великана и начинает дрожать, но не от холода – от ужаса!– Это он! – шепчет полумертвый от ужаса беглец. – Назад! Назад!Но и великан его заметил и помчался за ним. «Слышишь, как скрипит снег, все громче, громче, все ближе, ближе! Назад! Назад, в ущелье!» С головы слетает платок. Лицо становится белее снега. Только на лбу краснеет царапина. Великан отстает. Горбун оборачивается. Вздыхает. «Слава богу! Харамия поскользнулся… упал… провалился в снег. Ты спасен! Назад, назад!» Сейчас по ущелью можно подняться. Здесь густой лес. «Слава богу! Но что это? Дьявольское наваждение?» У выхода из ущелья стоит закутанный в гунь человек, в руке у него пистолет. «Да, да, пистолет! Свет месяца не обманывает! Кто это, кто? Да неужто? Немой Ерко! Этот трус! Вперед!»– Ха! Ха! Ха! – катится по ущелью громоподобный хохот Ерко. – Исчадие дьявола, наконец-то ты в моих руках!«Да это сам дьявол, – заметавшись, думает Чоколин, и в сердце его словно впиваются острые когти. – Беги! Беги! Несчастный! Но куда? Здесь Ерко, там харамия, здесь смерть, там гибель! Куда?» И брадобрей, как лиса, юркнул в кусты. «Вот раскидистый дуб. Скорей на дуб, враги еще довольно далеко!» Взобравшись на дерево, он прижался к ветке и замер, едва дыша. Ерко и Радак встретились в овраге.– Где он? – спросил Радак.– Ведь он в твою сторону кинулся!– Да нет, человек божий, в твою! – возразил харамия. – Он от меня побежал. Не упади я, догнал бы!– Нет же, говорю тебе!– Да, клянусь звездой!– Но ведь не дьявол же перенес его через скалу. Видишь, она отвесная и гладкая, словно топором обтесана.– Может, там! – И харамия кивнул головой в сторону овражка, где стояли высокие деревья. Месяц медленно поднимался, освещая придорожный дуб.– Ага! Нечистый дух! – зарычал харамия, заметив бледное лицо брадобрея на дубе. – Так вот ты где! Наконец-то тебя выблевала земля, чтобы твоею кровью охладить мои горящие раны! Ерко, Ерко! Глянь сюда, видишь, видишь? Вот наша добыча! А знаешь, кто этот ублюдок, кто этот изверг?– Кто?– Проклятый карлик, убивший мою жену, отнявший у меня сына, растоптавший мою жизнь и счастье!– Грга Чоколин, потурченец, и есть тот самый знахарь? – спросил Ерко.– Да, он! Пусти, дай мне до него добраться, я растерзаю по кускам его тело, вырву его сердце!– Не пачкай рук нечистой кровью! Убей его!– Где мой сын? Говори, дьявол! – рявкнул сквозь рыдания харамия. – Где мой единственный сын? Говори, сатана!– Не знаю, – отозвался с дуба Чоколин, – я продал его в Стамбуле.– Господи Иисусе Христе! – Старый солдат склонил голову, но тотчас же снова ее поднял. – Слушай, мерзавец, слушай хорошенько! Ты убил мою жену, отнял сына, сжег дом. И вот, стоя над мертвой Марой и глядя, как из ее сердца струится кровь, я поклялся: «Клянусь перед своей мертвой женой, и да поможет мне всемогущий бог, моя христианская вера и все силы небесные, что я не буду знать ни сна, ни отдыха, сладкого куска не возьму в рот, пока не отомщу за жену, пока у убийцы будет на плечах голова, и, если я не выполню своей клятвы, пусть кум не будет мне больше кумом, друг – другом; пусть напрасны будут все мои мучения, пусть преследуют меня несчастья, пусть водят меня, бесноватого, от монастыря к монастырю и не смогут исцелить; пусть буду я напоследок лаять, как пес; и да низвергнется на меня небесная твердь, и поглотит сам ад, и мучают меня бесы во веки веков! Аминь!» Слыхал, разбойник, как я поклялся?! С того самого дня мыкался я по свету, искал тебя, дьявола, и весь поседел! Не чаял души я в своем господине, он любил девушку, но ты убил его девушку. И снова я поклялся отомстить. И вот, о счастье! Я разыскал тебя наконец, подлый отравитель, нашел после стольких поисков, сейчас я доволен…Человек на дубе задрожал всем телом, лицо его стало землистым, посиневшие губы подергивались. Он отчаянно сжимал ветку, прижал голову к стволу и весь напрягся, как дикая кошка.– Теперь, – крикнул харамия, – твой час настал! Грянул выстрел, заскрипели ветки, человек на дубе вскрикнул, дернулся и камнем упал в снег. Пуля пробила ему лоб.– Пойдем! – прошептал харамия, отрубив брадобрею голову. – С жизнью у меня расчеты покончены. Я отомстил за Мару и за своего господина.– Пойдем, Милош! Да простит господь его прегрешения! – добавил в ужасе Ерко, и оба направились в сторону Загреба.Канун рождества. В ночной тиши зазвонил колокол, сзывая верующих ко всенощной. Заиграл орган, и люди запели: «Родился Христос, царь небесный!»А вдали, в горном ущелье, стая голодных волков с рычаньем рвала на части брадобрея. 24 Несмотря на то что хорватская знать возмущалась горожанами Загреба и их вожаком Якоповичем за то, что город на Гричских горках посмел оказать открытое сопротивление, вельможи все же стали подумывать, что самоуправство бана и подбана переходит всякие границы и что бан может поступить с сословиями так же, как он поступил с загребчанами, если они не покорятся его воле, вернее сказать, воле эрцгерцога Эрнеста. А Грегорианца начали просто сторониться. Со времени семейного разлада он точно взбесился и своими разбоями наносил много вреда не только горожанам, но и дворянам, позоря хорватскую знать. Поэтому кое-кто из вельмож поднял свой голос против бана и особенно подбана. И первым среди них оказался маленький Гашо Алапич. Поначалу сопротивление было весьма слабым. В 1580 году сабор проводили уже не в Загребе, а в Вараждине, к его королевскому величеству в Прагу отрядили настоятеля Чазманского монастыря Микача и господина Ивана Забоки с заданием разжечь гнев короля на загребчан и обелить подбана. Однако, когда эрцгерцог Эрнест в том же году разогнал пожунский сабор и отказался вернуть Венгрии все ее вольности, в частности, снять с высоких постов иноземцев, когда всю страну охватило волнение, а Эрнесту пришлось тайком бежать в Вену, всколыхнулась и хорватская знать. Власть Унгнада заколебалась. Якопович лично побывал у короля, к которому изо дня в день поступали жалобы на бесчинства Грегорианца, и, хотя господин Кристофор расхваливал Степко, называя его столпом престола и верным слугою архиепископа Драшковича, а загребчан обзывал лгунами и злодеями, чаша терпения короля переполнилась, и, дабы не вводить еще в больший соблазн нарушителей законности, король приказал разобраться в правах и привилегиях города Загреба с тем, чтобы суд решил распрю между подбаном и загребчанами.
Степко сидел, глубоко задумавшись, в своем замке, вперив взгляд в пустоту. В груди бушевали страсти, голова раскалывалась от неясных дум. На лице читалась тревога, видно было, что какое-то тайное предчувствие тяготит его душу. Все надежды рухнули. У сына Нико рождались одни дочери, а Павел, как он слышал, после Дориной смерти покинул Загреб и воевал против турок. Вот так и сгинет их древний род! Это была рана, глубокая незаживающая рана! Будь при нем в этой пустыне хоть кто-нибудь, кто мог бы его утешить. Нет! Все отступились от него за то, что он пошатнулся в вере.От этих мыслей отвлек его рог привратника. Вскоре в комнату вошел слуга.– Кто? – угрюмо спросил Степко.– Его милость бан! – ответил слуга.– Бан? – удивился Степко.В комнату вошел барон Кристофор Унгнад, в куртке и штанах из толстой оленьей кожи и в серой меховой шапке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31