– Это совсем немудрено, – отозвался князь. – И я сердечно благодарю вас за предупреждение. От души благодарен! – с чувством прибавил князь, провожая офицера через залу до дверей прихожей.
Оставшись один, Филозоф просиял.
Половина того, о чем мечтал он за последние дни, – сбылась. Оставалась другая половина – мудренейшая, конечно. Из того, что граф пожелал с ним познакомиться, еще могло ничего ровно не выйти. Провести один день вместе – ничего не значит. Может быть, это будет первый, но и последний день. Они могут оба крайне не понравиться друг другу. Поважничай граф хоть немного, покичись своим положением, и князь спуску не даст.
«Придворный не выше столбового», – было его любимою поговоркой.
Прежде всего, князь озаботился вызвать к себе тотчас же из Москвы сестрицу-генеральшу и, не скрывая своего веселого расположения духа, ласково встретил ее.
– Ну, сестрица, выручай. В кои-то веки пришлось и мне вот в ножки тебе поклониться.
– Что угодно? – ответила Егузинская, притворно изображая удивление, так как она уже знала чрез людей, кто в бутырском доме был в это утро.
Князь рассказал о появлении посланца графа, и Егузинская ахнула, снова притворяясь. Но когда князь передал, при каких условиях желает быть у него Орлов, – Егузинская ахнула уже непритворно, ибо была действительно удивлена.
– Целый день пробудет? – воскликнула она. – С полдня до полуночи?
– Да-с, такое его желание. Со мной беседовать…
– О важной материи, конечно… Стало быть, он уже видел где Юлочку? – сорвалось у Егузинской.
– Э-эх, сестрица. Сейчас и брех. Что же он, по-вашему, свататься, что ли, будет за девицу, которой не знает. Говорят вам, что он беседовать хочет. Со мной, а не с Юлочкой. Ее ему видеть нелюбопытно.
И князь, передав подробно, при какой обстановке желает быть граф, отчасти опечалил сестрицу, так как дамы должны были присутствовать только за столом.
Просьба князя к сестре была серьезная.
Филозоф, давно уже порвавший связь с обществом, теперь, по приезде в Москву, тоже не сделал никому визитов. А между тем надо для графа устроить вечер, надо позвать, как говорится, всю Москву.
Все на это есть… И дом обширный, не роскошно, но хорошо отделанный, с большою бальною залой, и серебра столового, всяких чаш и блюд, хранится немало в кладовых. Есть чем блеснуть всячески богатому дворянину, прожившему свой век «по одежке», сберегшему все отцово и нажившему еще свое.
А главного-то и нет. Гостей неоткуда взять. И добро бы проходимец какой пир задать собрался и ощутил недочет в знакомых. А то старинный дворянин и князь попал теперь впросак из-за своего нелюдимства и долголетнего сиденья на Калужке.
– Выручай, сестрица. Езди, проси всех. Егора тоже пошлю прощенья просить у всех и звать. А сам, вестимо, поеду к самым важным. Ко всем не успеешь.
– Не смущайтесь, братец. Все в Москве вас знают, на вас не гневаются, сказывают, что у вас нрав такой человеконенавистный! – смело отвечала Егузинская, чувствуя, что вступает в роль покровительницы и спасительницы Филозофа. – Будьте спокойны, будут у вас все на бале. Всяк захочет поглядеть, как вы будете чествовать графа. Не забудьте только потешные огни. Нынче без этого нельзя.
– От заставы до дому – тыщу бочек смоляных расставим. Довольно? – весело воскликнул князь. – Коли будет ветрено на городе, то всех обывателей задушим. Вся Москва задохнется от чада и копоти.
Братец с сестрицей весело расстались. Егузинская полетела в Москву с приглашениями, а князь начал отдавать приказания.
Бутырский дом вдруг ожил. Он даже не только ожил, а будто встрепенулся, вздохнул свободнее и задвигался. Все в нем сразу забегало и засуетилось. Гонцы верхом и пешком стали летать в город и обратно. Мастеровые, лавочники, подрядчики и всевозможный народ стал появляться на двор и в доме. Даже какой-то хромой солдат-артиллерист, служивый еще анненских времен, явился по своему делу и усиленно просил видеть князя. Солдат предложил сделать из пороха огненного петуха, который будет прыгать по земле и даже «кукарекать» прокричит. Разумеется, и петух был заказан. И самый большой – в сажень. Для прыганья его было назначено место в саду, в большой средней аллее, прямо пред окнами гостиной.
Чрез день вся Москва уже знала и говорила, что князь-филозоф отправил свою филозофию к черту и собрался веселиться и веселить.
– Видно, супротив Орловых ничто не устоит. Старый филин с Калужки и тот стрижом завертелся и соловьем запел.
И москвичи тоже повеселели. Коли будет бал у Телепнева-князя, то уж ахтительный.
Было, однако, одно существо в бутырском доме, которое не только не радовалось и не суетилось, а, напротив, горевало.
Княжна Юлия ходила слегка бледная, иногда украдкой утирала слезы. Утешать ее было некому, ибо все кругом сбились с ног. Отец ничего не замечал, а тетке было некогда.
Егузинская не раз приезжала из города и уезжала тотчас же. Повидавшись и переговоривши с князем, она спешила в Москву ради общих хлопот. Что касается князя Егора – он совсем смотался, помогая отцу сделать пир на весь мир.
А княжне Юлии было о чем грустить и плакать. Во-первых, возлюбленный ее снова в Москве, но ей не кланяется и никаких вестей о себе не подает.
Во-вторых, нечто страшное висит над головой девицы, роковое, ужасное, сердце щемящее…
Ну, вдруг, на грех и на горе, да приглянется она графу Орлову!
«Что тогда делать?!» – плакала мысленно Юлочка. Она, любящая своего Алешу Галкина, да иди за Орлова. Что ей графство – ей, княжне, что его состояние ей – богатой невесте?
XX
В воскресенье князь-филозоф встал рано: ему не спалось. Едва он оделся, как пошел бродить по дому, где всюду шли всякие приготовления к балу. Но князь Аникита ничего не видел и будто не сознавал, где он, что делает и что происходит кругом него. Он был весь поглощен одною мыслью – ожиданием появления именитого гостя.
– Чем все это кончится? Ничем! Или чем-нибудь? Или всем!
Ничем – значило: одной беседой. Чем-нибудь – значило: сватовством и свадьбой Юлочки. Всем – значило много… «Все» – это было осуществление всех его честолюбивых мечтаний и замыслов еще времен… бироновских.
Почет, власть, сила!
И Филозоф совсем растерялся от волнения, ходил как угорелый, глядел как шалый. На доклады и вопросы людей он странно хлопал глазами и будто рычал. Изредка он шептал, а раза два произнес громко и тревожно:
– Ах ты, Господи! Вот…
Наконец, около полудня, роковая минута наступила. На дворе застучал экипаж. Щегольская карета, каких дотоле еще не видала Москва, остановилась у подъезда.
Князь, застигнутый в зале близ прихожей, не пошел своею обычною походкой, а бросился бежать рысью… Но не на встречу, а в самую последнюю горницу дома.
«Пущай холопы ищут для доклада!.. А он подожди!» – мелькнуло в его голове.
Чрез минуты три вся стая лакеев, ринувшаяся по дому искать барина, разумеется, все-таки нашла его там, где он почти запрятался.
– Его сиятельство, граф! Его сиятельство, граф! – доложил лакей и еще раза три повторил то же самое на все лады, очевидно от волнения и перепуга.
– Слышу! Чего заладил! Сорока! – каким-то странным голосом отвечал князь и тихою походкой двинулся к зале, из которой только что прибежал…
Но в следующей же горнице, диванной, навстречу ему кинулся Финоген Павлыч и, запыхавшись, доложил:
– Граф Алексей Григорьевич с господином Галкиным.
– Что?! – воскликнул князь. И, окаменев на месте, как истукан, он вытаращил глаза на старика.
Финоген Павлыч повторил то же самое, слегка смутясь от голоса и лица князя.
– Галкин. Офицер Галкин с ним? Почему?
– Не могу знать-с, – ответил старик. – Я их признал верно. А почему они с графом, не знаю-с.
Но князь уже овладел собою, насупился и выговорил глухо:
– Вестимо, дурак, не знаешь. Не тебя и спрашивают!..
И князь снова спросил то же самое, но уже мысленно и как бы себя самого…
– Почему? Зачем Галкин? Что это значит? Это нахальство. Он не может не знать, что я эту галку в дом пускать не желал. Это насильство.
– При графе в адъютантах состоят, должно, – робко вымолвил Финоген Павлыч…
– Умница, Финоген, – быстро выговорил князь. – Так! Так! Мне на ум не пришло. Умница!
И князь уже скорее двинулся к прихожей, ибо времени прошло довольно много. Хозяин уже становился невежлив по отношению к гостю за такое промедление.
«Сестрица не говорила, что он его адъютант, – думал, однако, князь, подвигаясь быстрее. – Так с собою прихватил? Без умысла! или с умыслом? По службе он с ним? или по знакомству? Если же прихватил мне в противность, то я… Да, я вам обоим покажу, как со мной насильствовать. Я вам сейчас покажу. Особливо тебе, галка… Увидишь».
Князь вошел в залу и прибавил еще шагу, любезно и даже несколько заискивающе улыбаясь. Пред ним были два офицера, два богатыря в совершенно одинаких мундирах, оба красивые, молодые.
Едва только князь появился в зале, как один из них двинулся вперед, приветливо улыбаясь, протянул руку и выговорил звучным голосом:
– Давно, князь, желал я иметь честь познакомиться с вами, много наслышавшись об вас.
Князь чуть было не произнес: «Ваше сиятельство, я счастлив», но, вспомнив наказ офицерика-посланца, проговорил почтительно:
– Я счастлив, Алексей Григорьевич, что принимаю вас у себя. Для меня великая честь посещение ваше. Простите, что, в качестве нелюдима и бирюка, каков я есть, первый не явился засвидетельствовать вам все мое давнишнее к вам, особливое и сердечное…
Но в это мгновение второй богатырь вдруг придвинулся к князю и перебил его еще накануне заготовленную речь.
– Позвольте мне, князь, представиться, – почтительно заговорил он. – Я желал давно…
Князь сразу окрысился, косо глянул на говорящего и сухо произнес:
– Будьте гостем, если приехали.
И затем, не подав руки офицеру, хозяин обернулся к первому богатырю и прибавил мягким голосом:
– Пожалуйте ко мне в кабинет.
Но, увидя, что оба богатыря двинулись вместе, он взбесился совсем.
– Вы, господин офицер, можете здесь на свободе… отдохнуть от служебного долга. Или прогуляйтесь по саду… – холодно произнес он.
– Если позволите. Я уж лучше здесь. Посижу здесь, – смущаясь, отозвался этот.
– Как вам будет угодно! – сухо резнул князь и подумал: «Что, брат? Отшибли крылышки».
Хозяин и первый богатырь двинулись к кабинету, а второй остался в зале.
– Вы меня извините, Алексей Григорьевич. Вы желали сами побыть наедине… У меня к тому же есть свои причины относиться нелюбезно к вашему адъютанту.
– Я вас не понимаю, князь.
– Это мои домашние делишки.
– Я не понимаю, про какого адъютанта… Впрочем, вы хозяин и вольны поступать как вам вздумается. К тому же вы известный всей Москве филозоф.
– Да-с. И горжусь этим прозвищем.
Князь провел гостя к себе, усадил и, сияя, уселся против него. Его мгновенный гнев прошел. Он будто забыл или не сознавал, что если Галкин нахально очутился в его доме, то благодаря именно графу, а не по собственному побуждению.
Глядя в лицо своего гостя, князь должен был сразу сознаться, что все слухи и толки об Алексее Орлове, об его красоте и его даре нравиться всякому с первого же мгновенья – совершенно справедливы.
«Молодец! Истинно молодец!» – думал князь, глядя на него.
Присмотревшись пристальнее, князь прибавил мысленно:
«Как же сказывали все, что у Орловых в лице тоже что-то орлиное… Ничего у него орлиного нет. Чуть не курнос. А все же славное лицо».
Князь стал тотчас расспрашивать именитого гостя о том, скоро ли надо ожидать государыню в Москву и какие будут празднества.
– Право, не знаю, – отозвался этот. – Сказывают, что скоро будет царица. А уж праздников, вестимо, куча будет.
– Уж конечно, самое дивное торжество для монархини у вашего братца будет? – сказал князь.
– Не понимаю вас, князь. Что вы желаете этим сказать, – быстро проговорил гость и поспешно добавил:– Полагательно, что скорее вы могли бы устроить самый дивный праздник для государыни.
– Я бы рад-радехонек, Алексей Григорьевич, – воскликнул князь. – Но я у царицы на особом счету. На худом!
– Как на худом?
– Да. За всю жизнь мою отзывается мне невольная ошибка, содеянная в молодости. Четвертый десяток лет отзывается. За все царствование покойной Елизаветы Петровны худо было, да и теперь во дни Екатерины – все по-прежнему…
– Поясните, князь. Я не понимаю, про что вы сказываете? – удивился и повел плечами богатырь.
XXI
Князь Телепнев оживился сразу и заговорил горячо… Сколько раз в жизни мечтал он когда-нибудь иметь случай рассказать кому-либо из сильных людей – всю незадачу своей жизни и обиду на служебном поприще из-за роковой встречи с Бироном.
И вот этот случай наконец теперь представился.
Князь стал подробно и с увлечением рассказывать, как приехал когда-то юношей в Петербург, как влюбился он в молодую девушку, которой покровительствовал кровопийца-герцог, и как женился на ней. А из-за этого вся жизнь пошла прахом. И до сих пор отзывается.
В своем повествовании князь Аникита покривил душой. Он, конечно, не сказал, что своею женитьбою на немке желал выйти в люди, а попал впросак. Напротив, из его слов выходило, что он, в силу любви к молодой девушке, пожертвовал карьерой. Он якобы хорошо предвидел будущее падение Бирона и немецкой партии и затем воцарение «дщери Петровой», но любовь все превозмогла… И как ожидал он, так и потерял все… И вся жизнь повернулась иначе…
Гость слушал с большим вниманием рассказ князя и соболезновал.
Князь, окончив свое подробное повествование, ожидал услыхать что-либо себе в утешение, хотя бы намек, что не все пропало безвозвратно, что его положение поправимо, что если бы царица узнала все, то, быть может…
Но гость ничего не промолвил в утешение хозяина, а вдобавок рассердил его. Пришлось даже скрыть в себе ту досаду, которая сказалась вдруг в князе от замечания гостя.
Собеседник заметил, что такому филозофу и нелюдиму, как князь, и не нужно было бы все то, что он внезапно потерял от дружества с Бироном.
«Хорошо тебе рассуждать! – мысленно воскликнул князь и озлобился. – Влез бы ты в мою душу да поглядел, охотой ли я пошел в нелюдимы».
И он тотчас прибавил вслух:
– Так-то так, Алексей Григорьевич. Да ишь, бывает, филозофия приходит к человеку незваная… Вот, к примеру сказать, – не все иноки в монастырях от мира спасаются, иных загнала в пустынножительство обида на людей…
– Бывает, – со странным вздохом отозвался богатырь. – Одна неудача, другая, третья… И пойдешь в келью Богу молиться…
Наступило молчание. Князь был совершенно недоволен итогом своей беседы с именитым гостем. Он будто ждал чего-то от своей искренней исповеди и разочаровался.
Он снова повел беседу о Петербурге и о дворе, но гость на все вопросы хозяина о царице и о придворной жизни отвечал уклончиво, иногда отзывался полным неведением.
– Мне это все, князь, мало любопытно, – отвечал он. – В качестве петербургского жителя все эдакое видишь и знаешь, но собственно желания все это ведать нету во мне…
Истощив предметы беседы, князь заговорил умышленно о лошадях. Собеседник оживился и спросил – правда ли, что у князя есть шестерик коней, каких нет ни у кого в империи?
– Серебряный? Есть, – улыбнулся князь самодовольно. – Если не сочтете, Алексей Григорьевич, для себя беспокойством, то могу сейчас же вам его представить.
– Сделайте милость! – быстро поднялся с места богатырь. – Сейчас готов идти на конный двор.
– Так пожалуйте.
Через минуту хозяин и гость были уже снова в зале. Князь, сделав несколько шагов, остановился, и плохо скрытая досада появилась на его лице. Он снова увидел на стуле, около окна, плечистую фигуру офицера, о котором совсем было и думать перестал.
Но, конечно, не одно присутствие этого незваного посетителя рассердило князя, а уже совершенно иное и неожиданное обстоятельство. С этою «непрошеною галкой», как мысленно выразился князь, сидел его сын Егор, появившийся в доме раньше условленного времени.
Но и того мало!.. И то цветочки! А ягодки в том, что «дурень Егорка», сидя около офицера, бесцеремонно развалившегося, собственно не сидел, а как-то подобострастно торчал на кончике своего стула. Он, по-видимому, не только любезничал «с галкой», а унижался, «черт знает с какого дьявола»!
Едва только незваный гость увидел вышедших из кабинета, как тотчас же поднялся с места и принял вежливый и скромный вид. Пропуская мимо себя филозофа-князя, «галка» даже глаза опустила, встретив неприязненно-холодный взгляд хозяина.
«Нахал эдакий», – подумалось князю. И затем, обернувшись к своему спутнику, он вымолвил, показывая на сына:
– Алексей Григорьевич, позвольте иметь честь представить вам сына моего…
– Мы, князь, уже знакомы… – проговорил гость. – Мы не раз встречались, хотя не упомню где…
Он поздоровался с князем Егором и быстро двинулся далее…
Князь удивился вдвойне, ибо, оглядев внимательно сына, заметил в нем что-то особенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13