– Северянин сейчас говорил от всей души.
– Нужно! – набычившись, ответил Карл Пятый.
Прощаясь с Бьярном, он ласково сказал:
– Надеюсь, что мы с тобой еще не раз повидаемся.
Бьярн был уже у двери, когда император снова окликнул его.
– Ну?! – проворчал Северянин.
– Насколько мне известно, вы уже давно находитесь в море. – Голос Карла Пятого звучал донельзя мягко.
– Ты о чем? – спросил Северянин.
– Это просто поразительно, но я высчитал, что почти на каждую неделю приходится какая-нибудь резня в каком-нибудь государстве… Кровавая резня! – сказал император.
– По морю слухи распространяются с такой же быстротой, как и по суше, – сказал Северянин. – И о Медина дель Кампо мы узнали на море, – добавил он сердито.
– Эх, не было в ту пору тебя рядом со мной! – вздохнул император. – Тогда, возможно, все повернулось бы иначе… Хорошо, что я в то время отсутствовал! – вздохнул император.
«А для этого ты и отсутствовал, – подумал Северянин. – Хотя самых знатных и уважаемых людей Испании казнили уже при тебе!»
– Так я могу рассчитывать на тебя, Бьярн? – еще раз, прощаясь, спросил император.
– Мне думается, что ты мне нужен гораздо больше, чем я тебе, – заметил Северянин. – И, надеюсь, мы друг друга не обманем! – Бьярнарссон испытующе глянул в лицо Карлу.
В ближайший же воскресный день команду «Геновевы» решено было отпустить на берег.
– Можно, – милостиво согласился боцман, – но только не всех сразу! По стольку человек, сколько может поместиться в лодке.
На «Геновеве» лодок было достаточно, для того чтобы в них разместились две команды любого корабля. Но и пилот и маэстре решили, что боцман прав. Во-первых, «Геновеву» не следует оставлять без экипажа. Во-вторых, с молодыми матросами обязательно должны отправиться такие надежные люди, как Датчанин, Федерико или сам боцман. Но тот посещение Палоса отложил на более подходящее время.
– Только хорошенько присматривайте за Педро Маленьким, – дал он наставление отъезжающим. – Смотрите, как бы он в городе не напился. Я обшарил его карманы, денег с ним нет, но друзья у пьяницы всегда найдутся!
Быть провожатым первой партии матросов взялся Рыжий. Уроженец Севильи, он побывал во многих портовых городах. А в Палосе – как раз в ту пору, когда, изгнавши евреев в 1492 году, испанские владыки принялись за «вероотступников» морисков, вероотступниками мориски не были.
Весело хохоча, Рыжий рассказывал, как богатых и ученых морисков сгоняли с их насиженных мест.
Педро Маленький, сердито сплюнув, сказал:
– В Палосе жила когда-то моя старшая сестра с мужем, оружейником… Вот они могли свободно занять пустующие покои изгнанного еврея-марана… Сестра, может, и решилась бы, но муж ее – ни в какую! Отказался наотрез! Оба они переселились в Севилью…
Матросы, отстояв воскресную обедню в храме святого Георгия, уже под вечер отправились навестить Франческо Руппи в венте.
Федерико предупредил:
– Никаких вопросов Руппи задавать не следует. Он еще не оправился после того, что случилось с ним в харчевне.
А что именно случилось, со всеми подробностями рассказал Рыжий.
Да Рыжий, как выразился Датчанин, даже из камня какую-нибудь сплетню выжмет.
Возвратившись на корабль, матросы на баке еще долго обсуждали и внешность и поведение Руппи.
– Красивый человек, что и говорить! Подходящая пара для сеньориты! – произнес Рыжий. Но так как Федерико его тут же оборвал, он начал с другого конца: – Красивый-то красивый, но уж больно загордился. Лишнего слова не скажет! И с чего бы это?
– Ты бы много лишних слов наговорил, – заметил Педро Большой. – Да пойми ты: ведь на человеке просто лица не было!
– Нет, загордился! – стоял на своем Рыжий. – И с чего бы это, говорю! Да и я, если бы меня так нарядили, не хуже его стал бы! Фистулу свою пластырем заклеил бы…
– Рот тебе надо бы заклеить пластырем! – отозвался Датчанин.
…На время стоянки «Геновевы» при посредничестве гентца, хозяина харчевни, на корабле один за другим стали появляться сначала два пестрых телка, потом – барашек, потом – подсвинок, с неряшливостью которого боцман боролся с большой строгостью, и птица – гуси и утки.
Все эти покупки можно было производить не спеша, так как сеньору капитану предстояла еще поездка в соседние с Палосом – Могер и Уэльву, где, возможно, еще проживают люди, знавшие Кристобаля Колона и даже ходившие с ним в плавание… А может, капитану посчастливится повидать и Винсенте Яньеса Пинсона или его родичей…
Затем капитан предполагал отправиться в Валенсию, где в настоящее время находился фискал севильского Совета по делам Индий, и очень подробно расспросить этого чиновника о тяжбе наследника адмирала с короной. Разрешение на такое свидание капитану было дано императором.
Капитану не терпелось сверить показания друзей и родственников Пинсонов и Ниньо с имеющимися у фискала сведениями. Показания родственников были полны наветов на адмирала. Имеющиеся у королевского фискала сведения были, очевидно, тоже далеки от истины. Вот капитану и хотелось сверить те и другие. Показания врагов адмирала могли подтвердить правоту капитана как географа и картографа. Ян из Стобницы хотел знать всю правду!
Как ни уговаривал он Франческо отправиться вместе с ним, тот отмалчивался. В конце концов признался, что чувствует себя не очень хорошо, но через несколько дней, если разрешит сеньор капитан, он должен поехать в Севилью, выяснить кое-какие интересующие его покровителей из Сен-Дье обстоятельства и ознакомиться с библиотекой Эрнандо Колона… Это ведь была одна из причин, заставивших его стремиться в Испанию.
Однако, притронувшись к горячему лбу Франческо, капитан понял, что тот просто болен. И если он думает отправляться в Севилью, ему следует прежде всего всерьез заняться своим здоровьем.
Капитан сам готовился к отъезду, поэтому уход за Франческо поручил своей племяннице и этому славному малому, что так хорошо составляет целебные мази. До того, как Руппи окончательно поправится, выпускать его из Палоса ни в коем случае не следует!
Франческо уже не только мог ходить без посторонней помощи, но у него постепенно исчезало отвращение к пище, даже принялся за начатую еще на «Геновеве» гравюру на меди. Это была карта нынешних владений императора Священной Римской империи германской нации.
Однако сеньорита Ядвига только две недели спустя разрешила выздоравливающему пуститься в дорогу.
И вот наконец Франческо в Севилье.
Здесь ему довелось побывать дважды, еще при жизни адмирала. Франческо явственно ощутил ни с чем не сравнимый аромат севильского воздуха. Один пряный аромат цветов чего стоил! Кусты роз – белых, желтых, розовых, красных – упрямо лезли в проломы оград.
Эрнандо Колон никак не мог справиться со строительством библиотеки, но об этих замыслах сына адмирала Франческо рассказали его дорожные попутчики. Шагая по набережной, Франческо глубоко, до боли в груди, вдыхал крепкий аромат цветов, облаком стоящий над городом.
«У изгиба, который делает Гвадалквивир, на мысе, вы издалека увидите мраморную библиотеку сына адмирала, – объясняли Франческо его попутчики, – а при библиотеке – домик, в котором на время расположился сын адмирала».
Дойдя до такого мыса, Франческо вынужден был остановиться: дом у изгиба реки и огороженный участок преграждали ему путь. Все пространство от дома до берега было распахано или раскопано. А за домом, за его пристройками зеленел роскошный, большой, тенистый, настоящий севильский сад.
Человек с мотыгой и граблями, который разравнивал землю, поначалу не услышал обращенного к нему вопроса. И, только повторив его, Франческо мог удостовериться, что это – дом и библиотека сеньора Эрнандо Колона.
Подходя к дому, Франческо вдруг закрыл глаза и представил себе уже ничего не выражающее, глубоко ушедшее в подушки лицо своего господина – адмирала… Рядом – заплаканный и чем-то обеспокоенный Диего Колон (злые языки толковали, что обеспокоен он не столько смертью отца, сколько заботами, связанными с получением наследства)… И – склоненное над постелью умирающего, искаженное отчаянием, а поэтому, может быть, по-своему прекрасное лицо Эрнандо Колона.
«Каков он сейчас? Узнает ли он Франческо Руппи? Боже мой, конечно, не узнает, прошло ведь столько лет! Он и по имени меня, наверно, не вспомнит!»
Услыхав просьбу приезжего доложить о нем хозяину дома, садовник удивленно пожал плечами.
– У нас о гостях не докладывают… Это не в обычаях у нашего сеньора!
Значит, слухи о простоте и радушии второго сына адмирала ходят не зря.
И все же, остановившись перед входной дверью, Франческо повторил свою просьбу назвать хозяину дома имя Франческо Руппи. Виделись-то они лет пятнадцать назад, сеньор Эрнандо, возможно, и позабыл его… Поэтому тем более не следует без предупреждения врываться к человеку, который, очевидно, в эту пору дня занят и никого не принимает.
– «Врываться», – пробормотал садовник. – И скажете же такое!.. Наш сеньор Эрнандо всегда занят, – пояснил он, напирая на слово «всегда». – Он либо раскладывает по местам книги (а ему их целую уйму привозят!), либо сшивает рукописи, либо сам пишет что-то и чертит карты. Но каждого, кто приходит к нам, он принимает любезно и ласково.
Не успел Франческо подумать, часто ли ему случалось посещать дома, где слуги так говорят о хозяевах, как услышал быстрые шаги сбегающего по лестнице человека.
Только мужская сдержанность помогла им обоим не разрыдаться.
Потом за длившейся более трех часов беседой и Эрнандо и Франческо, не сговариваясь, обходили молчанием и свою последнюю горестную встречу, и многое из того, что положило темное пятно на память о дорогом им человеке.
О брате своем сеньор Эрнандо говорил крайне скупо, но у Франческо и не было намерения именно у обойденного наследством сына узнавать подробности о тяжбе вице-короля Индии с императором.
А ведь сеньор Эрнандо даже получил право на присвоенный адмиралу Моря-Океана герб, который отличался от герба его старшего брата только тем, что из угла в угол был перечеркнут черной полосой. Однако самого Эрнандо это интересовало мало.
Очень бегло сеньор Эрнандо описал многократные попытки Диего добиться признания за ним наследственных званий и почестей сначала от короля Фердинанда, потом – от Филиппа Красивого, а в последнее время – от императора.
А ведь еще в Палосе на приеме у Карла Пятого стало ясно: дон Диего Колон слишком многого хочет от престола… Так именно и выразился капитан. Кстати, долгая привычка взяла свое: теперь, когда уже можно было без опаски называть капитана по имени, у Франческо как-то язык не поворачивался обращаться к нему «сеньор Стобничи», как делали тут все. Он не был к тому же уверен, называют ли так капитана у него на родине… «Стобничи» или «Стобничка» – это ведь обозначение места, откуда капитан родом. Вот и проще называть его «сеньор капитан»… По-прежнему…
В Сен-Дье Франческо было поручено узнать, как отнеслись сыновья адмирала к тому, что еще в 1516 году Мартин Вальдзеемюллер, известный более под именем Гилокомилуса, начертил карту заокеанской земли и в честь описавшего ее Америго Веспуччи назвал ее «Америкой». И сейчас, волнуясь и запинаясь, Франческо завел об этом разговор.
Сын адмирала, подойдя к полкам с книгами и перебрав несколько тщательно подклеенных корешков, сказал с грустной улыбкой:
– Я уже много дней привожу в порядок свое хозяйство, но до конца еще далеко. А вот посмотрите – вам будет интересно… Это издано в Полонии, в городе Кракове, еще в 1512 году. «Птолемей с введением в географическую науку, составленным Яном из Стобницы, с приложением им же выполненной карты нового материка, обозначенного под именем „Америка“… Мне известно, что потом географ этот подвергся гонениям, а карта его по приказу из Рима была изъята из последующего издания Птолемея… Ян Стобничи, по слухам, вынужден был покинуть родину. Может быть, ему не по средствам было бы совершить столь длительное плавание, но корабль, завещанный Стобничи его покойным братом, тут ему очень пригодился!
«Ого! – подумал Франческо. – Всех этих подробностей я и не знал! Да и капитан наш отнюдь не похож на гонимого человека».
– Говорят, – продолжал сеньор Эрнандо, – что император взял под свое покровительство этого польского ученого. Таким образом, его величество убивает, как говорится, одной стрелой двух оленей: во-первых, получает точное опровержение кое-каких – даже, на мой взгляд, чрезмерных – претензий наследника адмирала, а во-вторых, использует удобный случай досадить папе… Некоторые друзья даже сообщали мне, как будто этот храбрый польский ученый Стобничи отправился сюда, к нам, под испанским флагом и по распоряжению Карла Пятого обязался до прибытия в Испанию скрывать от всех свое имя… Все это вполне в духе порядков, существующих при императорских и королевских дворах… Похоже на правду, не так ли?
– Я мало знаком с нравами двора… Но мне думается, что все же его императорское величество не стал бы так открыто навлекать на себя гнев Рима…
– Делается это отнюдь не открыто, – с улыбкой поправил его хозяин.
Тяжело вздохнув, Франческо добавил:
– Кстати, я как раз прибыл на корабле, который именно и доставил в Испанию Яна Стобничи или Яна Стобничку, как называют его некоторые… Это капитан нашей «Геновевы», очень хороший человек.
Эрнандо сказал ласково:
– Почему-то всем кажется, что я, а тем более Диего должны были бы протестовать против такого наименования нового материка, вернее – южной его части… Но ведь название это нисколько не умаляет действительных заслуг нашего отца и даже не подчеркивает его ошибок… Уже при нашей жизни в науке изучения земли произошли такие изменения, что географам и картографам только и остается, что перечеркивать все обозначенное на картах ранее и наносить то новое, что принесли на своих обагренных кровью мечах такие не весьма почтенные люди, как Алонсо Охеда, Васко Нуньес Бальбоа и другие… Благодаря им в Европе узнали, что на западе от нас лежит огромный материк, что Куба – остров, а не берега Катая, как полагал наш отец…
Франческо, стиснув руки, опустил глаза: он вспомнил, какими мерами его господин, адмирал, вынудил матросов подтвердить это свое ошибочное заключение.
Понял ли младший Колон его состояние, трудно сказать, но в этот момент рука Эрнандо (было ли это на самом деле или только почудилось Франческо?) ласково скользнула по его плечу.
– Вот здесь, – снимая с полки небольшую шкатулку, спокойно продолжал сеньор Эрнандо, – я берегу записи одного из спутников Охеды, сделанные еще в 1509 году. Человек этот тоже, надо думать, не святой, однако, озабоченный судьбою будущих мореходов, дает много полезных советов по теории мореплавания, теории, которую он освоил, совершая длительные и опасные переходы по незнакомым водам. Как это разительно отличает его от других испанских и португальских открывателей новых земель! К сожалению, имя этого спутника Охеды осталось неизвестным. Судя по тому, как он пишет, Саламанкского университета он не закончил… Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы узнать его имя и напечатать его записки, и притом именно здесь, в Севилье, откуда он, по-видимому, родом. Я полагаю, что друг мой историк Педро де Мехия поможет мне в этом деле, так как он связан со многими печатниками.
Франческо с интересом принялся рассматривать рукопись. Да, человек этот в Саламанке явно не побывал, но писал очень понятно, из наблюдений своих делал правильные выводы и проявлял в своих записях осведомленность.
– Печально для меня совсем не то, что новый материк назван Америкой, – продолжал сеньор Эрнандо, когда Франческо закончил просматривать рукопись. – Печальнее всего то, что наши ученые – географы и картографы – проявляют недозволительное равнодушие ко всему, что делается сейчас в мире… Даже Рейш, человек как будто бы независимый, ни словом не упомянул ни о четырех плаваниях Кристобаля Колона, ни об открытии Васко Нуньеса Бальбоа, пересекшего новый материк и вышедшего к Новому океану, ни о завоеваниях Охеды… Виною здесь, конечно, стремление Испании, а также Португалии умалчивать не только о своих открытиях, но и о подготовке к ним… А наши историки! Зачастую они служат не науке, а отдельным личностям… Даже со многими утверждениями нашего большого друга, отца Бартоломе де Лас Касаса, я согласиться не могу… Совершая трудные поездки через океан, для того чтобы здесь, в Испании, обличать жестокость испанцев в Новом Свете, он всю вину возлагал на отдельных лиц, выгораживая таким образом их королевские высочества, знавших обо всем, что творится в Индиях и не предпринявших мер, чтобы спасти сотни или даже тысячи ни в чем не повинных индейцев! Скажу больше: руководимый приязнью к отцу, отец Бартоломе находит оправдания его ошибкам и проступкам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Нужно! – набычившись, ответил Карл Пятый.
Прощаясь с Бьярном, он ласково сказал:
– Надеюсь, что мы с тобой еще не раз повидаемся.
Бьярн был уже у двери, когда император снова окликнул его.
– Ну?! – проворчал Северянин.
– Насколько мне известно, вы уже давно находитесь в море. – Голос Карла Пятого звучал донельзя мягко.
– Ты о чем? – спросил Северянин.
– Это просто поразительно, но я высчитал, что почти на каждую неделю приходится какая-нибудь резня в каком-нибудь государстве… Кровавая резня! – сказал император.
– По морю слухи распространяются с такой же быстротой, как и по суше, – сказал Северянин. – И о Медина дель Кампо мы узнали на море, – добавил он сердито.
– Эх, не было в ту пору тебя рядом со мной! – вздохнул император. – Тогда, возможно, все повернулось бы иначе… Хорошо, что я в то время отсутствовал! – вздохнул император.
«А для этого ты и отсутствовал, – подумал Северянин. – Хотя самых знатных и уважаемых людей Испании казнили уже при тебе!»
– Так я могу рассчитывать на тебя, Бьярн? – еще раз, прощаясь, спросил император.
– Мне думается, что ты мне нужен гораздо больше, чем я тебе, – заметил Северянин. – И, надеюсь, мы друг друга не обманем! – Бьярнарссон испытующе глянул в лицо Карлу.
В ближайший же воскресный день команду «Геновевы» решено было отпустить на берег.
– Можно, – милостиво согласился боцман, – но только не всех сразу! По стольку человек, сколько может поместиться в лодке.
На «Геновеве» лодок было достаточно, для того чтобы в них разместились две команды любого корабля. Но и пилот и маэстре решили, что боцман прав. Во-первых, «Геновеву» не следует оставлять без экипажа. Во-вторых, с молодыми матросами обязательно должны отправиться такие надежные люди, как Датчанин, Федерико или сам боцман. Но тот посещение Палоса отложил на более подходящее время.
– Только хорошенько присматривайте за Педро Маленьким, – дал он наставление отъезжающим. – Смотрите, как бы он в городе не напился. Я обшарил его карманы, денег с ним нет, но друзья у пьяницы всегда найдутся!
Быть провожатым первой партии матросов взялся Рыжий. Уроженец Севильи, он побывал во многих портовых городах. А в Палосе – как раз в ту пору, когда, изгнавши евреев в 1492 году, испанские владыки принялись за «вероотступников» морисков, вероотступниками мориски не были.
Весело хохоча, Рыжий рассказывал, как богатых и ученых морисков сгоняли с их насиженных мест.
Педро Маленький, сердито сплюнув, сказал:
– В Палосе жила когда-то моя старшая сестра с мужем, оружейником… Вот они могли свободно занять пустующие покои изгнанного еврея-марана… Сестра, может, и решилась бы, но муж ее – ни в какую! Отказался наотрез! Оба они переселились в Севилью…
Матросы, отстояв воскресную обедню в храме святого Георгия, уже под вечер отправились навестить Франческо Руппи в венте.
Федерико предупредил:
– Никаких вопросов Руппи задавать не следует. Он еще не оправился после того, что случилось с ним в харчевне.
А что именно случилось, со всеми подробностями рассказал Рыжий.
Да Рыжий, как выразился Датчанин, даже из камня какую-нибудь сплетню выжмет.
Возвратившись на корабль, матросы на баке еще долго обсуждали и внешность и поведение Руппи.
– Красивый человек, что и говорить! Подходящая пара для сеньориты! – произнес Рыжий. Но так как Федерико его тут же оборвал, он начал с другого конца: – Красивый-то красивый, но уж больно загордился. Лишнего слова не скажет! И с чего бы это?
– Ты бы много лишних слов наговорил, – заметил Педро Большой. – Да пойми ты: ведь на человеке просто лица не было!
– Нет, загордился! – стоял на своем Рыжий. – И с чего бы это, говорю! Да и я, если бы меня так нарядили, не хуже его стал бы! Фистулу свою пластырем заклеил бы…
– Рот тебе надо бы заклеить пластырем! – отозвался Датчанин.
…На время стоянки «Геновевы» при посредничестве гентца, хозяина харчевни, на корабле один за другим стали появляться сначала два пестрых телка, потом – барашек, потом – подсвинок, с неряшливостью которого боцман боролся с большой строгостью, и птица – гуси и утки.
Все эти покупки можно было производить не спеша, так как сеньору капитану предстояла еще поездка в соседние с Палосом – Могер и Уэльву, где, возможно, еще проживают люди, знавшие Кристобаля Колона и даже ходившие с ним в плавание… А может, капитану посчастливится повидать и Винсенте Яньеса Пинсона или его родичей…
Затем капитан предполагал отправиться в Валенсию, где в настоящее время находился фискал севильского Совета по делам Индий, и очень подробно расспросить этого чиновника о тяжбе наследника адмирала с короной. Разрешение на такое свидание капитану было дано императором.
Капитану не терпелось сверить показания друзей и родственников Пинсонов и Ниньо с имеющимися у фискала сведениями. Показания родственников были полны наветов на адмирала. Имеющиеся у королевского фискала сведения были, очевидно, тоже далеки от истины. Вот капитану и хотелось сверить те и другие. Показания врагов адмирала могли подтвердить правоту капитана как географа и картографа. Ян из Стобницы хотел знать всю правду!
Как ни уговаривал он Франческо отправиться вместе с ним, тот отмалчивался. В конце концов признался, что чувствует себя не очень хорошо, но через несколько дней, если разрешит сеньор капитан, он должен поехать в Севилью, выяснить кое-какие интересующие его покровителей из Сен-Дье обстоятельства и ознакомиться с библиотекой Эрнандо Колона… Это ведь была одна из причин, заставивших его стремиться в Испанию.
Однако, притронувшись к горячему лбу Франческо, капитан понял, что тот просто болен. И если он думает отправляться в Севилью, ему следует прежде всего всерьез заняться своим здоровьем.
Капитан сам готовился к отъезду, поэтому уход за Франческо поручил своей племяннице и этому славному малому, что так хорошо составляет целебные мази. До того, как Руппи окончательно поправится, выпускать его из Палоса ни в коем случае не следует!
Франческо уже не только мог ходить без посторонней помощи, но у него постепенно исчезало отвращение к пище, даже принялся за начатую еще на «Геновеве» гравюру на меди. Это была карта нынешних владений императора Священной Римской империи германской нации.
Однако сеньорита Ядвига только две недели спустя разрешила выздоравливающему пуститься в дорогу.
И вот наконец Франческо в Севилье.
Здесь ему довелось побывать дважды, еще при жизни адмирала. Франческо явственно ощутил ни с чем не сравнимый аромат севильского воздуха. Один пряный аромат цветов чего стоил! Кусты роз – белых, желтых, розовых, красных – упрямо лезли в проломы оград.
Эрнандо Колон никак не мог справиться со строительством библиотеки, но об этих замыслах сына адмирала Франческо рассказали его дорожные попутчики. Шагая по набережной, Франческо глубоко, до боли в груди, вдыхал крепкий аромат цветов, облаком стоящий над городом.
«У изгиба, который делает Гвадалквивир, на мысе, вы издалека увидите мраморную библиотеку сына адмирала, – объясняли Франческо его попутчики, – а при библиотеке – домик, в котором на время расположился сын адмирала».
Дойдя до такого мыса, Франческо вынужден был остановиться: дом у изгиба реки и огороженный участок преграждали ему путь. Все пространство от дома до берега было распахано или раскопано. А за домом, за его пристройками зеленел роскошный, большой, тенистый, настоящий севильский сад.
Человек с мотыгой и граблями, который разравнивал землю, поначалу не услышал обращенного к нему вопроса. И, только повторив его, Франческо мог удостовериться, что это – дом и библиотека сеньора Эрнандо Колона.
Подходя к дому, Франческо вдруг закрыл глаза и представил себе уже ничего не выражающее, глубоко ушедшее в подушки лицо своего господина – адмирала… Рядом – заплаканный и чем-то обеспокоенный Диего Колон (злые языки толковали, что обеспокоен он не столько смертью отца, сколько заботами, связанными с получением наследства)… И – склоненное над постелью умирающего, искаженное отчаянием, а поэтому, может быть, по-своему прекрасное лицо Эрнандо Колона.
«Каков он сейчас? Узнает ли он Франческо Руппи? Боже мой, конечно, не узнает, прошло ведь столько лет! Он и по имени меня, наверно, не вспомнит!»
Услыхав просьбу приезжего доложить о нем хозяину дома, садовник удивленно пожал плечами.
– У нас о гостях не докладывают… Это не в обычаях у нашего сеньора!
Значит, слухи о простоте и радушии второго сына адмирала ходят не зря.
И все же, остановившись перед входной дверью, Франческо повторил свою просьбу назвать хозяину дома имя Франческо Руппи. Виделись-то они лет пятнадцать назад, сеньор Эрнандо, возможно, и позабыл его… Поэтому тем более не следует без предупреждения врываться к человеку, который, очевидно, в эту пору дня занят и никого не принимает.
– «Врываться», – пробормотал садовник. – И скажете же такое!.. Наш сеньор Эрнандо всегда занят, – пояснил он, напирая на слово «всегда». – Он либо раскладывает по местам книги (а ему их целую уйму привозят!), либо сшивает рукописи, либо сам пишет что-то и чертит карты. Но каждого, кто приходит к нам, он принимает любезно и ласково.
Не успел Франческо подумать, часто ли ему случалось посещать дома, где слуги так говорят о хозяевах, как услышал быстрые шаги сбегающего по лестнице человека.
Только мужская сдержанность помогла им обоим не разрыдаться.
Потом за длившейся более трех часов беседой и Эрнандо и Франческо, не сговариваясь, обходили молчанием и свою последнюю горестную встречу, и многое из того, что положило темное пятно на память о дорогом им человеке.
О брате своем сеньор Эрнандо говорил крайне скупо, но у Франческо и не было намерения именно у обойденного наследством сына узнавать подробности о тяжбе вице-короля Индии с императором.
А ведь сеньор Эрнандо даже получил право на присвоенный адмиралу Моря-Океана герб, который отличался от герба его старшего брата только тем, что из угла в угол был перечеркнут черной полосой. Однако самого Эрнандо это интересовало мало.
Очень бегло сеньор Эрнандо описал многократные попытки Диего добиться признания за ним наследственных званий и почестей сначала от короля Фердинанда, потом – от Филиппа Красивого, а в последнее время – от императора.
А ведь еще в Палосе на приеме у Карла Пятого стало ясно: дон Диего Колон слишком многого хочет от престола… Так именно и выразился капитан. Кстати, долгая привычка взяла свое: теперь, когда уже можно было без опаски называть капитана по имени, у Франческо как-то язык не поворачивался обращаться к нему «сеньор Стобничи», как делали тут все. Он не был к тому же уверен, называют ли так капитана у него на родине… «Стобничи» или «Стобничка» – это ведь обозначение места, откуда капитан родом. Вот и проще называть его «сеньор капитан»… По-прежнему…
В Сен-Дье Франческо было поручено узнать, как отнеслись сыновья адмирала к тому, что еще в 1516 году Мартин Вальдзеемюллер, известный более под именем Гилокомилуса, начертил карту заокеанской земли и в честь описавшего ее Америго Веспуччи назвал ее «Америкой». И сейчас, волнуясь и запинаясь, Франческо завел об этом разговор.
Сын адмирала, подойдя к полкам с книгами и перебрав несколько тщательно подклеенных корешков, сказал с грустной улыбкой:
– Я уже много дней привожу в порядок свое хозяйство, но до конца еще далеко. А вот посмотрите – вам будет интересно… Это издано в Полонии, в городе Кракове, еще в 1512 году. «Птолемей с введением в географическую науку, составленным Яном из Стобницы, с приложением им же выполненной карты нового материка, обозначенного под именем „Америка“… Мне известно, что потом географ этот подвергся гонениям, а карта его по приказу из Рима была изъята из последующего издания Птолемея… Ян Стобничи, по слухам, вынужден был покинуть родину. Может быть, ему не по средствам было бы совершить столь длительное плавание, но корабль, завещанный Стобничи его покойным братом, тут ему очень пригодился!
«Ого! – подумал Франческо. – Всех этих подробностей я и не знал! Да и капитан наш отнюдь не похож на гонимого человека».
– Говорят, – продолжал сеньор Эрнандо, – что император взял под свое покровительство этого польского ученого. Таким образом, его величество убивает, как говорится, одной стрелой двух оленей: во-первых, получает точное опровержение кое-каких – даже, на мой взгляд, чрезмерных – претензий наследника адмирала, а во-вторых, использует удобный случай досадить папе… Некоторые друзья даже сообщали мне, как будто этот храбрый польский ученый Стобничи отправился сюда, к нам, под испанским флагом и по распоряжению Карла Пятого обязался до прибытия в Испанию скрывать от всех свое имя… Все это вполне в духе порядков, существующих при императорских и королевских дворах… Похоже на правду, не так ли?
– Я мало знаком с нравами двора… Но мне думается, что все же его императорское величество не стал бы так открыто навлекать на себя гнев Рима…
– Делается это отнюдь не открыто, – с улыбкой поправил его хозяин.
Тяжело вздохнув, Франческо добавил:
– Кстати, я как раз прибыл на корабле, который именно и доставил в Испанию Яна Стобничи или Яна Стобничку, как называют его некоторые… Это капитан нашей «Геновевы», очень хороший человек.
Эрнандо сказал ласково:
– Почему-то всем кажется, что я, а тем более Диего должны были бы протестовать против такого наименования нового материка, вернее – южной его части… Но ведь название это нисколько не умаляет действительных заслуг нашего отца и даже не подчеркивает его ошибок… Уже при нашей жизни в науке изучения земли произошли такие изменения, что географам и картографам только и остается, что перечеркивать все обозначенное на картах ранее и наносить то новое, что принесли на своих обагренных кровью мечах такие не весьма почтенные люди, как Алонсо Охеда, Васко Нуньес Бальбоа и другие… Благодаря им в Европе узнали, что на западе от нас лежит огромный материк, что Куба – остров, а не берега Катая, как полагал наш отец…
Франческо, стиснув руки, опустил глаза: он вспомнил, какими мерами его господин, адмирал, вынудил матросов подтвердить это свое ошибочное заключение.
Понял ли младший Колон его состояние, трудно сказать, но в этот момент рука Эрнандо (было ли это на самом деле или только почудилось Франческо?) ласково скользнула по его плечу.
– Вот здесь, – снимая с полки небольшую шкатулку, спокойно продолжал сеньор Эрнандо, – я берегу записи одного из спутников Охеды, сделанные еще в 1509 году. Человек этот тоже, надо думать, не святой, однако, озабоченный судьбою будущих мореходов, дает много полезных советов по теории мореплавания, теории, которую он освоил, совершая длительные и опасные переходы по незнакомым водам. Как это разительно отличает его от других испанских и португальских открывателей новых земель! К сожалению, имя этого спутника Охеды осталось неизвестным. Судя по тому, как он пишет, Саламанкского университета он не закончил… Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы узнать его имя и напечатать его записки, и притом именно здесь, в Севилье, откуда он, по-видимому, родом. Я полагаю, что друг мой историк Педро де Мехия поможет мне в этом деле, так как он связан со многими печатниками.
Франческо с интересом принялся рассматривать рукопись. Да, человек этот в Саламанке явно не побывал, но писал очень понятно, из наблюдений своих делал правильные выводы и проявлял в своих записях осведомленность.
– Печально для меня совсем не то, что новый материк назван Америкой, – продолжал сеньор Эрнандо, когда Франческо закончил просматривать рукопись. – Печальнее всего то, что наши ученые – географы и картографы – проявляют недозволительное равнодушие ко всему, что делается сейчас в мире… Даже Рейш, человек как будто бы независимый, ни словом не упомянул ни о четырех плаваниях Кристобаля Колона, ни об открытии Васко Нуньеса Бальбоа, пересекшего новый материк и вышедшего к Новому океану, ни о завоеваниях Охеды… Виною здесь, конечно, стремление Испании, а также Португалии умалчивать не только о своих открытиях, но и о подготовке к ним… А наши историки! Зачастую они служат не науке, а отдельным личностям… Даже со многими утверждениями нашего большого друга, отца Бартоломе де Лас Касаса, я согласиться не могу… Совершая трудные поездки через океан, для того чтобы здесь, в Испании, обличать жестокость испанцев в Новом Свете, он всю вину возлагал на отдельных лиц, выгораживая таким образом их королевские высочества, знавших обо всем, что творится в Индиях и не предпринявших мер, чтобы спасти сотни или даже тысячи ни в чем не повинных индейцев! Скажу больше: руководимый приязнью к отцу, отец Бартоломе находит оправдания его ошибкам и проступкам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34