Глядя на ма-
1 быть непонятой (фр.).
му в обществе, никогда не скажешь, какая мука терзает ее душу... Моложавая, красивая, статная, притом остроумная,— неудивительно, что все мужчины влюблены в нее.
Я слышала, она говорила тете: «Что ж, мне выплакать глаза из-за него, затворницей жить? Не желаю, чтобы посторонние знали о моих страданиях. Лучше прослыть легкомысленной, ибо покинутая, униженная женщина вызывает насмешку и сожаление. Светская жизнь мне претит, но я делаю над собой усилие и бываю в обществе. Иначе я дам мужу повод торжествовать, а я не хочу выглядеть мученицей в его глазах...»
Мама не любила папу, когда ее выдали за него. G'etait un mariage de convenance l. Но, по ее словам, замужество по любви бывает еще хуже.
Сколько я ни подслушивала разговоры мамы с тетей, кроме мужчин да любви, они ни о чем другом не говорят. Кое-какие полезные сведения я извлекла для себя. Обе они единодушны в том, что женщина не должна слушаться голоса сердца, иначе она пропала.
Голос сердца... наверно, это что-то очень нехорошее... Тетя говорит: «Я была счастлива в жизни оттого, что не знала сердечных привязанностей». Я решила брать с нее пример... Мама воспитала меня в твердых правилах, и я никогда от них не отступлюсь. А сердце... Я сумею заставить его молчать и буду хозяйкой своей судьбы...
Что надо для счастья? По словам тети — мама с ней согласна,— главное в жизни богатство, без него женщина — не женщина, а так, жалкое, презренное существо. Ну и, конечно, надо быть comme il faut2, никогда не терять самообладания. Расчетливость и хладнокровие прежде всего.
Причина всех маминых невзгод, наверно, в ее чрезмерной доброте...
20 марта
Вчера пришлось отложить дневник: явилась эта паинька Антося с конфетами и просидела битый час. Небось хотела выведать, что я делаю, и, конечно, вообразила, будто я пишу любовное послание.
Они все помешаны на этом, но pas si bete...3 Писать
1 Это был брак, к которому обязывало положение (фр.)*
2 благовоспитанной (фр.).
3 не такая я дурочка... (фр.)
студентам— нет, уж увольте! А заводить шашни с учителями тоже нет никакого желания: это люди не нашего круга. Когда понадобится, без подготовки напишу...
Как-то мне попало в руки мамино письмо, написанное по-французски, к кому — не знаю, но ничего более прекрасного я в жизни не читала! Mais c'etait si finement to-uche! l Вот так хотела бы я писать и непременно научусь.
Промучаюсь в неволе еще годик и упрошу забрать меня отсюда. В Сулимове от мамы я научусь большему, чем в пансионе. Женщине, считают мама с тетей, глубокие познания ни к чему, достаточно иметь обо всем общее представление; если есть ум, на лету поймешь, а нет, никакое ученье не поможет. Нас вконец иссушили нудные эти науки... Скорей бы проходило время!..
21 марта
Вот нечаянная радость! Учитель М., старый лысый нуда в очках, гнусавя по своему обыкновению, начал читать лекцию по истории,— я сидела ни жива, ни мертва: не выучила урока и боялась, как бы меня не вызвали... Вдруг в дверь просовывается желтая, как лимон, физиономия и черные букли, которые каждый вечер покоятся на туалетном столике Ропецкой, и до моего слуха доносится шепот: «Mademoiselle Seraphine!»2 Признаться, в первое мгновенье я испугалась за свой дневник: неужто нашли, а может, подглядели и наябедничали? Но нет, он тут — на груди моей.
Мегера Ропецкая — от нее никогда не жди ничего хорошего, все бы ей тиранить нас да мучить — указала на дверь и зловещим голосом, будто невесть что произошло, отчеканила: «Madame Feller vous demande!»3
Я растерялась... Недоумеваю: зачем я понадобилась директрисе? Но делать нечего, отворяю дверь и... о радость! О счастье! На диване сидит мама. Я бросилась ей на шею.
Красавица! И как молодо выглядит! И всегда со вкусом одета. Мама объявила в моем присутствии мадам Фел-лер, что соскучилась по мне и просит отпустить на несколько дней из пансиона. Я была на седьмом небе от счастья...
1 Какой изящный стиль! (фр.)
2 Мадемуазель Серафина! (фр.)
3 К мадам Феллер! (фр.)
Прямо отказать маме Феллерша не решилась, она только скривилась и кисло-сладким тоном промямлила что-то насчет пропущенных занятий. Но мама — перед ней никто не в силах устоять — обняла ее, и она заткнулась. Мама сказала: мне полезно переменить обстановку, развлечься немного, и она испытывает душевную потребность побыть с единственной дочерью... Старуха Феллерша стала жевать губами — верный признак, что она втайне злится,— но больше не возражала.
Я побежала к себе: зашвырнув в угол книжки и тетрадки, схватила шляпу, перчатки и через минуту была готова. Ах, хоть немного побыть на свободе!.. Мне пришла в голову одна мысль, но об этом потом...
Полночь
Пользуясь тем, что мама заснула, хочу написать о событиях сегодняшнего дня.
Еще по дороге в гостиницу мама не скрыла своего недовольства пансионом мадам Феллер; она находит его недостаточно аристократичным. Я постаралась утвердить ее в этом мнении и рассказала, из каких семей происходят мои товарки. Графинь и баронесс, говорю, раз-два и обчелся, а большинство пансионерок незнатного рода, которые не получили дома надлежащего воспитания. И по-французски только в отведенные для этого часы говорим. А Ро-пецкая не имеет понятия о хороших манерах и истинной благовоспитанности. Учитель танцев вовсе не француз, как было обещано, а балетный плясун, изгнанный из варшавского театра. Много чего наговорила я в таком же роде. Мама слушала молча и только головой качала. Ее возмутило, что нас называют просто по именам, не прибавляя титулов. И никакого не делают различия в зависимости от происхождения. И рукоделием заставляют заниматься, отчего кожа на руках грубеет...
Мама перепугалась, едва я об этом обмолвилась, велела снять немедленно перчатки и показать ей руки. Заметив на указательном пальце следы от уколов иголки и слегка загрубевшую кожу, она пришла в ужас. Правда, она сдержалась и промолчала, но на лице ее было написано возмущение. «Ради бога, береги руки! — сказала она.— Испортить их легко, а вернуть утраченную белизну и нежность почти невозможно. Неужто мадам Феллер полагает, моя дочь будет горничной или швеей!»
Если мама пробудет в городе несколько дней, я тешу себя надеждой, что сумею убедить ее и она заберет меня из пансиона. В конце концов, если это так уж необходимо, можно нанять англичанку. Ах, этот мерзкий пансион!.. Но терпение... терпение...
23 марта
Вчера не могла выкроить ни минутки, чтобы побеседовать с дорогим моим дневником. Мы ездили с мамой в театр и поздно вернулись. В нашу ложу набились знакомые: стоит маме где-нибудь появиться, и сразу вокруг нее целый рой поклонников. У нас собрался, что называется, весь цвет здешнего общества. Я забилась в уголок, и на несчастную пансионерку никто даже и не взглянул. Зато красавица мама пользовалась колоссальным успехом. Еще бы! Она такая душка!
Князь В., граф Н. и еще какой-то незнакомый господин, которого величают камергером, досидев до конца представления, проводили нас до экипажа, и маме ничего не оставалось как пригласить их на чашку чая. И хотя дорогая мамочка в городе проездом, она умеет принять гостей так, что это сделало бы честь любому дому. Вечер прошел очень мило. Правда, я сидела в сторонке, делая вид, будто меня не интересует разговор, и под конец мама отослала меня спать. Но я из спальни прислушивалась к оживленной беседе. Какие благовоспитанные, любезные люди!.. Совсем иной мир... Я чувствую, что создана именно для такой жизни. Но, увы, я всего-навсего пансионерка, на которую никто и не посмотрит и которая не смеет принимать участие в общем разговоре, претендовать на внимание, сидеть со всеми за вечерней трапезой...
Но долго поститься я не намерена!
Когда гости разъехались, мама — все еще оживленная — вошла в спальню, и мы с ней стали болтать. Не знаю, почему мой лепет произвел на нее такое впечатление, но она с нежностью поцеловала меня в голову и воскликнула: «Боже, чтобы в восемнадцать лет так верно судить о жизни!»
Сегодня целый день провела с мамой. Вчерашняя моя болтовня расположила ее ко мне — она стала откровенней и ласковей. Оказывается, иногда полезно излить душу,— по крайней мере, не будут считать маленькой. То, что я рассказала о пансионе, явно маме не нравится, а я ведь чистейшую правду говорю и нисколечко не присочиняю. За разговорами и делами день промелькнул, как единый миг. А в пансионе он тянется бесконечно медленно, будто нарочно остановили часы и солнце заснуло на небе... Бывало, ждешь не дождешься вечера. А сейчас хочется, чтобы он подольше не наступал и время не летело так быстро.
Утром нас поджидал экипаж, и мы с мамой, которая никогда не пропускает богослужения, поехали в костел. У меня, как и у нее, был молитвенник в бархатном переплете с красивыми застежками. Я не спускала глаз с мамы и старалась во всем ей подражать. Она держала перед собой раскрытый молитвенник, но мне показалось, она не молится: у нее был рассеянный и задумчивый вид. Прочтя молитву, я тоже не устояла перед соблазном и оглядела туалеты и лица молящихся.
После обедни мама распорядилась ехать в лавки за покупками; по ее словам, она совсем обносилась в деревне и отстала от моды.
Находиться в ее обществе — поистине наслаждение! Каждое ее словечко поучительно, исполнено глубокого смысла. Видно, она заметила, что я не слишком ревностно молилась.
— Дорогая,— сказала она, когда мы уже сидели в экипаже,— неудивительно, что ты была сегодня несколько рассеянна в костеле. Это случается со всеми. Иногда бывает трудно сосредоточиться на молитве, но ни в коем случае нельзя, чтобы это заметно было со стороны. В другой раз будь осмотрительней. Я отнюдь на фанатичка и не ханжа, но никаких поблажек себе не даю. Отпущение грехов во власти всевышнего и исповедника, но церковные обряды надлежит исполнять неукоснительно. Положение обязывает нас подавать пример... Эти мерзавцы, демократы, погрязли в грехах и безбожии, и долг представителей высших слоев общества наставить их на путь истинный. Не то они весь мир готовы сокрушить.
Пускай это тебя не пугает: духовенство к нам снисходительно; надо только чтить его и строго исполнять обряды... внешнюю форму... Условности, этикет вообще много значат в жизни.
Сколько у мамы вкуса... В лавках и то диву давались. Наверняка она была бы законодательницей мод, если бы жила в городе. Приказчики рассыпались в похвалах ее тонкому разборчивому вкусу. Мама придерживается такого правила: ни опережать, ни отставать от моды, ни тем более пренебрегать ею не следует, но надо привносить в нее нечто свое, оригинальное, чтоб изюминка была.
Я преклоняюсь перед ней и ловлю каждое ее слово... Делая покупки, она вздыхала... Сейчас настали трудные времена, но всякая уважающая себя женщина понимает: есть траты, к которым обязывает положение. Это ее слова... золотые слова... При ее красоте и молодости грешно не следить за собой и в бездействии ждать приближения старости. Поддерживать красоту, оказывается, не так-то просто,— когда вчера Пильская, мамина горничная, распаковала ее туалетные принадлежности, я так и ахнула: сколько разных флаконов, флакончиков, фарфоровых пудрениц, баночек, кисточек, щеточек, и каждая вещица имеет неведомое мне название и назначение! Мне очень хотелось узнать, посмотреть, как ими пользуются, для чего они служат. Но, видно, это тайна. И Пильская, прежде чем приступить к маминому туалету, смеясь, выпроводила меня из комнаты и закрыла дверь на задвижку. В постели мама казалась немного бледной и утомленной. А когда по окончании туалета она вышла из спальни, вид у нее был посвежевший, помолодевший, и, как всегда, она была неотразимо хороша.
Вот бы выведать у Пильской, как это делается! Но на мои вопросы она отвечала со смехом: если каждая барышня сама будет все знать, то такие, как Пильская, останутся без куска хлеба.
Мама на другой день, внимательно осмотрев мои руки, загорелое лицо и небрежную прическу, шепнула что-то этой чародейке, и та с полчаса колдовала надо мной. Показала, как ухаживать за руками; растерла их, смазала чем-то, отшлифовала ногти, и руки не узнать было... От удовольствия у меня разгорелись щеки, тогда их un soup-gon l припудрили, и кожа на лице приобрела матовый оттенок.
Мама и тут не упустила случая дать мне полезный совет: ни в коем случае не пользоваться белилами, не присыпать лицо мукой, не то, говорит, на всю жизнь испортишь кожу, она покроется прыщами, и станешь дурнушкой. Только средства, выпускаемые Societe Hygienique2, заслуживают доверия. Я записала себе для памяти.
В молодости, по утверждению мамы и Пильской, можно обходиться вообще без косметики или пользоваться ею очень умеренно.
Боже, сколько всего надо знать в жизни, и этому в самых лучших пансионах не учат!
Потому-то мне не терпится поскорей оказаться дома: ведь о лучшей наставнице, чем мама, и мечтать нельзя!
1 чуть-чуть (фр.).
2 Гигиеническим обществом (фр.).
Когда мы вернулись из магазинов в гостиницу, нам подали отменный обед (во всяком случае, мне так показалось) , хотя мама нашла его ординарным, невкусным и плохо сервированным. Интересно, что сказала бы она, отведав кушанья, какими нас потчует Феллерша. Но на этот раз я промолчала. На десерт было мороженое, и я с жадностью накинулась на него. А мама даже не притронулась к нему; по ее словам, оно приготовлено в расчете на неприхотливый, неразборчивый вкус.
— Каждая женщина,— обратилась она ко мне,— должна понимать толк в кушаньях, конечно, не в том смысле, чтобы приготовлять их собственноручно,— в нашем положении это совершенно недопустимо — но знать, что и как в приличном доме полагается подавать к столу, надо; изысканная, вкусная еда услаждает жизнь, и люди нашего круга могут позволить себе это невинное удовольствие — в этом нет ничего предосудительного.
Разбавленное водой вино мне тоже очень понравилось. Мама с удивлением пожала плечами, узнав, что в пансионе мы пьем простую воду, и только в пост к рыбе подают иногда жиденькое пиво.
Теперь я вижу, мама имела весьма туманное представление о нашем пансионе, о котором шла молва, как о tres distinguee *.
После обеда мы поехали с визитом к нашей родственнице, княгине Б.
Об этом визите я знала заранее и с нетерпением ждала его. Мама, опасаясь моей неопытности, побеседовала со мной предварительно. Но я уже была наслышана о княгине, которая занимает высокое положение в свете. Бывать в ее доме, пользоваться ее благосклонностью — большая честь. И вообще она задает тон в здешнем обществе, и в ее гостиной собираются представители самых знатных фамилий. Духовенство заискивает перед ней — говорят, она необычайно набожна. Мама снова упомянула вскользь о нынешних тяжелых временах, когда все сословия перемешались и приходится защищаться от нападок черни, которая устраивает против нас заговоры. Мне не очень-то понятно, что она имеет в виду, но... не все сразу; придет время, разберусь...
Признаться, дом княгини произвел на меня большое впечатление, хотя и наш в Сулимове поставлен на широкую ногу. Тут все выглядит очень импозантно. В дверях —-
весьма аристократичном (фр.)*
швейцар, в передней — несколько лакеев, камердинер; обстановка в гостиных строгая, основательная. Мы миновали целую их анфиладу, прежде чем достигли заветного чертога, но божества там не оказалось.
Встретила нас dame de compagnie l княгини, баронесса Сент-Ив, француженка по происхождению, но выросшая в наших краях. Эта уже немолодая особа пользуется особым расположением княгини. Мама обняла ее и поцеловала.
И она поспешила с докладом к княгине.
А мы тем временем присели к столику, заваленному книгами и журналами. Вдруг портьера раздвинулась, и в комнату вошла пожилая женщина высокого роста, с красивыми седыми волосами и благородными чертами лица. С первого взгляда в ней угадывалась знатная дама. Я смотрела на нее во все глаза, и ничто от меня не укрылось, даже аметистовые четки, как браслет надетые на руку.
Она обняла маму, которую всегда очень любила. И вообще нам был оказан очень теплый прием. Меня она долго и пристально рассматривала и в лорнет и просто так, и против света и на свет.
Потом коснулась губами моего лба, и я расслышала, как она прошептала: «Tres jolie... Elle promet...» 2
Мне дали Библию с иллюстрациями Доре и усадили за соседний столик, а дамы стали вполголоса беседовать.
Со стороны могло показаться, будто я целиком поглощена Библией, по я не пропустила ни единого словечка из их разговора, в котором принимала участие и мадемуазель Сент-Ив.
Речь шла о грозящей миру опасности, о неизбежной катастрофе, о безбожии, но разговор то и дело прерывался вставными эпизодами,— новостями и сплетнями о незнакомых мне особах. Княгиня жаловалась на испорченность нравов, мезальянсы. Потом она обрисовала маме свою деятельность... Говорила о пожертвованиях, ксендзах, подстрекателях, слугах... Совсем неинтересно, если бы не вышеупомянутые вставные эпизоды.
Три или четыре дамы состояли в непозволительной связи,— что это такое, я не расслышала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
1 быть непонятой (фр.).
му в обществе, никогда не скажешь, какая мука терзает ее душу... Моложавая, красивая, статная, притом остроумная,— неудивительно, что все мужчины влюблены в нее.
Я слышала, она говорила тете: «Что ж, мне выплакать глаза из-за него, затворницей жить? Не желаю, чтобы посторонние знали о моих страданиях. Лучше прослыть легкомысленной, ибо покинутая, униженная женщина вызывает насмешку и сожаление. Светская жизнь мне претит, но я делаю над собой усилие и бываю в обществе. Иначе я дам мужу повод торжествовать, а я не хочу выглядеть мученицей в его глазах...»
Мама не любила папу, когда ее выдали за него. G'etait un mariage de convenance l. Но, по ее словам, замужество по любви бывает еще хуже.
Сколько я ни подслушивала разговоры мамы с тетей, кроме мужчин да любви, они ни о чем другом не говорят. Кое-какие полезные сведения я извлекла для себя. Обе они единодушны в том, что женщина не должна слушаться голоса сердца, иначе она пропала.
Голос сердца... наверно, это что-то очень нехорошее... Тетя говорит: «Я была счастлива в жизни оттого, что не знала сердечных привязанностей». Я решила брать с нее пример... Мама воспитала меня в твердых правилах, и я никогда от них не отступлюсь. А сердце... Я сумею заставить его молчать и буду хозяйкой своей судьбы...
Что надо для счастья? По словам тети — мама с ней согласна,— главное в жизни богатство, без него женщина — не женщина, а так, жалкое, презренное существо. Ну и, конечно, надо быть comme il faut2, никогда не терять самообладания. Расчетливость и хладнокровие прежде всего.
Причина всех маминых невзгод, наверно, в ее чрезмерной доброте...
20 марта
Вчера пришлось отложить дневник: явилась эта паинька Антося с конфетами и просидела битый час. Небось хотела выведать, что я делаю, и, конечно, вообразила, будто я пишу любовное послание.
Они все помешаны на этом, но pas si bete...3 Писать
1 Это был брак, к которому обязывало положение (фр.)*
2 благовоспитанной (фр.).
3 не такая я дурочка... (фр.)
студентам— нет, уж увольте! А заводить шашни с учителями тоже нет никакого желания: это люди не нашего круга. Когда понадобится, без подготовки напишу...
Как-то мне попало в руки мамино письмо, написанное по-французски, к кому — не знаю, но ничего более прекрасного я в жизни не читала! Mais c'etait si finement to-uche! l Вот так хотела бы я писать и непременно научусь.
Промучаюсь в неволе еще годик и упрошу забрать меня отсюда. В Сулимове от мамы я научусь большему, чем в пансионе. Женщине, считают мама с тетей, глубокие познания ни к чему, достаточно иметь обо всем общее представление; если есть ум, на лету поймешь, а нет, никакое ученье не поможет. Нас вконец иссушили нудные эти науки... Скорей бы проходило время!..
21 марта
Вот нечаянная радость! Учитель М., старый лысый нуда в очках, гнусавя по своему обыкновению, начал читать лекцию по истории,— я сидела ни жива, ни мертва: не выучила урока и боялась, как бы меня не вызвали... Вдруг в дверь просовывается желтая, как лимон, физиономия и черные букли, которые каждый вечер покоятся на туалетном столике Ропецкой, и до моего слуха доносится шепот: «Mademoiselle Seraphine!»2 Признаться, в первое мгновенье я испугалась за свой дневник: неужто нашли, а может, подглядели и наябедничали? Но нет, он тут — на груди моей.
Мегера Ропецкая — от нее никогда не жди ничего хорошего, все бы ей тиранить нас да мучить — указала на дверь и зловещим голосом, будто невесть что произошло, отчеканила: «Madame Feller vous demande!»3
Я растерялась... Недоумеваю: зачем я понадобилась директрисе? Но делать нечего, отворяю дверь и... о радость! О счастье! На диване сидит мама. Я бросилась ей на шею.
Красавица! И как молодо выглядит! И всегда со вкусом одета. Мама объявила в моем присутствии мадам Фел-лер, что соскучилась по мне и просит отпустить на несколько дней из пансиона. Я была на седьмом небе от счастья...
1 Какой изящный стиль! (фр.)
2 Мадемуазель Серафина! (фр.)
3 К мадам Феллер! (фр.)
Прямо отказать маме Феллерша не решилась, она только скривилась и кисло-сладким тоном промямлила что-то насчет пропущенных занятий. Но мама — перед ней никто не в силах устоять — обняла ее, и она заткнулась. Мама сказала: мне полезно переменить обстановку, развлечься немного, и она испытывает душевную потребность побыть с единственной дочерью... Старуха Феллерша стала жевать губами — верный признак, что она втайне злится,— но больше не возражала.
Я побежала к себе: зашвырнув в угол книжки и тетрадки, схватила шляпу, перчатки и через минуту была готова. Ах, хоть немного побыть на свободе!.. Мне пришла в голову одна мысль, но об этом потом...
Полночь
Пользуясь тем, что мама заснула, хочу написать о событиях сегодняшнего дня.
Еще по дороге в гостиницу мама не скрыла своего недовольства пансионом мадам Феллер; она находит его недостаточно аристократичным. Я постаралась утвердить ее в этом мнении и рассказала, из каких семей происходят мои товарки. Графинь и баронесс, говорю, раз-два и обчелся, а большинство пансионерок незнатного рода, которые не получили дома надлежащего воспитания. И по-французски только в отведенные для этого часы говорим. А Ро-пецкая не имеет понятия о хороших манерах и истинной благовоспитанности. Учитель танцев вовсе не француз, как было обещано, а балетный плясун, изгнанный из варшавского театра. Много чего наговорила я в таком же роде. Мама слушала молча и только головой качала. Ее возмутило, что нас называют просто по именам, не прибавляя титулов. И никакого не делают различия в зависимости от происхождения. И рукоделием заставляют заниматься, отчего кожа на руках грубеет...
Мама перепугалась, едва я об этом обмолвилась, велела снять немедленно перчатки и показать ей руки. Заметив на указательном пальце следы от уколов иголки и слегка загрубевшую кожу, она пришла в ужас. Правда, она сдержалась и промолчала, но на лице ее было написано возмущение. «Ради бога, береги руки! — сказала она.— Испортить их легко, а вернуть утраченную белизну и нежность почти невозможно. Неужто мадам Феллер полагает, моя дочь будет горничной или швеей!»
Если мама пробудет в городе несколько дней, я тешу себя надеждой, что сумею убедить ее и она заберет меня из пансиона. В конце концов, если это так уж необходимо, можно нанять англичанку. Ах, этот мерзкий пансион!.. Но терпение... терпение...
23 марта
Вчера не могла выкроить ни минутки, чтобы побеседовать с дорогим моим дневником. Мы ездили с мамой в театр и поздно вернулись. В нашу ложу набились знакомые: стоит маме где-нибудь появиться, и сразу вокруг нее целый рой поклонников. У нас собрался, что называется, весь цвет здешнего общества. Я забилась в уголок, и на несчастную пансионерку никто даже и не взглянул. Зато красавица мама пользовалась колоссальным успехом. Еще бы! Она такая душка!
Князь В., граф Н. и еще какой-то незнакомый господин, которого величают камергером, досидев до конца представления, проводили нас до экипажа, и маме ничего не оставалось как пригласить их на чашку чая. И хотя дорогая мамочка в городе проездом, она умеет принять гостей так, что это сделало бы честь любому дому. Вечер прошел очень мило. Правда, я сидела в сторонке, делая вид, будто меня не интересует разговор, и под конец мама отослала меня спать. Но я из спальни прислушивалась к оживленной беседе. Какие благовоспитанные, любезные люди!.. Совсем иной мир... Я чувствую, что создана именно для такой жизни. Но, увы, я всего-навсего пансионерка, на которую никто и не посмотрит и которая не смеет принимать участие в общем разговоре, претендовать на внимание, сидеть со всеми за вечерней трапезой...
Но долго поститься я не намерена!
Когда гости разъехались, мама — все еще оживленная — вошла в спальню, и мы с ней стали болтать. Не знаю, почему мой лепет произвел на нее такое впечатление, но она с нежностью поцеловала меня в голову и воскликнула: «Боже, чтобы в восемнадцать лет так верно судить о жизни!»
Сегодня целый день провела с мамой. Вчерашняя моя болтовня расположила ее ко мне — она стала откровенней и ласковей. Оказывается, иногда полезно излить душу,— по крайней мере, не будут считать маленькой. То, что я рассказала о пансионе, явно маме не нравится, а я ведь чистейшую правду говорю и нисколечко не присочиняю. За разговорами и делами день промелькнул, как единый миг. А в пансионе он тянется бесконечно медленно, будто нарочно остановили часы и солнце заснуло на небе... Бывало, ждешь не дождешься вечера. А сейчас хочется, чтобы он подольше не наступал и время не летело так быстро.
Утром нас поджидал экипаж, и мы с мамой, которая никогда не пропускает богослужения, поехали в костел. У меня, как и у нее, был молитвенник в бархатном переплете с красивыми застежками. Я не спускала глаз с мамы и старалась во всем ей подражать. Она держала перед собой раскрытый молитвенник, но мне показалось, она не молится: у нее был рассеянный и задумчивый вид. Прочтя молитву, я тоже не устояла перед соблазном и оглядела туалеты и лица молящихся.
После обедни мама распорядилась ехать в лавки за покупками; по ее словам, она совсем обносилась в деревне и отстала от моды.
Находиться в ее обществе — поистине наслаждение! Каждое ее словечко поучительно, исполнено глубокого смысла. Видно, она заметила, что я не слишком ревностно молилась.
— Дорогая,— сказала она, когда мы уже сидели в экипаже,— неудивительно, что ты была сегодня несколько рассеянна в костеле. Это случается со всеми. Иногда бывает трудно сосредоточиться на молитве, но ни в коем случае нельзя, чтобы это заметно было со стороны. В другой раз будь осмотрительней. Я отнюдь на фанатичка и не ханжа, но никаких поблажек себе не даю. Отпущение грехов во власти всевышнего и исповедника, но церковные обряды надлежит исполнять неукоснительно. Положение обязывает нас подавать пример... Эти мерзавцы, демократы, погрязли в грехах и безбожии, и долг представителей высших слоев общества наставить их на путь истинный. Не то они весь мир готовы сокрушить.
Пускай это тебя не пугает: духовенство к нам снисходительно; надо только чтить его и строго исполнять обряды... внешнюю форму... Условности, этикет вообще много значат в жизни.
Сколько у мамы вкуса... В лавках и то диву давались. Наверняка она была бы законодательницей мод, если бы жила в городе. Приказчики рассыпались в похвалах ее тонкому разборчивому вкусу. Мама придерживается такого правила: ни опережать, ни отставать от моды, ни тем более пренебрегать ею не следует, но надо привносить в нее нечто свое, оригинальное, чтоб изюминка была.
Я преклоняюсь перед ней и ловлю каждое ее слово... Делая покупки, она вздыхала... Сейчас настали трудные времена, но всякая уважающая себя женщина понимает: есть траты, к которым обязывает положение. Это ее слова... золотые слова... При ее красоте и молодости грешно не следить за собой и в бездействии ждать приближения старости. Поддерживать красоту, оказывается, не так-то просто,— когда вчера Пильская, мамина горничная, распаковала ее туалетные принадлежности, я так и ахнула: сколько разных флаконов, флакончиков, фарфоровых пудрениц, баночек, кисточек, щеточек, и каждая вещица имеет неведомое мне название и назначение! Мне очень хотелось узнать, посмотреть, как ими пользуются, для чего они служат. Но, видно, это тайна. И Пильская, прежде чем приступить к маминому туалету, смеясь, выпроводила меня из комнаты и закрыла дверь на задвижку. В постели мама казалась немного бледной и утомленной. А когда по окончании туалета она вышла из спальни, вид у нее был посвежевший, помолодевший, и, как всегда, она была неотразимо хороша.
Вот бы выведать у Пильской, как это делается! Но на мои вопросы она отвечала со смехом: если каждая барышня сама будет все знать, то такие, как Пильская, останутся без куска хлеба.
Мама на другой день, внимательно осмотрев мои руки, загорелое лицо и небрежную прическу, шепнула что-то этой чародейке, и та с полчаса колдовала надо мной. Показала, как ухаживать за руками; растерла их, смазала чем-то, отшлифовала ногти, и руки не узнать было... От удовольствия у меня разгорелись щеки, тогда их un soup-gon l припудрили, и кожа на лице приобрела матовый оттенок.
Мама и тут не упустила случая дать мне полезный совет: ни в коем случае не пользоваться белилами, не присыпать лицо мукой, не то, говорит, на всю жизнь испортишь кожу, она покроется прыщами, и станешь дурнушкой. Только средства, выпускаемые Societe Hygienique2, заслуживают доверия. Я записала себе для памяти.
В молодости, по утверждению мамы и Пильской, можно обходиться вообще без косметики или пользоваться ею очень умеренно.
Боже, сколько всего надо знать в жизни, и этому в самых лучших пансионах не учат!
Потому-то мне не терпится поскорей оказаться дома: ведь о лучшей наставнице, чем мама, и мечтать нельзя!
1 чуть-чуть (фр.).
2 Гигиеническим обществом (фр.).
Когда мы вернулись из магазинов в гостиницу, нам подали отменный обед (во всяком случае, мне так показалось) , хотя мама нашла его ординарным, невкусным и плохо сервированным. Интересно, что сказала бы она, отведав кушанья, какими нас потчует Феллерша. Но на этот раз я промолчала. На десерт было мороженое, и я с жадностью накинулась на него. А мама даже не притронулась к нему; по ее словам, оно приготовлено в расчете на неприхотливый, неразборчивый вкус.
— Каждая женщина,— обратилась она ко мне,— должна понимать толк в кушаньях, конечно, не в том смысле, чтобы приготовлять их собственноручно,— в нашем положении это совершенно недопустимо — но знать, что и как в приличном доме полагается подавать к столу, надо; изысканная, вкусная еда услаждает жизнь, и люди нашего круга могут позволить себе это невинное удовольствие — в этом нет ничего предосудительного.
Разбавленное водой вино мне тоже очень понравилось. Мама с удивлением пожала плечами, узнав, что в пансионе мы пьем простую воду, и только в пост к рыбе подают иногда жиденькое пиво.
Теперь я вижу, мама имела весьма туманное представление о нашем пансионе, о котором шла молва, как о tres distinguee *.
После обеда мы поехали с визитом к нашей родственнице, княгине Б.
Об этом визите я знала заранее и с нетерпением ждала его. Мама, опасаясь моей неопытности, побеседовала со мной предварительно. Но я уже была наслышана о княгине, которая занимает высокое положение в свете. Бывать в ее доме, пользоваться ее благосклонностью — большая честь. И вообще она задает тон в здешнем обществе, и в ее гостиной собираются представители самых знатных фамилий. Духовенство заискивает перед ней — говорят, она необычайно набожна. Мама снова упомянула вскользь о нынешних тяжелых временах, когда все сословия перемешались и приходится защищаться от нападок черни, которая устраивает против нас заговоры. Мне не очень-то понятно, что она имеет в виду, но... не все сразу; придет время, разберусь...
Признаться, дом княгини произвел на меня большое впечатление, хотя и наш в Сулимове поставлен на широкую ногу. Тут все выглядит очень импозантно. В дверях —-
весьма аристократичном (фр.)*
швейцар, в передней — несколько лакеев, камердинер; обстановка в гостиных строгая, основательная. Мы миновали целую их анфиладу, прежде чем достигли заветного чертога, но божества там не оказалось.
Встретила нас dame de compagnie l княгини, баронесса Сент-Ив, француженка по происхождению, но выросшая в наших краях. Эта уже немолодая особа пользуется особым расположением княгини. Мама обняла ее и поцеловала.
И она поспешила с докладом к княгине.
А мы тем временем присели к столику, заваленному книгами и журналами. Вдруг портьера раздвинулась, и в комнату вошла пожилая женщина высокого роста, с красивыми седыми волосами и благородными чертами лица. С первого взгляда в ней угадывалась знатная дама. Я смотрела на нее во все глаза, и ничто от меня не укрылось, даже аметистовые четки, как браслет надетые на руку.
Она обняла маму, которую всегда очень любила. И вообще нам был оказан очень теплый прием. Меня она долго и пристально рассматривала и в лорнет и просто так, и против света и на свет.
Потом коснулась губами моего лба, и я расслышала, как она прошептала: «Tres jolie... Elle promet...» 2
Мне дали Библию с иллюстрациями Доре и усадили за соседний столик, а дамы стали вполголоса беседовать.
Со стороны могло показаться, будто я целиком поглощена Библией, по я не пропустила ни единого словечка из их разговора, в котором принимала участие и мадемуазель Сент-Ив.
Речь шла о грозящей миру опасности, о неизбежной катастрофе, о безбожии, но разговор то и дело прерывался вставными эпизодами,— новостями и сплетнями о незнакомых мне особах. Княгиня жаловалась на испорченность нравов, мезальянсы. Потом она обрисовала маме свою деятельность... Говорила о пожертвованиях, ксендзах, подстрекателях, слугах... Совсем неинтересно, если бы не вышеупомянутые вставные эпизоды.
Три или четыре дамы состояли в непозволительной связи,— что это такое, я не расслышала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12