Я остановил картину…
Я учился. Я создавал скульптуры и раньше. Теперь я мог превратить эту карт
ину в нечто осязаемое, в скульптуру. Я так и сделал.
Они замерли.
Я устал. Все-таки у мыследелов ужасно тяжелая работа. Я больше не глядел н
а них. Да. Я сделал свой шедевр. Я понимал это. Ни раньше, ни позже я не делал и
уже не сделаю такого. Словно тяжесть какая-то свалилась у меня с души. Ста
ло легко, но не совсем, не полностью.
Тут дело было уже не в ошибке. Тут было что-то другое. Я ласково потрогал ск
ульптуру. Счастье и мука были в ее глазах. Счастье, горечь и растерянность
в его.
Нет, я правильно схватил миг. На них будут смотреть и плакать. Люди увидят
гораздо более важное, чем геройство и подвиг. Они увидят боль, в которой ещ
е только рождается их будущее, их слава и смерть… И молчание. Это тоже прав
ильно. Ведь, по сути, они говорили с собой только в эти минуты молчания.
Они молчали тогда, молчат и сейчас. Они будут молчать всегда. Тысячи покол
ений людей будут рождаться, проходить возле них и умирать, а они все будут
молчать, как тогда. Молчать…
Я сел на бревно возле них. Я мог сейчас разрушить эту скульптуру, а дома в с
воей мастерской воспроизвести вновь. Так я делал всегда. А сейчас не мог п
очему-то. Я знал, что все сделано правильно, но не мог показать ее людям. Сли
шком живыми сейчас были они для меня. И потом, эти тысячи лет молчания. Их м
олчание тогда было прекрасным, потому что оно было неожиданным, потому ч
то длилось недолго, потому что впереди все-таки что-то было. А теперь? Тыся
чи лет молчания!
Нет. Скульптуру нужно было разрушить. Но я не мог.
Ее нужно было показать людям. Но и этого я не мог сделать.
А третьего пути не дано. Вернее, был, но он запрещался. После этого я уже не б
ыл бы мыследелом. Я не имел права этого делать. Нужно было посоветоваться
хотя бы с Островым. Но это все равно означало отказ.
Я сидел возле них, которые улетели когда-то на «Мысли» и «Нежности» и не в
ернулись, и курил, пока не кончились сигареты. И солнце уже начало цеплять
ся за верхушки деревьев. А я все еще ничего не мог решить. И вдруг солнце по
д каким-то странным углом осветило ее, и в глазах девушки я увидел слезы. С
этими слезами скульптура была еще прекраснее, еще невозможнее. Я онемел,
внутренне сжался, надеясь, что солнце сейчас уберет свой световой эффект
. А слеза вдруг покатилась вниз… Я коснулся лица девушки рукой, слеза была
настоящая, солнце здесь было ни при чем.
И тогда я встал, оглядел их еще раз и сказал: «Ну что ж, живите…» Ц и пошел к
своей авиетке, но не сел в нее, а лишь вызвал по каналу связи Острового.
Ц Ну что у тебя? Ц спросил он. Ц Что-нибудь получилось?
Ц Получилось, Ц сказал я. Ц Вот что… Я больше не скульптор, я больше не м
ыследел. Я разрешил им… жить.
Ц Ты с ума сошел! Ты нарушил клятву! Что теперь будет?
Ц Со мной будет то же, что и с другими скульпторами-мыследелами, которые
преступили закон.
Я закрыл колпак авиетки. Она была мне больше не нужна. Я пошел напрямик, вн
ушая себе, что оглядываться нельзя. Но не вытерпел и оглянулся. Они стояли
у самой кромки воды обнявшись. Отсюда я уже не мог слышать, говорят ли они
или молчат, да это мне и не нужно было знать.
Сумерки упали на лес, а я все шел, и идти было легко и хотелось идти.
И молчание было вокруг меня.
На другой день я был у Острового.
Ц Ну что у тебя? Ц спросил он. Ц Что-нибудь получилось?
Ц Получилось, Ц сказал я. Ц Вот что… Я больше не скульптор, я больше не м
ыследел. Я разрешил им… жить.
Ц Ты с ума сошел! Ты нарушил клятву! Что теперь с тобой будет?
Ц То же, что и с другими скульпторами-мыследелами, которые нарушили клят
ву, Ц сказал я. Ц Прощайте…


1 2