Маленький пленник сразу спрятался в самый тёмный угол ящика и отказался от предложенного ему мяса.
Весь остаток дня лисёнок просидел в углу, а когда наступила ночь, начал скулить, тявкать и так царапал лапками сетку, что даже сорвал себе палец. Петя очень огорчился, увидев утром раненую лапку лисёнка, но мы его утешили, сказав, что зато лисёнок меченый и если уйдёт, то сразу узнаем по следу.
Следующие дни мы только и делали, что пытались приручить маленького дикаря. Однако все наши старания были тщетны. Едва кто-нибудь подходил к клетке, как он тут же забивался в свой угол и сердито ворчал. Дагона это время мы с цепи не спускали. Ведь он мог разорвать тонкую сетку ящика и загрызть лисёнка.
Но как-то, сидя с Петей на крыльце, мы вдруг услышали звон цепи, обернулись и, к своему ужасу, увидели Дагона. Он сорвался с привязи и теперь направлялся прямо к лисёнку.
– Дагон, назад! Дагон! – закричала я, бросаясь к нему.
Но было поздно. Дагон уже стоял около клетки. Шерсть у него поднялась дыбом, и он, злобно рыча, уже готов был броситься на малыша. Но лисёнок, вместо того чтобы спрятаться от огромной злой собаки, вдруг заскулил и пополз, к ней навстречу. Он вилял хвостом, лез чуть ли не в самую пасть собаки и всё старался её лизнуть.
Такой приём, по-видимому, смутил и самого Дагона. Стоявшая дыбом шерсть легла, и уже без всякой злобы он старался обнюхать через сетку скулившего малыша. Потом завилял хвостом и лизнул зверька…
С этого дня между собакой и лисёнком завязалась дружба. Как только спускали Дагона с цепи, он прежде всего бежал к своему новому другу. И вот – один за решёткой, а другой на свободе – затевали они игру. Лисёнок хватал в зубы какую-нибудь косточку или соломинку, бегал по ящику и всем своим видом приглашал собаку поиграть. А Дагон, словно щенок, прыгал около ящика и лаял. Но лай у него был теперь не сердитый, и лисёнок его не боялся. Нам с Петей очень нравилась такая дружба. Мы даже не огорчались, что зверёк по-прежнему нас дичился и никак не привыкал.
Впрочем, мы и сами больше не пытались его приручать, так как решили, когда наш пленник подрастёт, выпустить его на свободу.
К концу лета лисёнок не только вырос, но и изменился. Мордочка у него заострилась, хвост вытянулся, шерсть стала рыжая, совсем как у взрослой лисы. Он по-прежнему дружил с Дагоном, но прыгать и играть в ящике уже не мог. Лисёнок стал такой большой, что в старом помещении ему было тесно.
– А что, если его выпустить в лес теперь? – предложила я как-то Пете. – Он уже вырос и, пожалуй, сумеет раздобыть себе еду.
Петя сразу согласился, и тут же, не откладывая дела, мы пустили к нему последний раз Дагона. Потом посадили собаку на цепь, а ящик вместе с лисёнком отнесли к лесу. Поставили, открыли дверцу и отошли в сторону.
Увидев открытую дверцу, лисёнок подошёл к самому её краю, высунул голову и начал оглядываться. Затем осторожно ступил на траву и вдруг как-то скачками бросился в лес. Раза два мы видели, как он мелькнул среди деревьев и скрылся в кустах.
Нам даже стало жалко, что лисёнок ушёл. Мы долго смотрели в ту сторону, где он исчез, а потом Петя грустно вздохнул и, проходя мимо Дагона, сказал:
– Ну, вот и ушёл твой дружок.
Не знаю, скучал ли Дагон без своего друга, или нам это казалось, только и в этот и в следующий день он всё лежал и плохо ел.
Нам тоже было скучно без лисёнка. Мы с Петей даже специально ходили в лес и всё смотрели: не покажется ли он где случайно. Но сколько ни ходили, сколько ни смотрели, лисёнка так и не видели.
Прошла осень, наступила зима. За это время Иван Петрович много раз бывал с Дагоном на охоте. И не было случая, чтобы он возвращался домой без добычи: то у пояса висел убитый заяц, то свисала с плеча красавица лисица.
Увидев убитую лису, Петя первым делом бросался к ней, чтобы посмотреть лапу. Он всё боялся, как бы не убили лисёнка.
– Папа, – каждый раз спрашивал он отца, – а если Дагон на воле встретит нашу лису, тронет он её или нет? Ведь они дружили.
– Мало что дружили, – отвечал лесник. – Разве у собаки со зверем может дружба быть? Пока в доме жила, вроде как своя, а ушла в лес – тут уж не попадайся.
– А ты, папа, всё-таки на след поглядывай, – не унимался Петя. – Если увидишь – на правой лапе пальца нет, значит, наша, не стреляй.
Петя был твёрдо уверен, что Дагон своего лисёнка не тронет. Он беспокоился только о том, как бы его не подстрелил отец.
Однако лиса с приметной лапой не попадалась. Очевидно, она ушла в другой лес, и Петя успокоился.
Но вот однажды, уже к концу зимы, когда Иван Петрович шёл с Дагоном на охоту, тот вдруг поднял лису. Иван Петрович сразу догадался, что это не заяц. Если Дагон гнал зайца, он лаял часто, заливисто, а если лису, то редко и злобно.
Лиса, видно, попалась не очень опытная. Она шла почти по ровному кругу, и Иван Петрович, примерно определив, где должен пройти зверь, поспешил ему наперерез.
Но что это? Почему Дагон внезапно смолк? Лесник забеспокоился. Быть может, собаку перехватил волк, это тоже случается. И он почти бегом направился в ту сторону, откуда последний раз слышался голос собаки. Он не прошёл и двухсот шагов, как наткнулся на след собаки и лисы. Следы шли через овражек и уходили дальше в мелкий кустарник, откуда доносился чей-то визг.
«Лиса визжит», – сразу догадался Иван Петрович, перепрыгнул овражек, раздвинул кусты и остолбенел… На небольшой лесной полянке стоял Дагон, а перед ним, визжа и виляя хвостом, ползала лиса и всё старалась лизнуть в морду собаку.
Иван Петрович медленно стал поднимать ру-Лиса насторожилась. Очевидно, она почуяла человека. Перестала ласкаться и медленно, как-то нерешительно направилась к лесу.
Дагон завилял хвостом и побежал рядом с ней. Побоявшись подстрелить собаку, Иван Петрович крикнул Дагона.
Дагон остановился, а лиса, услышав голос человека, бросилась прыжками через поляну.
Иван Петрович уже готов был спустить курок, но тут, вдруг что-то вспомнив, он опустил ружьё, подошёл к тому месту, где только что стояла лисица, и стал разглядывать оставленные ею следы. След от правой передней лапы был не такой, как все. На ней не хватало одного пальца, и это хорошо было видно на свежем, чистом снегу. Иван Петрович выпрямился и подозвал Дагона. Виновато виляя хвостом и опустив голову, подошёл к своему хозяину Дагон. Он подошёл и остановился, ожидая заслуженного наказания. Но Иван Петрович не наказал Дагона. Он ласково погладил его по голове, свистнул и пошёл домой.
Это был первый случай, когда Иван Петрович вернулся домой без добычи.
Увидев отца с пустой сумкой, Петя удивился. Но когда Иван Петрович рассказал ему, как Дагон встретил знакомую лису, как погнал её, а потом узнал и не тронул, Петя сказал:
– Вот видишь, папа, ты был не прав: значит, собака со зверем тоже дружить может.
И Иван Петрович должен был согласиться, что он действительно был не прав.
Воробьиная наука
Однажды у нас на даче, под карнизом террасы, поселились два воробья. В большую щель, которая образовалась в доске, они старательно таскали перышки, подобранные где-то кусочки ваты, пух, соломинки и вообще всё, что годилось для постройки гнезда. Вскоре из воробьиного жилья послышался громкий писк птенцов. Они начинали пищать каждый раз, когда прилетали с кормом родители, а так как те кормили своё прожорливое потомство беспрерывно в течение всего дня, то до самого вечера и слышался писк из гнезда.
В этот год я жила на даче одна, и с шумливыми птенцами было как-то веселее. Сколько было за карнизом воробьят, я не знала, но шумели они основательно. Судя по писку, гнездо находилось в стороне от лаза, и, несмотря на все мои старания, увидеть птенцов я никак не могла.
Увидела я своих пернатых соседей лишь после того, как они достаточно подросли, полностью оперились и начали сами выглядывать из гнезда. Скандаля и отталкивая друг друга, тянулись они навстречу родителям, жадно открывая свои клювы. И забавно было смотреть, как подлетевший воробей, кое-как уцепившись за краешек доски, сразу не мог решить, в какой из широко открытых клювиков надо сунуть мошку или гусеницу. Да, нелегко в это время приходилось воробьям!
Но вот настала пора вылетать птенцам из гнезда. Меня очень интересовало, как же это они проделают в первый раз? Как будут эти несмышлёныши овладевать воробьиной наукой и как будут их учить уму-разуму родители? Поэтому целые дни я буквально не спускала глаз с воробьиного семейства. И всё-таки за вылетом первых птенцов из гнезда я не уследила. Лишь последний, очевидно самый ленивый или трусишка, ещё продолжал сидеть на самом краю карниза, готовый вот-вот слететь, и никак не мог на это решиться. Громким криком он призывал родителей, прося у них еду, а они, занятые уже вылетевшими птенцами, не обращали на него внимания. Впрочем, нет, время от времени они к нему подлетали с полным клювом лакомых гусениц, но корм не давали, а старательно пытались выманить трусишку за собой. Они то подлетали к птенцу, то садились на ближнюю ветку и всем своим видом показывали, что кормить лентяя в гнезде не намерены.
Наконец голодный воробьишка не выдержал. Взобрался на самый-самый край карниза, неловко взмахнул крылышками и… камушком упал вниз. Он сидел на земле испуганный и растерянный своим неожиданным полётом, похожим скорее на падение. Но к птенцу тут же подлетела воробьиха, села рядом с ним, и птенец сразу успокоился. Потом, очевидно вспомнив, что голоден, он вдруг затрепыхал крыльями, широко раскрыл клюв и потянулся к воробьихе. Сунув в раскрытый клюв птенца еду, та взлетела на дерево, а воробьишка остался на земле. Он сидел в траве и старательно перекликался с матерью. Она ему с дерева чирикнет, он с земли ответит.
«Что они говорят?» – подумала я и, дождавшись, когда воробьиха улетела за едой, стала осторожно подходить к птенцу. А он, глупый, сидел, чирикал и совсем не обращал на меня внимания, – видно, родители ещё не успели его научить опасаться людей. Я подошла к нему совсем близко, встала рядом, протянула руку, а птенец всё сидел и чирикал. Тут вдруг подлетела мать. Увидев около птенца человека, она всполошилась, заметалась, затрещала, да так тревожно! Нетрудно было догадаться, что это она меня старается от птенца отвести, а его об опасности предупреждает.
Смотрю, и птенец сразу чирикать перестал. Затаился в траве, не шелохнётся, только глаза-бусинки поблёскивают. Хотела я его взять, нагнулась, да раздумала – зачем пугать малыша! Отошла я в сторону, села на скамейку и гляжу, что же он дальше делать будет. А малыш по-прежнему затаился и голоса не подаёт – наверное, ждёт, когда ему мать разрешит.
Долго он так сидел, а я делала вид, будто в другую сторону гляжу, а сама незаметно за воробьями наблюдала. Воробьиха сначала волновалась, кричала, а потом, увидев, что опасность её птенцу не грозит, сразу поведение изменила. Сперва замолчала, потом немного по веткам попрыгала, потом чуть ниже спустилась и совсем другим голосом что-то чирикнула. Птенец встрепенулся. Тут же ей ответил, а мать уже на самую нижнюю ветку слетела, чирикает, за собой несмышлёныша птенца манит. Только он к ней, она на другую ветку, что повыше, перелетит… ещё повыше… ещё на другую… Так и увела за собой птенца.
Отвела от меня подальше, и снова: она чирикнет – он ответит, она чирикнет – он ответит.
Интересно мне стало, как теперь, после полученного урока, поведёт себя птенец, если я к нему подойду. Дождалась, когда воробьиха улетела, и снова пошла к птенцу. Так же осторожно, так же тихо ступала, только на этот раз он уже меня к себе не подпустил, сразу замолчал и повыше перепорхнул, да так затаился среди густой листвы дерева, что не скоро и разглядишь. Хоть и мал птенец, а, видно, пошла ему впрок воробьиная наука.
Тревога
О том, что две маленькие серые птахи избрали для своего гнезда самый дальний уголок сада, София Петровна догадалась сразу. Впрочем, догадаться было совсем не трудно, наблюдая, как птицы старательно тащили туда какие-то пушинки, перышки, пучки тонких сухих травинок.
Место они выбрали удачное. Оно находилось между густыми зарослями малины и высоким забором. Забор здесь граничил со старым, заброшенным переулком. Он густо зарос крапивой, и по нему уже давно никто не ходил, лишь иногда можно было увидеть случайно пробегавшую собаку или бродившую кошку.
София Петровна тоже старалась не беспокоить птиц и не ходить в занятый ими кусочек сада, откуда то и дело слышалось их незатейливое, мелодичное пение. Потом в уютно сплетённом гнёздышке появились четыре маленьких, хрупких яичка. Птицы заботливо их высиживали и охраняли от возможных врагов. Ведь любая кошка или такие птицы, как ворона и сорока, были не прочь полакомиться и яйцами и птенцами.
Непогода и та могла обернуться птахам бедою: ливневые дожди или сильный ветер клонили куст к самой земле, грозя погубить хрупкие яички. И всегда, когда бы ни взглянуть, кто-нибудь из родителей сидел на гнезде, тщательно его закрывая крылышками.
Но вот у пернатых новосёлов появились птенцы. Об этом событии София Петровна тоже догадалась по поведению птиц. Теперь уже не слышно их беззаботных песенок. Обе пичуги только и были заняты тем, чтобы накормить своё ненасытное потомство. С полным клювом каких-то мошек, гусениц они то и дело ныряли в малину, и оттуда слышался громкий писк птенцов.
Случалось, что за забором, вблизи гнезда, кто-нибудь появлялся. Ну и шум поднимали тогда птицы! Они воинственно прыгали по кустам, по деревьям и так кричали, что София Петровна сразу догадывалась, что её пернатым любимцам грозит опасность. Она бросала все дела и торопливо спешила им на помощь. И надо сказать, что с её появлением птахи тут же успокаивались, как бы давая этим понять, что самой Софии Петровне они вполне доверяют. Впрочем, не только эти две птахи считали Софию Петровну своим защитником и другом. Так же доверчиво относились к ней живущие под застрехой дома шумливые воробьи и все три пары скворцов, заселившие развешанные на деревьях дуплянки. Чаще всего тревога была напрасной, но случалось и иначе.
Однажды София Петровна, отдыхая на террасе, вдруг услышала тревожные голоса птах.
«Ишь раскричались! Ишь шум подняли!» – подумала София Петровна, не желая расставаться с интересной книгой. Однако птицы подняли шум, по-видимому, совсем не зря. Судя по их крикам, опасность явно нарастала. Всё к более и более отчаянным «пью-пью-пью» теперь присоединились крики воробьев, в общий переполох включились и скворцы. Все летали, кричали, метались. Тревога охватила всё пернатое население сада, и трудно было определить, откуда надвигается опасность. Нет, это не кто-то случайно зашедший в заброшенный переулок встревожил птиц! София Петровна торопливо вышла в сад, тщетно пытаясь разобраться в птичьем гаме, не зная, куда идти. Но тут с отчаянным криком к ней подлетела скворчиха. Она метнулась к Софии Петровне, к забору, опять к Софии Петровне… Ага, вон где опасность! Надо торопиться! София Петровна, подхватив со скамейки большую банку из-под консервов, поспешила к месту тревоги.
Поспела она вовремя. Среди малины, там, где находилось гнездо с птенцами, она сразу разглядела бело-чёрную спину огромного соседского кота. Разбойник подкрался почти к самому гнезду. Он уже был готов зацепить своей когтистой лапой притихших от страха птенцов. Надо было действовать скорее!.. Немедленно!!! София Петровна закричала, засвистела и, с силой размахнувшись, запустила в кота консервной банкой. Банка ударилась о забор, зазвенела, бухнула, и перепуганный кот, забыв о птенцах, огромными прыжками умчался прочь.
Мир и покой вернулись в сад. Успокоились две серые маленькие птахи, разлетелись воробьи, вернулись к своим родительским обязанностям скворцы. Все занялись своими делами, в том числе и София Петровна. Тревога окончилась.
Как хорошо!
Люда позвонила очень рано:
– Мама, я получила подарок и не знаю, что с ним делать!
– То есть как не знаешь? – удивилась я.
– Видишь ли… даже не знаю, как сказать… Понимаешь, мне подарили цыплят…
– Цыплят?! – ещё больше удивилась я. – Да кто же зимой дарит цыплят и как ты намерена с ними поступить?
– Сама не знаю… – громко вздохнула в трубку Люда. – А что, если… если я подарю их тебе?
– Мне?! – возмутилась я. – Твои друзья наградили тебя зимой цыплятами, а ты собираешься подарить их мне! Нет уж, уволь от такого подарка!
Люда молчала, и я ехидно добавила:
– Гм, интересно, сколько же штук они тебе преподнесли?
– Что-то около десяти, – робко ответила Люда.
– Вот и сиди со своими «около десяти». Да, кстати, не забудь их накормить, – напомнила я. – Свари рассыпчатую пшённую кашу, мелко наруби крутое яйцо. – И, ещё раз подтвердив, что брать цыплят не собираюсь, повесила трубку.
И всё-таки в этот же день коробка, полная маленьких пуховых комочков, переселилась ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Весь остаток дня лисёнок просидел в углу, а когда наступила ночь, начал скулить, тявкать и так царапал лапками сетку, что даже сорвал себе палец. Петя очень огорчился, увидев утром раненую лапку лисёнка, но мы его утешили, сказав, что зато лисёнок меченый и если уйдёт, то сразу узнаем по следу.
Следующие дни мы только и делали, что пытались приручить маленького дикаря. Однако все наши старания были тщетны. Едва кто-нибудь подходил к клетке, как он тут же забивался в свой угол и сердито ворчал. Дагона это время мы с цепи не спускали. Ведь он мог разорвать тонкую сетку ящика и загрызть лисёнка.
Но как-то, сидя с Петей на крыльце, мы вдруг услышали звон цепи, обернулись и, к своему ужасу, увидели Дагона. Он сорвался с привязи и теперь направлялся прямо к лисёнку.
– Дагон, назад! Дагон! – закричала я, бросаясь к нему.
Но было поздно. Дагон уже стоял около клетки. Шерсть у него поднялась дыбом, и он, злобно рыча, уже готов был броситься на малыша. Но лисёнок, вместо того чтобы спрятаться от огромной злой собаки, вдруг заскулил и пополз, к ней навстречу. Он вилял хвостом, лез чуть ли не в самую пасть собаки и всё старался её лизнуть.
Такой приём, по-видимому, смутил и самого Дагона. Стоявшая дыбом шерсть легла, и уже без всякой злобы он старался обнюхать через сетку скулившего малыша. Потом завилял хвостом и лизнул зверька…
С этого дня между собакой и лисёнком завязалась дружба. Как только спускали Дагона с цепи, он прежде всего бежал к своему новому другу. И вот – один за решёткой, а другой на свободе – затевали они игру. Лисёнок хватал в зубы какую-нибудь косточку или соломинку, бегал по ящику и всем своим видом приглашал собаку поиграть. А Дагон, словно щенок, прыгал около ящика и лаял. Но лай у него был теперь не сердитый, и лисёнок его не боялся. Нам с Петей очень нравилась такая дружба. Мы даже не огорчались, что зверёк по-прежнему нас дичился и никак не привыкал.
Впрочем, мы и сами больше не пытались его приручать, так как решили, когда наш пленник подрастёт, выпустить его на свободу.
К концу лета лисёнок не только вырос, но и изменился. Мордочка у него заострилась, хвост вытянулся, шерсть стала рыжая, совсем как у взрослой лисы. Он по-прежнему дружил с Дагоном, но прыгать и играть в ящике уже не мог. Лисёнок стал такой большой, что в старом помещении ему было тесно.
– А что, если его выпустить в лес теперь? – предложила я как-то Пете. – Он уже вырос и, пожалуй, сумеет раздобыть себе еду.
Петя сразу согласился, и тут же, не откладывая дела, мы пустили к нему последний раз Дагона. Потом посадили собаку на цепь, а ящик вместе с лисёнком отнесли к лесу. Поставили, открыли дверцу и отошли в сторону.
Увидев открытую дверцу, лисёнок подошёл к самому её краю, высунул голову и начал оглядываться. Затем осторожно ступил на траву и вдруг как-то скачками бросился в лес. Раза два мы видели, как он мелькнул среди деревьев и скрылся в кустах.
Нам даже стало жалко, что лисёнок ушёл. Мы долго смотрели в ту сторону, где он исчез, а потом Петя грустно вздохнул и, проходя мимо Дагона, сказал:
– Ну, вот и ушёл твой дружок.
Не знаю, скучал ли Дагон без своего друга, или нам это казалось, только и в этот и в следующий день он всё лежал и плохо ел.
Нам тоже было скучно без лисёнка. Мы с Петей даже специально ходили в лес и всё смотрели: не покажется ли он где случайно. Но сколько ни ходили, сколько ни смотрели, лисёнка так и не видели.
Прошла осень, наступила зима. За это время Иван Петрович много раз бывал с Дагоном на охоте. И не было случая, чтобы он возвращался домой без добычи: то у пояса висел убитый заяц, то свисала с плеча красавица лисица.
Увидев убитую лису, Петя первым делом бросался к ней, чтобы посмотреть лапу. Он всё боялся, как бы не убили лисёнка.
– Папа, – каждый раз спрашивал он отца, – а если Дагон на воле встретит нашу лису, тронет он её или нет? Ведь они дружили.
– Мало что дружили, – отвечал лесник. – Разве у собаки со зверем может дружба быть? Пока в доме жила, вроде как своя, а ушла в лес – тут уж не попадайся.
– А ты, папа, всё-таки на след поглядывай, – не унимался Петя. – Если увидишь – на правой лапе пальца нет, значит, наша, не стреляй.
Петя был твёрдо уверен, что Дагон своего лисёнка не тронет. Он беспокоился только о том, как бы его не подстрелил отец.
Однако лиса с приметной лапой не попадалась. Очевидно, она ушла в другой лес, и Петя успокоился.
Но вот однажды, уже к концу зимы, когда Иван Петрович шёл с Дагоном на охоту, тот вдруг поднял лису. Иван Петрович сразу догадался, что это не заяц. Если Дагон гнал зайца, он лаял часто, заливисто, а если лису, то редко и злобно.
Лиса, видно, попалась не очень опытная. Она шла почти по ровному кругу, и Иван Петрович, примерно определив, где должен пройти зверь, поспешил ему наперерез.
Но что это? Почему Дагон внезапно смолк? Лесник забеспокоился. Быть может, собаку перехватил волк, это тоже случается. И он почти бегом направился в ту сторону, откуда последний раз слышался голос собаки. Он не прошёл и двухсот шагов, как наткнулся на след собаки и лисы. Следы шли через овражек и уходили дальше в мелкий кустарник, откуда доносился чей-то визг.
«Лиса визжит», – сразу догадался Иван Петрович, перепрыгнул овражек, раздвинул кусты и остолбенел… На небольшой лесной полянке стоял Дагон, а перед ним, визжа и виляя хвостом, ползала лиса и всё старалась лизнуть в морду собаку.
Иван Петрович медленно стал поднимать ру-Лиса насторожилась. Очевидно, она почуяла человека. Перестала ласкаться и медленно, как-то нерешительно направилась к лесу.
Дагон завилял хвостом и побежал рядом с ней. Побоявшись подстрелить собаку, Иван Петрович крикнул Дагона.
Дагон остановился, а лиса, услышав голос человека, бросилась прыжками через поляну.
Иван Петрович уже готов был спустить курок, но тут, вдруг что-то вспомнив, он опустил ружьё, подошёл к тому месту, где только что стояла лисица, и стал разглядывать оставленные ею следы. След от правой передней лапы был не такой, как все. На ней не хватало одного пальца, и это хорошо было видно на свежем, чистом снегу. Иван Петрович выпрямился и подозвал Дагона. Виновато виляя хвостом и опустив голову, подошёл к своему хозяину Дагон. Он подошёл и остановился, ожидая заслуженного наказания. Но Иван Петрович не наказал Дагона. Он ласково погладил его по голове, свистнул и пошёл домой.
Это был первый случай, когда Иван Петрович вернулся домой без добычи.
Увидев отца с пустой сумкой, Петя удивился. Но когда Иван Петрович рассказал ему, как Дагон встретил знакомую лису, как погнал её, а потом узнал и не тронул, Петя сказал:
– Вот видишь, папа, ты был не прав: значит, собака со зверем тоже дружить может.
И Иван Петрович должен был согласиться, что он действительно был не прав.
Воробьиная наука
Однажды у нас на даче, под карнизом террасы, поселились два воробья. В большую щель, которая образовалась в доске, они старательно таскали перышки, подобранные где-то кусочки ваты, пух, соломинки и вообще всё, что годилось для постройки гнезда. Вскоре из воробьиного жилья послышался громкий писк птенцов. Они начинали пищать каждый раз, когда прилетали с кормом родители, а так как те кормили своё прожорливое потомство беспрерывно в течение всего дня, то до самого вечера и слышался писк из гнезда.
В этот год я жила на даче одна, и с шумливыми птенцами было как-то веселее. Сколько было за карнизом воробьят, я не знала, но шумели они основательно. Судя по писку, гнездо находилось в стороне от лаза, и, несмотря на все мои старания, увидеть птенцов я никак не могла.
Увидела я своих пернатых соседей лишь после того, как они достаточно подросли, полностью оперились и начали сами выглядывать из гнезда. Скандаля и отталкивая друг друга, тянулись они навстречу родителям, жадно открывая свои клювы. И забавно было смотреть, как подлетевший воробей, кое-как уцепившись за краешек доски, сразу не мог решить, в какой из широко открытых клювиков надо сунуть мошку или гусеницу. Да, нелегко в это время приходилось воробьям!
Но вот настала пора вылетать птенцам из гнезда. Меня очень интересовало, как же это они проделают в первый раз? Как будут эти несмышлёныши овладевать воробьиной наукой и как будут их учить уму-разуму родители? Поэтому целые дни я буквально не спускала глаз с воробьиного семейства. И всё-таки за вылетом первых птенцов из гнезда я не уследила. Лишь последний, очевидно самый ленивый или трусишка, ещё продолжал сидеть на самом краю карниза, готовый вот-вот слететь, и никак не мог на это решиться. Громким криком он призывал родителей, прося у них еду, а они, занятые уже вылетевшими птенцами, не обращали на него внимания. Впрочем, нет, время от времени они к нему подлетали с полным клювом лакомых гусениц, но корм не давали, а старательно пытались выманить трусишку за собой. Они то подлетали к птенцу, то садились на ближнюю ветку и всем своим видом показывали, что кормить лентяя в гнезде не намерены.
Наконец голодный воробьишка не выдержал. Взобрался на самый-самый край карниза, неловко взмахнул крылышками и… камушком упал вниз. Он сидел на земле испуганный и растерянный своим неожиданным полётом, похожим скорее на падение. Но к птенцу тут же подлетела воробьиха, села рядом с ним, и птенец сразу успокоился. Потом, очевидно вспомнив, что голоден, он вдруг затрепыхал крыльями, широко раскрыл клюв и потянулся к воробьихе. Сунув в раскрытый клюв птенца еду, та взлетела на дерево, а воробьишка остался на земле. Он сидел в траве и старательно перекликался с матерью. Она ему с дерева чирикнет, он с земли ответит.
«Что они говорят?» – подумала я и, дождавшись, когда воробьиха улетела за едой, стала осторожно подходить к птенцу. А он, глупый, сидел, чирикал и совсем не обращал на меня внимания, – видно, родители ещё не успели его научить опасаться людей. Я подошла к нему совсем близко, встала рядом, протянула руку, а птенец всё сидел и чирикал. Тут вдруг подлетела мать. Увидев около птенца человека, она всполошилась, заметалась, затрещала, да так тревожно! Нетрудно было догадаться, что это она меня старается от птенца отвести, а его об опасности предупреждает.
Смотрю, и птенец сразу чирикать перестал. Затаился в траве, не шелохнётся, только глаза-бусинки поблёскивают. Хотела я его взять, нагнулась, да раздумала – зачем пугать малыша! Отошла я в сторону, села на скамейку и гляжу, что же он дальше делать будет. А малыш по-прежнему затаился и голоса не подаёт – наверное, ждёт, когда ему мать разрешит.
Долго он так сидел, а я делала вид, будто в другую сторону гляжу, а сама незаметно за воробьями наблюдала. Воробьиха сначала волновалась, кричала, а потом, увидев, что опасность её птенцу не грозит, сразу поведение изменила. Сперва замолчала, потом немного по веткам попрыгала, потом чуть ниже спустилась и совсем другим голосом что-то чирикнула. Птенец встрепенулся. Тут же ей ответил, а мать уже на самую нижнюю ветку слетела, чирикает, за собой несмышлёныша птенца манит. Только он к ней, она на другую ветку, что повыше, перелетит… ещё повыше… ещё на другую… Так и увела за собой птенца.
Отвела от меня подальше, и снова: она чирикнет – он ответит, она чирикнет – он ответит.
Интересно мне стало, как теперь, после полученного урока, поведёт себя птенец, если я к нему подойду. Дождалась, когда воробьиха улетела, и снова пошла к птенцу. Так же осторожно, так же тихо ступала, только на этот раз он уже меня к себе не подпустил, сразу замолчал и повыше перепорхнул, да так затаился среди густой листвы дерева, что не скоро и разглядишь. Хоть и мал птенец, а, видно, пошла ему впрок воробьиная наука.
Тревога
О том, что две маленькие серые птахи избрали для своего гнезда самый дальний уголок сада, София Петровна догадалась сразу. Впрочем, догадаться было совсем не трудно, наблюдая, как птицы старательно тащили туда какие-то пушинки, перышки, пучки тонких сухих травинок.
Место они выбрали удачное. Оно находилось между густыми зарослями малины и высоким забором. Забор здесь граничил со старым, заброшенным переулком. Он густо зарос крапивой, и по нему уже давно никто не ходил, лишь иногда можно было увидеть случайно пробегавшую собаку или бродившую кошку.
София Петровна тоже старалась не беспокоить птиц и не ходить в занятый ими кусочек сада, откуда то и дело слышалось их незатейливое, мелодичное пение. Потом в уютно сплетённом гнёздышке появились четыре маленьких, хрупких яичка. Птицы заботливо их высиживали и охраняли от возможных врагов. Ведь любая кошка или такие птицы, как ворона и сорока, были не прочь полакомиться и яйцами и птенцами.
Непогода и та могла обернуться птахам бедою: ливневые дожди или сильный ветер клонили куст к самой земле, грозя погубить хрупкие яички. И всегда, когда бы ни взглянуть, кто-нибудь из родителей сидел на гнезде, тщательно его закрывая крылышками.
Но вот у пернатых новосёлов появились птенцы. Об этом событии София Петровна тоже догадалась по поведению птиц. Теперь уже не слышно их беззаботных песенок. Обе пичуги только и были заняты тем, чтобы накормить своё ненасытное потомство. С полным клювом каких-то мошек, гусениц они то и дело ныряли в малину, и оттуда слышался громкий писк птенцов.
Случалось, что за забором, вблизи гнезда, кто-нибудь появлялся. Ну и шум поднимали тогда птицы! Они воинственно прыгали по кустам, по деревьям и так кричали, что София Петровна сразу догадывалась, что её пернатым любимцам грозит опасность. Она бросала все дела и торопливо спешила им на помощь. И надо сказать, что с её появлением птахи тут же успокаивались, как бы давая этим понять, что самой Софии Петровне они вполне доверяют. Впрочем, не только эти две птахи считали Софию Петровну своим защитником и другом. Так же доверчиво относились к ней живущие под застрехой дома шумливые воробьи и все три пары скворцов, заселившие развешанные на деревьях дуплянки. Чаще всего тревога была напрасной, но случалось и иначе.
Однажды София Петровна, отдыхая на террасе, вдруг услышала тревожные голоса птах.
«Ишь раскричались! Ишь шум подняли!» – подумала София Петровна, не желая расставаться с интересной книгой. Однако птицы подняли шум, по-видимому, совсем не зря. Судя по их крикам, опасность явно нарастала. Всё к более и более отчаянным «пью-пью-пью» теперь присоединились крики воробьев, в общий переполох включились и скворцы. Все летали, кричали, метались. Тревога охватила всё пернатое население сада, и трудно было определить, откуда надвигается опасность. Нет, это не кто-то случайно зашедший в заброшенный переулок встревожил птиц! София Петровна торопливо вышла в сад, тщетно пытаясь разобраться в птичьем гаме, не зная, куда идти. Но тут с отчаянным криком к ней подлетела скворчиха. Она метнулась к Софии Петровне, к забору, опять к Софии Петровне… Ага, вон где опасность! Надо торопиться! София Петровна, подхватив со скамейки большую банку из-под консервов, поспешила к месту тревоги.
Поспела она вовремя. Среди малины, там, где находилось гнездо с птенцами, она сразу разглядела бело-чёрную спину огромного соседского кота. Разбойник подкрался почти к самому гнезду. Он уже был готов зацепить своей когтистой лапой притихших от страха птенцов. Надо было действовать скорее!.. Немедленно!!! София Петровна закричала, засвистела и, с силой размахнувшись, запустила в кота консервной банкой. Банка ударилась о забор, зазвенела, бухнула, и перепуганный кот, забыв о птенцах, огромными прыжками умчался прочь.
Мир и покой вернулись в сад. Успокоились две серые маленькие птахи, разлетелись воробьи, вернулись к своим родительским обязанностям скворцы. Все занялись своими делами, в том числе и София Петровна. Тревога окончилась.
Как хорошо!
Люда позвонила очень рано:
– Мама, я получила подарок и не знаю, что с ним делать!
– То есть как не знаешь? – удивилась я.
– Видишь ли… даже не знаю, как сказать… Понимаешь, мне подарили цыплят…
– Цыплят?! – ещё больше удивилась я. – Да кто же зимой дарит цыплят и как ты намерена с ними поступить?
– Сама не знаю… – громко вздохнула в трубку Люда. – А что, если… если я подарю их тебе?
– Мне?! – возмутилась я. – Твои друзья наградили тебя зимой цыплятами, а ты собираешься подарить их мне! Нет уж, уволь от такого подарка!
Люда молчала, и я ехидно добавила:
– Гм, интересно, сколько же штук они тебе преподнесли?
– Что-то около десяти, – робко ответила Люда.
– Вот и сиди со своими «около десяти». Да, кстати, не забудь их накормить, – напомнила я. – Свари рассыпчатую пшённую кашу, мелко наруби крутое яйцо. – И, ещё раз подтвердив, что брать цыплят не собираюсь, повесила трубку.
И всё-таки в этот же день коробка, полная маленьких пуховых комочков, переселилась ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18