Оставил мешочек у подножья лестницы, а сам полез на чердак, прихватив из сундучка простыню. Взобрался, зажег огарок свечи; извернувшись, извлек из-за балки длинный сверток. Развернул. В свечном свете замерцал жирным слоем оружейной смазки как новенький ППШ времен войны. Симаков разорвал простыню на несколько кусков и тщательно протер оружие. Потом из другого закута извлек тоже аккуратно завернутые магазины. Спустился вниз, упрятал вооружение в сумку, туда же сунул еду и по едва различимому в свете сереющего неба городку пошел к центральной площади, к колокольне.
Оторвал две доски, забивавшие крестом вход, зашел внутрь и с помощью подручных материалов забаррикадировал дверцу намертво. А сам стал подниматься наверх, в звонницу…
Закадровый голос Василькина:
– Как позже, на следствии, выяснилось, в начале сорок пятого, в Чехии, Симаков с автоматом в одиночку часа четыре сдерживал целую немецкую роту. Вот так же, с колокольни. За это вторую "Славу" и получил…
…Удобно расположившись в звоннице: разложив на тряпице нехитрый завтрак, а магазины с патронами - под рукой, на сумке, Симаков взял автомат в руки, зарядил, снял с предохранителя и принялся ждать.
Вставало солнце, косо освещая запущенные здания старого российского городка: торговые ряды за аркадами, двухэтажные беленые каменные дома…
…Через некоторое время появился первый прохожий.
Симаков перекрестился: "С Богом!", приложился к оружию и сделал выстрел. Прохожий споткнулся и упал. Никто пока этого не видел и не слышал. Спустя время, на площадь выбежала собака, подошла к телу, понюхала и, запрокинув голову, принялась выть.
Еще чуть погодя на площадь выплыла женщина. Симаков вскинул автомат, но тут же и опустил:
– Все виноваты! - Но бабы… бабы - они, конечно, тоже, ну да ладно. Бабам - рожать. А так - все!
Баба заголосила, разобравшись, что на площади лежит не пьяный, а мертвый. На голос появилось двое мужчин. Симаков приложился к оружию и сделал два точных выстрела. Сейчас на площади лежало уже трое. Баба со всех ног бросилась прочь, петляя по-заячьи.
– Да не трону я тебя, дура! Не трону.
Спустя время из-за угла высунулся человек в милицейской форме. Симаков прицелился и нажал на спуск. Пуля щелкнула по старой кирпичной кладке, обрызгав милиционера красной острой пылью. Тот тут же и скрылся за углом.
А спустя еще небольшое время на площадь опасливо выехал милицейский ГАЗик. Симаков дождался, пока тот заберется достаточно далеко, и пробил одно колесо, второе, третье. ГАЗик завертелся на месте, после чего застыл, как уткнулся в невидимую преграду.
Из приоткрытого окна высунулся раструб мегафона:
– Эй, на колокольне! Что за хулиганство?
Симаков тщательно прицелился и разнес раструб.
– Хулиганство! - передразнил под нос.
Укрываясь за машину, один из милиционеров попытался выбраться, но Симаков достал его точным попаданием. Тел на площади прибавилось…
Симаков отрезал кусок хлеба, ломтик сала, лизнул помидор, чтоб соль пристала, и макнул в спичечный коробок. Начал завтракать…
И тут в прорези звонницы полетели пули: снайпер угнездился где-то за окном и начал атаку. Симаков нырнул вниз, но рикошетная пуля успела-таки попасть ему в голову. Кровь потекла по лицу…
– Ничего, - стиснув зубы и стирая кровь тряпицей из-под сала, пробормотал Симаков. - Царапинка…
Придя в себя, попытался приподняться, но снайперские пули тут же защелкали снова.
А по площади уже бежало несколько милиционеров, бессмысленно паля в колокольню из табельного оружия. Симаков приладился, высунулся на мгновенье, и несколькими короткими очередями уложил двоих наступавших. Но и сам поймал в плечо снайперскую пулю. Оставшиеся целыми нападавшие тут же и откатились назад, за укрытия домов.
– Ну вот, - сказал Симаков, перетягивая плечо тряпочкой. - Это уже похоже на честный бой. А то даже как-то неинтересно было…
Закадровый голос Василькина:
– …Вызвали наших. Симаков ранил двоих, одного положил. Тогда запросили из Москвы вертолеты. Те прилетели. Я как раз был на первом…
…Два вертолета зависли над колокольней. Один подлетел к проему звонницы, человек в штатском - молодой Василькин, - спрыгнул в проем. Пол, усыпанный гильзами. Брошенный автомат. Раздавленный помидор.
Василькин глянул в небо: там ангел уносил на руках Симакова куда-то наверх, в зенит…
– …Прыгнул на звонницу, едва не сорвался. Симакова не было. Его унес ангел..
– Настоящий ангел? - спросила Вера. - Паришь?!
– Не знаю, - вздохнул Василькин. - Чем больше проходит с тех пор времени, тем более я уверен, что да, настоящий ангел… Знаешь, какая для меня главная загадка в этой жизни? Как люди умудряются жить так, словно никогда не умрут?
– Это ты к чему?
– Выборы через две недели. И даже не в том дело, что в одиночку я не справлюсь. Просто тебя послушают скорее. А я постараюсь обеспечить, чтобы хотя бы минут пять нас не отрубали от эфира. Ну и чтоб ты прошла… с оружием…
Вера смотрела на Василькина изумленно, пока еще не очень понимая, к чему он клонит.
– Гляди-ка: не один Косячков готовит меня к спецзаданию. Еще и ты…
– Причем, заметь: рискую только я. Если ты засветишься в эфире - они просто не посмеют тебя тронуть. Так ведь? Так? Согласна?
– Не посмеют?
– Хотя, как известно из истории, слушают только тех, кто своей кровью… своей жизнью… и то - недолго. Христос - исключение.
– Христос??
– Да и то: они тут же все извратили… Но мы ведь ничего говорить не будем, да? Проповедовать… Так ведь? Мы просто /покажем/, верно? А они уж потом пусть выбирают сами. А мы сможем с чистой совестью умыть руки. Так ведь? Так?..
…Вера с Косячковым снова гуляли по пустынному вечернему Кремлю.
– Значит, товарищ генерал-лейтенант, если я правильно поняла, вы предлагаете мне принять участие в небольшом… дворцовом перевороте?
– Н-ну… н-ну, можно сказать и так.
– Тогда ответьте мне вот на какой вопрос: а вы их лучше?
– Забавный ты мне задала вопрос. Если я отвечу "лучше" - буду выглядеть идиотом. Если "не лучше" - мое предложение потеряет смысл. Есть, правда, третий вариант: "хуже". Но это неправда. Когда вопрос ставит в тупик, обычно отвечают вопросом же. А кто лучше? Где они, лучшие? Твой Василькин лучше?
Вера едва заметно вздрогнула: ей, при всей ее /паранойе/, все же всерьез не приходило в голову, что Косячков знает про Василькина. Причем, совершенно непонятно, сколько знает.
– Хочешь почитать его досье? Пойдем, у меня в кабинете лежит.
– Нет, спасибо. Не надо. Не хочу!
– Вот и я о том же. Рассказывают, что Фадеев как-то пришел к Сталину жаловаться на писателей: он был глава их Союза. А Сталин ответил: "Таварыш Фадеев! Других писателей у меня нет - придется работать с этими".
– Можно я, товарищ генерал-лейтенант, подумаю?
– Вообще-то, обычно над подобными предложениями не думают. Их или принимают, или их принимать становится некому. Шучу, шучу! Подумай. Еще немножко времени, кажется, у меня есть…
…Василькин сидел в своем кабинете в Останкино и говорил по телефону:
– Леонид Израилевич? Василькин беспокоит. Ну, помните, вы с моим отцом в сорок девятом… Да-да, именно он. Леонид Израилевич, вы еще не отошли от дел? Так вот, Леонид Израилевич, у меня к вам огромная просьба. Потому что лучше вас все равно никто не сделает. Есть тут одна… барышня… Наша… Старший лейтенант. Ей выпало по телевидению выступить. Не могли б вы ей пошить мундирчик, чтобы выглядел, как вечернее платье? Угу… Угу… Ну, я понимаю. Так я пришлю ее к вам? Вера ее звать. Скажет, что от меня. Огромное спасибо, - и повесил трубку…
…Леонид Израилевич с сантиметром в руках и карандашиком в зубах вертел перед собою Веру и приборматывал:
– Я, барышня, конечно, понимаю все эти современные верования… Все это равноправие… Лет сто назад это называли эмансипация. Нет-нет, не пугайтесь! Я стар, но не настолько, чтобы помнить. Однако, образование папа дал: читал, рассказывали. По мне, так права человеку раздавать надо по его особенностям. Помню, меня как-то канаву копать заставили. Как всех! Вместо того, чтобы шить. Равноправие… Вот может мужчина ребенка родить, извините за банальность? Какое ж тогда равноправие? Эх, были б вы актриска и шил бы я вам этот мундир для сцены… Честное слово, куда больше получил бы удовольствия…
– …Вот это - аппаратная, через которую сигнал идет в эфир. Точнее - на передатчик, а уже оттуда - в эфир. И там, на передатчике, постоянный дежурный. Которого, естественно, я беру на себя… - Вера с Василькиным, под руку, словно болтая о чем-то лирическом, прогуливались по коридорам Останкинского телецентра. - Сюда я заправлю /прослушки/: аудио и видео. И в нужный момент запущу. На всякий случай у тебя в студии будет сигнальная кнопка, я покажу.
– Ты так хорошо разбираешься в аппаратуре?
– Подготовился. К тому же, я собираюсь одного инженера оставить под прицелом. Двери здесь запираются изнутри наглухо, как, кстати, и в студии. Когда я дам тебе сигнал по рации, ты войдешь в студию через главную дверь… Пошли, посмотрим…
Спустившись по лестнице, они подошли ко входу в студию.
– Вот, видишь… При большевиках тут был охранный пост, сейчас, из соображений экономии - пусто. Давай-давай, вперед! Видишь эти рычаги? Войдешь и запрешь наглухо. Но в студии будет человек пять-шесть: диктор, операторы, помреж. И ты со всеми ими должна будешь управиться. Тут я тебе не помощник.
Вера внимательно осмотрела помещение, в котором сейчас шел монтаж какой-то мелкой декорации, кивнула.
– А сейчас - вот сюда. Вот из-за этого столика будет вести новости диктор. Ты должна будешь ее… попросить. И занять ее место. Я не знаю, как поведут себя операторы, будем надеяться - смирно, так что постарайся не выходить вот за это пространство, - обвел рукой Василькин довольно большой виртуальный прямоугольник. И последнее: вот эта самая сигнальная кнопка. Но вообще-то я думаю, что она тебе не понадобится: Почувствую момент и запущу. Все запомнила?
Вера еще раз внимательным, цепким взглядом осмотрела помещение, потом прикрыла глаза, как бы /проявляя пленку/, и кивнула:
– Пойдем.
Они пошли по коридору прогулочным шагом. Вера вдруг сказала:
– Знаешь, Валентин: если б мне, кроме тебя, было с кем поделиться, я рассказала бы ему вот про какие сомнения…
– А Косячков?
– Валентин! Ну как не стыдно!
Василькин продемонстрировал, что ему стыдно.
– Только пожалуйста: не возмущайся, не перебивай, не переубеждай: я здесь, и значит уже давно сама себя переубедила. Но мне надо поделиться. Обещаешь?
– Хм… н-ну…
– Я ведь очень хорошо запоминаю, что ты по тому или другому поводу говоришь. Или даже без повода. Про то, например, что люди верят только тем, кто за свои слова расстается с жизнью. При них. Про тиви-шоу. Про то, чем прямой эфир отличается по биополю, по воздействию на зрителя, от записи. Во что я, как инженер, впрочем, поверить не могу. Если запись сделана с качеством, предельным для передающего канала, ни одна собака не отличит… И вот, меня никак не может покинуть ощущение, будто ты все специально /подстраиваешь/, чтобы это самое шоу /произошло/. С пальбой и кровью. И, возможно, с человеческой жертвой в эфире. Трогательной молодой барышней в мундире от Кутюр. Стоп-стоп-стоп! Ты обещал не перебивать! Но это не важно. Если даже и так, - а я верю, что это не так и что ты все делаешь правильно и единственно возможно, - так вот: если даже и так - ты спас мою жизнь и она все равно твоя. Помнишь, у Чехова: "Если тебе понадобится моя жизнь…" Молчи! Я лучше тебя знаю, чтО ты можешь возразить. К тому же, я надеюсь, что достаточно подготовлена, чтобы /человеческой жертвы/ не было. Ну, той самой, в мундире от Кутюр. Знаешь, эдакая профессиональная гордость. Или, может, заносчивость. А теперь я тебя прошу: забудь обо всем, что я тебе сказала, и продолжим рекогносцировку…
…Над дверями студии горела красная надпись: "Прямой эфир". Дикторша читала новости, за чем можно было наблюдать как по монитору в коридоре, так и сквозь внутреннюю дверь тамбура.
Вера стояла в тамбуре в новенькой, с иголочки, форме офицера ФСБ и наблюдала:
– …Очередная трагедия с российским авиалайнером. Сегодня в аэропорту Пулково-2 потерпел катастрофу самолет ИЛ-86, совершавший рейс Санкт-Петербург - Париж. Все пассажиры и экипаж погибли. Президент Российской Федерации и мэр Санкт-Петербурга направили телеграммы соболезнования Президенту Франции и мэру Марселя в связи с трагической гибелью французских граждан в авиакатастрофе российского самолета. Создана правительственная комиссия по расследованию причин катастрофы. Председателем комиссии назначен первый вице-премьер Олег Петрович Колобов…
…Василькин вошел в аппаратную и сказал:
– Пожалуйста, полное спокойствие. В Останкино - террористы, которые стремятся в эту студию и аппаратную. Поэтому прошу всех… повторяю, всех! - кроме вас, - кивнул в сторону инженера, сидящего у одного из видеомагнитофонов, - тихо и быстро покинуть помещение. Счет на десятки секунд. Спускайтесь в холл, в бар… Я понятно все объяснил? И - молчите…
Трое из четверых работников аппаратной, постепенно осознав сказанное Василькиным, покорно закивали головами и на полусогнутых, гуськом, двинулись к выходу. Четвертый остался, и чувствовалось, что ему очень не по себе.
– Не бздите, - сказал Василькин. - Я с вами, - и, наглухо заперев двери за последними вышедшим, достал из-за пояса пистолет, направил на инженера. Тихо сказал в микроскопический радиомикрофон, укрепленный где-то под пиджаком:
– Вера, слышишь меня?..
– …Слышу! - так же тихо отозвалась Вера
– Можно, пошла!
– Иду!
И Вера сделала в студию решительный шаг, резко повернула рычаги затворов…
…Василькин протянул инженеру кассету:
– Зарядите, быстро. Так… Выставьте на начало. Где кнопка запуска?
Перепуганный инженер показал на кнопку пальцем.
– Отлично, - сказал Василькин. - Спасибо. А теперь - извините, - и пустил в голову инженера пулю…
…Вера тихо, едва ли не на цыпочках подобралась к линии передающей камеры, извлекла из-за пояса небольшой пистолет со стволом, удлиненным глушителем. И сделала резкий шаг в кадр.
– Извините! - сказала пересохшим от волнения голосом. - Мне правда неловко. Но мне нужно это место буквально на пять минут, - показала пистолетом на столик дикторши. - Студия заперта, связь перерезана. Если вы выполните мою просьбу, ни с кем из вас ничего не случится. Прошу всех, кроме вас, - кивнула дикторше, - делать все так, как делали до этого. Ну… Ну, милая! Ну, потеснись, пожалуйста…
…Косячков включил телевизор именно в этот момент.
Дикторша, совершенно опешившая, просто не понимала, что ей делать, стояла столбом, поднявшись из-за своего столика. Вера тоже плохо понимала, что предпринимать дальше… Но драгоценные секунды утекали, и она вдруг выпалила в потолок. Выстрела почти не было слышно, так, плевок, но пуля попала в потолочный софит и взорвала его, осыпав студию осколками горячего стекла…
…Одно стеклышко попало дикторше в щеку, перебило сосудик и тонким фонтаном брызнула кровь. Дикторша истерически закричала и бросилась ничком на пол.
– Извините, - сказала Вера и села за дикторский столик. - Я еще раз прошу всех сохранять полное спокойствие. Студия заперта, связь отрезана. Я займу не больше десяти минут. Я очень прошу не пытаться мне помешать, иначе вынуждена буду применить оружие. И хотя обычно я делаю я это очень аккуратно, сейчас мне бьют в глаза софиты. И я случайно могу попасть не в руку или колено, а в живот или в сердце. Мне очень бы этого не хотелось, но у меня не останется выхода. Я очень надеюсь, что собственная жизнь вам дороже, чем… чем… ну, я не знаю чем что… Короче, что вы не созрели для подвига во имя… То есть нет, не так… Я, может, предпочла бы, чтобы созрели, чтобы ценой жизни остановили меня, но ведь вы не остановите, не так ли? Извините, - обратилась прямо в объектив камеры, к телезрителям. -Сейчас - только для вас. Только то, ради чего все это… Граждане… Товарищи… Друзья… Я даже не знаю, как вас называть. Соотечественники, что ли? Мы ведь все - соотечественники… Через несколько дней - выборы. Я четыре месяца проработала в Кремле, я наблюдала за этой командой…
…Василькин следил за Верой через широкое, двойное звуконепроницаемое стекло: голос передавался из студии через микрофон на динамики.
– …Я слушала их разговоры, я видела, как они договариваются за вашими спинами о вашей стране, как растаскивают ее на куски и рассовывают по собственным карманам. Многие даже не знают, сколько это стоит, и довольствуются копейками. Последние годы обесценили все слова. Каких только разоблачений мы не слышали по всем каналам из уст и журналистов, и политиков. Без каких бы то ни было последствий для разоблачаемых…
…В "черном кабинете" зазвонил особенно пронзительный телефон. Петрушин, раскладывавший в это вечернее время на компьютере пасьянс, снял трубку:
1 2 3 4 5 6
Оторвал две доски, забивавшие крестом вход, зашел внутрь и с помощью подручных материалов забаррикадировал дверцу намертво. А сам стал подниматься наверх, в звонницу…
Закадровый голос Василькина:
– Как позже, на следствии, выяснилось, в начале сорок пятого, в Чехии, Симаков с автоматом в одиночку часа четыре сдерживал целую немецкую роту. Вот так же, с колокольни. За это вторую "Славу" и получил…
…Удобно расположившись в звоннице: разложив на тряпице нехитрый завтрак, а магазины с патронами - под рукой, на сумке, Симаков взял автомат в руки, зарядил, снял с предохранителя и принялся ждать.
Вставало солнце, косо освещая запущенные здания старого российского городка: торговые ряды за аркадами, двухэтажные беленые каменные дома…
…Через некоторое время появился первый прохожий.
Симаков перекрестился: "С Богом!", приложился к оружию и сделал выстрел. Прохожий споткнулся и упал. Никто пока этого не видел и не слышал. Спустя время, на площадь выбежала собака, подошла к телу, понюхала и, запрокинув голову, принялась выть.
Еще чуть погодя на площадь выплыла женщина. Симаков вскинул автомат, но тут же и опустил:
– Все виноваты! - Но бабы… бабы - они, конечно, тоже, ну да ладно. Бабам - рожать. А так - все!
Баба заголосила, разобравшись, что на площади лежит не пьяный, а мертвый. На голос появилось двое мужчин. Симаков приложился к оружию и сделал два точных выстрела. Сейчас на площади лежало уже трое. Баба со всех ног бросилась прочь, петляя по-заячьи.
– Да не трону я тебя, дура! Не трону.
Спустя время из-за угла высунулся человек в милицейской форме. Симаков прицелился и нажал на спуск. Пуля щелкнула по старой кирпичной кладке, обрызгав милиционера красной острой пылью. Тот тут же и скрылся за углом.
А спустя еще небольшое время на площадь опасливо выехал милицейский ГАЗик. Симаков дождался, пока тот заберется достаточно далеко, и пробил одно колесо, второе, третье. ГАЗик завертелся на месте, после чего застыл, как уткнулся в невидимую преграду.
Из приоткрытого окна высунулся раструб мегафона:
– Эй, на колокольне! Что за хулиганство?
Симаков тщательно прицелился и разнес раструб.
– Хулиганство! - передразнил под нос.
Укрываясь за машину, один из милиционеров попытался выбраться, но Симаков достал его точным попаданием. Тел на площади прибавилось…
Симаков отрезал кусок хлеба, ломтик сала, лизнул помидор, чтоб соль пристала, и макнул в спичечный коробок. Начал завтракать…
И тут в прорези звонницы полетели пули: снайпер угнездился где-то за окном и начал атаку. Симаков нырнул вниз, но рикошетная пуля успела-таки попасть ему в голову. Кровь потекла по лицу…
– Ничего, - стиснув зубы и стирая кровь тряпицей из-под сала, пробормотал Симаков. - Царапинка…
Придя в себя, попытался приподняться, но снайперские пули тут же защелкали снова.
А по площади уже бежало несколько милиционеров, бессмысленно паля в колокольню из табельного оружия. Симаков приладился, высунулся на мгновенье, и несколькими короткими очередями уложил двоих наступавших. Но и сам поймал в плечо снайперскую пулю. Оставшиеся целыми нападавшие тут же и откатились назад, за укрытия домов.
– Ну вот, - сказал Симаков, перетягивая плечо тряпочкой. - Это уже похоже на честный бой. А то даже как-то неинтересно было…
Закадровый голос Василькина:
– …Вызвали наших. Симаков ранил двоих, одного положил. Тогда запросили из Москвы вертолеты. Те прилетели. Я как раз был на первом…
…Два вертолета зависли над колокольней. Один подлетел к проему звонницы, человек в штатском - молодой Василькин, - спрыгнул в проем. Пол, усыпанный гильзами. Брошенный автомат. Раздавленный помидор.
Василькин глянул в небо: там ангел уносил на руках Симакова куда-то наверх, в зенит…
– …Прыгнул на звонницу, едва не сорвался. Симакова не было. Его унес ангел..
– Настоящий ангел? - спросила Вера. - Паришь?!
– Не знаю, - вздохнул Василькин. - Чем больше проходит с тех пор времени, тем более я уверен, что да, настоящий ангел… Знаешь, какая для меня главная загадка в этой жизни? Как люди умудряются жить так, словно никогда не умрут?
– Это ты к чему?
– Выборы через две недели. И даже не в том дело, что в одиночку я не справлюсь. Просто тебя послушают скорее. А я постараюсь обеспечить, чтобы хотя бы минут пять нас не отрубали от эфира. Ну и чтоб ты прошла… с оружием…
Вера смотрела на Василькина изумленно, пока еще не очень понимая, к чему он клонит.
– Гляди-ка: не один Косячков готовит меня к спецзаданию. Еще и ты…
– Причем, заметь: рискую только я. Если ты засветишься в эфире - они просто не посмеют тебя тронуть. Так ведь? Так? Согласна?
– Не посмеют?
– Хотя, как известно из истории, слушают только тех, кто своей кровью… своей жизнью… и то - недолго. Христос - исключение.
– Христос??
– Да и то: они тут же все извратили… Но мы ведь ничего говорить не будем, да? Проповедовать… Так ведь? Мы просто /покажем/, верно? А они уж потом пусть выбирают сами. А мы сможем с чистой совестью умыть руки. Так ведь? Так?..
…Вера с Косячковым снова гуляли по пустынному вечернему Кремлю.
– Значит, товарищ генерал-лейтенант, если я правильно поняла, вы предлагаете мне принять участие в небольшом… дворцовом перевороте?
– Н-ну… н-ну, можно сказать и так.
– Тогда ответьте мне вот на какой вопрос: а вы их лучше?
– Забавный ты мне задала вопрос. Если я отвечу "лучше" - буду выглядеть идиотом. Если "не лучше" - мое предложение потеряет смысл. Есть, правда, третий вариант: "хуже". Но это неправда. Когда вопрос ставит в тупик, обычно отвечают вопросом же. А кто лучше? Где они, лучшие? Твой Василькин лучше?
Вера едва заметно вздрогнула: ей, при всей ее /паранойе/, все же всерьез не приходило в голову, что Косячков знает про Василькина. Причем, совершенно непонятно, сколько знает.
– Хочешь почитать его досье? Пойдем, у меня в кабинете лежит.
– Нет, спасибо. Не надо. Не хочу!
– Вот и я о том же. Рассказывают, что Фадеев как-то пришел к Сталину жаловаться на писателей: он был глава их Союза. А Сталин ответил: "Таварыш Фадеев! Других писателей у меня нет - придется работать с этими".
– Можно я, товарищ генерал-лейтенант, подумаю?
– Вообще-то, обычно над подобными предложениями не думают. Их или принимают, или их принимать становится некому. Шучу, шучу! Подумай. Еще немножко времени, кажется, у меня есть…
…Василькин сидел в своем кабинете в Останкино и говорил по телефону:
– Леонид Израилевич? Василькин беспокоит. Ну, помните, вы с моим отцом в сорок девятом… Да-да, именно он. Леонид Израилевич, вы еще не отошли от дел? Так вот, Леонид Израилевич, у меня к вам огромная просьба. Потому что лучше вас все равно никто не сделает. Есть тут одна… барышня… Наша… Старший лейтенант. Ей выпало по телевидению выступить. Не могли б вы ей пошить мундирчик, чтобы выглядел, как вечернее платье? Угу… Угу… Ну, я понимаю. Так я пришлю ее к вам? Вера ее звать. Скажет, что от меня. Огромное спасибо, - и повесил трубку…
…Леонид Израилевич с сантиметром в руках и карандашиком в зубах вертел перед собою Веру и приборматывал:
– Я, барышня, конечно, понимаю все эти современные верования… Все это равноправие… Лет сто назад это называли эмансипация. Нет-нет, не пугайтесь! Я стар, но не настолько, чтобы помнить. Однако, образование папа дал: читал, рассказывали. По мне, так права человеку раздавать надо по его особенностям. Помню, меня как-то канаву копать заставили. Как всех! Вместо того, чтобы шить. Равноправие… Вот может мужчина ребенка родить, извините за банальность? Какое ж тогда равноправие? Эх, были б вы актриска и шил бы я вам этот мундир для сцены… Честное слово, куда больше получил бы удовольствия…
– …Вот это - аппаратная, через которую сигнал идет в эфир. Точнее - на передатчик, а уже оттуда - в эфир. И там, на передатчике, постоянный дежурный. Которого, естественно, я беру на себя… - Вера с Василькиным, под руку, словно болтая о чем-то лирическом, прогуливались по коридорам Останкинского телецентра. - Сюда я заправлю /прослушки/: аудио и видео. И в нужный момент запущу. На всякий случай у тебя в студии будет сигнальная кнопка, я покажу.
– Ты так хорошо разбираешься в аппаратуре?
– Подготовился. К тому же, я собираюсь одного инженера оставить под прицелом. Двери здесь запираются изнутри наглухо, как, кстати, и в студии. Когда я дам тебе сигнал по рации, ты войдешь в студию через главную дверь… Пошли, посмотрим…
Спустившись по лестнице, они подошли ко входу в студию.
– Вот, видишь… При большевиках тут был охранный пост, сейчас, из соображений экономии - пусто. Давай-давай, вперед! Видишь эти рычаги? Войдешь и запрешь наглухо. Но в студии будет человек пять-шесть: диктор, операторы, помреж. И ты со всеми ими должна будешь управиться. Тут я тебе не помощник.
Вера внимательно осмотрела помещение, в котором сейчас шел монтаж какой-то мелкой декорации, кивнула.
– А сейчас - вот сюда. Вот из-за этого столика будет вести новости диктор. Ты должна будешь ее… попросить. И занять ее место. Я не знаю, как поведут себя операторы, будем надеяться - смирно, так что постарайся не выходить вот за это пространство, - обвел рукой Василькин довольно большой виртуальный прямоугольник. И последнее: вот эта самая сигнальная кнопка. Но вообще-то я думаю, что она тебе не понадобится: Почувствую момент и запущу. Все запомнила?
Вера еще раз внимательным, цепким взглядом осмотрела помещение, потом прикрыла глаза, как бы /проявляя пленку/, и кивнула:
– Пойдем.
Они пошли по коридору прогулочным шагом. Вера вдруг сказала:
– Знаешь, Валентин: если б мне, кроме тебя, было с кем поделиться, я рассказала бы ему вот про какие сомнения…
– А Косячков?
– Валентин! Ну как не стыдно!
Василькин продемонстрировал, что ему стыдно.
– Только пожалуйста: не возмущайся, не перебивай, не переубеждай: я здесь, и значит уже давно сама себя переубедила. Но мне надо поделиться. Обещаешь?
– Хм… н-ну…
– Я ведь очень хорошо запоминаю, что ты по тому или другому поводу говоришь. Или даже без повода. Про то, например, что люди верят только тем, кто за свои слова расстается с жизнью. При них. Про тиви-шоу. Про то, чем прямой эфир отличается по биополю, по воздействию на зрителя, от записи. Во что я, как инженер, впрочем, поверить не могу. Если запись сделана с качеством, предельным для передающего канала, ни одна собака не отличит… И вот, меня никак не может покинуть ощущение, будто ты все специально /подстраиваешь/, чтобы это самое шоу /произошло/. С пальбой и кровью. И, возможно, с человеческой жертвой в эфире. Трогательной молодой барышней в мундире от Кутюр. Стоп-стоп-стоп! Ты обещал не перебивать! Но это не важно. Если даже и так, - а я верю, что это не так и что ты все делаешь правильно и единственно возможно, - так вот: если даже и так - ты спас мою жизнь и она все равно твоя. Помнишь, у Чехова: "Если тебе понадобится моя жизнь…" Молчи! Я лучше тебя знаю, чтО ты можешь возразить. К тому же, я надеюсь, что достаточно подготовлена, чтобы /человеческой жертвы/ не было. Ну, той самой, в мундире от Кутюр. Знаешь, эдакая профессиональная гордость. Или, может, заносчивость. А теперь я тебя прошу: забудь обо всем, что я тебе сказала, и продолжим рекогносцировку…
…Над дверями студии горела красная надпись: "Прямой эфир". Дикторша читала новости, за чем можно было наблюдать как по монитору в коридоре, так и сквозь внутреннюю дверь тамбура.
Вера стояла в тамбуре в новенькой, с иголочки, форме офицера ФСБ и наблюдала:
– …Очередная трагедия с российским авиалайнером. Сегодня в аэропорту Пулково-2 потерпел катастрофу самолет ИЛ-86, совершавший рейс Санкт-Петербург - Париж. Все пассажиры и экипаж погибли. Президент Российской Федерации и мэр Санкт-Петербурга направили телеграммы соболезнования Президенту Франции и мэру Марселя в связи с трагической гибелью французских граждан в авиакатастрофе российского самолета. Создана правительственная комиссия по расследованию причин катастрофы. Председателем комиссии назначен первый вице-премьер Олег Петрович Колобов…
…Василькин вошел в аппаратную и сказал:
– Пожалуйста, полное спокойствие. В Останкино - террористы, которые стремятся в эту студию и аппаратную. Поэтому прошу всех… повторяю, всех! - кроме вас, - кивнул в сторону инженера, сидящего у одного из видеомагнитофонов, - тихо и быстро покинуть помещение. Счет на десятки секунд. Спускайтесь в холл, в бар… Я понятно все объяснил? И - молчите…
Трое из четверых работников аппаратной, постепенно осознав сказанное Василькиным, покорно закивали головами и на полусогнутых, гуськом, двинулись к выходу. Четвертый остался, и чувствовалось, что ему очень не по себе.
– Не бздите, - сказал Василькин. - Я с вами, - и, наглухо заперев двери за последними вышедшим, достал из-за пояса пистолет, направил на инженера. Тихо сказал в микроскопический радиомикрофон, укрепленный где-то под пиджаком:
– Вера, слышишь меня?..
– …Слышу! - так же тихо отозвалась Вера
– Можно, пошла!
– Иду!
И Вера сделала в студию решительный шаг, резко повернула рычаги затворов…
…Василькин протянул инженеру кассету:
– Зарядите, быстро. Так… Выставьте на начало. Где кнопка запуска?
Перепуганный инженер показал на кнопку пальцем.
– Отлично, - сказал Василькин. - Спасибо. А теперь - извините, - и пустил в голову инженера пулю…
…Вера тихо, едва ли не на цыпочках подобралась к линии передающей камеры, извлекла из-за пояса небольшой пистолет со стволом, удлиненным глушителем. И сделала резкий шаг в кадр.
– Извините! - сказала пересохшим от волнения голосом. - Мне правда неловко. Но мне нужно это место буквально на пять минут, - показала пистолетом на столик дикторши. - Студия заперта, связь перерезана. Если вы выполните мою просьбу, ни с кем из вас ничего не случится. Прошу всех, кроме вас, - кивнула дикторше, - делать все так, как делали до этого. Ну… Ну, милая! Ну, потеснись, пожалуйста…
…Косячков включил телевизор именно в этот момент.
Дикторша, совершенно опешившая, просто не понимала, что ей делать, стояла столбом, поднявшись из-за своего столика. Вера тоже плохо понимала, что предпринимать дальше… Но драгоценные секунды утекали, и она вдруг выпалила в потолок. Выстрела почти не было слышно, так, плевок, но пуля попала в потолочный софит и взорвала его, осыпав студию осколками горячего стекла…
…Одно стеклышко попало дикторше в щеку, перебило сосудик и тонким фонтаном брызнула кровь. Дикторша истерически закричала и бросилась ничком на пол.
– Извините, - сказала Вера и села за дикторский столик. - Я еще раз прошу всех сохранять полное спокойствие. Студия заперта, связь отрезана. Я займу не больше десяти минут. Я очень прошу не пытаться мне помешать, иначе вынуждена буду применить оружие. И хотя обычно я делаю я это очень аккуратно, сейчас мне бьют в глаза софиты. И я случайно могу попасть не в руку или колено, а в живот или в сердце. Мне очень бы этого не хотелось, но у меня не останется выхода. Я очень надеюсь, что собственная жизнь вам дороже, чем… чем… ну, я не знаю чем что… Короче, что вы не созрели для подвига во имя… То есть нет, не так… Я, может, предпочла бы, чтобы созрели, чтобы ценой жизни остановили меня, но ведь вы не остановите, не так ли? Извините, - обратилась прямо в объектив камеры, к телезрителям. -Сейчас - только для вас. Только то, ради чего все это… Граждане… Товарищи… Друзья… Я даже не знаю, как вас называть. Соотечественники, что ли? Мы ведь все - соотечественники… Через несколько дней - выборы. Я четыре месяца проработала в Кремле, я наблюдала за этой командой…
…Василькин следил за Верой через широкое, двойное звуконепроницаемое стекло: голос передавался из студии через микрофон на динамики.
– …Я слушала их разговоры, я видела, как они договариваются за вашими спинами о вашей стране, как растаскивают ее на куски и рассовывают по собственным карманам. Многие даже не знают, сколько это стоит, и довольствуются копейками. Последние годы обесценили все слова. Каких только разоблачений мы не слышали по всем каналам из уст и журналистов, и политиков. Без каких бы то ни было последствий для разоблачаемых…
…В "черном кабинете" зазвонил особенно пронзительный телефон. Петрушин, раскладывавший в это вечернее время на компьютере пасьянс, снял трубку:
1 2 3 4 5 6