Анжелика рассмеялась. Ей всегда нравилась его спокойная сила. В ней было что-то такое, что вселяло в окружающих чувство покоя и безопасности. Всем своим видом мэтр Берн внушал доверие — и этому впечатлению способствовала даже его дородность. То не была обрюзглость чревоугодника и кутилы, напоминающего подушку или раздувшегося моллюска. Дородность казалась частью его сангвинической натуры, и, должно быть, он располнел еще в молодости, не потеряв от этого силы, а только став выглядеть старше своих лет, что с самого начала помогало ему производить благоприятное впечатление на клиентов и коллег-торговцев. Отсюда и то неподдельное уважение, которое они продолжают оказывать ему и по сей день. Анжелика снисходительно смотрела, как он, действуя одной рукой, с аппетитом уплетает рагу из поставленного рядом с ним котелка.— Если бы вы не были гугенотом, мэтр Берн, из вас мог бы получиться заправский гурман.— Не только, — ответил он, бросая на нее загадочный взгляд. — У каждого человека есть две стороны: лицо и изнанка.Не донеся до рта очередную ложку, он заколебался и добавил:— Я понимаю, что вы хотите сказать, но, право, сегодня я голоден как волк и…— Да ешьте, ешьте! Я вас просто поддразнивала, — с нежностью сказала она.— В память обо всех тех случаях, когда вы ворчали на меня в Ла-Рошели за то, что я слишком радею о вашем столе и ввожу ваших детей в грех обжорства.— Так мне и надо, — признал он с улыбкой. — Увы, теперь все это от нас далеко…Между тем пастор Бокер собирал свою паству — приходивший только что боцман Эриксон сказал, что все пассажиры должны подняться на верхнюю палубу для короткой прогулки. Погода стоит хорошая, так что сейчас они будут меньше мешать команде, чем в другое время.Анжелика осталась наедине с мэтром Берном. Она хотела воспользоваться случаем, чтобы выразить ему свою признательность.— Я еще не имела возможности поблагодарить вас, мэтр Берн, — сказала она,— но я снова перед вами в долгу. Вы были ранены, спасая мне жизнь.Он поднял глаза и посмотрел на нее. Анжелика опустила веки. Его взгляд, нередко бесстрашный и холодный, был сейчас так же красноречив, как и вчера, когда, очнувшись от беспамятства, он видел только ее и больше ничего.— Как мог я не спасти вас? — сказал он наконец. — Ведь в вас — вся моя жизнь.И, увидев ее еле заметный протестующий жест, добавил:— Госпожа Анжелика, я прощу вас стать моей женой. Анжелика смутилась. Итак, эта минута наступила — мэтр Габриэль попросил ее руки. Она не впала в панику и даже, надо признаться, почувствовала к нему нежность. Он любит ее так сильно, что готов сделать ее своей женой перед Богом, несмотря на все то, что он знает.., или, наоборот, не знает о ее прошлом. Для человека столь строгой нравственности это не шутка, это свидетельство подлинной любви.Но она чувствовала, что не может дать ему ясного ответа и в замешательстве сцепила руки.Габриэль Берн, не отрываясь, глядел на ее правильный, тонкий профиль, вид которого наполнял его душу острым волнением и почти причинял боль. С тех пор, как он, поддавшись искушению, стал смотреть на нее, как на женщину, каждый брошенный на нее взгляд открывал ему в ней все новые совершенства. Ему нравилась даже ее сегодняшняя бледность — следствие усталости после драматических событий вчерашнего дня, когда она словно взяла их всех за руки и вырвала из когтей безжалостной судьбы. Он снова видел ее прекрасные, горящие глаза, слышал ее повелительный голос, приказывающий им торопиться.С развевающимися по ветру волосами она мчалась через ланды, держа за руки детей, за которыми гнались убийцы-драгуны, мчалась, влекомая той могучей силой, что просыпается в женщине — дарительнице и хранительнице жизни, когда ее близким грозит смерть. Он никогда не забудет этой картины.Сейчас та же самая женщина стояла рядом с ним на коленях и казалась уже не сильной, а слабой. Он видел, как она кусает губы, и по судорожному движению ее груди догадывался, как учащенно колотится ее сердце.Наконец она ответила:— Своим предложением вы оказали мне большую честь, мэтр Берн.., но я вас недостойна.Торговец нахмурился и крепко стиснул зубы, с трудом подавляя желание вспылить. Ему не сразу удалось взять себя в руки, и когда удивленная его молчанием Анжелика осмелилась взглянуть на него, то увидела, что он побелел от ярости.— Мне противно смотреть, как вы лицемерите, — сказал он без обиняков. — Это я вас недостоин. Не думайте, что меня так легко одурачить. Берны из Ла-Рошели никогда не числились в простаках… Я знаю.., я уверен, и не просто уверен, а убежден, что вы принадлежите к иному миру, чем я. Да, сударыня, я знаю, что в сравнении с вами я всего лишь простолюдин, простой торговец.Испугавшись, что он разгадал ее тайну, она взглянула на него с таким страхом, что он поспешил взять ее за руку.— Госпожа Анжелика, я ваш друг. Я не знаю, что разлучило вас с вашей семьей и вашим кругом, не знаю, какая драма ввергла вас в ту нищету, в которой я нашел вас… Но я знаю, что ваше сословие отвергло и изгнало вас, как волки изгоняют из стаи того или ту, кто не желает выть вместе с ними. Вы нашли пристанище у нас, в Ла-Рошели, и были там счастливы.— О да, там я была счастлива, — сказала она совсем тихо.Он все еще сжимал ее ладонь, и, подняв его руку вместе со своей, она смиренно и нежно прижалась к ней щекой. Он вздрогнул.— В Ла-Рошели я не осмеливался поговорить с вами об этом, — сказал он глухо, — потому что чувствовал: я вам не ровня. Но сегодня мне кажется, что в нашей нынешней нищете мы стали.., равны. Мы плывем в Новый Свет. И вы нуждаетесь в защите, ведь правда?Анжелика несколько раз кивнула. Как просто было бы Ответить: «Да, я согласна» — и зажить скромной жизнью, вкус которой она уже знала.— Я люблю ваших детей, — сказала она, — и мне нравится служить вам, мэтр Берн, но…— Но что?— Роль супруги предполагает некоторые обязанности!Он внимательно посмотрел на нее, все еще держа ее руку, и она почувствовала, как задрожали его пальцы.— Разве вы из тех женщин, которые их страшатся? — спросил он мягко. В его голосе слышалось удивление. — Или же я вам неприятен?— Нет, дело вовсе не в этом, — искренне запротестовала она.И вдруг сбивчиво, перескакивая с одного на другое, начала рассказывать ему свою трагическую историю, которую до этого не могла рассказать никому: как горел ее замок, как драгуны выбрасывали из окон детей на острия пик, как потом они надругались над ней и перерезали горло ее маленькому сыну. Она говорила, и на душе у нее становилось легче. Страшные картины утратили прежнюю остроту, и Анжелика обнаружила, что может вызывать их в памяти, не теряя самообладания. Единственной раной, которой она и теперь не могла коснуться без боли, было воспоминание о том, как она взяла на руки Шарля-Анри и увидела, что он не спит, а умер.По ее щекам покатились слезы.Мэтр Берн слушал ее очень внимательно и не выказывал ни ужаса, ни жалости.Потом он долго думал.Его разум безжалостно отторгал мысли о поругании, которому подверглось ее тело, ибо он решил никогда не думать о прошлом той, кого называли госпожой Анжеликой, поскольку никто не знал ее фамилии. Он желал видеть в ней лишь ту женщину, которая была сейчас перед ним и которую он любил, а не ту незнакомку, чье бурное минувшее порой проглядывало в ее переменчивых глазах, так похожих цветом на море. Если бы он начал задумываться, пытаясь разгадать ее и сорвать покровы с ее тайн, он бы сошел с ума, измученный неотвязными думами о ее прошлом.Наконец он твердо сказал:— Я думаю, вы преувеличиваете, полагая, что эта давняя драма помешает вам снова зажить жизнью здоровой женщины в объятиях супруга, который будет любить вас и в счастье, и в горестях. Если бы все это произошло, когда вы еще были невинной девушкой, то случившееся, конечно, могло бы подействовать на вас сокрушительно. Но ведь вы уже были женщиной, и — если можно верить вчерашним намекам этого коварного субъекта Рескатора, нашего капитана, — женщиной, которая не всегда была робка с мужчинами. Время прошло. И сердце ваше, и тело давно уже не те, что в день, когда на них обрушились эти несчастья. Женщины обладают способностью к самообновлению — они подобны луне или круговороту времен года. Теперь вы другая. Зачем же вам, чья красота, кажется, сотворена только вчера, жить прошлым и изводить себя тягостными воспоминаниями?Анжелика слушала его с удивлением; от его логичных, здравых рассуждений, высказанных с грубоватой прямолинейностью и вместе с тем тактично, она чувствовала себя бодрее и спокойнее. В самом деле, что мешает ее разуму воспользоваться жизненной силой, которую она вновь ощущает в своем теле? Почему бы ей не смыть с души грязные воспоминания? Начать все сначала и даже снова вкусить от таинства любви?— Наверное, вы правы, — сказала она. — Мне следовало бы выбросить все это из памяти, и, возможно, я продолжаю думать о тех событиях лишь потому, что с ними связана смерть моего сына. Ее я забыть не могу!— Никто от вас этого и не требует. Однако, несмотря ни на что, вы все же смогли заново научиться жить. А чтобы до конца развеять ваши страхи, я даже пойду дальше. Я утверждаю, что вы ждете мужской любви, что она нужна вам, чтобы вполне ожить. Я не обвиняю вас в кокетстве, госпожа Анжелика, но в вас есть что-то, зовущее мужчину к любви.., от вас словно исходит зов: «Люби меня!»— Разве у вас есть повод обвинить меня в том, что я когда-либо вас завлекала? — возмутилась Анжелика.— Вы заставили меня пережить очень тяжелые минуты, — угрюмо сказал он.Под его настойчивым взглядом она снова потупила глаза. Хотя она и не желала себе в том признаться, ей было приятно узнать, что этот непримиримый протестант тоже подвержен слабостям.— В Ла-Рошели вы еще принадлежали мне одному, жили под моей крышей, — снова заговорил он. — А здесь мне кажется, что к вам прикованы взгляды всех мужчин, и что все они страстно вас желают.— Вы преувеличиваете мою власть над мужчинами.— Вовсе нет — мне ли не знать, как она велика? Скажите, кем был для вас Рескатор? Вашим любовником, не так ли? Это бросается в глаза.Он вдруг грубо стиснул ее руку, и Анжелика подумала, что он на редкость силен, хотя никогда не занимался физическим трудом. Она с горячностью возразила:— Он никогда не был моим любовником!— Вы лжете. Вас с ним что-то связывает — когда вы оказываетесь рядом, это становится ясно всем, даже самым наивным.— Я вам клянусь, что он никогда не был моим любовником.— Тогда кто же он вам?— Пожалуй, еще хуже, чем любовник! Он был моим хозяином, он купил меня за очень большие деньги, но я от него убежала прежде, чем он успел мною воспользоваться. И сейчас мое положение при нем, по правде сказать.., двусмысленно, и должна признаться, что я боюсь этого человека.— Однако он вам очень нравится — это видно любому!Анжелика хотела было с жаром возразить, однако передумала, и ее лицо озарилось улыбкой.— Вот видите, мэтр Берн, пожалуй мы только что обнаружили еще одно препятствие к нашему браку.— Какое же?— Наши характеры. У нас с вами было время хорошо узнать друг друга. Вы человек властный, мэтр Берн. Будучи вашей служанкой, я старалась вам повиноваться, но не знаю, хватило ли бы у меня на это терпения, стань я вашей женой. Я привыкла сама распоряжаться своей жизнью.— Что ж, откровенность за откровенность: вы, госпожа Анжелика, тоже женщина властная, и вы овладели моими чувствами. Я долго боролся, прежде чем окончательно это уразумел, потому что мне было страшно осознать, до какой степени вы способны поработить меня. К тому же ваши взгляды на жизнь отличаются такой свободой, которая для нас, гугенотов, непривычна. Мы ни на миг не забываем, что склонны к греху. Мы чувствуем под своими ногами его скрытые западни, его зияющие расщелины. Женщина внушает нам страх.., вероятно потому, что мы виним ее в первородном грехе, от которого пошли все беды. Я поделился моими сомнениями с пастором Бокером.— И что же он вам ответил?— Он сказал: «Будьте покорны самому себе. Откровенно признайтесь себе в своих желаниях, которые, в сущности, вполне естественны, и освятите их таинством брака, дабы они возвышали вас, а не губили». Я последовал его совету. В вашей власти позволить мне исполнить мои желания. В нашей с вами власти отринуть ту часть нашей гордости, которая мешает нам понять друг друга.Он приподнялся и, обняв Анжелику за талию, привлек ее к себе.— Мэтр Берн, вы же ранены!— Вы отлично знаете, что ваша красота могла бы воскресить и мертвого.Вчера вечером другие руки обнимали ее с той же самой ревнивостью собственника. Быть может, мэтр Берн прав, и, чтобы почувствовать себя женщиной, ей действительно нужно только одно — мужская ласка? Но когда он захотел поцеловать ее в губы, она безотчетным движением удержала его.— Не сейчас, — прошептала она. — О, прошу вас, дайте мне еще немного подумать.Берн судорожно сжал зубы, его челюсти напряглись. Он с трудом овладел собой и от этого усилия заметно побледнел. Отпустив Анжелику, он вновь упал на свою набитую соломой подушку. Он больше не смотрел на Анжелику, а со странным выражением лица уставился на маленький серебряный котелок, принесенный ему мавром Рескатора.Внезапно он схватил его и с силой швырнул в противоположную переборку. Глава 4 Прошло уже почти восемь суток с тех пор, как «Голдсборо» покинул Ла-Рошель, взяв курс на запад. Анжелика только что подсчитала дни пути на пальцах. Итак, миновало уже больше недели, а она все еще не дала ответа мэтру Берну.И ничего не случилось.Да и что могло случиться? У нее было ощущение, будто она с нетерпением ожидает чего-то необычайно важного.Как будто недостаточно того, что ей и ее друзьям приходится устраивать свою жизнь заново и притом на пиратском корабле, где их положение так шатко и опасно. Впрочем, усердия и доброй воли у гугенотов было в достатке, и быт понемногу налаживался. «А от ругани госпожи Маниго проку не больше, чем от молитв папистов», — непочтительно говорил мэтр Мерсело. Что же касается детей, то им жизнь на море казалась очень увлекательной, а неудобств они почти не замечали.Пастор организовал регулярные молитвенные собрания, так что в определенные часы эмигранты собирались все вместе. При этом, если позволяла погода, вечернее, последнее в этот день чтение Библии проходило на верхней палубе, на виду у странной команды «Голдсборо».— Мы должны, продемонстрировать этим не имеющим ничего святого разбойникам тот высокий идеал, который мы несем в наших сердцах и который должны сохранить в его нынешней чистоте, — говорил пастор Бокер.Старый пастор, давно научившийся проникать в тайны человеческих душ, чувствовал, хотя и не говорил этого вслух, что его маленькой пастве угрожает какая-то опасность, идущая изнутри, и она, возможно, страшнее, чем тюрьма и казнь, которые грозили этим людям в Ла-Рошели. Слишком уж резко и неожиданно эти буржуа и ремесленники были оторваны от родного города, где они в большинстве своем жили богато и занимали прочное положение. И жестокий разрыв с привычным укладом обнажил то, что раньше было скрыто в их сердцах. Даже взгляды у ларошельцев стали иными.Во время вечерней молитвы Анжелика села чуть поодаль, держа на коленях Онорину, и сквозь вечерний сумрак до нее долетали слова из Священного писания: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время убивать и время врачевать… Время любить и время ненавидеть…»Когда же вернется оно — время любить?Вокруг все так же ничего не происходило, но Анжелика продолжала ждать. С того первого вечера на корабле, когда она так долго размышляла над разноречивыми чувствами, которые внушал ей Рескатор, он больше не попадался ей на глаза. После того, как она решила, что ей следует остерегаться как его, так и своих собственных порывов, его исчезновение, казалось, должно было бы ее обрадовать. Однако вместо радости она чувствовала тревогу. Капитана почти совсем не было видно. Только когда в отведенные для прогулок часы пассажиры выходили на палубу, им порой случалось заметить вдалеке, на юте, его силуэт в темном, развеваемом ветром плаще.Но он больше не вмешивался в их дела и как бы почти отстранился от управления судном.Приказы матросам отдавал, стоя на юте и громко крича в медный рупор, помощник Рескатора, капитан Язон. Прекрасный моряк, но человек молчаливый и необщительный, он почти не проявлял интереса к пассажирам и, вероятно, с самого начала был против того, чтобы взять их на борт. Когда он снимал маску, открывалось лицо, до того суровое и холодное, что сразу пропадала всякая охота обращаться к этому человеку. Однако Анжелике приходилось ежедневно выступать посредницей между ним и ее спутниками, выясняя то одно, то другое. Где можно постирать? Какой водой?..Оказалось, что пресная вода предназначена только для питья, а для стирки придется довольствоваться морской. Первая непредвиденная драма для хозяек.
1 2 3 4 5 6 7 8