Могу помочь.– Обойдемся. Ишь! – сказала А.П.– Заберите собаку, – попросил Воропаев. – Визжит очень, и шерсть вот еще.– Для вас же стараюсь! – снова обиделась прекрасная девушка Галя. – Вам же билет! Ну и пожалуйста! Иди ко мне, Жуличек.Лупоглазый Жулик, рыча на Воропаева, переместился под мышку к хозяйке.– Вы передавали, девушка? Возьмите билет, – сказали спереди.– Это не мне. Это товарищу, – непреклонно сказала Галя.Воропаев протянул руку за билетом, и той-терьер, изловчась, тяпнул его за палец.– Ой, – сказал Воропаев, – кусается.– Он подумал, что вы на меня напали, – объяснила Галя. – Уберите ваш палец, сейчас кровь капнет. У меня же пальто светлое.– Может, он у вас бешеный? – спросил Воропаев.Галя презрительно взмахнула кобальтовыми веками.– А очень просто, что и бешеный, – поддержал Павел Павлович.– Возьмите же, наконец, билет! – потребовали спереди.– Подавитесь вы своим билетом! – вскипела А.П.Макарова. – Тут собака бешеная, а вы с билетом пристали.Предчувствуя возможный скандал, Галя улыбнулась Воропаеву и сказала:– Извините.Только потому, что она была прекрасна, он сказал:– Ничего. Это уже второй раз меня собака кусает. Первый раз в детстве – за сливами лазили.– За сливами? Как интересно, расскажите! – хитро повела Галя разговор в безопасное русло.– Мне уже выходить.– Ой, и нам тоже. Вы не подержите сумочку? Неудобно очень с Жуликом…Воропаев взял сумочку.Отдал он ее уже поздно вечером, когда прощался с Галей у ее подъезда.Уходя, Воропаев радостно говорил:– Пустяки! Это уже пятый… нет, шестой раз меня собака кусает. ТЕЗКИ Мария, жена Зотова, попросила его сходить на рынок за веником.Зотов внутренне напрягся и сделал вид, что не слышит.Жена повторила. Голос ее стал настолько ровным и ледяным, что на нем впору бы тренироваться Ирине Моисеевой и Андрею Миненкову.Если эта метафора покажется редактору чересчур громоздкой и он ее вычеркнет, спорить не буду. Но вернемся к нашим героям.– Мура, – отчаянно сказал Зотов, – у меня же коллоквиум завтра!Мария молча протирала настенную вьетнамскую тарелочку с изображением завлекательной, не полностью одетой танцовщицы.Зотов лукавил. Суть была не в коллоквиуме. Суть была в том, что общежитие института, в котором преподавал Зотов, находилось как раз между рынком и зотовским домом. А главное, Зотов носил красивое и звучное имя Вениамин, и студенты в связи с этим за глаза фамильярно прозвали его Веником. Он знал это, и теперь, содрогнувшись, представил себе, как разбитные первокурсники, давясь от смеха, делятся впечатлениями: «Видали, как наш Зотов тезку под мышкой нес?»…А рассказать все Муре ему было стыдно. Он горестно надел золоченые очки и двинулся навстречу своей Голгофе.Купив веник прямо у рыночных ворот, он заметался, изыскивая способ замаскировать покупку, и робко попросил небритого голубоглазого продавца:– А завернуть у вас не во что?– Это как, завернуть? – попытался понять продавец. – Это что же вам, селедка, заворачивать? И где ж я бумаги напасусь, веники заворачивать, на-ка!– Да, да, – покраснев, заволновался Зотов. – Просто, понимаете неудобно: мне на электричку еще, а потом три часа полем идти.Зотов врал всегда вяло и неубедительно. Зная это, он с натугой пошутил, чтобы разрядить обстановку:– Женщинам вот хорошо: села на веник верхом да и полетела!– Это как, полетела? – попытался понять голубоглазый продавец. – Где это полетела?И он обвел взглядом небосвод. Небосвод был чист, если не считать густых длинных шлейфов от четырех труб районной ТЭЦ.– Ну, ведьма если. На помеле ведьмы летают, – сник Зотов.– Это как ведьма? – попытался понять продавец. – Кто это ведьма?– Пошутил я, – сказал Зотов, ретируясь. Продавец долго смотрел ему вслед голубыми бдительными глазами. По рыночному забору осторожно шла кошка.Зотов тоскливо приближался к студенческому общежитию, надеясь, что авось да пронесет. Но не пронесло: двери общежития внезапно выстрелили пестрой гомонящей стаей студентов. Зотов отскочил к ближайшему дому, забросил веник в открытый подъезд и трясущимися руками стал вскрывать пачку сигарет «Каравелла».Студенты не расходились. Они тоже закуривали и, хохоча, перебрасывались пустяковыми репликами.В глубине подъезда скрипнула дверь. Сиплый старушечий голос произнес:– Верка! Ты что ж, разиня, подметала, а веник-то оставила. Ну как есть шалавая!– Да вы что, мама, – обиженно застрекотала невидимая Верка, – и не подметала я еще вовсе, и веник, вон он, на кухне. Вечно вы…– И кто ж это веники расшвыривает? – выползая на улицу, в раздумье произнесла старуха. Была она в толстом полушерстяном платке, ее лисье личико усеяли мохнатые бородавки.Зотов негромко сказал:– Это мой веник.– Твой? – подозрительно спросила старуха. – А ты, красавец, сам-то чей будешь?Зотов повел рукой вдоль улицы:– Я вон там живу, видите, белый дом с красными балконами?– Ну, – прищурилась старуха. – А чего ж ты у нашего парадного сшиваешься? Веник, говорю, зачем кинул?– Понимаете, – краснея, залепетал Зотов, – солнце на улице. Веник, если его долго на свету держать, хрупким делается, ну, как бы сказать… ломким, что ли. Вот я его туда, в темноту. Это временно, вы не думайте. Я возьму.Старуха почесала двумя пальцами под платком и убежденно сказала:– Врешь ты все. Ну, ведь врешь же. Признавайся, а то народ кликну. Вон ребята идут.Зотов с ужасом узнал в ребятах своих студентов.– Прошу вас, тише! – умоляюще прошептал он. – Я объясню все, потом только…– Гуд монинг, Вениамин Петрович! – хором пропели студенты.Не в силах ответить, Зотов молча кивнул головой.– Вениамин Петрович, а Вениамин Петрович, – жалобно произнес один. – Вы завтра последний день зачет принимаете?– Да, – слегка придя в себя, ответил Зотов. – Да, товарищи, завтра последний день.– Вениамин Петрович, – заныл второй, – а нельзя в среду как-нибудь, а? Мы никак завтра, ну никак, понимаете, у нас городские соревнования. По гимнастике. Вениамин Петрович!– Хорошо. В виде исключения, – торопливо согласился Зотов. – Гнатюк и Степанов, если не ошибаюсь? Идите, хорошо, в среду.– Тэнк ю вэри, вэри! – загалдели обрадованные Гнатюк и Степанов, заворачивая в переулок.Зотов вздохнул. Старуха пытливо глядела на него.– Студентов обучаешь, значит?– Преподаю, да. Английский язык, – сказал Зотов.– А веник на рынке купил?– На рынке, – грустно подтвердил Зотов.– Жена, что ли, послала?Зотов кивнул, снимая запотевшие очки. Позолота сверкнула на солнце.– Вот все и ясно, – сказала старуха, нагибаясь за веником. – Тогда вот что: ты иди вперед, домой иди, понял? А я веник понесу.Зотов пошел, неуверенно косясь через плечо на старуху.– Дальше, дальше отходи! – приказала она. – И не оглядывайся, не украду я твой веник, ну! Вперед смотри, вон еще, небось, твои студенты идут.Она держала веник немного наперевес, как карабин, и конвоируемый Зотов прибавил шагу.У белого дома с красными балконами старуха отдала веник.– Спасибо вам большущее, – сказал Зотов, ласково разглядывая мохнатые старухины бородавки. – Может, подниметесь?– Чегой-то? – возразила старуха. – Один ступай, не теряй авторитету. Авторитет и перед женой соблюдать надо, не только перед студентами. ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ Встреча чемпиона города по шахматам Максима Семеновича Воскобойникова с претендентом на это звание Женей Маляевым была назначена на воскресенье.Ровно к двум часам зал Дома культуры был полностью укомплектован шахматофилами. Соперники, кланяясь, вышли на высокую сцену. Арбитр – десятиклассник Саша с труднозапоминающейся фамилией – провел жеребьевку. Белая пешка досталась Жене Маляеву. Худенький, очкастый, он нервно уселся за столик первым. Матерый, поседевший в шахматных дуэлях Воскобойников, позевывая, занял место напротив. Маляев быстро сделал первый ход, но вдруг, протерев очки, обескураженно спросил:– Простите, а это что за конь?– Который? – любезно осведомился Воскобойников.– Да вот, вместо пешки, на эф-семь. У вас же три коня!– Три.– Позвольте, но откуда у вас третий конь?– Это я сам выточил, из ясеня. Хороший конь, правда? Не хуже фабричного. Не всякому дано. А я, знаете, еще сызмальства в кружке «Умелые руки»…– Да, но нельзя же трех коней… Уберите его! Это лишняя фигура.– Почему же лишняя? Он у меня вместо пешки. Пешек же семь.– Да ведь не по правилам!– Небольшое отклонение есть, признаю. Но в общем чепуха, не стоит сыр-бор городить. Я специально рылся в шахматных справочниках и, представьте, категорического запрета на третьего коня нигде не нашел. Потом поймите, дорогой, инструкция – это не догма. Здоровая инициатива никогда еще не мешала.– Как же так? А если я, например, себе второго ферзя поставлю?– Ставьте, – охотно согласился Воскобойников. – Ну, что же вы? Ставьте. Где только вы его возьмете? Желаете – могу вам выточить к следующему разу. А сейчас уж не обессудьте.– Но это же черт знает что такое! – покраснев, закричал Маляев. – Судья! Куда вы смотрите?Десятиклассник Саша с труднозапоминающейся фамилией резво, как официант-стажер, подскочил к столику.– Действительно, – робея, произнес он. – Максим Семенович, уберите, пожалуйста, лишнего коня.– Прямо. Сейчас, – благодушно отозвался Воскобойников. – Вот так сейчас возьму и уберу. Нет уж, родненькие. Это у меня примета такая, вроде суеверия. Мы, старики, суеверны. Вам, молодым, не понять этого. У каждого свои причуды. Вот мой визави, извиняюсь, очки все время протирает. А я коня ставлю на эф-семь.– Отказываюсь играть, – хмуро сказал Женя, протирая очки.– А вы не капризничайте, – посоветовал Воскобойников, – вы пока еще не Бобби Фишер, уламывать вас никто не будет.– Я буду вынужден аннулировать игру, – плачущим голосом произнес арбитр с труднозапоминающейся фамилией.– Аннулируйте, ваше право, – сказал Воскобойников. – А только сначала поглядите в зал.Зал в нетерпении топал ногами. Слышались выкрики недовольных:– Эй, претенденты! Скоро начнете?– Кончай волынку! В ФИДЕ напишем!– Большой скандал возможен, – скучая, сказал Воскобойников.Саша побледнел и челноком заметался по сцене. Из-за кулис тоскливо простирал руки директор Дома культуры.– Женя! Ну, может, уступите? – в отчаянии попросил арбитр.– Но это же явное преимущество! – гневно сказал Маляев.– Временное, – объяснил Воскобойников. – Стоит вам только выиграть у меня коня, и преимущество перейдет к вам. На целую пешку.– Ну, Женя! – взмолился судья-десятиклассник.– А-а, черт с вами, ходите! – сдался Маляев, протирая очки.…Матч закончился быстро. Выигравший Максим Семенович отечески обнял за плечи соперника и арбитра:– Что там ни говорите, а приметы – великая вещь! Вам, молодежи, не понять этого. Так выточить, Женя, вам ферзя? Из ясеня, а? Не отличите от фабричного, гарантирую. СИТУАЦИЯ – Кого это в такую рань? – недоуменно спросила сама себя Инна Ефремовна, спеша к двери.На пороге возник Володя, сотрудник института, где работала Инна Ефремовна, стройный, подтянутый, черноусый.– Володя? – удивленно сказала она. – Какими судьбами? Заходите, раздевайтесь. И простите, что я в таком виде; не ждала… Я сейчас, минутку!Взбивая на ходу волосы, она унеслась в спальню, к трюмо, где молниеносно совершила ряд магических движений пуховке?» и губной помадой.– Садитесь, Володя. Что привело вас в мою скромную обитель?– А так уж вышло, – разведя руками, сказал Володя. – Судьба, стало быть. Планида. Вот оказался я вашим переписчиком.– Не поняла.– Проводится всесоюзная перепись населения, – толково шевеля бровями, разъяснил Володя. – И мне досталось переписывать население как раз в вашем доме.– Ах, вот как? Очень рада, – сказала Инна Ефремовна. – Ну, что ж, пожалуйста.Володя достал бланк переписи. Прошла минута тишины, лишь изредка нарушаемая скрипом самописки.– И отлично, – сказал Володя, получая заполненный бланк. – До свидания, Инна Ефремовна, желаю вам самого…Тут он вдруг осекся, помолчал и, вглядываясь в бумагу, смущенно произнес:– Инна Ефремовна, вы не ошиблись ли в одном пункте?– Что такое?– Да тут вот, где возраст. Здесь спрашивается ваш возраст. А вы, по-моему… одним словом, как бы вам пояснить… вы написали: тридцать два года.– Ну и что? – холодно осведомилась Инна Ефремовна.– Вот мне и кажется, что не совсем… в общем, не соответствует он, возраст-то…– Молодой человек, а вы знаете, что интересоваться возрастом дамы нетактично?– Инна Ефремовна, вы поймите, если бы я для своих личных целей, а то… Это ведь дело государственное… Ей-богу же, вам не тридцать два! Не путайте общую статистику!– Мальчишка! – возмутилась Инна Ефремовна. – Общую статистику… Молоды еще вы меня учить!– В общем-то, может быть, и молод, – сказал Володя, – а согласно бланку, тут мы с вами ровесники…– Хорошо, – покраснев, сказала Инна Ефремовна, – давайте начистоту, Володя. Вы что, потребуете от меня документы?Володя вздохнул.– Не имею права. Нас так инструктировали. Документами не интересоваться, всему верить на слово… Но подумайте, Инна Ефремовна, если все вдруг начнут писать липу, какая же неправильная картина в результате получится! Мол, у нас в стране – сплошь молодежь… И на этом основании государство начнет строить загсы или родильные дома вместо, допустим, санаториев…– Володя, – спросила Инна Ефремовна, – а при распределении ваших переписчиков не советовались: может, к женщина лучше женщину посылать, а не мужчину?– Да не смотрите вы на меня, как на мужчину, – взмолился Володя, – я лицо, переписывающее население. Лицо, оно среднего рода. Учтите, Инна Ефремовна, если вы будете упорствовать, я расскажу на работе, и пусть вам будет стыдно.– Не расскажете, – сказала Инна Ефремовна.– Почему? А вот расскажу.– Вы не имеете права разглашать сведения, полученные от населения в процессе переписи. Я в «Труде» читала.Володя упал в кресло и, трепеща, закурил сигарету.– Да, – уныло сознался он, – не могу. Но не могу же я а передавать заведомо ложные сведения. Меня ведь уполномочили, войдите в мое положение!– Подойдите ко мне, Володя, – торжественно сказала Инна Ефремовна. – Ближе, пожалуйста. Клянитесь самым, самым дорогим на свете, что эти сведения не проникнут в сферу нашего коллектива.– Да не проникнут же! – воскликнул Володя. – Вы же сами читали. В «Труде»-то…– Вот сейчас, – вздохнув, сказала Инна Ефремовна, – я напишу в вашем бланке чистую правду. Но вы не смотрите, хорошо? Ведь мужчине не положено интересоваться возрастом дамы.– Конечно! – сказал Володя.Пока он одевался, Инна Ефремовна сама положила заполненный бланк в его папку.Прижав руку к сердцу, он медленно вышел на лестничную площадку. Но тут он не удержался от искушения, раскрыл папку и заглянул в бланк. В графе «Возраст» стояло: «32 года». ЗАКОРДОННЫЙ КРЮК (Нескромное подражание классику) Дед Купырь рванул удочку и обомлел: крючок как корова языком слизала. Дед подобрался, подбоченился и, обратя взор на таловые кусты, крикнул:– Щукарь! Это ты ведь, затычка дегтярная, орудуешь! А ну, вылазь, вражина, студент одноносый!Из-за кустов показался дед Щукарь и с явной неохотой приблизился к Купырю.– Никак сазаник балует, кум?– Ишо гутаришь? Я тебе такого сазаника покажу. Выкладывай крюк!– Возьми, сваток! – Щукарь с трудом отцепил крючок с выцветшего околыша фуражки. – А только действия твои дюже на старый прижим смахивают, потому как не по своей воле откусывать крючок я полез, а на это толкнул меня земляк наш, Шолохов Михаила, что в Вешенской станице проживает. И кличку свою я через него же получил.– Ты, дед, не финти. Тот случай сто лет уж как произошел. Ты скажи, сейчас-то зачем тебе крючок?– Что ж, справный крючок. По всему видать, сват, ты его из-за кордону приспособил.– Оно так. Найденов Ванька в Гэдээрию за обменом опыта послан был, так вместе с опытом мне и десяток крючков оттель вывез. А тебе-то, повторяю, крючок на что?– Так ведь окунька либо там щуку за живца…– Как гляну я, дед, на тебя, был ты недоумок земляной и остался им, кубыть, навсегда. Да ты морду не вороти, слухай, что говорят. Нешто удочкой кто ноне рыбалит? Шиш волосатый ты на удочку в нашей речке споймаешь, вот что!Из трех своих мосластых пальцев Купырь соорудил наглядное пособие, но Щукарь отвел это сооружение ладонью и, хитро прищурившись, спросил:– Так. А почему же, извиняй меня, сам-то ты, бугай прошедшего времени, на уду ловишь?– То-то что не на уду ловлю я. Эта уда токмо для рыбнадзору при мне находится, для отводу глаз, стало быть, а для ловли у меня там, за укосом, в гирле, сетенка раскинута, и отседа я слежу за ней, потому как дюже хорошо видно ее с энтого берегу. Теперь понял, интеллигент пегий?– Теперь понял, – с несвойственной ему серьезностью ответил Щукарь и, разведя руками, задумавшись, неторопливо зашагал к хутору. В ПОМОЩЬ НАЧИНАЮЩЕМУ ПРОПОВЕДНИКУ ОТ АВТОРА Наука движется вперед. Это естественно.И, естественно, верующих остается на Земле все меньше и меньше.Естественно также, что служителей культа это не устраивает.
1 2 3 4 5