Но неподвижной она оставалась недолго. Вот ее тело начинает вздрагивать, словно начинает резвиться и взбрыкивать молодой жеребенок. Она подняла левую ногу и положила ее на подлокотник кресла. Эммануэль бросила взгляд на выглядывающие из-под блузки трусики. Рука Мари-Анж оторвалась от журнала, опустилась вниз, нашла под нейлоном трусиков какую-то точку и замерла там. Затем она снова задвигалась — трусов уже не было видно. Теперь средний палец был опущен, только он касался кожи, а другие пальцы образовали над ним как бы раскрытые надкрылья. Сердце Эммануэль забилось так сильно, что она испугалась, что этот стук услышат в доме. Она облизнула внезапно пересохшие губы.Мари-Анж продолжала свои забавы. Теперь опустился вниз и большой палец, опустился и раздвинул нежную плоть. Остановился, словно задумался и, помедлив немного, стал описывать круги, дрожа еле уловимой дрожью. Невольный стон вырвался из губ Эммануэль. Мари-Анж опустила журнал и улыбнулась.— А ты разве не ласкаешь себя? — Голова ее лежала на плече, в глазах светился огонек. — А я всегда это делаю, когда читаю.Эммануэль только кивнула головой, слов у нее не было. Мари-Анж отложила журнал, положила руки на бедра и одним рывком сдернула с себя трусики. Она поболтала в воздухе ногами, чтобы окончательно освободиться от этой части туалета. Затем она расслабилась, закрыла глаза и двумя пальцами раздвинула розовое влажное отверстие.— А-а, хорошо. Вот как раз в этом месте. Ты согласна со мной?Эммануэль не могла отвечать, и Мари-Анж продолжала тоном непринужденной светской беседы:— Я люблю это делать долго. Потому что я никогда не трогаю высоко. Самое лучшее — просто делать туда-сюда в дырочке.И она продемонстрировала этот способ. Через несколько минут ее поясница выгнулась дугой, и Эммануэль услышала стон, похожий на жалобу:— О, я не могу больше удержаться… Палец трепетал, как стрекоза над цветком. Стон превратился в крик. Бедра раскрылись и снова сжались, не выпуская руку из своих тисков. Она кричала долго и громко и, наконец, затихла, еле переводя дыхание, открыла глаза:— Это в самом деле очень хорошо, — прошептала она.И снова, наклонив голову, она начала медленно, осторожно вводить внутрь себя средний палец. Эммануэль кусала губы. Когда палец скрылся в глубине, Мари-Анж снова раздала протяжный стон. И вот она уже другая — она просто лучится здоровьем, удовлетворенностью, сознанием выполненного долга. — Поласкай и ты себя, — деловито предлагает она Эммануэль.Эммануэль колеблется, но колеблется недолго. Она встает и расстегивает шорты. Они падают на пол, Эммануэль вытягивается в кресле, а Мари-Анж располагается рядом, на мягком плюшевом пуфе. Обе теперь одеты совершенно одинаково: прикрыт только бюст. Мари-Анж почти касается губами щели своей подруги:— А как ты это делаешь?— Как все, — отвечает Эммануэль, думая о легком дыхании девочки, коснувшемся ее бедер. Если бы она положила на бедра руку, это разрядило бы напряжение, и Эммануэль не так бы стеснялась, может быть. Но Мари-Анж не прикоснулась к ней. Она сказала только:— Дай мне посмотреть.Мастурбация была для Эммануэль всегдашней помощью и успокоением. Это был самый надежный способ отъединится от мира, в эти минуты словно непроницаемый занавес опускался на нее, и по мере того, как ее пальцы делали свое дело, спокойствие нирваны воцарялось в ней. На этот раз она не собиралась оттягивать наслаждение. Ей хотелось поскорее найти знакомую страну и упасть на родную почву в сладком обмороке оргазма. Она очнулась и услышала новый вопрос Мари-Анж:— А кто тебя научил этому?— Я сама. Просто мои пальцы открыли, что они могут делать, — усмехнулась Эммануэль. Как всегда в такие минуты, настроение у нее было отличное.— И ты умела это делать уже в тринадцать лет? — недоверчиво осведомилась Мари-Анж.— О, гораздо раньше! А ты?— А где тебе приятней всего ласкать? В каком месте?— О, во многих! И везде, знаешь, ощущения разные: и вверху, и посередине, и совсем внизу. А разве с тобой не то же самое происходит?Опять Мари-Анж уклонилась от ответа. Она сказала:— А играешь ты только с клитором?— Нет, что ты! Ведь самая маленькая дырочка, уретра, тоже очень чувствительна. Я кончаю, как только прикоснусь к ней.— А еще что ты делаешь?— Ну, я люблю ласкать и губы и проникать за них туда, где самое мокрое место…— Пальцами?— Пальцами и еще бананами (в голосе Эммануэль послышалась даже гордость своей изобретательностью). Банан далеко может пробраться, до самого дна. Я их сначала очищаю. Только не нужно, чтобы они были созревшими. Лучше всего такие, какие продаются здесь на Плавучем рынке — длинные, зеленые…Воспоминания об этом удовольствии подействовали на нее так, что она, совсем забыв о свидетельнице, положила пальцы на свое лоно и начала мять его. И все-таки ей хотелось, чтобы в нее проникло сейчас что-нибудь более реальное. Она повернулась лицом к Мари-Анж, закрыла глаза, широко раскинула ноги и после нескольких секунд ожидания начала пронзать себя двумя сложенными вместе пальцами. Быстро. Сильно. Через три минуты все было кончено.— Видишь, я могу ласкать себя много раз подряд.— Ты это делаешь часто?— Да.— Сколько раз в день?— По-разному. Понимаешь ли, в Париже у меня было не так уже много свободного времени, надо было ходить на факультет, бегать по магазинам. Больше двух раз у меня не получалось: утром, под душем, ну и вечером, перед тем как заснуть, парочку раз. Ну и если ночью проснусь, тогда, конечно, тоже. А вот во время каникул я ничем другим не занималась, я могла радовать себя помногу. А сейчас у меня как раз каникулы!Так они долго еще болтали, довольные рождавшейся между ними близостью. Эммануэль была счастлива, что она может говорить о таких вещах. И особенное удовольствие заключалось для нее в том (хотя она не могла бы в этом признаться), что она мастурбировала перед этой девочкой, что та любит на это смотреть и знает толк в наслаждении. Господи! До чего же она хороша! Эти прекрасные волосы и бедра, так невинно и бесстыдно обнаженные перед старшей подругой!— Ты о чем задумалась, Мари-Анж? У тебя такой грустный вид… Эммануэль погладила девочку по волосам.— Я думаю о бананах, — вздохнула Мари-Анж. Она смешно наморщила нос, и обе они принялись хохотать, чуть не задохнувшись от смеха.— О нет, этот способ не для девушек! Что угодно, но только не это.— А как ты начала с мужчинами?— Меня лишил невинности Жан.— И у тебя никого не было до мужа! — воскликнула Мари-Анж с таким негодованием, что Эммануэль пришлось как бы просить у нее прощения.— Нет, то есть почти нет. Разумеется, были мальчики, которые меня ласкали, но это все было не по-настоящему.Эммануэль вздохнула и продолжала:— Вот Жан, он занялся со мной любовью сразу же.Потому что я его любила.— Прямо так и сразу?— На второй день нашего знакомства. Он пришел в гости к моим родителям, они у кого-то познакомились. Он сидел за столом и все время смотрел на меня, и видно было, что я ему очень понравилась. Потом, когда ему удалось остаться со мной вдвоем, он задал мне множество вопросов: сколько у меня поклонников, люблю ли я заниматься любовью. Я была ужасно смущена, но рассказала ему всю правду. И он тоже, как и ты, хотел знать все в точности и в подробностях. А на следующий день он пригласил меня покататься. Посадил меня рядом с собой и одной рукой вел машину, а другой обнимал меня и начал ласкать, сначала плечи, потом грудь. А когда мы остановились на лесной дороге в Фонтенбло, он первый раз поцеловал меня. И сказал мне таким, знаешь, строгим тоном: «Ты девушка, сейчас я сделаю из тебя женщину». И мы сидели в машине прижавшись друг к другу долго-долго. Сердце у меня билось сильно-сильно, а потом успокоилось. Я была счастлива. Все произошло именно так, как мне представлялось. Жан велел мне стянуть с себя штанишки, и я сразу же его послушалась — мне хотелось помогать ему, не быть пассивной участницей своей собственной дефлорации. Он положил меня на сиденье, а сам встал в раскрытой дверце. И совсем не играл со мной, вошел сразу и так умело, что ничуть не было больно. Наоборот, почти тут же стало так приятно, что я отключилась. И пришла в себя полностью, когда мы уже сидели в лесном ресторане за столиком на двоих. Потом Жан спросил номер, и мы занимались любовью до самой полуночи. Я быстро всему научилась.— А что сказали твои родители?— Да ничего. Назавтра я всем растрезвонила, что я уже не девушка, что у меня есть любовник. И они нашли это совершенно нормальным.— И Жан попросил твоей руки?— Да вовсе нет! Мы и не помышляли о женитьбе. Мне было неполных семнадцать, я только что сдала свой «бак» и была страшно горда, что я любовница, метресса солидного взрослого мужчины.— Так почему же ты оказалась замужем?— В один прекрасный день Жан сказал таким обычным спокойным тоном, что фирма посылает его в Сиам. Я чуть не упала со стула от огорчения. Но он так же спокойно объявил:«Я на тебе женюсь перед отъездом. А ты прилетишь ко мне попозже, когда я найду для нас дом».— Ну и как ты на это?..— Мне показалось это сказкой, слишком чудесной, чтобы осуществиться. Я радовалась и смеялась, как безумная. И через месяц мы поженились. И, представь себе, мои родители ничего не имели против того, что я была любовницей Жана, но просто встали на дыбы, узнав, что я буду его женой. Они говорили ему, что он слишком стар для меня, что я еще невинный ребенок.Как тебе это нравится, а? Но он сумел их убедить. Мне бы очень хотелось знать, что он им сказал. У моего папы чуть не случился инфаркт: он никак не мог примириться с тем, что я должна бросить вышмат.— Бросить что?— Высшую математику. Я занималась ею на факе. Мари-Анж рассмеялась. Эммануэль продолжала:— Это была папина идея — дочка будет крупным математиком… Ну ладно, Жан должен был улететь сразу же после свадьбы. Но вышло так, что, к счастью, его отъезд задержался на целых полгода. И потому я была законной супругой почти столько же времени, сколько была его любовницей. И знаешь, заниматься любовью законно не менее интересно, чем грешить. Хотя сначала мне было чудно, что мы занимаемся этим по ночам.— Где ты жила, когда он уехал? У родителей?— Да нет! В нашей квартире, в нашей собственной квартире на Рю Доттор Бланш.— И он не побоялся оставить тебя одну?— А чего тут бояться?— Как чего? Что ты будешь ему изменять. Эммануэль фыркнула:— Н-ну, не думаю. Мы никогда не говорили об этом. Эта мысль никому из нас и в голову не приходила.— Но потом ты все-таки изменяла ему?— Зачем? Около меня крутилась уйма всяких мужчин, но мне они казались ужасно смешными.— Значит, это правда, то, что ты говорила бабам…— Бабам?— Вчера, в бассейне. Ты разве забыла, что ты сказала, что никогда не спала ни с одним мужчиной, кроме своего мужа. Эммануэль задумалась едва ли на долю секунды, но этого хватило, чтобы встревожить Мари-Анж. Она привстала на коленях и вперила в Эммануэль недоверчивый взгляд.— Ни слова правды нет в том, что ты говоришь, — провозгласила она тоном обвинителя. — Стоит только посмотреть на твое лицо.Эммануэль довольно неумело постаралась спрятать свое смущение.— Начнем с того, что ничего такого я не говорила…— Как! Разве ты не сказала Ариане, что ты никогда не обманывала мужа, не изменяла ему? Вот об этом я тебе и говорю. Потому что я тебе не поверила. К счастью!Эммануэль ответила ей в тон, как адвокат отвечает наседающему на подзащитного прокурору:— Нет, ты ошибаешься. И я повторю, что я говорила совсем не то, что тебе кажется. Я всего-навсего сказала, что я была верной Жану все время, пока была в Париже. Вот и все.— Ну вот, а я что говорю!Мари-Анж пытливо всматривалась в лицо Эммануэль, но та смотрела на нее так обескураживающе правдиво! Однако недоверие Мари-Анж не исчезло. Девочка переменила тактику. В ее голосе послышалось лукавство:— Знаешь, я спрашиваю себя: почему же ты оставалась верной. И вот я поняла — это ты себя за что-то наказала.— Ничего подобного! Просто мне никто не был нужен. Мари-Анж немного помолчала.— Значит, если бы тебе кто-нибудь понравился, ты бы отдалась ему?— Ну, разумеется.— А как это можно доказать? — теперь Мари-Анж говорила, как обиженный ребенок.— А я так и поступила!Мари-Анж как током ударило. Она подалась вперед:— Вот видишь, — сказала она торжествуя. — А ты пыталась меня уверить, что не делала этого!— Я не делала этого в Париже, — терпеливо объяснила Эммануэль. — Я сделала это в самолете. В самолете, которым летела сюда. Ты поняла наконец?— А с кем? — оживилась Мари-Анж.— С двумя мужчинами, которых я никогда не знала раньше. Я даже не знаю, как их зовут.Если она думала удивить Мари-Анж, то ей пришлось разочароваться. Та продолжала деловито выяснять подробности:— Они все получили от тебя?— Да!— А сначала они поиграли с тобой?«Да!— А они вошли в тебя глубоко?— О да! Очень глубоко!Эммануэль инстинктивно прижала ладонь к низу живота.— Поласкай себя, пока будешь рассказывать, — распорядилась Мари-Анж.Эммануэль отрицательно покачала головой. На лице ее появилось выражение какого-то безразличия, апатии. Мари-Анж всматривалась в нее настороженно.И Эммануэль подчинилась. Она начала рассказывать, сначала через силу, скрепя сердце, но постепенно оживилась, вспоминая свое приключение, и старалась не пропустить ни одной детали. Она остановилась, рассказав, как ее похитила греческая статуя. Мари-Анж слушала ее с видом внимательной ученицы, но все же время от времени как-то ерзала, словно стремясь найти место поудобнее.— Ты рассказала об этом Жану? — спросила она.— Нет.— Ты видела потом этих мужчин?— Нет.На этом вопросы Мари-Анж как будто иссякли. Захотелось чаю. На зов Эммануэль явилась служанка — прямой стан, черные волосы с цветком в прическе, пестрый саронг — подлинная мечта Гогена. Обе собеседницы немного приоделись: Эммануэль влезла в свои шорты, Мари-Анж натянула трусики. Пестрая юбка по-прежнему лежала в кресле. Потом, вняв настойчивым просьбам Мари-Анж, Эммануэль принесла все свои голые фотографии. И тогда вопросы возобновились:— Послушай, а ты мне ничего не говорила о том, что у тебя было с этим фотографом.— А ничего, — призналась Эммануэль. — Он ко мне даже не прикоснулся — добавила она с легкой досадой:— Впрочем, нечего было надеяться. Он — педик. Мари-Анж сделала скептическую гримаску, потом принялась рассуждать:— Я считаю, что художник, прежде чем писать портрет, должен полюбить свою модель или позаниматься с нею любовью. Что за бред позировать тому, кто не интересуется женщинами!— Я тут ни при чем, — Эммануэль уже немного устала от расспросов. — Он сам предложил мне снять меня. Я тебе говорила, он был приятелем Жана.Мари-Анж взмахом руки словно отогнала прошлое:— Теперь надо постараться, чтобы тебя изобразил кто-нибудь настоящий. Не ждать же, пока ты состаришься.Образ этого «настоящего», о котором так серьезно говорила девочка, и неминуемая близость собственной старости рассмешили Эммануэль:— Я не люблю позировать даже для фотографов, а ты думаешь о живописце!— А с тех пор как ты здесь, у тебя ничего не было с мужчинами?Эммануэль возмутилась:— Ты с ума сошла! Мари-Анж озабоченно нахмурилась:— Надо, чтобы ты поскорее нашла любовника.— Это так необходимо? — усмехнулась Эммануэль. Но девочка вовсе не собиралась шутить. С серьезным видом она пожала плечами:— Ты странная, Эммануэль. Помолчала и снова спросила:— Ты же не собираешься провести всю свою жизнь старой девой?И повторила:— Нет, ты очень странная.— Но, — удивилась Эммануэль, — я же не старая дева. У меня есть муж.На этот раз Мари-Анж ограничилась только холодным взглядом. Аргумент показался ей таким нелепым, что дискутировать дальше ей явно не хотелось. Наступило молчание. И Эммануэль пожалела о прежней атмосфере:— А может, ты снова снимешь штанишки, Мари-Анж? Девчонка встряхнула косами:— Нет, мне пора. Она встала.— Ты проводишь меня?— Ты так спешишь, — недовольно протянула Эммануэль, но ей было уже ясно, что своего решения Мари-Анж не переменит.Машина с бородатым шофером уже ждала ее. Девочка еще раз посмотрела на Эммануэль внимательно и строго:— Ты знаешь, я не хочу, чтобы ты погубила свою жизнь. Ты такая красивая. Это ужас, если ты останешься такой же недотрогой, как сейчас.Эммануэль было расхохоталась, но Мари-Анж прервала этот смех:— Это ведь и вправду ужасно, что у тебя в твоем возрасте ничего не было, кроме этих пустяков в ночном самолете. Ты в самом деле ведешь себя, как последняя кретинка.Она с сожалением покачала головой:— Я уверена, ты не совсем нормальная.— Мари-Анж…— Ладно, что говорить о том, что прошло… Зеленые глаза впились в Эммануэль:— Я уезжаю, но сделаешь ли ты то, о чем я тебя попрошу?— Что именно?— Все, что попрошу!— Еще бы! — Эммануэль была зачарована этим взглядом.— Поклянись!— Клянусь, если тебе этого хочется. Она хотела снова рассмеяться, но Мари-Анж не дала сбить себя с серьезного тона:
1 2 3 4 5 6