Капитан Коста прочел это по бумажке, и лицо его было откровенно недовольным, зато жабье лицо полковника сияло, а унылый майор несколько раз клюнул вислым носом, что, видимо, означало поздравления.
Капитана Гомеша хоронили рано утром, до наступления жары, на крепостном кладбище, где погребали и погибших солдат гарнизона.
Ритуал был скор и несложен. Отец Игнасио прочел последнюю молитву. Офицеры первыми бросили в могилу по горсти красной земли. Трижды грянул прощальный залп, и взвод солдат удалился вразброд, пыля тяжелыми башмаками.
И тогда Мелинда рухнула на рыхлый холмик. Пятеро детей, одетых в торжественные, расшитые яркими узорами национальные костюмы — широкие навыпуск рубахи и короткие, чуть ниже колен, резко суживающиеся книзу брюки, вцепились в длинную черную юбку матери и, словно по команде, заплакали.
Полковник первым надел фуражку, унылый майор Коррейя, взглянув на солнце, поспешил последовать его примеру, и лишь капитан Коста медлил, думая о чем-то своем. Наконец и он, вздохнув, надел фуражку.
Тем временем от толпы африканцев, стоявшей в некотором отдалении, а теперь устремившейся к могиле, отделилось вдруг несколько женщин, обнаженных до пояса, с лицами, натертыми мелом, — плакальщицы.
Толпа сомкнулась вокруг могилы. Раздались рыдания, переходящие в пронзительные вопли, вой, какие-то выкрики. Внезапно над толпой взлетел петух, только что обезглавленный, кровь его окропила людей мелкими брызгами, потом он упал в стороне в пыль, забился.
Майк в недоумении посмотрел на священника. Лицо отца Игнасио было торжественно. Он понял взгляд европейца:
— Таков обычай моего народа. И если вера во что-то помогает человеку в жизни, нельзя лишать его этого… господин команданте!
И, подчеркнуто низко поклонившись, старик медленно побрел прочь от могилы, над которой совершался языческий ритуал обитателей буша, к пакгаузам, где жили в форте африканцы.
Круг у могилы то расширялся, то сжимался опять. Женщины, мужчины, дети, раскрашенные траурной белой краской, что-то пели, ритмично притопывая, хлопая в ладоши. То один, то другой участник церемонии посыпал себе красной пылью голову. Затем где-то в стороне ударил барабан, к нему присоединился другой. Удары следовали сначала редко, потом стали учащаться. В ритме их было что-то взвинчивающее нервы, нагнетающее напряженность.
Плакальщицы затихли, люди замерли, обернувшись к пакгаузам. И тогда из бетонного строения вышла странная фигура.
Голову ее скрывала большая деревянная маска — белая, с огненно-красным ртом и плотно сомкнутыми веками, с вырезанными на лбу скорченными фигурками людей и крутыми, по-бараньи загнутыми рогами. Руки и ноги человека в маске обтянули белые нитяные чулки. Торс — в старой солдатской рубашке с нашитыми на нее разноцветными ленточками, навешанными кусками железа и дерева. Юбка из некрашеной рафии, не доходившая до колен, была украшена так же.
Два человека, чьи руки и ноги тоже обтянули чулки, а па головы натянуты чулки с узкими прорезями для глаз, торжественно вели ничего не видящего колдуна прямо к могиле.
Впереди и позади колдуна шло по барабанщику. Рядом, пританцовывая, двигалось пять-шесть полуобнаженных, разрисованных белой краской мужчин со сплетенными из рафии круглыми лопатками-веерами на коротких ручках, которыми они усиленно обмахивали колдуна и его провожатых.
Толпа у могилы разделилась: мужчины выстроились в одну шеренгу, женщины — в другую, образовав длинный неширокий коридор, в который предстояло вступить колдуну. Коридор вытянулся так, что Майк оказался у самого входа. Ему потребовалось отступить, но в этот момент колдун и все, кто шел с ним, поравнялись с Майком. На несколько мгновений они окружили Брауна. И тогда один парень из свиты колдуна почти прижался к нему и вежливо сделал у его лица несколько взмахов веера.
— Господин комендант, — услышал Браун быстрый шепот. — Я приду за ответом сегодня…
И в руку Майка скользнула теплая палочка — обычная шариковая ручка, одна из тех дешевых ручек, которыми наводнен сегодня весь мир.
Парень сразу же отскочил, закружился приплясывая, смешался со свитой колдуна.
«Посланец от капитана Мориса». Сжимая в ладони ручку, Майк быстро огляделся. Все шло своим порядком: слаженное, веками отрепетированное представление.
Два хора — мужской и женский — то наступали друг на друга, то расходились, отбивая все убыстряющийся ритм ладонями, образуя то сужающийся, то расширяющийся круг, в котором медленно кружился колдун. Майк невольно улыбнулся: белые чулки хоть и скрывали тощие ноги колдуна, сходство их с ногами отца Игнасио было несомненным.

ОПЕРАЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ
Мама Иду принимала гостя. Одноглазый ветеран Нхай важно сидел в холле виллы Мангакиса, в глубоком зеленом кресле, и потягивал из высокого стакана холодное пиво, степенно беседуя с Евгением. На нем почти новый красный пиджак, слегка великоватый, как и бирюзовые брюки, — все это было уступлено Нхаю одним из приятелей, которые имелись у него повсюду, в том числе и в Габероне.
Юноша пил прохладительный «севен ап» прямо из зеленой, по-огуречному пузатой бутылки и с интересом слушал рассказ бывалого «фридомфайтера» о своем отце и отце Елены, которые находились сейчас за много километров от Габерона — в буше, в Освобожденной зоне.
Мама Иду и Елена сновали между холлом и кухней — и на низком столике у кресел появлялось все больше блюд с арахисом, фисташками, хрустящей соленой соломкой. Мама Иду — веселая, одетая в свое самое лучшее платье из розоватой переливающейся парчи и в тюрбане той же ткани, с десятками тонких золоченых браслетов на обеих руках, была неотразима.
Красочно, насколько позволял его неуверенный английский язык, Нхай повествовал Евгению, как доктор Балла оперировал Корнева-старшего и как в этот момент туги начали бомбить госпиталь. С «алуэтов». По ним ударили ракетами, один даже сбили. А доктор Балла — хоть бы что, продолжал свое дело.
Но Нхай не рассказал Евгению, почему ему вдруг опять пришлось прибыть в Габерон. Это было задание, а старый солдат умел держать язык за зубами.
Потом Нхай поведал, как вместе с другими партизанами загонял «десперадос» к форту — словно кабанов-бородавочников в сеть, сплетенную из лиан. Их уводил белый офицер.
Да, да, тот самый офицер, который попал в плен во время разгрома «Огненной колонны» Великого Охотника Франка Рохо…
— Майк? — вырвалось у Елены, которая в этот момент подошла к столу с большим блюдом.
— Майк? — переспросила девушка и, побледнев, опустилась в кресло. — Он… жив?
— Он бежал, — Нхай хитро улыбнулся. — Бежал, убив двух охранников.
Разве мог старый Нхай рассказать обо всем, что действительно было? Так доложил старый Нхай даже в штабе, когда его вызвал начальник контрразведки Кваме Араухо.
— Странно, — сказал начальник, пристально вглядываясь в плутоватое лицо одноглазого ветерана, держась за щеку длинными тонкими пальцами и морщась от зубной боли. — Офицер тугов… бежал из плена? И капитан Морис… не смог этому помешать?
Араухо поманил худым, похожим на сухую костяшку пальцем Нхая, стоявшего навытяжку у самой двери.
— Иди сюда… — И вынул из папки пачку фотографий. — Посмотри-ка… Не узнаешь?
На старого солдата смотрело со всех фотографий одно и то же лицо. Юноша на теннисном корте, прижимающий к груди ракетку… Он же на охоте… Вырезка из газеты — получает приз в Клубе стрелков. А вот он — вместе с мисс Мангакис, даже мама Иду оказалась на этой фотографии!
— Майк Браун, — твердо отчеканил Араухо. — Это был он?
Чувствуя, что совершает непоправимое, Нхай кивнул.
Кваме Араухо откинулся на спинку кресла:
— Майк Браун… Очень забавно…
— Он бежал, убив двоих… — торопливо заговорил старый солдат.
— Ах да… Тем хуже… Тем хуже…
Нхай не знал, не мог знать, что после его ухода Араухо поспешил в кабинет Кэндала, но вошел он туда спокойно, уверенно, и на лице его была лишь гримаса, вызванная зубной болью.
Молча протянул он Кэндалу тоненькую папку с надписью на обложке: «Майк Браун».
Кэндал с недоумением взял папку.
— Это… сын плантатора Брауна, бежавшего в Колонию, когда земли его были национализированы. Этот мальчишка стал наемником и служит тугам. Он был здесь вместе с майором Хором в ночь, когда туги организовали высадку десанта. Тогда капитан Морис отпустил его.
Араухо не сводил с Кэндала пристального взгляда.
— Я знаю об этом. Капитану Морису пришлось обосновывать этот свои поступок перед специальной комиссией армии Боганы.
— Так вот! — в голосе Араухо зазвенело торжество. — Капитан Морис опять отпустил Майка Брауна!
— Подожди! — поморщился Кэндал, выставляя перед собою ладонь. — Я тебя не понимаю.
— Я считаю необходимым запросить у разведывательных органов Боганы объяснения относительно действий капитана Мориса на нашей территории! Лично я их квалифицирую… как предательство.
Кэндал улыбнулся, встал, обошел стол и дружески обнял Араухо.
— Ну не мечи молнии, ты же не Шанго! А в отношении Мориса… Кстати, и Жоа обвинял его во вмешательстве в наши дела, считая иностранцем. Ему я ничего не сказал, но начальник контрразведки… — Кэндал спрятал улыбку в бороде, — конечно, имеет право знать, что в последней операции капитан участвовал уже как служащий нашей армии, как человек, которому поручено реорганизовать нашу военную разведку. Араухо нахмурился:
— Вот этого я уж не ожидал от тебя, Кэндал! — Голос его был полон горечи и искренней обиды.
— Хорошо, что ты не столь сверхгоряч, как Жоа. А то бы я нажил сегодня еще одного злейшего врага! — рассмеялся Кэндал…
Старый Нхай тем временем под веселые шуточки курсантов, этих молодых зубоскалов, обряжался в красный пиджак и бирюзовые брюки, собираясь на свидание к маме Иду, своей невесте.
Однако, выйдя за ворота лагеря «фридомфайтеров», Нхай вместо района бывшего сеттльмента, где стояла вилла Мангакиса, неожиданно свернул к «кладбищу Истории» — так в Габероне называли болотистый пустырь на берегу океана. Туда после провозглашения независимости со всего города свезли бронзовые статуи колониальных губернаторов и генералов-завоевателей и где они валялись теперь, покрываясь зеленью и дожидаясь отправки на переплав.

На берегу океана Нхай прошел к одной из старых лодок. На корме древней посудины сидел рыбак в широкополой шляпе с обвислыми полями, в грязной красной рубахе и неопределенного цвета брюках, закатанных по колено. Стремительно темнело. Рыбак собирал удочки, попыхивая сигаретой.
— Да поможет тебе Катарвири, владетельница воды! — громко сказал старый солдат.
— Катарвири знает свое дело, — лениво отозвался рыбак.
— Начальник говорил со мною сегодня… — сразу перешел к делу Нхай. — Он показывал мне фотографию белого офицера… Он не поверил ни одному моему слову.
Сигарета пыхнула опять. Нхай успел заметить на лице рыбака довольную улыбку.
— Кто-нибудь еще расспрашивал тебя о том офицере?
— Нет, — твердо ответил Нхай. Капитан Морис вскинул голову:
— Ты уверен?
— Камарад! — обиделся Нхай. — Ты же знаешь, что, хотя глаз у меня только один, никто еще не мог скрыть от меня свои следы.
— Хорошо. Когда ты должен возвращаться в буш?
— Может быть, завтра, может быть, через день. Как только будут готовы люди, которых мне надо вести в отряд.
Морис тихо засмеялся:
— Надеюсь, что твоя невеста захочет видеть тебя и завтра. Тогда — здесь, в это же время.

Здесь, на вилле экономического советника ООН Мангакиса, Нхай чувствовал себя человеком значительным. Евгению было занятно наблюдать за простодушным стариком. Только когда старый Нхай заговорил о Майке Брауне и побледневшая Елена бессильно опустилась в кресло, Евгений вдруг понял, что старик-то не так уж и прост. Он прекрасно знает: Майк, Елена и Евгений хорошо знакомы. Корнев-младший не раз при Нхае вспоминал о Майке.
Но сейчас старый Нхай упорно делал вид, что всего этого не знает.
— Что с Майком? Где он теперь? — осторожно заговорил Евгений.
Елена в упор смотрела на старого ветерана. Но Нхай выдержал ее взгляд — ведь у него — задание! Он выдержал бы и не такое, но в этот момент ему на плечо тяжело легла рука его невесты — мамы Иду.
— Отвечай, ну! — грозно пробасила она, и Нхаю показалось, что блюдо мой-мой — огромных клецек из ямсовой муки — нависло над его головою.
— Да жив этот ваш… Майк Браун! — невольно вырвалось у него. — О великий Шанго, на этой земле все сошли с ума. Больше я ничего не скажу!
И великодушная мама Иду поняла его.
— Ну что вы набросились на человека! — обернулась она к молодым людям.
Потом смущенно поставила перед женихом блюдо с мой-мой, которое секунду назад, казалось, была готова обрушить на его упрямую голову.
— Угощайтесь, дорогой камарад Нхай. Это я сама приготовила, — сказала она и смущенно прикрыла толстые губы кончиком цветастого передника.
Елена и Евгений неловко переглянулись.
А в общем вечер удался на славу. Нхай, отдав должное бару Мангакиса, довольно поздно возвратился в лагерь.
ВЕСТЬ ИЗ БУША
За обедом Майк Браун был необычно рассеян.
Он почти физически ощущал тонкий листок бумаги, лежавший в левом кармане его куртки. Иногда ему казалось, что капитан Коста как-то странно смотрит на него, даже в обычной угрюмости майора Коррейя, мрачневшего с каждым бокалом, Майку чудилось нечто подозрительное. И Браун никак не мог решить, как поступить с запиской.
— Нашему молодому другу сегодня что-то не по себе, — донесся до. сознания Майка словно издалека жизнерадостный голос крепко захмелевшего де Сильвы, — но, право же, не стоит так расстраиваться, человек жил, человек умер. Никуда от этого не уйдешь.
Широкое лицо полковника стало пунцовым, толстые чувственные губы блестели.
— Не будем думать о завтрашнем дне! Любовь сильнее смерти! Так давайте же…
Полковник резким движением оторвался от стола, его повело в сторону, и, почти падая вперед, он устремился к Мелинде.
Майк вскочил, но между вдовой Гомеша и де Сильвой уже стоял капитан Коста.
— Что! — взревел де Сильва. — С-со-сунки из контр-р-разведки!
— Браун! Уведите женщину! — ледяным голосом приказал Коста, и Майк невольно шагнул к Мелинде, прижавшейся к серой бетонной стене.
Он ожидал увидеть в ее лице страх, но глаза Мелинды были холодны, в них стыла ненависть.
— Прошу вас, сеньора, пройдем в мой… в кабинет вашего мужа… Мне нужно поговорить с вами, — вполголоса пробормотал Майк.
Он покосился через плечо: полковника держали двое — Коста и Коррейя, а он упрямо вырывался, лысина его стала пунцовой, на губах выступила пена.
В кабинете Майк предложил ей присесть. Мулатка скромно устроилась у самой двери, пододвинув стул к стене.
— Вы думаете, я испугалась, капитан?
— Он пьян, — извиняясь за то, что произошло в столовой, продолжал Майк. — Его сейчас отведут спать.
— Гомеш тоже часто напивался, — словно самой себе, спокойно, низким голосом проговорила Мелинда. — Это от страха смерти. Буш не щадит тугов, и они знают это.
Майк поймал себя на мысли, что за все эти дни в форте он, собственно, ни разу по-настоящему не разговаривал с этой женщиной: доброе утро, добрый вечер, спасибо, пожалуйста, да, нет — вот и все.
— Вы говорите так… о своем покойном муже? — Майка поразил ее тон.
— Что вы знаете о моем муже, молодой человек? — Мелинда печально улыбнулась. — И что вы знаете о жизни?
— Ну уж… — попытался скрыть свою обиду Майк. — Капитан Гомеш просил меня отправить вас и детей в буш. Такова воля покойного, и я…
— Вы молоды, Майк… — Она неожиданно назвала Брауна по имени. — Моему старшему сыну было бы столько, сколько вам. Гомеш мечтал — он станет офицером…
— Он умер? — растерялся Майк.
— Убит неделю назад в буше. Он был с «фридомфайтерами», которые громили вашу «Огненную колонну». Это и добило моего Гомеша! — четко выговаривая каждую фразу, сказала вдова.
Потрясенный, Майк глядел на женщину широко раскрытыми глазами.
— И… капитан Гомеш… как же он…
— Он ненавидел фашистов, — последовал четкий ответ.
«Гомеш — враг португальцев! Нет, не португальцев! Мелинда сказала — фашистов! Он читал о фашизме: Гитлер, Муссолини, это все в прошлом. Сейчас речь идет совсем о другом… Ведь, если Гомеш одобрял… сам послал своего сына в буш, значит…» — Голова шла кругом. Майк поймал себя на том, что почти не слушал, о чем говорит Мелинда. Только осмыслил последние фразы:
—…детей я уже отправила в буш. Но сама я отсюда не уйду…
Она выжидающе смотрела на Майка. Юноша закусил губу.
— Туги… — Майк произнес это слово впервые, превозмогая себя. — Туги знают, чем вы здесь занимаетесь. У них есть люди в штабе Кэндала. Мне говорил Фрэнк Рохо.
Мелинда спокойно кивнула:
— Мне известно это.
— Вам надо уходить. Немедленно. Вас не трогали, пока был жив ваш муж. Уходите же, скорее!
1 2 3 4 5 6 7