Тогда поехали.
— Куда? — удивился Петр. Лицо Гоке стало серьезным.
— Побывать в Каруне и не встретиться с членами общества «Гвиания — СССР» было бы политически неправильным.
Петр только развел руками.
ГЛАВА 29
Внизу их ждал все тот же лендровер. Молодой парень дремал за рулем. На его курчавой голове был красный берет с нашитой черной пятиконечной звездой.
Парень был одет в форму цвета хаки и солдатские ботинки.
— Хасан! — крикнул Гоке.
— А?
Парень встрепенулся. Увидев подходящего Петра, он дружелюбно заулыбался, потом вскинул руку с сжатым кулаком:
— Салют, камрад!
— Пенни, батуре… Пенни… — раздался уже знакомый Петру гнусавый голос…
Слепой нищий, который встретил Петра у входа в фотографию, протягивал руку. Он опирался на длинную палку обеими руками.
— Пенни, батуре… Пенни…
«Значит, он так и шел за мною, — удивился Петр. — Или я путаю? Кто их разберет».
— Ничего ему не давайте! — довольно резко сказал Гоке. — Недавно в Луисе умер один нищий. Оказалось, что он был богатейшим человеком!
— У нас пока такого не было, — подал голос Хасан.
Лицо его было скорее смуглым, чем черным, черты лица — правильными, нос — тонок и прям.
Лендровер резко рванул вперед, оставив позади тучу белой пыли.
— Куда? — покосился Хасан на сидевшего с ним Гоке.
Сейчас, со спины, они казались очень похожими. Оба в одинаковой одежде, только Гоке не носил красный берет, и его борода сейчас выглядела вызывающе.
— В штаб, — коротко бросил Гоке.
Теперь Петр мог разглядывать улицы старого города уже вблизи. Здесь не было ни асфальта, ни тротуаров. И прохожие, заслышав сигналы Хасана, на которые он не скупился, жались к красным глиняным стенам, между которыми петляла улица.
Основной поток людей тянулся в том же направлении, в котором вел машину Хасан. Это были исключительно одни мужчины — босые, все в тех же длинных белых одеждах, похожих на ночные рубахи, на головах белые шапочки, расшитые желтым, зеленым или голубым узором.
Многие несли на головах грузы: от вязанки дров до кипы пестрых отрезов материи.
В основном по улице господствовало три цвета: красно-желтый цвет глины, белый — одежд прохожих и ярко-синий — высокого прозрачного неба.
— Эти все… — Гоке кивнул на поток людей, становившийся все гуще и гуще, — идут на рынок.
— Самый большой рынок в Гвиании! — с гордостью добавил Хасан. — У нас здесь можно купить все, даже атомную бомбу.
Петр невольно улыбнулся: и в Одессе, и в Кишиневе, и в Тбилиси — люди, влюбленные в свой город, точно так же расхваливали городские рынки.
Он сказал об этом Хасану. Тот рассмеялся.
— И все же это в самом деле очень богатый рынок! — заявил он.
Они въехали на площадь, забитую машинами — в основном большими и тяжелыми грузовиками с прицепами. Здесь стоял невыразимый шум восточного базара. Люди спорили, кричали, махали руками, сходились и расходились. Особенно шумно было там, где стояли грузовики, выгружающие товары. Шоферы сидели на подножках кабин и кайфовали.
Петр знал, что шофер в Гвиании был большим человеком — у него была профессия, он мог управлять железным чудовищем. Чтобы стать шофером, приходилось платить солидные деньги специалисту-инструктору: частично наличными, частично — долями из предстоящего заработка.
Шофер уже никогда не будет мыть или чистить машину — у него для этого есть помощник, получающий от него гроши и мечтающий тоже стать шофером. И не беда, что большинство местных шоферов не умеет даже сменить аккумулятор: они специалисты, так сказать, техническая интеллигенция.
В центре площади стояла бетонная водоразборная колонка: невысокая тумба, из которой торчала широкая труба с краном. У колонки толпились люди.
Здесь же, на круглом широком табурете, возвышался полицейский в белой форме: китель, шорты, гетры и черные, начищенные до блеска ботинки. На голове — красная феска с кисточкой, на руках белые перчатки с крагами раструбом. Широко расставив ноги, полицейский невозмутимо регулировал движение людей и машин, верблюдов, ослов, лошадей.
По его знаку Хасан остановил лендровер, пропуская десяток медлительных, тощих и ободранных верблюдов, нагруженных тяжелыми тюками.
И в ту же секунду к лендроверу подбежал нарядно одетый северянин. Из-под национальной одежды, расшитой сложным зеленым узором, выглядывали европейские брюки, модные ботинки.
Он узнал Хасана:
— Привет, Хасан, твои друзья хотят посмотреть рынок? (Он скользнул взглядом по лицу Петра, чуть дольше задержал его на Гоке.) Я вижу, они не из наших краев.
— Следующий раз, Абуба. А как твои дела? Абуба пожал плечами:
— Так себе. Говорят, сегодня здесь будет много американцев. Вот и ждем.
Он вдруг сорвался с места и кинулся на другой конец площади. Там из «фольксвагена» вылезали белые — двое мужчин и женщина.
— Гид, — кивнул ему вслед Хасан. — Водит по базару европейцев. Ну и получает, конечно, проценты с торговцев, у которых они что-нибудь купят.
— Он где-нибудь учился? — поинтересовался Петр.
— У нас всего четыре государственные школы на весь Север, — усмехнулся Хасан. — Ему повезло — был в школе у миссионеров. А работы нет. Вот и перебивается здесь, на базаре.
Он посмотрел на Петра:
— Вы не думайте, это не базар, где мы сейчас стоим. Базар — в стороне, вон там.
— Я уже понял, — кивнул Петр.
Действительно, он давно уже обратил внимание, что по левую руку от них начинались и уходили вдаль ряды крытых лавчонок, в проходы между которыми вливались все новые и новые толпы людей.
Верблюды прошли, но полицейский мешкал, и Хасан, по пояс высунувшись из машины, прокричал ему что-то на местном языке. Полицейский обернулся в их сторону: лицо его было добродушным и невозмутимым. Но, разглядев в машине белого, он поспешно замахал руками на огромный грузовой «мерседес», водитель которого собирался было проехать вслед за верблюдами.
Хасан рванул лендровер.
— Что вы ему сказали? — спросил Петр.
— Братец, ты задерживаешь батуре! — повторил Хасан, по-английски, но совершенно тем же тоном, фразу, брошенную им регулировщику. — У нас здесь до сих пор еще боятся европейцев. Да и как не бояться! У эмиров советниками англичане. У министров они же. Да и двое министров в нашей провинции англичане. Попробуй прогневи батуре, эмир с тобой церемониться не будет!
Машина остановилась у низенькой калитки в глиняной стене.
— Приехали!
Гоке первым выпрыгнул из машины, постучал тройным стуком в калитку. Дверь открылась, на пороге появился рослый парень с широким добродушным лицом, заросшим черной бородой.
— Салют, камрад! — вскинул кулак Гоке.
— Салют! — ответил парень, подозрительно оглядывая Петра.
— Это товарищ, — сказал Хасан.
— А-а… Салют, камрад!
Парень посторонился, пропуская всех за калитку.
Они вошли и очутились в широком просторном дворе, огороженном высокой глиняной стеной. В углу двора высилось манго: часть его ветвей была покрыта гроздьями мелких розовато-красноватых цветов, рядом с которыми висели еще зеленые, но уже начинающие созревать, красивые, похожие на крупные груши плоды. Петр слышал, что дерево манго цветет и плодоносит дважды в год, но видел одновременно и цветы и плоды впервые.
Под манго было врыто в землю несколько рядов скамеек. Против них, на стене, под нешироким козырьком, висел киноэкран, старенький, с желтыми пятнами.
Часть двора перегораживала еще одна стена — пониже. Из-за нее виднелись стены дома, вернее нескольких домов, повыше и пониже, с плоскими крышами-балконами, маленькими квадратами окон, обведенных полосами извести.
Вершину стены украшали белые зубцы. Углы зданий сверху донизу были тоже побелены ровной полосой, от которой отходили в стороны короткие полоски поуже. Казалось, что к углам были приставлены белые лестницы. Вершины углов, там, где начинался невысокий парапет, окружающий плоскую крышу, были украшены белыми башенками-выступами, похожими на рог.
Из-за стены тянуло горьковатым дымком костра, подгоревшим пальмовым маслом. Плакал грудной ребенок.
— Сюда, — пригласил Гоке Петра, указывая на квадратную пристройку, примыкавшую к внутренней стене.
Петр вошел следом за ним в низкую дверь и оказался в прохладной, довольно просторной комнате. Она очень напоминала комнату, в которой он уже бывал в Бинде. Те же яркие кожаные подушки у стен, та же цепь для фонаря, свисающая с потолка. Но здесь стояло и несколько громоздких кресел кустарной работы.
Рядом с креслами — низкие столики, на которых лежали журналы и газеты.
— Побудьте пока здесь, — сказал Гоке, жестом предлагая сесть в кресло.
Петр сел, а Гоке скрылся за пологом, закрывавшим дверь в следующее помещение. Полог был наряден: ярко-красный, с золотыми полосами. Петр взял журнал, лежавший на столике. Это был «Советский Союз» полугодовалой давности на английском языке.
В комнате было темновато. Свет из двух маленьких окон, пробитых почти под самым потолком, яркими столбами падал на кресла, на столики с журналами, бил прямо в глаза. Искрился хоровод пылинок.
Петр с трудом разглядел противоположную стену. Она была вся занята длинными деревянными стеллажами, уставленными книгами.
Он встал и подошел к книгам. Они все были потрепанные, зачитанные. Большинство — политическая литература. Маркс, Энгельс, Ленин, различные брошюры по философии и политэкономии. Часть изданий — из Лондона, но большинство советские. Здесь же была и художественная литература — переведенные на английский язык книги советских писателей. Отдельно стояли учебники для иностранных студентов, обучающихся в СССР.
Неожиданно до Петра донеслось тихое пение. Пели где-то неподалеку, и мотив был «Подмосковных вечеров». Петр прислушался. Да, сомнений не было — пели «Подмосковные вечера», и при этом по-русски, правда с сильным акцентом. Потом пение прекратилось.
Петр вернулся в кресло и принялся листать какую-то брошюру, одну из лежащих на столике. Брошюра была напечатана в местной типографии, качество печати было низкое, но называлась она «Феодализм и демократия».
Автор, скрывавшийся под псевдонимом «Ураган», писал путанно, но искренне. Чувствовалось, что он читал кое-что из марксистской литературы и теперь старается применить свои знания при анализе феодальных отношений на Севере.
— Здравствуйте!
Из-за полога вышла высокая, довольно молодая северянка. За ее спиной был привязан ребенок. И сейчас же следом за нею в комнату ввалилось десятка полтора девушек и юношей, возбужденных, с пылающими глазами.
— Здравствуйте! Здравствуйте! Как дела, товарищ? — говорили они по-русски, перебивая друг друга. Кое-кто из них был в зеленой форме. На груди других были круглые значки: гвианийская мотыга, скрещенная с гаечным ключом.
Петр знал эту эмблему: это были значки Конгресса профсоюзов Гвиании и примыкавшего к нему Конгресса молодежи Стива Коладе.
Из-за спины молодых людей к Петру пробился Гоке. Он обернулся к возбужденной молодежи и поднял руки.
— Тише!
Голос его был тверд и уверен, как у опытного председателя бурных молодежных собраний, где самое сложное порой бывает установить тишину.
— Это товарищ Николаев. Он приехал из Москвы, чтобы передать вам привет от советской молодежи!
Все радостно зааплодировали. Петр почувствовал себя неловко. Но юноши и девушки смотрели на него такими восторженными глазами, что он только вздохнул.
— А это… — Гоке повернулся к Петру и протянул руку в сторону молодой женщины, вошедшей в комнату первой и теперь скромно стоявшей в стороне, — это Учительница.
Женщина потупилась. Все почтительно замолчали.
— Вы не смотрите, что она такая, — продолжал с улыбкой Гоке. — Она у нас здесь самая боевая!
— Ого! О! — одобрительно зашумели молодые люди и заулыбались, закивали.
— Руководит отделением общества «Гвиания — СССР», во всей Каруне.
— А учебников русского языка вы не привезли? — вдруг спросила Учительница.
Петр развел руками:
— С собою у меня нет. Но я видел в нашем посольстве в Луисе.
— В Луисе, — разочарованно протянула Учительница. — Они там, на Юге, все расхватывают сами. В прошлом году я съездила, привезла двадцать комплектов, ведь это так мало…
Она улыбнулась, обведя взглядом молодежь.
— Это наши курсы русского языка. Учимся, смотрим фильмы, поем русские песни. Все они хотят поехать учиться в Советский Союз.
Молодые люди опять зашумели.
— Ну, а как там Москва? — спросила Учительница теперь уже по-русски, старательно подбирая слова. — Я ведь там была два раза. На фестивале и потом…
Она застенчиво улыбнулась:
— Мир, дружба!
И весело рассмеялась.
От нее исходило невыразимое обаяние, она была очень женственна. И в то же время чувствовалось, что за всем этим кроется сильный и твердый характер и убежденность.
«Как все-таки ей трудно здесь приходится — подумал Петр. — В краю феодалов и ислама, где женщина никогда не считалась за человека, и добиться такого уважения. А главное — не бояться и агитировать за дружбу с нашей страной!»
— Вы… по профессии учительница? — спросил он.
— Да. Я училась в католической миссии. Но в школе здесь мне работать не пришлось — нет работы и для мужчин.
— Учительница — функционер профсоюза Бора, — вмешался Гоке. — Она ведет работу среди местных женщин.
Он подмигнул Петру:
— Соперница нашего профсоюза. Учительница резко обернулась к Гоке:
— Ваш старик Димоду давно уже не читал ни одной книги! Когда-то… да, когда-то он действительно был в Гвиании рабочим лидером «номер один».
Она перевела взгляд на Петра:
— Вы даже не представляете, как нам мешает этот раскол. Наши лидеры так много говорят о необходимости объединения, что на деле им и объединиться-то некогда.
— Ну вот…
Гоке попытался свести все дело к шутке:
— Женщина, критикующая старейшин! О Африка, куда ты идешь?
Молодые люди внимательно прислушивались к разговору, явно одобряя слова Учительницы.
Ребенок, привязанный у нее за спиной, проснулся и заплакал.
— Извините…
Лицо Учительницы смягчилось.
Одна из девушек помогла ей отвязать ребенка и унесла его во внутренние комнаты.
— Мы хотели, чтобы вы рассказали нам о вашей стране, — робко сказал невысокий плотный юноша со значком Конгресса профсоюзов Гвиании. — И по-русски, только медленно.
Он еле преодолевал смущение.
— Но… — Петр растерянно улыбнулся. — Так неожиданно..
— Расскажите! Расскажите! — зашумели ребята.
— Рсскажите! — поддержал их Гоке.
— Хорошо! — согласился Петр, обдумывая, с чего начать. Но в этот раз беседа о Советском Союзе так и не состоялась. Наружная дверь отворилась, и вошел Стив Коладе. При виде его сразу же наступило молчание.
Лицо его было опухшим, одежда разодрана, на лбу кровоточила ссадина. Он с трудом улыбнулся, разбитым ртом:
— Сожгли лендровер… сволочи… Но и мы им дали. Будут помнить, эмирские собаки!
Он увидел Петра.
— Питер? Как вы сюда попали? Взгляд его остановился на Гоке.
— Меня просила Учительница, — почему-то оправдывающимся тоном сказал тот.
— Но ведь через час здесь соберется объединенный забастовочный комитет Каруны! — в сердцах вырвалось у Стива.
Он еще хотел сказать что-то, но сдержался и попытался улыбнуться:
— Хорош я, а? Везет же вам, товарищ Николаев, как меня ни встретите, а я все…
Он показал на свои синяки и засмеялся, и смех разрядил обстановку.
ГЛАВА 30
Роберт лежал во всей одежде на кровати и стонал, когда Петр вошел в номер.
— Что с тобой? — спросил Петр.
Вид у Роберта был убийственный: лицо серо-зеленое, под глазами отеки, сами глаза воспаленные, мутные.
— Пил? — кивнул Петр на две пустые бутылки из-под джина, стоявшие рядом с кроватью.
— Нннет… это вчера, — промычал австралиец и опять застонал. Потом протянул руку к высокому стакану, стоявшему рядом на столике. В стакане прыгала и шипела, растворяясь в воде, большая белая таблетка.
— Что это?
— «Алка-сельцер». Патентованное спасение алкоголиков. Австралиец взболтнул стакан и отпил несколько глотков.
Потом с трудом повернулся на бок и дотронулся до кнопки, торчавшей из стены под табличкой, на которой был нарисован человек с подносом.
Где-то в коридоре послышался звонок, и сейчас же зашлепали босые ноги стюарда.
— Батуре?
Черная голова в красной феске поспешно просунулась в дверь.
— Пива! — бросил Роберт.
— Йес, батуре…
Голова скрылась, и опять послышалось поспешное шлепанье босых ног.
Роберт, вздрагивая от омерзения, допил стакан, поставил его на столик:
— Наверное, мечеть смотрел? Конечно, мечеть! Туда все заходят.
— Ты завтракал? Роберта даже передернуло:
— С ума сошел! Ничего в рот не лезет!
— А это? — кивнул Петр на пустые бутылки из-под джина.
Австралиец хмыкнул:
— Я передал письмо покойного Смита Элинор. Не мог я… Он привстал на кровати, оперся на локоть.
— Не мог я ждать до утра! Она не рыдала, не плакала, прочла и сразу будто окаменела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Куда? — удивился Петр. Лицо Гоке стало серьезным.
— Побывать в Каруне и не встретиться с членами общества «Гвиания — СССР» было бы политически неправильным.
Петр только развел руками.
ГЛАВА 29
Внизу их ждал все тот же лендровер. Молодой парень дремал за рулем. На его курчавой голове был красный берет с нашитой черной пятиконечной звездой.
Парень был одет в форму цвета хаки и солдатские ботинки.
— Хасан! — крикнул Гоке.
— А?
Парень встрепенулся. Увидев подходящего Петра, он дружелюбно заулыбался, потом вскинул руку с сжатым кулаком:
— Салют, камрад!
— Пенни, батуре… Пенни… — раздался уже знакомый Петру гнусавый голос…
Слепой нищий, который встретил Петра у входа в фотографию, протягивал руку. Он опирался на длинную палку обеими руками.
— Пенни, батуре… Пенни…
«Значит, он так и шел за мною, — удивился Петр. — Или я путаю? Кто их разберет».
— Ничего ему не давайте! — довольно резко сказал Гоке. — Недавно в Луисе умер один нищий. Оказалось, что он был богатейшим человеком!
— У нас пока такого не было, — подал голос Хасан.
Лицо его было скорее смуглым, чем черным, черты лица — правильными, нос — тонок и прям.
Лендровер резко рванул вперед, оставив позади тучу белой пыли.
— Куда? — покосился Хасан на сидевшего с ним Гоке.
Сейчас, со спины, они казались очень похожими. Оба в одинаковой одежде, только Гоке не носил красный берет, и его борода сейчас выглядела вызывающе.
— В штаб, — коротко бросил Гоке.
Теперь Петр мог разглядывать улицы старого города уже вблизи. Здесь не было ни асфальта, ни тротуаров. И прохожие, заслышав сигналы Хасана, на которые он не скупился, жались к красным глиняным стенам, между которыми петляла улица.
Основной поток людей тянулся в том же направлении, в котором вел машину Хасан. Это были исключительно одни мужчины — босые, все в тех же длинных белых одеждах, похожих на ночные рубахи, на головах белые шапочки, расшитые желтым, зеленым или голубым узором.
Многие несли на головах грузы: от вязанки дров до кипы пестрых отрезов материи.
В основном по улице господствовало три цвета: красно-желтый цвет глины, белый — одежд прохожих и ярко-синий — высокого прозрачного неба.
— Эти все… — Гоке кивнул на поток людей, становившийся все гуще и гуще, — идут на рынок.
— Самый большой рынок в Гвиании! — с гордостью добавил Хасан. — У нас здесь можно купить все, даже атомную бомбу.
Петр невольно улыбнулся: и в Одессе, и в Кишиневе, и в Тбилиси — люди, влюбленные в свой город, точно так же расхваливали городские рынки.
Он сказал об этом Хасану. Тот рассмеялся.
— И все же это в самом деле очень богатый рынок! — заявил он.
Они въехали на площадь, забитую машинами — в основном большими и тяжелыми грузовиками с прицепами. Здесь стоял невыразимый шум восточного базара. Люди спорили, кричали, махали руками, сходились и расходились. Особенно шумно было там, где стояли грузовики, выгружающие товары. Шоферы сидели на подножках кабин и кайфовали.
Петр знал, что шофер в Гвиании был большим человеком — у него была профессия, он мог управлять железным чудовищем. Чтобы стать шофером, приходилось платить солидные деньги специалисту-инструктору: частично наличными, частично — долями из предстоящего заработка.
Шофер уже никогда не будет мыть или чистить машину — у него для этого есть помощник, получающий от него гроши и мечтающий тоже стать шофером. И не беда, что большинство местных шоферов не умеет даже сменить аккумулятор: они специалисты, так сказать, техническая интеллигенция.
В центре площади стояла бетонная водоразборная колонка: невысокая тумба, из которой торчала широкая труба с краном. У колонки толпились люди.
Здесь же, на круглом широком табурете, возвышался полицейский в белой форме: китель, шорты, гетры и черные, начищенные до блеска ботинки. На голове — красная феска с кисточкой, на руках белые перчатки с крагами раструбом. Широко расставив ноги, полицейский невозмутимо регулировал движение людей и машин, верблюдов, ослов, лошадей.
По его знаку Хасан остановил лендровер, пропуская десяток медлительных, тощих и ободранных верблюдов, нагруженных тяжелыми тюками.
И в ту же секунду к лендроверу подбежал нарядно одетый северянин. Из-под национальной одежды, расшитой сложным зеленым узором, выглядывали европейские брюки, модные ботинки.
Он узнал Хасана:
— Привет, Хасан, твои друзья хотят посмотреть рынок? (Он скользнул взглядом по лицу Петра, чуть дольше задержал его на Гоке.) Я вижу, они не из наших краев.
— Следующий раз, Абуба. А как твои дела? Абуба пожал плечами:
— Так себе. Говорят, сегодня здесь будет много американцев. Вот и ждем.
Он вдруг сорвался с места и кинулся на другой конец площади. Там из «фольксвагена» вылезали белые — двое мужчин и женщина.
— Гид, — кивнул ему вслед Хасан. — Водит по базару европейцев. Ну и получает, конечно, проценты с торговцев, у которых они что-нибудь купят.
— Он где-нибудь учился? — поинтересовался Петр.
— У нас всего четыре государственные школы на весь Север, — усмехнулся Хасан. — Ему повезло — был в школе у миссионеров. А работы нет. Вот и перебивается здесь, на базаре.
Он посмотрел на Петра:
— Вы не думайте, это не базар, где мы сейчас стоим. Базар — в стороне, вон там.
— Я уже понял, — кивнул Петр.
Действительно, он давно уже обратил внимание, что по левую руку от них начинались и уходили вдаль ряды крытых лавчонок, в проходы между которыми вливались все новые и новые толпы людей.
Верблюды прошли, но полицейский мешкал, и Хасан, по пояс высунувшись из машины, прокричал ему что-то на местном языке. Полицейский обернулся в их сторону: лицо его было добродушным и невозмутимым. Но, разглядев в машине белого, он поспешно замахал руками на огромный грузовой «мерседес», водитель которого собирался было проехать вслед за верблюдами.
Хасан рванул лендровер.
— Что вы ему сказали? — спросил Петр.
— Братец, ты задерживаешь батуре! — повторил Хасан, по-английски, но совершенно тем же тоном, фразу, брошенную им регулировщику. — У нас здесь до сих пор еще боятся европейцев. Да и как не бояться! У эмиров советниками англичане. У министров они же. Да и двое министров в нашей провинции англичане. Попробуй прогневи батуре, эмир с тобой церемониться не будет!
Машина остановилась у низенькой калитки в глиняной стене.
— Приехали!
Гоке первым выпрыгнул из машины, постучал тройным стуком в калитку. Дверь открылась, на пороге появился рослый парень с широким добродушным лицом, заросшим черной бородой.
— Салют, камрад! — вскинул кулак Гоке.
— Салют! — ответил парень, подозрительно оглядывая Петра.
— Это товарищ, — сказал Хасан.
— А-а… Салют, камрад!
Парень посторонился, пропуская всех за калитку.
Они вошли и очутились в широком просторном дворе, огороженном высокой глиняной стеной. В углу двора высилось манго: часть его ветвей была покрыта гроздьями мелких розовато-красноватых цветов, рядом с которыми висели еще зеленые, но уже начинающие созревать, красивые, похожие на крупные груши плоды. Петр слышал, что дерево манго цветет и плодоносит дважды в год, но видел одновременно и цветы и плоды впервые.
Под манго было врыто в землю несколько рядов скамеек. Против них, на стене, под нешироким козырьком, висел киноэкран, старенький, с желтыми пятнами.
Часть двора перегораживала еще одна стена — пониже. Из-за нее виднелись стены дома, вернее нескольких домов, повыше и пониже, с плоскими крышами-балконами, маленькими квадратами окон, обведенных полосами извести.
Вершину стены украшали белые зубцы. Углы зданий сверху донизу были тоже побелены ровной полосой, от которой отходили в стороны короткие полоски поуже. Казалось, что к углам были приставлены белые лестницы. Вершины углов, там, где начинался невысокий парапет, окружающий плоскую крышу, были украшены белыми башенками-выступами, похожими на рог.
Из-за стены тянуло горьковатым дымком костра, подгоревшим пальмовым маслом. Плакал грудной ребенок.
— Сюда, — пригласил Гоке Петра, указывая на квадратную пристройку, примыкавшую к внутренней стене.
Петр вошел следом за ним в низкую дверь и оказался в прохладной, довольно просторной комнате. Она очень напоминала комнату, в которой он уже бывал в Бинде. Те же яркие кожаные подушки у стен, та же цепь для фонаря, свисающая с потолка. Но здесь стояло и несколько громоздких кресел кустарной работы.
Рядом с креслами — низкие столики, на которых лежали журналы и газеты.
— Побудьте пока здесь, — сказал Гоке, жестом предлагая сесть в кресло.
Петр сел, а Гоке скрылся за пологом, закрывавшим дверь в следующее помещение. Полог был наряден: ярко-красный, с золотыми полосами. Петр взял журнал, лежавший на столике. Это был «Советский Союз» полугодовалой давности на английском языке.
В комнате было темновато. Свет из двух маленьких окон, пробитых почти под самым потолком, яркими столбами падал на кресла, на столики с журналами, бил прямо в глаза. Искрился хоровод пылинок.
Петр с трудом разглядел противоположную стену. Она была вся занята длинными деревянными стеллажами, уставленными книгами.
Он встал и подошел к книгам. Они все были потрепанные, зачитанные. Большинство — политическая литература. Маркс, Энгельс, Ленин, различные брошюры по философии и политэкономии. Часть изданий — из Лондона, но большинство советские. Здесь же была и художественная литература — переведенные на английский язык книги советских писателей. Отдельно стояли учебники для иностранных студентов, обучающихся в СССР.
Неожиданно до Петра донеслось тихое пение. Пели где-то неподалеку, и мотив был «Подмосковных вечеров». Петр прислушался. Да, сомнений не было — пели «Подмосковные вечера», и при этом по-русски, правда с сильным акцентом. Потом пение прекратилось.
Петр вернулся в кресло и принялся листать какую-то брошюру, одну из лежащих на столике. Брошюра была напечатана в местной типографии, качество печати было низкое, но называлась она «Феодализм и демократия».
Автор, скрывавшийся под псевдонимом «Ураган», писал путанно, но искренне. Чувствовалось, что он читал кое-что из марксистской литературы и теперь старается применить свои знания при анализе феодальных отношений на Севере.
— Здравствуйте!
Из-за полога вышла высокая, довольно молодая северянка. За ее спиной был привязан ребенок. И сейчас же следом за нею в комнату ввалилось десятка полтора девушек и юношей, возбужденных, с пылающими глазами.
— Здравствуйте! Здравствуйте! Как дела, товарищ? — говорили они по-русски, перебивая друг друга. Кое-кто из них был в зеленой форме. На груди других были круглые значки: гвианийская мотыга, скрещенная с гаечным ключом.
Петр знал эту эмблему: это были значки Конгресса профсоюзов Гвиании и примыкавшего к нему Конгресса молодежи Стива Коладе.
Из-за спины молодых людей к Петру пробился Гоке. Он обернулся к возбужденной молодежи и поднял руки.
— Тише!
Голос его был тверд и уверен, как у опытного председателя бурных молодежных собраний, где самое сложное порой бывает установить тишину.
— Это товарищ Николаев. Он приехал из Москвы, чтобы передать вам привет от советской молодежи!
Все радостно зааплодировали. Петр почувствовал себя неловко. Но юноши и девушки смотрели на него такими восторженными глазами, что он только вздохнул.
— А это… — Гоке повернулся к Петру и протянул руку в сторону молодой женщины, вошедшей в комнату первой и теперь скромно стоявшей в стороне, — это Учительница.
Женщина потупилась. Все почтительно замолчали.
— Вы не смотрите, что она такая, — продолжал с улыбкой Гоке. — Она у нас здесь самая боевая!
— Ого! О! — одобрительно зашумели молодые люди и заулыбались, закивали.
— Руководит отделением общества «Гвиания — СССР», во всей Каруне.
— А учебников русского языка вы не привезли? — вдруг спросила Учительница.
Петр развел руками:
— С собою у меня нет. Но я видел в нашем посольстве в Луисе.
— В Луисе, — разочарованно протянула Учительница. — Они там, на Юге, все расхватывают сами. В прошлом году я съездила, привезла двадцать комплектов, ведь это так мало…
Она улыбнулась, обведя взглядом молодежь.
— Это наши курсы русского языка. Учимся, смотрим фильмы, поем русские песни. Все они хотят поехать учиться в Советский Союз.
Молодые люди опять зашумели.
— Ну, а как там Москва? — спросила Учительница теперь уже по-русски, старательно подбирая слова. — Я ведь там была два раза. На фестивале и потом…
Она застенчиво улыбнулась:
— Мир, дружба!
И весело рассмеялась.
От нее исходило невыразимое обаяние, она была очень женственна. И в то же время чувствовалось, что за всем этим кроется сильный и твердый характер и убежденность.
«Как все-таки ей трудно здесь приходится — подумал Петр. — В краю феодалов и ислама, где женщина никогда не считалась за человека, и добиться такого уважения. А главное — не бояться и агитировать за дружбу с нашей страной!»
— Вы… по профессии учительница? — спросил он.
— Да. Я училась в католической миссии. Но в школе здесь мне работать не пришлось — нет работы и для мужчин.
— Учительница — функционер профсоюза Бора, — вмешался Гоке. — Она ведет работу среди местных женщин.
Он подмигнул Петру:
— Соперница нашего профсоюза. Учительница резко обернулась к Гоке:
— Ваш старик Димоду давно уже не читал ни одной книги! Когда-то… да, когда-то он действительно был в Гвиании рабочим лидером «номер один».
Она перевела взгляд на Петра:
— Вы даже не представляете, как нам мешает этот раскол. Наши лидеры так много говорят о необходимости объединения, что на деле им и объединиться-то некогда.
— Ну вот…
Гоке попытался свести все дело к шутке:
— Женщина, критикующая старейшин! О Африка, куда ты идешь?
Молодые люди внимательно прислушивались к разговору, явно одобряя слова Учительницы.
Ребенок, привязанный у нее за спиной, проснулся и заплакал.
— Извините…
Лицо Учительницы смягчилось.
Одна из девушек помогла ей отвязать ребенка и унесла его во внутренние комнаты.
— Мы хотели, чтобы вы рассказали нам о вашей стране, — робко сказал невысокий плотный юноша со значком Конгресса профсоюзов Гвиании. — И по-русски, только медленно.
Он еле преодолевал смущение.
— Но… — Петр растерянно улыбнулся. — Так неожиданно..
— Расскажите! Расскажите! — зашумели ребята.
— Рсскажите! — поддержал их Гоке.
— Хорошо! — согласился Петр, обдумывая, с чего начать. Но в этот раз беседа о Советском Союзе так и не состоялась. Наружная дверь отворилась, и вошел Стив Коладе. При виде его сразу же наступило молчание.
Лицо его было опухшим, одежда разодрана, на лбу кровоточила ссадина. Он с трудом улыбнулся, разбитым ртом:
— Сожгли лендровер… сволочи… Но и мы им дали. Будут помнить, эмирские собаки!
Он увидел Петра.
— Питер? Как вы сюда попали? Взгляд его остановился на Гоке.
— Меня просила Учительница, — почему-то оправдывающимся тоном сказал тот.
— Но ведь через час здесь соберется объединенный забастовочный комитет Каруны! — в сердцах вырвалось у Стива.
Он еще хотел сказать что-то, но сдержался и попытался улыбнуться:
— Хорош я, а? Везет же вам, товарищ Николаев, как меня ни встретите, а я все…
Он показал на свои синяки и засмеялся, и смех разрядил обстановку.
ГЛАВА 30
Роберт лежал во всей одежде на кровати и стонал, когда Петр вошел в номер.
— Что с тобой? — спросил Петр.
Вид у Роберта был убийственный: лицо серо-зеленое, под глазами отеки, сами глаза воспаленные, мутные.
— Пил? — кивнул Петр на две пустые бутылки из-под джина, стоявшие рядом с кроватью.
— Нннет… это вчера, — промычал австралиец и опять застонал. Потом протянул руку к высокому стакану, стоявшему рядом на столике. В стакане прыгала и шипела, растворяясь в воде, большая белая таблетка.
— Что это?
— «Алка-сельцер». Патентованное спасение алкоголиков. Австралиец взболтнул стакан и отпил несколько глотков.
Потом с трудом повернулся на бок и дотронулся до кнопки, торчавшей из стены под табличкой, на которой был нарисован человек с подносом.
Где-то в коридоре послышался звонок, и сейчас же зашлепали босые ноги стюарда.
— Батуре?
Черная голова в красной феске поспешно просунулась в дверь.
— Пива! — бросил Роберт.
— Йес, батуре…
Голова скрылась, и опять послышалось поспешное шлепанье босых ног.
Роберт, вздрагивая от омерзения, допил стакан, поставил его на столик:
— Наверное, мечеть смотрел? Конечно, мечеть! Туда все заходят.
— Ты завтракал? Роберта даже передернуло:
— С ума сошел! Ничего в рот не лезет!
— А это? — кивнул Петр на пустые бутылки из-под джина.
Австралиец хмыкнул:
— Я передал письмо покойного Смита Элинор. Не мог я… Он привстал на кровати, оперся на локоть.
— Не мог я ждать до утра! Она не рыдала, не плакала, прочла и сразу будто окаменела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33