Покойный батюшка как-то внушил ему, что любой из царедворцев, камергеров и камер-юнкеров, генерал— и флигель-адъютантов может оказаться заговорщиком, особливо ежели он умен и ярок. Отчасти поэтому Николай терпеть не мог сильных политических деятелей подле себя, независимо от того, был ли это придворный чин или министр. Любил он только бурбонов-офицеров, преимущественно из гвардии, да подхалимствующих исполнителей его воли в высшем слое чиновничества.И конечно, уж эти-то дела — контакты с неприятелем во время войны — следовало держать за семью печатями и доверять только самый близким и преданным людям…Да, лучше всего он чувствовал себя здесь — в Царском Селе. Александровский дворец — воистину бастион его души. И совсем не потому, что внутри царской половины стоит 17 постов, а еще 40 рассыпано по парку. Не потому, что все здесь продумано для вящей безопасности монарха и его семьи: электрическое освещение люстр дублировано канделябрами со свечами; даже люстры зажигаются с третьего этажа, а настольные лампы — из полуподвала, чтобы никакой злоумышленник не мог одновременно выключить весь свет в любой зале и в темноте сотворить свое мерзкое дело…Царское достаточно далеко от шумливого и иногда грозного Петербурга, от которого всегда накатываются только житейские и государственные бури. Здесь очень уютно: в укромной спаленке на стенах благолепное собрание восьми сотен икон с мерцающими живыми огоньками в красных и зеленых лампадах. Ничей посторонний и резкий голос не донесется здесь до его ушей. Николай пробовал было поставить к себе в кабинет новомодный телефон. Но когда бестолковая телефонная барышня соединила его с каким-то крамольником, который брякнул, что все Романовы дураки, и хваленая охранка не смогла разыскать оскорбителя — царь приказал убрать мерзкий аппарат.Правда, Аликс сохранила в своих апартаментах — и в палисандровой, и в сиреневой гостиных — по аппарату, а специально для разговоров с ним, когда он в Ставке, велела установить прямой провод. Но он, Николай, никогда не позволит более врываться в его жизнь какому-то бесплотному голосу, который нельзя судить и повесить…Мысль Николая скользила по поверхности явлений жизни, будучи уверена во всегдашнем благоволении провидения к помазаннику божьему. И в том, что неограниченное самодержавие есть абсолютное благо для его подданных… Ни совесть, ни доброта, ни любовь к людям не отягощали характера Николая Александровича Романова.Российского самодержца совсем не волновало, что на огромном фронте от Балтийского моря до Карпат мерзли без сапог и шинелей солдаты, ввергнутые его волей в грязную жижу окопов. От его сознания, как мячик от брони отскакивали цифры напрасных потерь, факты о нехватке винтовок, патронов и снарядов, доклады о нераспорядительности военных и гражданских чинов…Он частенько возвращался в эти дни к письму Маши Васильчиковой. Что-то очень сильно привлекало его к высказанным ею предложениям о мире с Германией. Сепаратном.За несколько дней до пасхи начальник канцелярия министерства двора Мосолов, явившись на доклад, выложил из папки с бумагами… новое письмо Маши, на этот раз адресованное прямо ему, царю!— Как оно попало к вам? — изумился Николай, вертя в руках конверт с русской маркой и штемпелями царскосельской почты.— Ваше величество, оно было неизвестно кем опущено вчера вечером в почтовый ящик на станции… — развел руками генерал.С заметным интересом и без гнева, как отметил про себя Мосолов, царь принялся читать письмо Васильчиковой.«Не знаю, дошло ли до вашего величества письмо, которое осмелилась вам написать (10 марта нового стиля). С тех пор многое случилось — Пржемысль пал, наши храбрые воины отчаянно воюют в Карпатах — и вот опять ко мне приехали трое (два немца и один австриец), прося повторить написанное мною в первом письме и, может быть, не дошедшем до вашего величества, — читал царь и припомнил, что Сухомлинов, которому он дискретно поведал о первом письме, обещал выяснить имена тех, кто приходил к Маше, но пока ничего не доложил, — а именно — что в Германии и Австрии желают мира с Россией, и вы, государь, возымевший святую мысль о международном мире и по желанию которого был созван в Гааге мирный конгресс, вы, властитель величайшей страны в мире, вы один — тот, который, как победитель, можете первый произнести слово „мир“, — и реки крови иссякнут, и страшное теперешнее горе превратится в радость».Дальше шли строки, еще больше заинтересовавшие Николая.«Меня просят довести до сведения вашего величества, что из секретнейшего источника известно, что Англия намерена себе оставить Константинополь и создать на Дарданеллах новый Гибралтар и что теперь ведутся тайные переговоры Англии с Японией, чтобы дать последней Маньчжурию…»Будто уколотый в сердце, Николай отдернул руку с письмом в сторону. Сообщение Маши попало на самое его больное место — проливы и Маньчжурия, которую он уже давно в мечтах видел вассальным государством.— Александр Александрович! — приказал он неожиданно Мосолову. — На сегодня с бумагами хватит… Я оставлю пока… это письмо… Можете быть свободны…Начальника канцелярии такой оборот дела нисколько не озадачил. «Государь, видимо, хочет обсудить письмо с ее величеством…» — решил царедворец и молча стал собирать бумаги в портфель. Он угадал — едва за генералом закрылась дверь кабинета, Николай, изменив своему обыкновению двигаться и говорить не спеша, почти выбежал в коридор. На глазах дежурных — двух бородатых казаков лейб-атаманского полка, царь заставил себя пойти несколько медленнее — он не хотел, чтобы охрана и слуги думали, будто что-то случилось.Взволнованный, он вошел в сиреневую гостиную. Аликс, сидя с ногами, укрытыми шотландским пледом, на атласном диване подле громадной корзины с белыми гвоздиками, что-то вышивала. Когда Ники вошел, Александра Федоровна быстро сняла очки — она не хотела, чтобы муж видел ее в очках, хотя в письмах к нему и писала кокетливо «твое старое Солнышко».Николай тяжело опустился в кресло рядом с диваном.— Какие-нибудь неприятности на фронте? — участливо спросила Александра.— Нет! Маша прислала еще одно письмо, на этот раз адресуясь прямо ко мне… — настороженно, дожидаясь реакции Аликс, вымолвил Николай, Александра Федоровна сразу поняла, о какой Маше и каком письме идет речь. Она решительно отложила в сторону пяльцы.— Что же тебя так взволновало, дорогой? — уставилась царица своими белесо-голубоватыми глазами на мужа.— Она опять пишет, что к ней явились трое эмиссаров от германских и австрийских кругов с просьбой посредничать в переговорах о сепаратном мире…— Ники, но ведь это весьма разумно! — прервала его Александра Федоровна. — Многие из близких нам людей точно так же считают!Царь подал ей письмо, интерес к которому у царицы был столь велик, что она водрузила очки на нос и стала внимательно вчитываться в каждую строчку. Дойдя до слов о намерениях англичан, известных из секретнейшего источника, императрица не удержалась от многозначительного «о!», сказанного нараспев.Последнюю строчку письма царица произнесла вслух:«Если ваше величество желали бы прислать доверенное лицо в одно из нейтральных государств, чтобы убедиться, здесь устроят, что меня из плена освободят, и я могла бы представить этих трех лиц вашему доверенному лицу».— И как ты думаешь поступить? — подняла Аликс глаза на Николая. — Не правда ли, германцы протягивают тебе руку для мира?! Примешь ли ты ее?Николай задумался. Он машинально теребил правый ус, потом погладил по тому месту головы, куда когда-то была нанесена рана японской саблей.— Дорогая, у меня начинает бродить мысль о мире, но… — царь снова погладил правый ус, — думаю, что еще рано начинать быстрые шаги к нему…— Но, Ники! — мгновенно возразила царица. — Если мы не выйдем с почетом из войны, то ты и Россия будете опозорены и возможна революция, которую возглавит эта мерзкая Дума и все болтуны, которые за ней стоят… Но я боюсь, что в случае победы Англия не даст России воспользоваться плодами того мира, в котором она будет, как всегда, всеми руководить… Если же ты заключишь мир сейчас и получишь проливы, часть Галиции, контрибуцию или еще что-нибудь финансовое — это будет твоя победа! Англия и Франция, пока они заняты войной, не смогут отобрать плоды этой победы. Дума будет вынуждена заткнуть глотки своим мужицким ораторам, которые без конца подрывают власть…Николай внимательно слушал рассуждения императрицы, и некоторое подобие интереса горело в его обычно безучастных глазах.— В Европе нас тоже поймут правильно… — убеждала царица. — Вспомни, что писал тебе король Швеции Густав всего месяц тому назад… Его тоже волнуют ужасы этой страшной войны, и мысли заняты изысканием средств, могущих положить ей конец… В любой момент, когда ты захочешь и найдешь это удобным, дядя Густав готов всемерно служить в этом деле…— Аликс, это невозможно так сразу!.. — решил высказаться Николай. — Если мы не подготовим прежде почву, меня клевреты Англии заколют кинжалом, как закололи моего пращура Павла Первого!.. Его ужасная судьба всегда встает перед моими глазами, когда я думаю о единоборстве с Альбионом…Я не питаю никакого зла к Вильгельму и Францу-Иосифу… — продолжал свои неожиданные откровения Николай. — Больше того, я с удовольствием принимал датского государственного советника Андерсена… Ты помнишь, я рассказывал тебе, что Андерсен по поручению своего короля Христиана сначала побывал с тайной миссией в Берлине и был принят Вильгельмом и канцлером Бетманн-Гольвегом. Оба говорили ему, что лучшая дорога к миру пролегает через мое сердце…— Вот видишь, дорогой! Вильгельм тоже хочет мира с нами! Он без конца пускает пробные шары… — горячилась государыня, и некрасивые красные пятна появились у нее на лице и шее.— Но не может же русский царь так сразу пойти на сепаратный мир… — возмутился Николай.— Ники, никто и не собирается так сразу заключить сепаратный мир… — успокоила его Аликс. — Датский и шведский короли предлагают посредничество, Вильгельм его ищет, мы можем подготовить условия, например, разогнать назойливую Думу, убрать Сазонова, для которого нет ничего выше интересов Франции и Англии…Николай молча размышлял над словами супруги. Государыня продолжала натиск. Она даже изменила позу и из спокойной, величественной и ленивой львицы, разлегшейся на диване, превратилась в разгневанную обличительницу с фанатичным блеском в глазах.— Первый, кто будет всячески мешать твоему триумфу, — главнокомандующий Николай и его черногорские галки! Они вступят в какой угодно заговор с этой взбесившейся «общественностью», родившей ублюдочный Земгор!.. Надо убрать Николая из Ставки вместе с его лизоблюдом Янушкевичем, пока дядюшка не потребовал себе корону Галиции, а может быть, и шапку Мономаха…— Что ты, Аликс! — пробовал слабо возражать царь. — У Николаши и в мыслях этого нет!..— Как нет?! — вскинулась Александра Федоровна. — Вся Ставка, весь Петербург, вся Россия только и говорят, только и пишут, только и восхищаются его победами, не твоими!.. Во всей прифронтовой полосе — а она дошла почти до Петербурга и Москвы — хозяин не ты и не твои министры, а великий князь!.. А разве ты не знаешь, что в своих приказах по армии он стал писать таким стилем, на который имеет право один российский император?!— Аликс, мы уклонились от существа дела! — деловито остановил императрицу Николай. — Я не возражаю против поисков дороги к миру… Пусть даже сепаратному… Но умоляю тебя ни словом не обмолвиться о нашем намерении! Об этом нельзя даже писать мне в письмах в Ставку, они могут быть перлюстрированы…— Как?! — возмутилась императрица. — Ты допускаешь, что мои письма к тебе читают чьи-то хамские глаза? Это… кощунство!.. это… богопротивно!.. — задохнулась она в гневе.— Я не могу ничего с этим поделать! — вздохнул царь. — В военное время цензура на фронте может открывать любые конверты…— Ники! Ты должен это запретить! — потребовала царица.— Но я не могу, цензура подчинена Николаше… — пытался оправдаться царь. Его робость только подлила масла в огонь.— Вот видишь, насколько я права! — резко заявила Александра Федоровна. — Этот лошадник и пьяница, оказывается, читает наши письма! — Она заломила руки, на ее глазах показались слезы.— Аликс, я этого не говорил! — перебил Николай. — Оставим эту тему и будем впредь в переписке осторожны! Вполне достаточно, что мы с тобой знаем о предмете, который необходимо довести до желаемого конца… На всякий случай, Аликс, — продолжал он спокойнее, — о письмах Маши я скажу Сухомлинову или, может быть, Мосолову, чтобы они подыскали подходящего человека, которого мы направим через Стокгольм и с помощью короля Густава — в Берлин: там он пощупает почву, на которой следует делать шаги к миру… Ты можешь осторожно написать о нашем стремлении к миру твоему брату Эрни, который, безусловно, сообщит об этом Вильгельму… Будь только осторожна в высшей степени, придумай повод — хотя бы вопрос о гуманном отношении к нашим пленным в Германии… 51. Петроград, февраль 1915 года Весь четверг Манус нервно готовился к обеду у Кшесинской. Чего только он не предпринимал, чтобы добиться приглашения в ее дом — посылал корзины орхидей после бенефиса, безделушки от прославленного ювелира Фаберже — на рождество… И все безрезультатно. Наконец, когда его секретарь разыскал у антиквара парные статуэтки Камарго, старинный Севр, принадлежавшие Наполеону III, Игнатий Порфирьевич преподнес их после очередного спектакля Матильде Феликсовне. В ответ на следующее утро он получил надушенный сиреневый конвертик с выпуклыми инициалами «М.К.» в углу, а внутри — о радость! — приглашение на обед в ближайшую пятницу.Манус знал, что Кшесинская принимает многих по пятницам от 3.30 до 6, но самые близкие и нужные останутся на обед — в 8. Игнатий Порфирьевич очень хотел попасть в число нужных, оставляемых на обед. Он совершенно не надеялся стать в этом доме своим. Ему было важно завязать связи с великим князем Сергеем Михайловичем, начальником Главного артиллерийского управления и шефом артиллерии, дабы, пользуясь его поддержкой, устраивать выгодные дела по поставкам на армию. Сорокашестилетний дядя царя оставался тогда признанным любовником и покровителем Кшесинской. Он жил месяцами в ее доме, имея на втором этаже трехкомнатный апартамент. Первый этаж собственного дворца, в котором великий князь до войны устраивал приемы, — он уступил санитарному ведомству принца Ольденбургского. Там теперь трудились великосветские дамы, готовя бинты для армии.Чтобы как-нибудь проникнуть в дом Кшесинской, Манус сначала стал пациентом ее личного доктора и переплатил ему массу денег, хотя не нуждался ни в каком лечении. Он кое-что сумел-таки узнать у разговорчивого эскулапа, который совсем не хотел терять щедрого пациента.Доктор рассказал Манусу, что с помощью лучших профессоров Матильда выработала для себя строгий режим, целью коего было сохранить как можно дольше здоровье, молодую упругость мускулов, свежесть кожи. Доктор приходил к подъезду особняка на Каменноостровском проспекте всегда ровно в восемь утра, зная наперед, что его пациентка, что бы ни было накануне, встанет получасом ранее.К приходу доктора она уже приняла ванну, взвесилась, ей сделали массаж. Матильда не любит тратить время попусту. Она даже на прическу отводит всего пять минут в день, но делает ее камеристка, которая была лучшей парикмахершей на Рю де ла Пе в Париже.— Разумеется, — говорил Манусу доктор, — если у мадам появилось хоть четверть фунта лишнего веса, я немедленно отправляю ее прогуляться на вилле эдак часика два, не менее…Затем доктор невзначай сообщил сумму гонорара, который он ежемесячно находит на столике маркетри в будуаре мадам… Манусу стало неудобно платить ему за услуги меньше, чем какая-то там куртизанка, как мысленно называл он Матильду прежде, не будучи знаком с ее твердым характером. Теперь же, понятно, он более реально представлял себе силу воли прима-балерины, сделавшей такую блестящую карьеру не только на сцене, но и в императорской семье. Манус понял, что имеет дело с незаурядной, яркой и сильной личностью, скрытой в маленькой стройной женщине с большими темными глазами и чуть припухлым чувственным ртом.Именно потому, что Кшесинская была деловита и сильна характером, Манус очень боялся скомпрометировать себя какой-нибудь мелочью и получить отказ от дома. Была бы задета не столько его гордость, сколько коммерческие интересы и потеряны все произведенные уже вложения в доктора, подарки, цветы…В шесть с половиной часов Игнатий Порфирьевич вышел из своего дома на Таврической к авто, имея в виду заехать к себе в контору Сибирского торгового банка на Невский, чтобы взять из сейфа деньги на послеобеденную карточную игру у Кшесинской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57