— Почему же? Если эксперт докажет, что подписи сделал собственноручно Абрам Гиршман, то не имеет никакого значения — на бумаге это написано или на холсте. М-да… Я же говорил, что завещание должно находиться на видном месте.
— И вы, как всегда, оказались правы, инспектор — воскликнул старший сержант.
Дело девятнадцатое. УБИЙСТВО АККОРДЕОНИСТА
В небольшой комнате стояли продавленный диван, небольшой столик и пластмассовая табуретка. Тело убитого лежало на диване, из-под головы натекла небольшая лужица крови. Эксперт — сегодня дежурил молодой, но очень добросовестный Вадим Певзнер — складывал свои приспособления, а полицейский фотограф возился с аппаратурой.
— Удар по затылку острым предметом, — сообщил эксперт. — Что-то вроде отвертки. Смерть наступила практически мгновенно.
— Когда это произошло? — спросил старший сержант Беркович.
— Видишь ли, в комнате натоплено, это ухудшает возможности для…
— Знаю, — прервал Беркович, — но приблизительно?
— Не ранее трех часов назад, скорее что-то около часа. Собственно, измерения температуры тела ни к чему: его же убили после представления, а минут через пять тело обнаружили, так что и без экспертизы все ясно.
— Да, — согласился Беркович, — вот только убийца испарился, будто призрак.
— Мы с ним, — Певзнер кивн"л на труп, — тебе еще нужны? Если нет, я заберу тело на экспертизу.
— Валяй, — кивнул Беркович и присел к столику. Дожидаясь, пока унесут убитого, старший сержант приводил в порядок мысли и первые впечатления.
Дмитрий Маргулин, сорока трех лет, репатриировался с женой и сыном в девяносто втором из Донецка. Два года спустя ушел из семьи и с тех пор жид один. По профессии полиграфист, но работы по специальности не нашел и работал сторожем. Иногда подрабатывал тем, что играл на аккордеоне — это было давнее увлечение, в свое время Маргулин закончил музыкальную школу, дальше учиться не стал, но играть любил, особенно когда платили — на свадьбах, вечеринках, детских утренниках.
Очень много заказов было на новый год — не еврейский, конечно, а, как говорили в Израиле, календарный. Нынешний, девяносто девятый, не составил исключения. В «русском клубе» давали по шесть представлений в день — сначала артисты из Ашдода, их сменили ребята из Хайфы, а потом играла группа из Беэр-Шевы. Маргулин аккомпанировал на аккордеоне клоунам, фокусникам и дрессированным собачкам. Три представления подряд, а потом его сменял Олег Рубин, и так было четыре дня, сегодня — пятый. Для Маргулина — последний.
Отыграв, как и раньше, три представления, Маргулин удалился в предоставленную ему комнатку. Когда уборщица Ира Гаммер вошла, чтобы протереть пол, вопль ее был слышен, кажется, даже в полиции на противоположном конце города.
Импрессарио Игорь Будницкий быстро навел порядок, удалил посторонних и вызвал полицию. Во всем, что успели рассказать Берковичу возбужденные Будницкий, Гаммер и Рубин, была, пожалуй, одна только неувязка, но из-за нее дело представлялось необъяснимой загадкой.
Когда тело убитого унесли, Беркович положил на стол блокнот, выглянул в коридор, где толпилось человек двадцать под бдительным наблюдением патрульного полицейского, и сказал:
— Игорь Наумович, войдите, пожалуйста. Будницкий выглядел совершенно разбитым, и его можно было понять. Зрителям придется вернуть деньги, убытки неизбежны, а кто их компенсирует, не полиция же?
— Давайте повторим для протокола, — сказал Беркович, открыв блокнот и списав из удостоверения личности данные первого свидетеля. — Итак, вы стояли за кулисами…
— Я стоял за кулисами, — забубнил Будницкий. — Представление закончилось, Маргулин ушел со сцены…
— Вы с ним говорили? Может, он кого-нибудь ждал?
— Я с ним не говорил. Собственно, я видел его мельком, я ведь стоял у противоположной кулисы… Через минуту-другую мимо меня прошла Ира с ведром, я ей еще сказал, чтобы она протерла в коридоре, там клоуны пролили воду… Потом подошел Рубин, спросил о чем-то, и тут мы услышали крик…
— Понятно, — сказал Беркович. — Почему вы думаете, что убийца не мог убежать незамеченным?
— Но ведь со сцены единственный выход! И я стоял на дороге. И мимо меня никто не проходил! И на сцене тоже никого не было, артисты разошлись по своим уборным, это на втором этаже, и я бы видел, если бы кто-нибудь из них спустился. Это уже потом набежала толпа…
— Понятно, — повторил Беркович. — Скажите, Игорь Наумович, вы давно знали Маргулина? Были ли у него враги9
— Я о нем мало знаю — как-то он пришел, предложил свои услуги, я его послушал, сказал: если что, позову. Ну и звал время от времени. Сейчас вот тоже.
— Подпишитесь здесь, пожалуйста, — сказал Беркович. — И позовите Ирину Гаммер, если не трудно…
У уборщицы дрожали пальцы, она то и дело всхлипывала и по три раза повторяла одно и то же.
— Никто в комнату не заходил. Никто не заходил. Никто, ни одна живая душа. Я подтирала пол, и дверь все время была перед моими глазами. Все время я видела эту дверь, все время, пока сама не вошла и…
Она начала было плакать, но взяла себя в руки.
— Но ведь сам Маргулин должен был войти, верно? — сказал Беркович. — Уж этого вы не можете отрицать.
— Я ничего не отрицаю! — испуганно воскликнула женщина. — Я ничего не говорю!
— Вы находились в коридоре с того момента, когда закончилось представление?
— Почти. Ну, может, минута прошла или две.
— Значит, в эти две минуты Маргулин вернулся к себе, и кто-то мог войти с ним, а потом и выйти незамеченным?
— Не знаю. Мог. Нет, не мог — ведь у выхода из коридора стоял Игорь Наумович!
Беркович попросил уборщицу расписаться в протоколе и позвал Олега Рубина. Второй аккордеонист был моложе Маргулина, но такой же рослый. Держался он спокойно, но по слегка дергавшемуся глазу можно было догадаться, чего это спокойствие ему стоило.
— Вы видели Маргулина, когда пришли на смену? — спросил старший сержант. Рубин покачал головой.
— Я вошел из зала на сцену, Димы там уже не было, — глухо проговорил он, подбирая слова, будто забыл их значение. — Положил инструмент и подошел к Будницкому.
— Кто был в коридоре, кроме уборщицы?
— Никого.
— Что вы сделали после того, как услышали крик?
— Ну… как что… Мы с Будницким побежали, дверь была открыта, ну… увидели Диму. Тут навалило столько народа, что…
— Может, вы знаете — были ли у Маргулина враги?
— Понятия не имею, — пожал плечами Рубин. — Знакомы мы давно, лет шесть. Приходилось вместе играть. И сторожить тоже вместе приходилось. Нет, не знаю…
Рубин покачал головой, подписал бланк протокола и вышел. Через час Беркович имел показания еще пяти человек — клоуна, дрессировщицы собачек, злого волшебника и двух гимнастов. Ничего нового старший сержант не узнал. Все утверждали, что сразу после представления Маргулин покинул свое место в кулисе, а потом они его не видели, поднялись к себе и спустились, услышав крик. Никто из них не мог быть убийцей, потому что у всех было железное алиби — они вместе ушли со сцены и вместе спустились. Разве что артисты сговорились провести полицию, но эта версия представлялась Берковичу чрезвычайно маловероятной. Правда, если все остальные версии и вовсе окажутся фантастическими — не мог же убийца на самом деле испариться! — то придется вернуться к этой, но удовольствия от подобного варианта развития событий Беркович не испытывал.
— Вы что-то еще хотели мне сказать? — обратился он к дрессировщице Асе Варзагер, когда артистка уже подписала бланк протокола.
— Я7 — нахмурилась девушка. — Н-нет
— Извините, — вздохнул Беркович, — значит, вы все время думали о чем-то своем…
Ася покачала головой. Берковичу действительно показалось, что дрессировщица видела больше, чем сказала — она все время хмурилась, шевелила губами, что-то ее явно смущало, возможно, какая-то незначительная деталь. Старший сержант уже имел дело с такими свидетелями. В конце концов они проговариваются, и чаще всего в их сомнениях нет никакого смысла, но ведь бывает и иначе, не Асе, в конце концов, об этом судить.
— Может, вы все-таки что-то видели и не придали значения? — спросил Беркович.
— Нет, — решительно сказала Ася. — Ничего я не видела.
— Ну хорошо, — вздохнул Беркович. — Всего вам хорошего.
Оставшись один, он внимательно перечитал протоколы. Старший сержант точно знал, что кто-то из тех, кого он сейчас допрашивал, убил Маргулина. Иначе быть не могло, не сваливать же убийство на призрака! И кто-то наверняка сказал нечто, выдал какую-то деталь… Кто?
Беркович попытался восстановить ход событий, начиная с того момента, когда представление закончилось и Маргулин ушел к себе, а артисты поднялись наверх. В это время Будницкий уже стоял в коридоре, уборщица тащила ведро с водой, а Рубин поднимался на сцену из зала. Кто же из них врал? Уборщица, утверждавшая, что никто к Маргулину не входил? Будницкий, утверждавший, что никто не проходил по коридору? Или все-таки кто-то из артистов? Та же Ася, например, чувствовавшая себя явно не в своей тарелке. Хотела же она — точно хотела! — что-то сказать. Ничего она, понимаешь, не видела. А если…
Беркович выглянул в коридор — Ася Варзагер торопилась к выходу, держа на поводках четырех милых пудельков.
— Ася! — крикнул старший сержант. — Можно вас на минуту? Девушка нерешительно вошла, собаки принялись обнюхивать Берковичу ноги.
— Вы сказали, что ничего не видели, — напомнил старший сержант. — Может, что-то слышали, если я вас правильно понял? Ася смотрела в пол и о чем-то размышляла.
— Понимаете, — сказала она, — это ведь могло быть и случайно..
— Что именно?
— Когда Дан и Руди прыгали через обруч, Дима обычно играл туш. Все дни, и сегодня тоже. Первые два представления. А на третьем он сыграл польку.
— Ну и что? — не понял Беркович. — Какая разница, что он сыграл?
— Польку обычно в этом месте играл Олег… Но этого ведь не могло быть, верно?
— Вы хотите сказать… — нахмурился Беркович. Он замолчал, не закончив фразы,
— Давайте мы это зафиксируем, — сказал старший сержант минуту спустя. — Может, это и не имеет значения, а может…
Домой к Рубину Беркович явился в тот же вечер после того, как навел кое-какие справки и еще раз проанализировал ситуацию.
— Вы это неплохо придумали, — сказал он. — Мотив для того, чтобы расправиться с Маргулиным, у вас был: вы обокрали в прошлом году фабрику, которую охраняли в паре с ним, Маргулин об этом знал и шантажировал вас, верно? Вы пришли сегодня после второго представления, на вас не обратили внимания, да и потом никто не вспомнил, что уже видел вас в тот день. Прошли к Маргулину, убили его, взяли аккордеон и заняли место в кулисе. Там ведь полумрак, со сцены виден только силуэт аккордеониста, все думали, что это Маргулин… А после представления сделали вид, что поднялись на сцену из зала. Там было много людей, никто опять не обратил внимания. Вы подошли к Будницкому и стали ждать, когда обнаружат тело. Алиби действительно безупречное, и мне бы ни за что не догадаться, если бы вы не сделали единственную ошибку.
— Какую? — не удержался от вопроса Рубин.
— Вы сыграли полечку, и собачкам это не понравилось, — объяснил Беркович.
Дело двадцатое. ЛИЦО НА КАРТИНЕ
Я и не знал, что его настоящее имя Иосиф Парицкий, — сказал старший сержант Беркович, положив на стол газету.
— Ты же никогда не интересовался живописью, — отозвалась Наташа, наливая мужу крепкий, как он любил, кофе. — Если бы ты хоть раз побывал на его выставке, то знал бы, конечно, что Офер Бен-Ам — псевдоним. Сын народа… Он так и жил, между прочим. Якшался со всяким сбродом, а потом писал картины. В молодости предпочитал постимпрессионизм, а в последние годы работал в манере примитивистов.
— Да, — согласился Беркович, — примитива там хватает.
— Жалко человека, — вздохнула Нашата.
— Жалко, — кивнул Беркович. Если бы Наташа видела художника после смерти, она пожалела бы его еще больше. Пуля, выпущенная из «беретты», попала Бен-Аму в глаз, выстрел был сделан в упор. Судя по всему, была драка, Бен-Ам сцепился с нежданным гостем, должно быть, держал пистолет в руке, но грабитель оказался сильнее, повернул ствол и…
— У Бен-Ама действительно была попытка ограбления или это версия для прессы? — спросила Наташа.
— Скорее всего, — сказал Беркович. — Время было позднее, три часа ночи. Мастерская на первом этаже, а спал художник на втором. Должно быть, услышал какое-то движение внизу, взял свой пистолет и спустился. Застал вора в мастерской, началась драка…
— Выстрел должны были слышать, — осторожно заметила Наташа.
— Конечно. Он разбудил почти всех соседей. Но спросонья люди не очень соображают. Несколько человек видели, как от виллы Бен-Ама отъехала машина. А все остальное… Двое утверждают, что это был «шевроле», а трое
— что это «сузуки». Один свидетель уверен, что машина была бордового цвета, а другой — что темно-зеленого. И так далее. Все это нормально, Наташа, свидетели еще и не так путаются, но нам-то от таких показаний какой прок?
— А следы? — продолжала спрашивать Наташа, пользуясь тем, что муж охотно отвечал на вопросы. — Отпечатки пальцев или след шин…
— Вижу большого любителя детективной литературы!
— Не иронизируй, — нахмурилась Наташа. — Что я такого сказала?
— Ничего, — вздохнул Беркович. — Дождей, ты же знаешь, давно не было, на асфальте никаких следов. А в мастерской отпечатки пальцев только самого Бен-Ама. На пистолете и на ручке двери…
— Значит, пистолет был в руке у Бен-Ама? — удивилась Наташа.
— Именно. Кстати, репортер «Едиот ахронот» сделал из этого вывод, что художник покончил с собой. Выстрелил себе в глаз, видишь ли.
— Почему нет?
— Во-первых, машина. Ее же свидетели не выдумали. Во-вторых, пулевой канал… Бен-Ам мог сделать именно такой выстрел только если придерживал правую руку левой. Если он решил покончить с собой, то это просто бессмысленно. Кто-то старался вывернуть художнику руку, в которой тот держал пистолет, и последовал выстрел…
— Грабитель успел что-нибудь взять?
— Нет. Видимо, Бен-Ам спал чутко и спустился в мастерскую буквально через несколько минут после того, как туда влез грабитель.
— А как он влез-то?
— В мастерской два окна, выходящих на море. Вечер был жаркий, Бен-Ам, видимо, любовался пейзажем, а потом пошел спать, отставив окна открытыми.
— Неосторожно…
— У него в мастерской сигнализация, и обычно художник тщательно проверял, заперты ли окна и двери. Но бывало, и, по словам соседей, не так уж редко, что он забывал обо всем на свете и тогда мог оставить открытым окно, мог забыть выключить газ в кухне… Однажды уехал на неделю в Париж, а входную дверь оставил открытой настежь. Вспомнил в самолете и звонил из аэропорта Орли, чтобы соседи нашли в салоне ключ и заперли дверь. В общем, художественная натура. А вчера вечером он не запер окно в мастерской…
— Значит, вор был знаком с Бен-Амом, — заметила Наташа, — иначе откуда ему было знать о его рассеянности?
— Конечно, — согласился Беркович. — Оперативники весь вчерашний день работали по связям и знакомым Бен-Ама. Даже нашли четырех подозрительных лиц: один раньше сидел за изнасилование, другой — наркоман, третий давно враждует с художником, а как-то даже подрался с ним на вернисаже, четвертого сам Бен-Ам терпеть не мог и грозил измордовать при удобном случае… Ну и что толку? Это разве повод для подозрений?
— У кого-то из них может быть машина марки «шевроле»…
— Или «сузуки». Бордовая или зеленая. Нет, Наташа, ни у кого таких машин нет, что ровно ничего не доказывает, потому что на самом деле свидетели могли ошибиться, и машина была, скажем, темно-серым «фиатом»…
Беркович вздохнул и допил уже остывший кофе. Через час он вошел в мастерскую художника. Эксперт Хан сидел на корточках перед подоконником и пытался отыскать хоть какие-то следы, оставленные грабителем.
— Вчера два часа возился, — пожаловался он, — и теперь вот… Ничего. Убийца был, скорее всего, в мягкой обуви. Босоножки или что-то в этом роде. В них сейчас половина Израиля ходит.
— Неужели в драке он не поцарапался, не порвал на себе рубашку, не оставил какой-нибудь нитки на майке художника?
— Оставил, конечно! Не только нитку, но целый лоскут от рукава. Ну и что? Если ты мне предъявишь порванную рубашку, я тебе скажу, от нее ли лоскут. А без этой улики что я могу сказать? Только то, что на убийце была совершенно стандартная рубашка, которую можно купить в любом магазине.
— Можно хотя бы сделать вывод, что убийца — не миллионер.
— Миллионеры чужих квартир не грабят И к тому же миллионер, отправляясь на дело, мог надеть рубашку за сорок шекелей, чтобы замести следы.
— Железная логика, — мрачно сказал Беркович и обвел взглядом висевшие на стенах картины. По его мнению, большая часть работ представляла собой жуткую мазню — лица людей были перекошенными, серыми или, наоборот, красными, как у индейцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13