– Привяжитесь! Всем привязаться, быстрее! Мы выбросимся на берег. Это наш единственный шанс.
Он резко повернул штурвал, и корабль понесло к берегу. Помощник капитана с трудом пробивал себе путь, борясь с волнами, прокатывавшимися по палубе. Хватаясь за обломки такелажа, он добрался до кормового люка и отбросил крышку.
Наклонившись, он вперил взгляд в темноту кубрика; оттуда на него смотрел темнокожий молодой человек, блестя яркими белками глаз.
– Возьми пустые бочонки и привяжись к ним, мы идем ко дну.
Его хриплый голос был едва слышен, заглушаемый ревом моря и пронзительным пением селоток.
В этот миг волна обрушилась на корму брига и сбила помощника капитана с ног; он упал в трюм вниз головой, с разлета ударившись о дно. Большой кусок мачты соскользнул в трюм вслед за ним и прижал его к рундуку. Он потерял сознание, и лицо его тотчас оказалось под водой. Молодой человек схватил два бочонка и, сорвав с рундука бечевку, которой чинят паруса, привязал их к беспомощному телу помощника капитана. Мутная, соленая вода плескалась о его ноги, брызги каскадом летели в открытый люк.
– Эй, как вы там, внизу? Все в порядке? – крикнул капитан в открытый люк. И тут же обернулся, увидев стремительно нараставшую над ним волну.
Море вздыбилось, это была гора воды, гора становилась все выше и надвигалась неумолимо. Огромная волна, каких ему не доводилось видеть никогда в жизни, подняла бриг с кормы и накрыла его весь, из конца в конец, сокрушила самую сердцевину и протащила сквозь дождь брызг к берегу. Она швырнула корабль на скалы, превратив его в щепки. Грохот крушения пронесся над бушующими волнами, эхом отдавшись в глубине леса.
Увидев гибель корабля, Демьюрел запрыгал по камню вокруг гагатовой руки.
– Теперь он мой, все мое, я желаю заполучить его еще сегодня ночью. Этой ночью, Бидл… Сегодня ночью Керувим должен стать моим.
Бидл смотрел на Демьюрел а снизу и видел, как страшно изменилось его лицо. Глаза викария сверкали, клубы зеленой дымки обволакивали его.
– У меня будут два Керувима. Они оба будут принадлежать мне! – вновь и вновь повторял Демьюрел.
Черная рука, укрепленная в акациевом столбике, светилась все ярче и ярче. Он рывком протянул волшебный столбик Бидлу.
– Смотри: рука говорит мне, что Керувим приближается. Как только я захвачу его, все могущество Бога перейдет ко мне. Больше никаких молений о милостях, никакого цыплячьего кудахтанья перед его алтарем. Как только оба Керувима окажутся у меня, Богу придется покориться мне!
Демьюрел выкрикнул все это в небо и спрыгнул вниз, на береговую гальку. С акациевой колонкой в одной руке.
– Ну-ка, вставай, Бидл, подождем явления моего Керувима. – С этими словами он схватил Бидла за ухо и потащил его вдоль берега.
Вдали, на прибрежных рифах, лежал потерпевший крушение бриг «Френдшип». Мачты были снесены, паруса и такелаж сорваны и свисали, словно тряпье, над успокаивающимся постепенно морем. Разбитый бриг отворил свое нутро, предоставив все палубы пыткам безжалостного моря.
Капитан лицом вниз покачивался на волнах. Он был мертв, как и вся команда, как и помощник капитана, хотя его поддерживали на плаву два бочонка. Их израненные тела покачивались на откатывающихся волнах, а селотки тем временем собирали их души, чтобы унести с собою в пучину. Шторм утих, черные тучи рассеялись, погасла и луна, скрывшись за западными холмами.
По всему берегу залива лежали обломки корабля, вынесенные подобревшими волнами. Демьюрел ходил вдоль берега взад-вперед, злость одолевала его все с большей силой.
Повернувшись лицом к морю, он вопил во всю силу легких:
– Иди же ко мне, моя прелесть, иди ко мне!
В руке у него по-прежнему был акациевый столбик. Однако сияние волшебной руки постепенно тускнело.
Бидл шел за ним следом, не отставая ни на шаг.
– Откуда вам известно, что он был на этом бриге? Откуда вы знаете, что ему следовало там быть?
– Он должен быть здесь. Прибыть нынешней ночью. Во всей вселенной существуют лишь два Керувима, они должны быть всегда вместе. И они обязательно находят друг друга, таков Закон. – Демьюрел бросил взгляд на корабль.
– А что, если он пропал во время крушения? Золото тонет, – сказал Бидл.
– Если это так, друг мой, тебе придется научиться плавать, не то ты отправишься тем же путем, что и они, и селотки совершат тризну и по твоей душе заодно.
И он указал своим длинным костлявым пальцем на разбитый бриг, лежавший на скалах.
– Но где же ты? Иди ко мне, иди ко мне! – вопиял священник над волнами.
Море не ответило ему. Ветер затих, и легкий прибой шуршал по прибрежной гальке. Бидл шел по берегу вслед за Демьюрелом, в набегавших волнах они искали Керувима. Его нигде не было.
2
ОТРАВЛЕННЫЙ АНГЕЛ
Наутро после того, как морские волны яростно накатывались на берег, круша все на своем пути, на севере, у самого горизонта, возникла яркая янтарная полоса. Кромки облаков окрасились в зеленый цвет, а свежеумытое утреннее солнце уже вставало кроваво-красным шаром. Казалось, все небо выкрашено было заново.
Обитатели Торпа высыпали на берег, осматривали разрушения и подбирали все, что, по их мнению, еще можно было как-то использовать. Обадиа Демьюрел, викарий Торпа и всех земель, что лежали к югу, ринулся в самую гущу копошившихся на берегу людей и вскочил на невысокий утес. Теперь он возвышался над толпой, разбиравшей обломки потерпевшего крушение брига – ящики, паруса, искореженные бочонки, разбросанные по всему берегу. Бидл, его слуга, хромал за ним следом; боль от вчерашнего падения терзала его сейчас еще острее, чем накануне. Разбитый «Френдшип» лежал на боку в сотне метров от берега, легкая зыбь плескалась вокруг него.
– Дамы и господа, мы стали свидетелями великой трагедии. Множество достойных людей, члены команды этого корабля, погибли в волнах, мы должны также похоронить наших земляков, жителей Бейтауна. Да не уподобимся мы кладбищенским ворам!
Каждое его слово было пропитано фальшью. Вокруг него столпились люди, одни роптали, другие стенали. Демьюрел повысил голос:
– Право на спасенное после кораблекрушения имущество принадлежит мне, вашему викарию.
– Весь мир принадлежит тебе, викарий! – выкрикнул из толпы юнец с парой стоптанных башмаков, связанных бечевкой и перекинутых через шею; громко засмеявшись, он нырнул в толпу и скрылся за спиной дюжего рыбака.
Рыбак схватил его за ворот ветхой, драной куртки и поднял в воздух. Воротник треснул, ткань вокруг шеи порвалась; мальчик колотил рыбака ногами.
– А ну отпусти меня, ты, мешок рыбьих костей! – кричал он.
Рыбак крутанул его с силой и бросил наземь; мальчик покатился к берегу, то поднимаясь на ноги, то оскальзываясь и снова падая, пока не угодил прямо в лужу у подножия камня, на котором стоял Демьюрел.
– Томас Баррик! – заорал последний. – Мне и так следовало знать, что это был ты, молокосос! У тебя не только молоко на губах не обсохло, но еще и зад мокрый!
Глядя на мальчишку, вскочившего на ноги и отряхивавшего сзади штаны, толпа захохотала. Он повернулся и зашагал прочь.
– Друзья мои, – продолжал Демьюрел, – проявим себя по-настоящему достойными людьми. Все, что вы отыщете, несите в дом вашего викария, и я составлю точный список находок. В канун Дня Всех Святых мы устроим распродажу на набережной в Уитби, а выручку разделим между всеми, кто сейчас находится здесь.
Несмотря на слащавую улыбку, лицо его оставалось недобрым и замкнутым.
Как подобает послушным прихожанам, бейтаунцы согласно кивали. Верзила рыбак крикнул:
– Викарий дело говорит! Соберем все, что удастся найти, и распродадим на набережной.
Рыбак, довольный собой, кивал самому себе. Томас обернулся и крикнул рыбаку:
– Ты заодно с палачом, а он-то водит тебя за нос. То, что ты соберешь, на торги не поступит. – Он посмотрел поверх голов на Демьюрела. – Вы только одно скажите, викарий, вы и с этой распродажи сдерете свою десятину? Как всегда?
– Не слушайте эту козявку! – закричал Бидл. – Мальчишка слишком ленив, чтобы потрудиться со всеми, и слишком упрям, чтобы признать это. Да только ему же оно выйдет боком, когда придется сухую корку жевать, если кто подаст.
Бидл сам был поражен, что выскочил с этакой речью. Еще минуту назад он и не собирался говорить ничего такого. Толпа одобрительно загудела, Бидл выпятил грудь, вдруг ощутив себя важной персоной. Его уши запылали, и он радостно подергал носом.
Томас поднял гладкий, круглый камешек.
– Я не против поработать, Бидл. Еще одно слово, и я собью эту бородавку с твоего носа. Где был ты в ту ночь, когда моя мама горела заживо в нашем коттедже? – Он отвел руку с камнем назад, прищурил один глаз и прицелился.
Какая-то старуха, не оборачиваясь, махнула Томасу рукой – уходи, мол, отсюда – и пожурила ласково:
– Хватит тебе, Томас, здесь не время, да и не место для таких разговоров. Оставь викария, пусть творит свое дело, не то окажешься перед магистратом.
– Мне-то хватит, но вы попомните мои слова: этот человек что-то замыслил, и замысел его не от Бога. Всем вам – каждому – это дорого обойдется, дороже самой жизни. – Слезы гнева выступили на его глазах, и он с силой швырнул камень в скалу.
Довольный Демьюрел улыбнулся Бидлу и тихо сказал ему:
– Пускай себе швыряет камни, но еще немного – и он узнает, что я Повелитель теней. И очень скоро его жизнь погрузится во тьму.
Томас повернулся и пошел вдоль берега по гальке в ту сторону, куда длинным языком вытянулись в море грязное месиво и глина из-под обрушенного утеса, отделив залив от Чертовой скалы. По глинистому склону он вскарабкался на скалу и свернул под покров леса. В голове бушевала жаркая ярость, он шел и глотал слезы, изо всех сил стараясь не заплакать.
Томасу Баррику было тринадцать лет. Всю свою жизнь он прожил в Торпе и никогда не бывал нигде дальше Уитби. Его отец погиб в море во время сильнейшего шторма, когда Томасу было семь лет. Он жил вместе с матерью в коттедже, арендованном у церкви. Собственно говоря, в этом домишке было всего две комнаты, одна над другой, и отхожее место во дворе, коим пользовались еще три таких же коттеджа. Деревни Пик и Торп принадлежали викарию. Каждый дом, постоялый двор, ферма и лавка выплачивали ему ренту, а также десятину – и десятина, взимаемая решительно за все, шла Демьюрелу лично, прихожане никогда ни единого пенни из этих денег не видели.
Теперь Томас был бездомным. После того как отец умер, а мать тяжко заболела, выплачивать ренту они не могли, Демьюрел же не ведал жалости. Томас шел по тропинке через Чертову скалу и вспоминал, как Демьюрел и его приспешники угрожали тогда матери, что вышвырнут их, не дожидаясь конца недели, если она не может платить.
Две ночи спустя, как только стемнело, он вышел из коттеджа и спустился к морю, чтобы собрать вынесенные на берег куски угля. И вдруг заметил дым. Он бросился назад, в деревню, и увидел, что их дом ярко пылает в ночи. Как раз в это время мимо проходили Демьюрел и Бидл. Мать Томаса лежала в телеге Лидли, накрытая одеялом. Миссис Лидли сидела с ней рядом.
– Не беспокойся, Том, с ней все в порядке. Мы отвезем ее в лечебницу. Там приглядят за ней, – сказала она.
– Очень жаль, Томас, – вмешался Демьюрел, – вам следовало лучше заботиться о моей собственности. Боюсь, это серьезное нарушение прав владельца. Придется вам обоим поискать себе другое жилье. – Он приподнял одну бровь. Губы искривились в довольной ухмылке. – Среди свиней в моем свинарнике место всегда найдется.
– Среди свиней?! – так и взвился тогда Томас. – Во всей округе есть только одна свинья, и это вы сами, викарий!…
Тропа, по которой он шел, была очень крута; он ухватился за кустик старой ежевики, чтобы подтянуться выше. Колючки впились в ладонь, но ярость заглушила боль. Наконец он нашел тропинку, что вела через лес позади Нэба и сворачивала вниз к заливу.
Томас любил этот залив. Здесь его ожидали приключения, берег был песчаный, никакой гальки. Формой своей залив напоминал лошадиную подкову, приложенную к морю. Во время отлива здесь оставалось множество чудесных маленьких озер в углублениях скал; они были полны водорослей, мелкой рыбешки и красных крабов. Это было место легенд – страшных историй, уводящих в глубь веков, рассказов о короле Генрихе и Робине из Лох-Сли, – обрамленное горной вересковой пустошью и бескрайним морем.
В течение нескольких последних недель залив стал также его домом. После пожара он поселился в просторной пещере, обиталище хоба деревни Торп. Каждая деревня имела собственного хоба – духа, умевшего принимать облик человечка. Хобы были маленькими темно-коричневыми созданиями с большими глазами, крошечными ушами и копной жестких черных волос – совсем как Бидл. Они обладали магической силой и любили потешиться над ничего не подозревавшим путником или тем, кто не оставил своему хобу еды либо денег.
Жители Пика говорили, что Бидл – сын хоба и зачат он был, когда его мать заснула однажды на Чертовой скале.
Хобы постоянно жили в какой-нибудь яме или пещере среди прибрежных скал. Говорили, что они умеют лечить все на свете – от желудочных колик до коклюша. Коклюш убил старшую сестренку Томаса, когда ей было два годика. Она захлебывалась кашлем несколько дней и ночей подряд и в конце концов умерла. Мать Томаса говорила, что это подкосило ее и жизнь потеряла для нее всякий смысл. Следующего ребенка, говорила она, они отнесут к их хобу.
Томасу было тогда пять лет; он прокашлял всю свою четвертую в жизни зиму, до пятого своего дня рождения на Благовещение, и к Страстному четвергу так ослабел, что не мог ходить. Тогда отец отнес его к хобу в Рансуик-Бей.
Все тельце ребенка намазали гусиным жиром, обернули в коричневую бумагу и толстое одеяло. Привязав сына к груди, отец пешком одолел пятнадцать километров. Они добрались до Рансуик-Бея уже за полдень. Отец, выйдя на берег, стал лицом к жилищу хоба и громко прокричал в темную дыру заклинание:
– Хоб! Хоб! У парня кашель… ну, этот… собачий. Сними с него хворь! Сними хворь! Сними хворь! – и после того бросил в дыру один пенни, поднял Томаса, шлепнул трижды по спине и пихнул его голову в дыру.
Томас все еще помнил тот отвратительный, одуряющий запах. В яме было темно, душно, она чуть ли не доверху была забита протухшей пищей, которую бросала туда старуха, присматривавшая за хобом. Томас судорожно вдохнул и зашелся кашлем, кашлял долго. Ему казалось, что он никогда уже не сможет дышать. Так он кашлял, пока его не стошнило. Но с тех пор кашель как рукой сняло.
Тогда Томас почувствовал себя обманутым. Проделать такой путь и даже мельком не увидеть хоба! Не мог же хоб быть таким уж крошечным. Ведь в той яме едва поместилась его голова, где же там быть еще и хобу. К Страстной субботе он убедил себя, что хоба не существует, но все-таки непонятно было, отчего исчез кашель.
Теперь он возвращался в свое временное пристанище, в заправдашную пещеру хоба, и собственные воспоминания уступили место мыслям о больной матери. Он-то имел все необходимое для жизни: плавник, чтобы развести огонь, папоротник, на котором можно было спать, свечные огарки, сворованные у Демьюрела, и хлеб – подаяние. Поскольку он был нищим, ему дозволялось брать хлеб, оставляемый благочестивыми прихожанами в церкви Святого Стефания. Каждую неделю ему оставляли каравай на столе в заднем приделе. Это была единственная милостыня, какую он получал, единственная милостыня, какая была ему нужна. Томас пообещал себе, что теперь, когда он нашел жилье, непременно навестит мать.
Томас знал, что до Дня поминовения усопших никто из деревенских и близко не подойдет к пещере из страха перед хобом. Он, торопясь, шел вниз по тропе через лес. Здесь тропинка полого спускалась к берегу. Сейчас деревья расступятся, и перед ним раскинется Бейтаун и все побережье.
Внезапно он услышал, словно кто-то скребется в лесу: казалось, какой-то крупный зверь точит когти о дерево. Когти яростно впивались в кору, царапанье, скрежет раздавались сверху, правее тропы, там, где деревья взбегали на скалу. Мальчик огляделся вокруг, но ничего не увидел. Он знал, в этом лесу не водится диких собак, но тут опять послышался скрежет, на этот раз позади него и гораздо ближе. Что бы это ни было, передвигалось оно по верхушкам деревьев, успевая при этом поскрести и поцарапать кору каждого. Звуки напомнили ему дворового кота, скребущего двери хлева в надежде поймать там мышь, только были они гораздо громче, и зверь – если это был зверь – намного крупнее.
Он зябко передернул плечами и поднял воротник, чтобы защититься от ветра, воющего среди деревьев. И тут услышал визг. От этого визга у него едва не лопнули уши, а грудь так сдавило, что он не мог вздохнуть. Томасу стало страшно, и он со всех ног бросился к пещере.
Чем бы ни было то, что преследовало Томаса, оно его нагоняло. Тропа, сбегавшая вниз с Чертовой скалы, была скользкой от утреннего морозца, и он бежал все быстрее, перепрыгивая через узлы выступивших через дорожку корней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32