— Течет, как вода, отражает, как зеркало... — бормотал Пух, шагая из угла в угол.
— Ты слишком усердно думаешь, Пух, — сказал я. — Я подскажу тебе немного, — может быть, это поможет.
— Хорошо бы, — сказал Пух. — А то эта загадка уже начинает мне надоедать.
— Так слушай. Чтобы решить ее, нужно дать своим мыслям течь свободно и отражать все окружающее. Понятно?
— Нет.
— Ну тогда я не знаю, как еще тебе помочь.
— Дай подумать... Течет, как вода... — завел он опять.
Принцип «У Вэй» проявляется в единоборстве «тайцзицюань» подобно тому, как ведет себя плавающая пробка, если ее ударить. Чем сильнее по ней бьешь, тем глубже она погружается; чем глубже она погружается, тем выше выпрыгивает обратно. Так, не тратя энергии, пробка может довести вас до полного изнеможения. Принцип «У Вэй» учит нейтрализовать силу, а не вступать с ней в борьбу, тушить огонь водой, а не огнем же, как это зачастую делается.

— Знаю! — воскликнул Пух. — Это пробка!
— Отгадка?
— Да. Повторяет, как эхо! — с триумфом произнес он.
— Но разве она течет, как вода, и что-нибудь отражает?
— М-да... — сказал он. — Не подходит.
— Знаешь, — сказал я, — я подскажу тебе ответ, чтобы ты не мучился: это Путь Пуха.
— Где? — спросил Пух.
— Отгадка: Путь Пуха.
— А-а... — протянул он. И добавил: — Это не очень интересная загадка.
— Так загадай интересную сам.
— С удовольствием, — сказал Пух. — Что это такое: все белое с черным и в то же время красное?
— Вот уж не думал, что ты эту загадку загадаешь.
— Ты что, знаешь ее? — удивился он.
— Разумеется. Всем давным-давно известно, что это газета.
— А вот и нет, — сказал Пух.
— Нет? Тогда, может быть, стыдливая зебра?
— Нет.
— Тогда... Уж прямо не знаю, что.
— Сдаешься? — спросил Пух с надеждой.
— Сдаюсь. Что белое с черным и в то же время красное ?
— Пингвин, пережарившийся на солнце!
— Дурацкая загадка, — сказал я.
— Ну уж, по крайней мере, поумнее твоей, — парировал он.
— Хорошо. Тогда вот тебе другая загадка. Это будет уже нечто противоположное Пути Пуха. Кто бегает целый день, и все без толку?
— Кролик?
— Ну, в частности, и Кролик. А вообще...
— А-а, знаю. Это...
Но об этом в следующей главе.
Скоробуды

Кролик несся по опушке Дремучего Леса, с каждой минутой все больше чувствуя важность своей задачи, и наконец он прибежал к дереву, в котором жил Кристофер Робин.
Он постучал в дверь.
Он раза два окликнул Кристофера Робина.
Потом он отошел немного назад и, заслонив лапкой глаза от солнца, еще покричал, глядя на верхушку.
Потом он зашел с другой стороны и опять покричал: «Эй!», и «Слушай!», и «Это Кролик!», но ничего не произошло. Тогда он замолчал и прислушался, и все замолчало и прислушалось вместе с ним, и в освещенном солнцем Лесу стало тихо-тихо, а потом вдруг где-то в невероятной вышине запел жаворонок.
— Обидно, — сказал Кролик, — он ушел.
Он снова повернулся к зеленой двери, просто так, для порядка, и собрался уже идти, чувствуя, что утро совершенно испорчено, как вдруг заметил на земле листок бумаги. В листке торчала булавка; очевидно, он упал с двери.
— Ага, — сказал Кролик, снова приходя в хороше настроение. — Мне опять письмо! Вот что там говорилось:
УШОЛ
СКОРОБУДУ
ПАДИЛАМ
СКОРОБУДУ
К. Р.
Кролик не знал, кто такой Скоробуд (даром, что сам был одним из них), и пошел спросить об этом у Совы. Сова, однако, тоже не знала. Зато знаем мы с вами, и, я думаю, многие другие. Одного из них очень точно описал Чжуан-цзы:

Одному человеку не нравился вид собственных следов и собственной тени, и он решил от них сбежать. Но чем дальше он убегал, тем больше появлялось следов, а тень и не думала отставать от него. Решив, что бежит слишком медленно, человек все ускорял и ускорял свой бег, пока, наконец, совершенно не выдохся, упал и умер. Если бы он спокойно стоял на месте, то не было бы и следов. Если бы он отдохнул в тени дерева, то его собственная тень исчезла бы.
Создается впечатление, что от Скоробудов просто некуда скрыться. В любой мало-мальски приличный день в парке вам обязательно попадется несколько Скоробудов, пыхтящих вдоль по дорожке. А стоит вам разложить на траве скромный завтрак, как вдруг, откуда ни возьмись, налетит подобная парочка и обязательно все растопчет.
Но в густой тени под деревьями вы, как правило, можете чувствовать себя в относительной безопасности, так как Скоробуды предпочитают носиться по асфальту и бетону, подражая недолговечным автомобилям, для которых эти покрытия и предназначены. Вдыхая выхлопные газы машин, виляющих по автостраде, чтобы не сбить их, Скоробуды радостно делятся друг с другом впечатлениями от вылазки за город. У них это называется «отдыхать на лоне природы».
Активность у Скоробуда принимает форму страсти. Если вы спросите, что его интересует в жизни, он тут же выдаст вам целый список:
— Прыжки с парашютом, теннис, бег трусцой, бадминтон, лыжи, плавание, водные лыжи.
— И это все?
— Гм, — отвечает Скоробуд, отдуваясь после очередного забега, — я думаю, да.
— А гонками за автомобилем вы никогда не увлекались?
— За автомобилем?.. Нет, не приходилось.
— А рукопашным боем с аллигаторами?
— Нет, тоже не занимался, но всегда хотелось попробовать.
— А как насчет скоростного спуска по лестнице на роликах?
— Вы знаете, это как-то не приходило мне в голову.
— А как же ваша активность, о которой вы говорили?
Тут Скоробуд задумывается.
— Послушайте, — говорит он, — вам кажется, что мне чего-то не хватает'? М-да... Может быть, я действительно начинаю сдавать?
Пока еще нет, но...
Скоробуд-спортсмен (одна из наиболее распространенных разновидностей) видит смысл жизни в достижении физического совершенства. Но он почему-то считает, что набирать его надо извне, а не развивать изнутри. И вследствие этого он смешивает спорт с работой. Он работает во время работы, работает во время занятий спортом, и даже когда он играет, он работает. Работа, только работа, ни минуты отдыха, что постепенно доводит его до отупения, а со временем — и до могилы.
А вот и Кролик.
— Привет, Кролик. Что нового?
— Я только что от Совы, — отвечает слегка запыхавшийся Кролик.
— То-то ты так долго пропадал.
— Да, понимаете, Сове непременно нужно было рассказать мне историю про своего двоюродного дедушку Филберта.
— Ах, вот оно что.
— Но как бы там ни было, а необработанного куска дерева Сова тоже не видела. Она предположила, что, может быть, Ру играет с ним. Поэтому на обратном пути я забежал к Кенге, но у них никого не было дома.
— Они вместе с Тигрой отрабатывают прыжки в Лесу, — сказал я.
— Да? Ну, тогда я побежал.
— Не стоит беспокоиться, Кролик. Ведь...
Ну вот куда его опять понесло, спрашивается? И в этом весь Кролик. Ни сна, ни отдыха.
Несомненно одно: если хочешь быть здоров, беззаботен и доволен жизнью, присмотрись к тому, что делает Скоробуд, и делай прямо противоположное. Вот, кстати, еще один экземпляр: нервно вышагивает взад и вперед, позвякивая мелочью в карманах и поминутно поглядывая на часы. Стоит только понаблюдать за ним, и уже чувствуешь себя уставшим. У Скоробуда-хроника такой вид, будто он всегда куда-то устремлен — по крайней мере в чисто физическом, пространственном смысле. Он никогда не гуляет просто так — у него на это нет времени.

— Но беседа не состоялась, — сказал Иа. — Не было обмена мнениями. Ты сказал «Здорово» и промчался дальше. Пока я обдумывал свою реплику, твой хвост мелькнул шагов за сто отсюда на холме. Я хотел было сказать: «Что? Что?» — но понял, конечно, что уже поздно.
— Ну, я очень спешил.
— Должен говорить сперва один, потом другой, — продолжал Иа. — По порядку. Иначе это нельзя считать беседой. «Здорово!» — «Что? Что?». На мой взгляд, такой обмен репликами ничего не дает. Особенно если, когда приходит ваша очередь говорить, вы видите только хвост собеседника. И то еле-еле.
Скоробуд вечно куда-нибудь спешит, и похоже, вся его жизнь проходит под знаком отсутствия:
УШЕЛ
СКОРО БУДУ
ПО ДЕЛАМ
СКОРО БУДУ
А вообще-то правильнее было бы написать это следующим образом:
СКОРО УЙДУ
НЕ БУДУ СОВСЕМ
ПО ДЕЛАМ
СКОРО НЕ БУДУ
Скоробуду не сидится на одном месте. Ему обязательно надо бежать туда, где его нет.

— Вот то-то и оно, — сказал Кролик. — Куда?
— Ну, может быть, он ищет что-нибудь?
— Что? — спросил Кролик.
— Я как раз собирался это сказать, — сказал Пух. Потом он добавил: — Ну, может быть, он ищет эту... эту...
Награду, наверное. Вся наша скоробудовская наука, религия и деловая этика испокон веков внушали нам, что всех нас ожидает где-то впереди Великая Награда и, чтобы быть достойными ее, мы должны всю жизнь работать, работать и работать, как заведенные. Она то ли хранится на небесах, то ли спрятана за еще не открытой молекулой, то ли ждет нас в правительственном номере отеля, но она всегда чуть впереди нас — вот тут, за утлом, с другой стороны земного шара; как обогнешь Луну, так сразу за ближайшей звездочкой...

— Ух! — сказал Пух, приземлившись на пятую точку.
— Вот что бывает, когда засыпаешь на краю письменного стола, — сказал я. — Просыпаешься на полу.
— Но это даже к лучшему, — сказал Пух.
— В каком смысле?
— В том смысле, что мне приснился ужасный кошмар, — сказал он, протирая глаза.
— Дану?
— Да. Мне приснилось, будто я нашел горшок с медом.
— Разве это так ужасно?
— Он от меня убегал, — объяснил Пух. — Горшки не должны вести себя так. Они должны спокойно стоять на месте.
— Да, пожалуй, ты прав.
— А этот горшок все время куда-то уезжал от меня, когда я протягивал к нему лапу, — пожаловался Пух.
— Кошмар! — сказал я. И добавил, чтобы его утешить: — Но такие сны снятся очень многим.
— Да? — удивился Пух. — Об убегающих горшках?
— О чем-нибудь вроде этого. Они бывают у людей довольно часто, и в этом нет ничего удивительного. Удивительно то, что некоторые и наяву занимаются чем-то подобным.
— Зачем? — спросил Пух.
— Не знаю. Наверное, им больше нечем заняться.
— Не вижу в этом ничего занятного, — сказал Пух.
И он прав. Живя с постоянной мыслью о том, что ожидает его «за ближайшим поворотом» или «ступенькой выше», человек пребывает в ненормальном состоянии; он никогда не успокоится и не будет счастлив. Лишь очень немногим удается достичь покоя и счастья, остальные сходят с дистанции на полпути, падая без сил на обочине и проклиная весь белый свет. На самом же деле его не за что проклинать, потому что он-то как раз и указывает правильный путь. Те, кто вечно ждет награды «где-то там за горизонтом»...
— Прожигают в своей жизни большую дырку, — закончил Пух.
— Что-что?
— Я сказал, что они прожигают в своей жизни большую дырку.
— А... Нуда. И не только в своей.
— Опять Кролик, — сказал Пух.
— А, вот вы где, — сказал Кролик.
— Вот мы здесь, — сказал Пух.
— Да, вот мы, — подтвердил я.
— А ты вон где, — обратился Пух к Кролику.
— Да, вот я здесь, — ответил Кролик нетерпеливо. — Но к делу. Ру показал мне свои кубики и другие деревяшки, с которыми он играет. Они все обработаны и отшлифованы, а некоторые даже покрашены. Впрочем, этого и следовало ожидать, — добавил он, задумчиво поглаживая баки. — Значит, методом исключения, остается только Иа-Иа. Необработанная деревяшка должна быть у него.
— Кролик, — попытался вставить я, — не спеши. Ты увидишь...
— Да-да, я увижу Иа-Иа и спрошу его, что ему об этом известно. Да, это именно то, что теперь следует предпринять. Несомненно.
— Кролик убежал, — сказал Пух.
Оглядываясь назад, мы видим, что первыми Скоробудами в нашей части света были пуритане, воевавшие с природой не на
жизнь, а на смерть, и всё впустую. Они буквально умирали с голоду, пока более мудрые коренные жители не научили их хозяйствовать на земле. Необходимо чередование, говорили они: сначала возделываешь почву, потом даешь ей отдохнуть; в этом году выращиваешь урожай, на следующий год выжидаешь. Но пуритане относились к подобной практике с недоверием и никак не хотели признать необходимость второй половины цикла. В результате непрерывного насилия, совершаемого над некогда плодородной землей на протяжении двух-трех столетий, и последующего окончательного ее истощения синтетическими стимуляторами плодородия мы теперь едим яблоки, имеющие вкус картона, груши, напоминающие пеностирол, а вместо апельсинов — теннисные мячики. А каких иных плодов можно ожидать от земли, которой не дают свободно отдохнуть? Грех, как говорится, жаловаться, но факт остается фактом.
— Послушай, Пух, а ты почему бездельничаешь?
— Потому что денек выдался на редкость хороший.
— Да, это верно, но...
— Зачем портить его?
— Но ты мог бы заняться каким-нибудь Очень Важным Делом, — сказал я.
— Я и так занят важным делом, — сказал Пух.
— Вот как? Каким же?
— Я слушаю.
— Слушаешь? Что?
— Птиц. И вон ту белку.
— И что же они тебе говорят?
— Они говорят, сегодня выдался на редкость хороший денек.
— Но ты это и без них знаешь.
— Всегда приятно убедиться, что кто-то еще думает так же, как и ты, — объяснил Пух.
— Но ты мог бы провести это время с пользой для себя, — сказал я. — Пополнить свои знания — послушать радио, например.
— Слушать вот эту коробочку?
— Ну да. А как ты иначе узнаешь, что происходит в мире?
— Пойду и спрошу кого-нибудь.
— Хм... Я все-таки включу его. Послушай.
«Тридцать тысяч человек погибли в результате авиационной катастрофы, произошедшей сегодня утром над центральной частью Лос-Анджелеса», — объявило радио.
— Ну, и что ценного это говорит тебе о мире? — спросил Пух.
— М-да... Пожалуй, ты прав. Выключим его. А что теперь говорят птицы?
— Что денек выдался хороший, — сказал Пух.
И это истинная правда, хотя Скоробуды, например, слишком озабочены своими делами, чтобы почувствовать это. Кстати, насчет постоянной озабоченности...
Тупоголовые приверженцы упомянутой выше Непобедимой Вездесущей Религии были неспособны оценить красоту рек и озер с прозрачной водой и бескрайних лесных просторов, открывшихся им на новом континенте. Куда там, — и этот зеленый рай, и люди, жившие в полной гармонии с ним, воспринимались пришельцами как нечто чуждое и опасное, стоящее на пути к завоеванию Великой Награды. На уме у них было только одно: как бы раз и навсегда подчинить это себе. Даже петь пуритане не любили...
— Да? — удивился Пух. — Неужели они совсем не пели?
— Я же говорю, Пух: не пели. Им это не нравилось.
— Но если им не нравилось пение, то как же они относились к медведям? — спросил Пух.
— Скорее всего, плохо, Пух. Вряд ли они им нравились.
— Им не нравились медведи ?
— Боюсь, что нет. По крайней мере, не слишком.
— Петь они не любили, медведей не любили... Так что же тогда они любили'?
— Я думаю, ничего, Пух.
— Тогда понятно, почему у нас тут все шиворот-навыворот.
И вот от бедолаги-пуританина произошел Неугомонный Пионер, а от него уже Одинокий Ковбой, неизменно исчезающий в лучах закатного солнца в погоне за кем-то по свежим следам. Наш Скоробуд — прямой потомок этих задиристых одиночек без рода, без племени, и, подобно своим предкам, он никак не может успокоиться и найти себе пристанище на этой гостеприимной земле. Несгибаемый и несговорчивый фанатик с крепкими кулаками, он круто обходится с окружающими, с самим собой и со всем миром, который героически пытается выстоять под напором неистощимой скоробудовской энергии.
Ничего удивительного, что любой прогресс мыслится Скоробуду только как борьба, преодоление. Это, как говорится, его пунктик. Подлинный прогресс подразумевает рост и развитие — то есть внутреннее изменение, но этого-то как раз железный Скоробуд и не хочет. Стремление к росту и развитию, заложенное во всем живущем, трансформируется в его извращенном мозгу в вечную борьбу, направленную на изменение окружающих условий (у Скоробуда-преобразователя природы) или общества (у Скоробуда-реформа-тора), — короче, всего вокруг, кроме себя самого. Он постоянно сует свой нос, куда его не просят, и вмешивается во все, включая саму органическую жизнь. До сих пор здравомыслящим людям удавалось как-то сдерживать неукротимые порывы Скоробуда, но все чаще приходится констатировать — подобно родителям гиперактивного ребенка, — что находиться сразу во всех местах одновременно невозможно. Присматривать за Скоробудом — занятие поистине изматывающее.
— А вон опять Кролик, — сказал Пух. — И с ним Иа-Иа.
— Кролик, — начал я, — ...
— И Иа-Иа, — сказал Иа.
— Я спросил у Иа-Иа, — начал Кролик, —...
— То есть у меня, — сказал Иа. — Это я Иа-Иа.
— Как же, как же, припоминаю, — сказал я. — Мы как-то встречались в прошлом году на болоте.
— На каком болоте'? — возмутился Иа-Иа. — Это не болото, это Низина.
— Какая разница — болото, низина...
— А что такое Низина? — спросил Пух.
— Если ты в воде по щиколотки, — пояснил Иа, — то это Низина.
— Понятно, — сказал Пух.
— А вот если ты проваливаешься по шею, — продолжал Иа, — то это Болото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10