Затем я принялся восхищаться цветущим видом людей, славными улыбками пухлых младенцев, а также тем, что все вокруг меня было устроено "по-другому". Неловко чувствовать себя чужестранцем в этой опрятной стране и прогуливаться возле ее кукольных домиков. Япония действует успокаивающе на человека невысокого роста*. Никто не громоздится над ним, словно башня, и он смотрит на всех женщин, как и полагается, сверху вниз. Когда я вошел в антикварную лавку, ее хозяин, сидевший на циновке, согнулся почти пополам. Я впервые почувствовал себя варваром, а не настоящим саибом. Мои туфли были испачканы уличной грязью, а безукоризненно опрятный владелец лавки приглашал меня пройти во внутреннее помещение по полированному полу, застланному белыми циновками. Более того, он принес мне циновку для ног, но этим лишь усугубил мое неловкое положение: ведь пока я возился с ней, из-за угла надо мной посмеивалась прелестная девушка. По-видимому, хозяевам японских лавок не следует быть такими чистюлями. Я прошел по коридору фута в два шириной, обшитому дощечками, и оказался среди карликовых деревьев, то есть в саду (настоящая жемчужина) площадью в половину теннисного корта. Затем я ударился головой о хрупкую перемычку двери и очутился в такой изысканной обстановке, заключенной в четырех стенах, что невольно понизил голос. Может быть, вы помните "Часы с кукушкой" миссис Моулсворт*, ту просторную шкатулку, куда Гризельда вошла с кукушкой? Я не был Гризельдой, но мой тихий друг в мягком длиннополом одеянии напоминал ту птицу, а его комната была той шкатулкой. Я снова попытался утешить себя мыслью о том, что при желании мог бы одним махом сокрушить все вокруг, но от этого лишь сильнее почувствовал себя большим, неуклюжим и грязным - самое неподходящее настроение, для того чтобы торговаться. Человек-кукушка приказал принести бледного чая (о каком можно прочитать только в книгах о путешествиях) и этим доконал меня. Вот что хотелось сказать: "Послушайте, Вы слишком чистоплотны и утонченны для земной жизни; ваш домик непригоден для жилья. Для того чтобы в нем жить, человек должен научиться множеству вещей, доселе совершенно ему незнакомых. Из-за этого я ненавижу вас, так как чувствую себя униженным. А вы презираете меня и мои башмаки, потому что считаете меня дикарем. Позвольте удалиться, в противном случае я обрушу этот дом из кедра на вашу голову". Вслух я сказал: "А! Да, очень мило. Удивительный способ заключать сделки".
Человек-кукушка оказался страшным вымогателем, а мне было жарко и неуютно, пока я не выбрался наружу, снова превратившись в шлепающего по болоту бритта. Вы никогда не пробирались на ощупь внутри трехдолларовой шкатулки и поэтому не поймете меня.
Мы приблизились к подножию холма, который мог бы вполне послужить основанием для Шви-Дагон; вверх по склону вела широкая лестница из камня, потемневшего от времени. Местами она была перекрыта монолитными тори*. Каждому известно, что такое тори. Их можно увидеть в Южной Индии.
Дело в том, что Великий Владыка время от времени отмечает то место, где собирается воздвигнуть гигантскую арку, и, будучи Владыкой, осуществляет свой замысел отнюдь не с помощью чернил, а в камне, вздымая в небо два столба футов сорок - шестьдесят высотой и перекладину двадцати - тридцати футов шириной. У нас в Южной Индии такая перекладина выгнута аркой. На Дальнем Востоке она загнута на концах. Это описание едва ли соответствует книжному, но если человек, прибывший в новую страну, станет заглядывать в книги, он погиб.
Над ступенями нависали тяжелые голубоватые или темно-зеленые кроны сосен, старых, узловатых, усеянных шишками. Основной цветовой фон склона холма создавала светло-зеленая листва, однако доминировал все же цвет сосен, гармонирующий с голубыми нарядами немногочисленных пешеходов. Солнце пряталось за тучами, но я готов поклясться, что его свет испортил бы картину. Мы поднимались минут пять (я, профессор и его фотоаппарат). Затем, обернувшись, мы увидели крыши Нагасаки, лежащие у наших ног, свинцовое, темно-бурое море, которое там, где цвели вишни, было подернуто кремово-розовыми пятнами. Сопки, окружавшие город, пестрели захоронениями, которые чередовались с сосновыми рощицами и зарослями бамбука, похожего на пучки перьев.
- Что за страна! - воскликнул профессор, распаковывая аппарат. - Ты заметил - куда бы мы ни пошли, обязательно найдется человек, который умеет обращаться с аппаратом. В Моулмейне возчик советовал, какую поставить диафрагму; случайный знакомый в Пенанге тоже все знал; рикша-кули видел аппарат прежде. Любопытно, не правда ли?
- Профессор, - сказал я, - всем этим мы обязаны тому интересному обстоятельству, что являемся не единственными людьми на земле. Я начал понимать это в Гонконге. Теперь все еще больше прояснилось. Не удивлюсь, если окажется в конце концов, что мы - самые обыкновенные смертные.
Мы вошли во дворик, где зловещего вида бронзовый конь всматривался в двух каменных львов и весело щебетала компания ребятишек. С бронзовым конем связана легенда, которую можно отыскать в путеводителях. Однако истинная история такова: давным-давно некий японский Прометей изготовил его из мамонтовой кости, найденной в Сибири. Конь ожил, имел потомство, которое унаследовало черты отца. За долгие годы мамонтовая кость растворилась в крови потомков, однако до сих пор проступает в их хвосте и кремовой гриве, а животик и стройные ноги предка и по сей день встречаются у вьючных лошадей Нагасаки. Они носят особые вьючные седла, украшенные бархатом и красной тканью, "травяные подковы"* на задних копытах и вообще напоминают лошадок из пантомимы.
Мы не смогли пройти дальше, потому что объявление гласило: "Закрыто!" В результате мы увидели только высокие темно-бурые тростниковые крыши храма, уходившие волнами ввысь и терявшиеся в листве. Японцы изгибают тростниковую крышу, как им это угодно, словно лепят ее из глины, но, как легкие подпорки выдерживают вес крыши, тайна для непосвященного.
Затем мы спустились вниз по ступеням к чайному домику, чтобы отведать тиффин, и по дороге смутные мысли шевелились в моей голове: "Бирма весьма приветливая страна, но у них есть "напи", другие неприятные запахи, и в конце концов их девушки не настолько прелестны, как в иных..."
- Вы должны снять обувь, - сказал Иа Токай.
Уверяю вас - весьма унизительно, сидя на ступеньках чайного домика, пытаться стянуть с ноги замызганный башмак. К тому же, будучи в носках, невозможно соблюдать правила хорошего тона, тем более что пол в чайном домике блестит как стекло, а прелестная девушка расспрашивает о том, где бы вы хотели расположиться во время тиффина. Если собираетесь в эти края, захватите по меньшей мере пару красивых носков. Закажите носки из расшитой кожи индийского лося или даже, если уж на то пошло, из шелка, но боже вас упаси, подобно мне, стоять на полу в дешевых полосатых носках со следами штопки на пятках и при этом пытаться беседовать со служанкой чайного домика.
Они проводили нас (три девушки, все свежие и пригожие) в комнату, отделанную золотисто-бурой медвежьей шкурой. Такэному* украшали резные изображения летучих мышей, кружащих в сумерках, и желтые цветы на бамбуковой подставке. Потолок был отделан деревянными панелями, за исключением участка над окном. Там красовалось плетение из стружки кедра. Его окаймлял винно-коричневый ствол бамбука, отполированный так, что казалось, будто его покрыли лаком. От прикосновения руки к ширме стена комнаты отодвинулась, и мы оказались в просторном помещении, где была другая такэнома, отделанная деревом неизвестной породы, фактурой напоминавшим пенангскую пальму. Поверху проходил не очищенный от коры ствол какого-то дерева. Он был усеян затейливыми крапинками. В этом помещении ничего не было, кроме жемчужно-серой вазы. Две стены комнаты состояли из промасленной бумаги, а стыки потолочных перекрытий закрывали бронзовые крабы. За исключением порога такэномы, покрытого черным лаком, в каждом дюйме дерева ясно прослеживалась его естественная структура. Снаружи был сад, обсаженный карликовыми соснами и украшенный крохотным прудом, гладкими камнями, утопленными в землю, и цветущим вишневым деревом.
Нас оставили одних в этом раю, и поскольку я был всего-навсего беспардонным англичанином без обуви (белый человек словно деградирует, когда разувается), то принялся разгуливать вдоль стен и ощупывать ширмы. Остановившись, чтобы исследовать замок ширмы, я заметил, что это инкрустированная пластинка с изображением двух белых журавлей, кормящихся рыбой. Площадь этой бляшки не более трех квадратных дюймов, и обычно на нее не обращают внимания. Пространство, отгороженное ширмами, служило комодом, где, похоже, были сложены лампы, подсвечники, подушки и спальные мешки всего дома. Восточная нация, которая умеет так аккуратно хранить вещи, достойна того, чтобы ей поклониться в пояс. Пройдя наверх по деревянной лестнице, я очутился в редких по красоте комнатах с круглыми окнами, которые открывались в пустоту и потому для отдохновения глаз были затянуты плетением из бамбука. Переходы, устланные темным деревом, блестели как лед, и мне сделалось стыдно.
- Профессор, - сказал я, - они не сплевывают под ноги, не уподобляются во время еды свиньям, не ссорятся, а эти хрупкие помещения не выдержат пьяного - он немедленно провалится сквозь все эти перекрытия и скатится по склону горы в город. Им противопоказано обзаводиться детьми. - Тут я осекся: внизу было полно младенцев!
Девушки принесли чай в голубых фарфоровых чашках и кекс в красной лакированной вазочке. Такие кексы подаются в Симле лишь в одном-двух домах. Мы безобразно распростерлись на красных ковриках, постланных поверх циновок, и нам вручили палочки, чтобы расправиться с кексом. Утомительная задача.
- И это все? - зарычал профессор. - Я голоден, а чай с кексом должны подаваться не раньше четырех. - Украдкой он схватил рукой клинышек кекса.
Девушки вернулись (на этот раз впятером) с четырьмя лакированными подносами площадью один квадратный фут каждый и высотой четыре дюйма. Это были наши столы. Затем принесли красную лакированную чашку с рыбой, сваренной в рассоле, и морские анемоны (по крайней мере не грибы!). Каждая палочка была обернута бумажной салфеткой, подвязанной золотой ниткой. В плоском блюдечке лежали копченый рак и ломтик какой-то смеси, напоминавшей йоркширский пудинг, а по вкусу - сладкий омлет, и скрученный кусочек чего-то полупрозрачного, что некогда было живым существом, а теперь оказалось замаринованным. Девушки удалились, но не с пустыми руками: ты, О Тойо, унесла с собой мое сердце, то самое, которое я подарил девушке-бирманке в пагоде Шви-Дагон.
Профессор приоткрыл глаза, не произнеся ни звука. Палочки поглотили половину его внимания, а возвращение девушек - другую. О Тойо с эбеновыми волосами, розовощекая, словно вылепленная из тончайшего фарфора, рассмеялась, потому что я проглотил весь горчичный соус, который был подан к сырой рыбе, и заливался слезами в три ручья, пока она не подала мне сакэ из объемистой бутылки высотой четыре дюйма.
Если взять разбавленный рейнвейн, подогреть его, а затем забыть на время о вареве, пока оно не остынет, то получится сакэ. Мое блюдечко было таким крохотным, что я набрался смелости и наполнил его раз десять, но так и не разлюбил О Тойо.
После сырой рыбы и горчичного соуса подали другую рыбу, приправленную маринованной редиской, которую было почти невозможно подцепить палочкой. Девушки опустились полукругом на колени и визжали от восторга, глядя на неловкие движения профессора, - ведь не я же чуть было не опрокинул столик, пытаясь грациозно откинуться назад. После побегов молодого бамбука подошла очередь очень вкусных белых бобов в сладком соусе. Попытайтесь представить, что произойдет, если вы с помощью деревянных вязальных спиц препровождаете в рот бобы. Несколько цыплят, хитро сваренных с турнепсом, и полное блюдо белоснежной рыбы, начисто лишенной костей, в сопровождении горки риса завершили обед. Я забыл два или три блюда, но, когда О Тойо вручила мне лакированную японскую трубочку, набитую табаком, похожим на сено, я насчитал на лакированном столике девять тарелочек. Каждая поданное блюдо. Затем я и О Тойо по очереди покурили. Мои весьма уважаемые друзья по всем клубам и общим столам, приходилось ли вам, развалившись на кушетке после плотного тиффина, курить трубку, набитую руками прелестной девушки, когда четыре другие восхищаются вами на непонятном языке? Нет? Тогда вы не знаете, что такое настоящая жизнь.
Я окинул взглядом безупречную комнату, посмотрел на карликовые сосны и кремовые цветы вишни за окном, на О Тойо, которая заливалась смехом, оттого что я пускал дым через нос, на кольцо девушек из "Микадо", сидевших на коврике из золотисто-бурой медвежьей шкуры. Во всем ощущались цвети форма. Здесь были пища, комфорт, а красоты хватило бы для размышлений на полгода. Не хочу быть бирманцем. Желаю стать японцем неразлучным с О Тойо, bien entendu*, в домике, разделенном на кабинеты, стоящем на склоне холма, пахнущего камфорным деревом.
- Хей-о! - воскликнул профессор. - На земле есть места и похуже. Ты помнишь, что наш пароход отходит в четыре? Пора просить счет и сматываться.
Я понял, что оставил свое сердце у О Тойо под этими соснами. Может быть, я получу его назад в Кобе.
Глава XI
Дальнейшее исследование Японии; Внутреннее Японское море и превосходная
кухня; таинство с паспортами, консульством и прочее
Рим! Рим! Кажется, там я покупал хорошие
сигары.
Из записок путешественника
Увы! Насколько бессильным порой оказывается перо! Я собирался рассказать о Нагасаки значительно больше, чем смог, поведать, например, о похоронной процессии, которую встретил на улице. Вам стоило бы узнать о причитающих женщинах в белом, которые шли за усопшим, запертым в деревянном паланкине. Паланкин раскачивался на плечах носильщиков. Словно отлитый из бронзы, буддийский священник двигался впереди, а мальчишки бежали следом.
Я собирался предложить вашему вниманию рассуждение о морали, обзор политической ситуации и исчерпывающее эссе о будущем Японии, однако успел обо всем забыть и помню лишь О Тойо в чайном саду.
Из Нагасаки на пароходе "Пи энд Оу" мы направились через Внутреннее Японское море в Кобе. Это значит, что последние двадцать часов мы плывем словно по гигантскому озеру, которое, насколько хватает глаз, усеяно всевозможными островками. Некоторые из них достигают в длину четырех миль, а в ширину двух, иные - просто крошечные бугорки, не больше, чем копна сена. "Кук и Сыновья" взимают лишнюю сотню рупий за проезд через этот уголок Вселенной, однако сами понятия не имеют, как творятся подобные чудеса. На самом деле при любой погоде, при любом освещении эти островки (пурпурные, янтарные, серые, зеленые и черные) стоят впятеро дороже.
Последние полчаса я провел в толпе галдящих туристов, размышляя о том, как бы получше "преподнести" вам этих господ. Туристы, конечно, не поддаются описанию: каждые полминуты они вскрикивают "Боже мой!", а еще через пять минут спрашивают друг друга: "Па-аслушайте, не кажется ли вам, что все это слишком однообразно?" Затем они принимаются играть в некую игру, напоминающую крикет, пока очередной отменный пейзаж не заставляет их прерваться и снова воскликнуть "Боже мой!". Если бы на островах было побольше дубов и сосен, то возникла бы полная иллюзия, что на протяжении трехсот миль мимо нас тянутся берега озера Наини-Таль*. Однако Наини-Таль далеко, и по мере того, как наш большой пароход продвигался вперед по водным аллеям, я видел, что мертвенно спокойное на первый взгляд море с гулким эхом обрушивает к подножию утесов прибой футов в десять высотой.
Мы продвигались среди такой густой россыпи островов, что чудилось, будто вокруг сомкнулись сплошные берега. Наверное, приливное течение огибает вон тот одинокий риф (об этом говорит толчея мелких волн) и вот-вот вынесет пароход на скалу. Некто стоящий на мостике спасает судно, и мы уже целимся в другой островок... И так без конца. Глаза не успевают следить за носом парохода, который катится то вправо, то влево.
Конченные личности, которые уже не в состоянии весь вечер кричать "Боже мой!", спускаются вниз.
Попав в Японию (все путешествие может занять три месяца, или десять недель), постарайтесь пройти Внутренним Японским морем и тогда узнаете, насколько быстро изумление может смениться обычным любопытством, а то и безразличием. Что касается меня, то я сейчас больше думаю об устрицах, которые были закуплены для нашего стола в Нагасаки, чем о призрачном островке, похожем на морскую звезду, который проскользнул за бортом. Да, это море романтических тайн. Луна серебрит воду, и белые паруса джонок тоже кажутся серебряными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46