Капитан адмиралтейского судна видел, как постепенно загорались один за другим огни на фарватере, видел это и капитан коммерческого парохода, стоявший на палубе рядом с ним.Капитан сказал:— Здесь была, наверное, какая-нибудь международная катастрофа или что-нибудь в этом роде? — Тут он присвистнул. — Я буду стоять здесь всю ночь, пока не придёт голландец, — сказал он.— А я двигаюсь дальше, — говорит шкипер коммерческого судна, — мои хозяева вряд ли были бы довольны, если бы я остался любоваться иллюминацией. Этот пролив загромождён обломками судов, и я бы не удивился, если бы оказалось, что тайфун загнал сюда с полдюжины китайских джонок. — С этими словами он удалился, но адмиралтейское наблюдательное судно продержалось всю ночь около Флоресова маяка, пока не потухли огни, и тут капитан был ещё более удивлён, чем тогда, когда они горели.Незадолго до рассвета торопливо подошла канонерка, и оба судна стали рядом, наблюдая, как понемногу потухали огни, пока не осталось ничего, кроме зелёных и влажных берегов пролива, покачивающихся на воде бакенов и маяка Вурли.Доузе очень спокойно спал эту ночь, и на некоторое время освободился от своих полос в голове при мысли о сердитых пароходах у входа в канал. Чаллонг был чем-то занят и вернулся на берег только поздно вечером. Ранним утром, ещё перед рассветом, Доузе выглянул в море и увидел, что корабли всех стран идут по направлению к Флоресову проливу, освещённые светом луны, представляя собой удивительное зрелище. Вот как он рассказывал мне всегда эту историю.— И затем, — говорил он, — он услышал выстрел из пушки, сопровождавшийся страшным взрывом, и все эти огромные плоты разлетелись в щепки, осталось только два судна, и от одного из них отделилась шлюпка на вёслах, которые ложились поперёк, а не в длину, как полосы прилива или отлива, и подошла к маяку.— Что тут за дьявольская штука случилась в проливе? — спрашивает человек в лодке, подъехав так близко, что его могли услышать с маяка. — Уж не погиб ли здесь весь английский флот или что-нибудь в этом роде?— Тут ничего не случилось, — отвечает Доузе, сидя на платформе вблизи маяка и внимательно следя за исполосованной приливом водой, которую он всегда ненавидел, особенно по утрам. — Оставьте меня в покое, и я вас не трону. Идите кругом через Омбейский пролив и не портьте мне воду. Вы делаете её всю полосатой. — И, говоря это, он ловит себя на мысленном обращении к самому себе: «Ну, это уж глупо, это просто глупо». — И все время он цепляется за край платформы, чтобы волны прилива не унесли его с собой.Кто-то из лодки ласково и спокойно говорит ему:— Мы обойдём кругом через Омбейский пролив, если вы пойдёте с нами, поговорите с нашим капитаном и укажете ему путь.Доузе был очень польщён этим и тотчас же вскочил в шлюпку, не обращая внимания на Чаллонга. Но Чаллонг поплыл вслед за лодкой к пароходу. Когда Доузе был в шлюпке, он заметил, так рассказывал он мне, что он не мог иначе разговаривать с матросами, как называя их «белыми мышами с цепочками вокруг шеи», но Богу известно, что он ни разу не видел белой мыши и даже не думал о ней с тех пор, как маленьким мальчиком держал её однажды в платочке. Он был все время абсолютно спокоен. Так подплыли они к адмиралтейскому судну; тут человек в шлюпке крикнул что-то, чего Доузе не мог разобрать, но там было одно слово, которое повторялось несколько раз: «м-а-д, мад» mad — сумасшедший (англ.).
— и кто-то позади него произнёс что-то в этом же роде, только в обратном порядке. Таким образом, он уловил уже два слова — мад и дам damn (англ.) — единственное слово, которое знал его сожитель Чаллонг.
, и, когда он поднялся на палубу, он сказал капитану:— Пусть я буду проклят, если я сумасшедший.Но все время взгляд его был прикован к бухтам верёвок на кафель-нателях, и он смотрел на них не отрываясь, пока не почувствовал приятное утомление среди такелажа, который бежал наклонно, крест-накрест вниз и вверх и в самых разнообразных направлениях, но только не прямо на север или на юг, как текла вода у него под ногами. Но доски на палубе были положены именно в этом направлении, и Доузе не решался смотреть на них. Они напоминали ему полосы на воде под сваями маяка.Тут он услышал голос капитана, который очень ласково заговорил с ним, и ни за что на свете он не сумел бы сказать, почему он так с ним говорил. Он хотел рассказать капитану, что вода во Флоресовом проливе была полосатая и что пароходы ещё более бороздили её, но вместо всех слов он мог только пропеть, не сводя пристального взгляда со снастей: Я видел корабль, отплывший,Отплывший в море.И, ах, он был весь полонХорошенькими вещами для меня. Но тут он спохватился, что это было глупо, прервал себя и хотел сказать капитану относительно Омбейского пролива, но вместо этого он сказал:— Капитан был утка, я не хочу этим обидеть вас, сэр, но у меня было что-то на спине, о чем я забыл. И когда корабль начал двигаться,Капитан говорит: «Квах, квах!» Тут он замечает, что капитан багровеет от гнева, и говорит про себя: «Опять мой глупый язык закусил удила и понёс меня. Я лучше пойду». И он пошёл прочь от капитана и увидел своё отражение в медном ящике с компасом, и он убедился, что стоял и говорил совершенно голый перед всеми матросами, и, страшно огорчённый, с воем побежал прятаться на бак. Он мог по неделям ходить голым на маяке, и Чаллонг, разумеется, не заметил бы этого. Между тем Чаллонг все время плавал вокруг парохода и на забаву матросам говорил про своё «дам», надеясь, что его возьмут на пароход.Доузе не рассказывал мне, что случилось после этого, но, по-видимому, наше наблюдательное судно спустило две шлюпки, которые подошли к бакенам Доузе. Они спустили лот для измерения глубины и, убедившись, что все в порядке, обрезали верёвки бакенов, сделанных Доузе и Чаллонгом, и пустили их по течению, которое отнесло их в пролив Лоби-Тоби, а голландская канонерка отправила двух людей на берег, чтобы они остались на маяке и последили за ним. Английское же судно ушло прочь, увозя с собой Доузе и предоставив Чаллонгу плыть за ними с криками «дам-дам», при этом он высовывался из воды и складывал вместе свои перепончатые руки. Через пять минут он стал отставать и, вероятно, вернулся назад, на маяк Вурли. Не так-то легко утопить Оранг-Лорда даже во время прилива во Флоресовом проливе.Доузе встретился со мной, когда он прибыл в Англию на адмиралтейском наблюдательном судне, проведя на нем более шести месяцев и избавившись от своих полос благодаря тому, что он усиленно работал и избегал смотреть через борт на воду. Он рассказал мне то, что я сейчас рассказал вам, сэр, и казался очень сконфуженным своим поведением; но больше всего его мучило беспокойство о том, не отправили ли они своими бакенами и огнями кого-нибудь на дно моря. Он неоднократно говорил об этом со мной и с каждым разом все больше убеждался, что что-то такое должно было случиться в проливе по его вине. Я думаю, что эта мысль угнетала его, потому что однажды я встретил его во Фраттоне в красном джерси, молящимся перед Армией Спасения, которая представила его в своих отчётах как обращённого пирата. От него они узнали, что он совершил какое-то преступление в глубоких морях, — вот все, что он сказал мне, а о пиратстве они знали только одно, что им не занимается теперь никто, кроме китайцев.Я говорю ему: «Доузе, не будь глупцом. Сними своё джерси и пойдём-ка со мной». А он говорит: «Фенвик, я должен спасти свою душу, потому что я уверен, что я убил во Флоресовом проливе больше людей, чем их погибло при Трафальгаре». Я говорю: «Человеку, который воображает, что он видел, как флоты всего мира выстроились кольцом, чтобы смотреть на его дурацкие фальшивые бакены (я именно так и сказал), не подобает иметь душу, а если бы он имел её, то не мог бы убить и муху. Джон Доузе, ты был тогда сумасшедшим, но теперь ты ещё более похож на сумасшедшего. Сними это джерси!»Он снял его и пошёл со мной, но никогда он не избавился от подозрения, что он потопил несколько судов из-за своих глупых затей во Флоресовом проливе, а теперь он служит перевозчиком между Портсмутом и Госпортом, где течения пересекают друг друга, и вы не можете сделать и десяти ударов веслом кряду в одном направлении.— Как, однако, поздно! Взгляните!Фенвик встал со стула, подошёл к огню, дотронулся до чего-то, что зазвенело, и яркое сияние погасло с такой быстротой, от которой стало больно глазам. День наступил, и канал не нуждался больше в маяке св. Цецилии. Морской туман разорванными клочьями медленно сползал с утёсов, а солнце поднималось, и мёртвое море сделалось живым и прекрасным. Утренняя тишина располагала нас к молчанию, пока мы стояли на балконе маяка. С утёсов, расположенных позади св. Цецилии, слетел жаворонок, и до нас донёсся запах коров, которые паслись внизу на пастбище.И каждый из нас мог свободно возблагодарить Бога за новый день чистой и здоровой жизни. ПРЕД ЛИЦОМ(In the Presence) — Итак, — сказал полковой капеллан, — все было сделано правильно, вполне правильно, и я очень доволен Руттон Сингом и Аттар Сингом. Они пожали плоды своих жизней.Капеллан сложил руки и уселся на веранде. Жаркий день окончился, среди бараков тянуло приятным запахом кушанья, полуодетые люди расхаживали взад и вперёд, держа в руках плетёные подносы и кружки с водой.Субадар-майор Субадар-майор — высший чин, доступный для туземного офицера индийской армии, чин этот приблизительно равняется чину капитана. Хавильдар-майор — высшая степень не штаб-офицерских чинов.
, одетый до крайности небрежно, сидел, как и подобало его рангу, на стуле; его племянник, хавильдар-майор, почтительно стоял, прислонясь к стене. Полк находился дома и отдыхал в своих казармах, в своей собственной области, получившей название по имени того великого магометанского святого, которого чтил ещё «император Джеханджир» и любил Гуру-Хар-Гобинд, шестой из великих сикхов — рода Гуру.— Вполне, — повторил капеллан.Ни один сикх не противоречит своему полковому капеллану, который излагает перед ним святую книгу Грунт-сахиба и знает все о жизнях и легендах, касающихся Гуру.Субадар-майор наклонил свою седую голову. Хавильдар почтительно кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание и попросить позволения уйти. Хотя он был племянником субадара, а его отец владел землями, бывшими вдвое больше земель его дяди, молодой человек помнил своё место в армии. Субадар-майор слегка пошевелил рукой, на которой виднелся железный браслет.— Не замешана ли в деле женщина? — спросил хавильдар-майор. — Меня не было в то время.— Да, да, да, мы все знаем, что ты был в Англии, ел и пил вместе с сахибами. Мы даже удивляемся, что ты ещё можешь говорить на пенджабском наречии. — Выхоленная борода субадара, казалось, ощетинилась.— Нет, женщины не было, — ворчливо ответил капеллан. — Причина — земля. Слушайте же, Руттон Синг и Аттар Синг были старшими из четырех братьев. Они владели большим участком земли возле… как бишь называлась деревня! — ах, да, возле Пишапура, близ Тори, в области Патиала, где люди пока ещё не разучились соблюдать закон. Двое младших братьев возделывали поля, а Руттон Синг и Аттар Синг, по обычаю их рода, поступили в полк.— Так, так, — сказал хавильдар-майор. — Во всех порядочных семьях всегда поступают таким образом.— Слушайте же, — продолжал капеллан, — их родственники с материнской стороны несправедливо притесняли двоих младших братьев, оставшихся возделывать землю. Эти родственники пускали скот на их зеленые всходы, собирали их урожай, отводили воду, оскверняли колодцы, подавали разные сутяжнические жалобы на всех четырех братьев. Говорят, они не щадили даже посевов хлопчатника.Родственники эти воображали, что благодаря прошлым и будущим неприятностям, молодые люди бросят земли близ деревни Пишапур, в области Патиала. Ведь если бы братья ушли, их земля досталась бы этим родственникам. Я не полковой учитель, но не правда ли, сын мой, это было так?— Да, — мрачно согласился хавильдар. — Не в одном Чишапуре ограда поедает поле, вместо того чтобы защищать его! Может быть, в числе этих родственников была женщина?— Бог ведает, — сказал капеллан. — Но ни женщины, ни мужчины, ни суды не помогли; молодые люди не покинули родовой земли. Они обратились к Руттон Сингу и Аттар Сингу, своим братьям, служившим с нами, а потому знавшим обычаи мира, и попросили их помочь им в их борьбе. Земля и честь их рода были дороги Руттон Сингу и Аттар Сингу. Вот потому-то они так часто просили позволения отправиться в Патиалу и присутствовать там на заседаниях суда. Поймите, они не возвращались к себе домой, чтобы с почётом сидеть среди гирлянд жасмина под деревьями. Нет, они являлись для неприятных хлопот или чтобы присутствовать на суде, или из-за краж, или из-за угнанных коров и вообще — не почивали на лаврах.— Я знаю, — заметил субадар-майор, — обоим жилось горько, но оба вели себя хорошо. Я без труда добывал для них разрешение уехать.— Они часто разговаривали и со мной, — сказал капеллан. — «Пусть желающий получить четыре великих дара обращается к словесам святых людей». Так написано! Они часто показывали мне бумаги с крючкотворными жалобами. Часто плакали из-за преследований своих родственников. Многие, видя их красные глаза, думали, что это от пьянства.— При мне также плакали, — произнёс субадар-майор. — Они хорошо вели себя в течение девяти лет службы, вдобавок Руттон Синг был учебный наик.— Они все делали правильно, как подобает сикху, — заметил капеллан. — После преследований, продолжавшихся семь лет, Аттар Синг снова взял отпуск для поездки в Пишапур (в четвёртый раз в течение одного года), он созвал своих притеснителей перед старшинами деревни, бросил тюрбан к их ногам и стал молить головой своего отца прекратить преследования. Он серьёзно им объявил, что достиг границ своего терпения, и что дело может кончиться только единственным образом.Они же оскорбили его, посмеялись над ним, над его слезами, а это равнялось насмешкам над полком. Тогда Аттар Синг вернулся сюда и рассказал о последних неприятностях своему старшему брату Руттон Сингу. Но тот не мог сразу получить отпуск.— Он был наик и ему следовало учить рекрутов. Я сам сказал ему это, — пояснил субадар-майор. — Он был послушен и сказал, что подождёт.— Но когда братьям-воинам позволили уехать, они взяли отпуск на четыре дня, — продолжал полковой капеллан.— Я нахожу, что Аттар Сингу не следовало брать револьвера сахиба Байнса. Он занимал должность его ординарца, и все вещи сахиба были у него в руках. Поэтому-то я считаю, что Аттар Синг поступил нехорошо, — заметил субадар-майор.— Все слова были испробованы. Требовалось оружие, а разве они могли обратить правительственные ружья против простых земледельцев? — возразил капеллан. — Кроме того, револьвер был отослан обратно вместе с переводом денег за истраченные патроны. «Не занимай, заняв же, скоро плати долг». Так говорится в Книге Гимнов. Руттон Синг взял с собой палаш, братья отправились в Пишапур и напали на своих притеснителей. Они убили семнадцать человек, ранили десять. Револьвер лучше судебного дела.Повторяю, эти четыре брата (двое от нас, двое земледельцев) убили и ранили двадцать семь человек, своих родственников с материнской стороны. После этого четверо поднялись на крышу своего дома, и Аттар Синг, человек порывистый, сказал: «Я исполнил моё дело!» В присутствии всех односельчан он совершил шинан (обряд очищения), передал револьвер сахиба Байнса Руттон Сингу, и тот выстрелом в голову убил его.Аттар Синг покинул своё тело, как насекомое покидает былинку травы. Но у Руттон Синга ещё оставалось неоконченное дело. Он спустился с крыши дома и отыскал одного на время забытого им врага, уроженца Патиалы, служившего в нашем же полку. Враг этот действовал заодно с остальными притеснителями. Руттон Синг пустил в него две пули и один раз ударил его палашом.— Но тот спасся, теперь лежит в нашем госпитале, — заметил субадар, — и доктор говорит, что, несмотря на все, он выживет.— Не по вине Руттон Синга! Руттон Синг бросил его, считая мёртвым. После расправы с последним врагом он вернулся на крышу своего дома, и трое братьев послали мальчика на полицейский пост с просьбой выслать против них отряд, чтобы умереть с честью. Никто не пришёл. А между тем область Патиалы не находится под властью английского закона. Тогда на третий день Руттон Синг тоже совершил шинан, и младший из братьев застрелил его, опять-таки в голову. Его душа покинула тело. Все совершилось по правилам.С самого начала до конца они не горячились, не торопились, не переходили границ. Из их притеснителей в живых не осталось никого. Зато они не убили ни одного из непричастных к делу жителей Пишапура. И крестьяне посылали на крышу их дома пищу в течение тех трех дней, пока они ждали, чтобы полиция прислала солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
— и кто-то позади него произнёс что-то в этом же роде, только в обратном порядке. Таким образом, он уловил уже два слова — мад и дам damn (англ.) — единственное слово, которое знал его сожитель Чаллонг.
, и, когда он поднялся на палубу, он сказал капитану:— Пусть я буду проклят, если я сумасшедший.Но все время взгляд его был прикован к бухтам верёвок на кафель-нателях, и он смотрел на них не отрываясь, пока не почувствовал приятное утомление среди такелажа, который бежал наклонно, крест-накрест вниз и вверх и в самых разнообразных направлениях, но только не прямо на север или на юг, как текла вода у него под ногами. Но доски на палубе были положены именно в этом направлении, и Доузе не решался смотреть на них. Они напоминали ему полосы на воде под сваями маяка.Тут он услышал голос капитана, который очень ласково заговорил с ним, и ни за что на свете он не сумел бы сказать, почему он так с ним говорил. Он хотел рассказать капитану, что вода во Флоресовом проливе была полосатая и что пароходы ещё более бороздили её, но вместо всех слов он мог только пропеть, не сводя пристального взгляда со снастей: Я видел корабль, отплывший,Отплывший в море.И, ах, он был весь полонХорошенькими вещами для меня. Но тут он спохватился, что это было глупо, прервал себя и хотел сказать капитану относительно Омбейского пролива, но вместо этого он сказал:— Капитан был утка, я не хочу этим обидеть вас, сэр, но у меня было что-то на спине, о чем я забыл. И когда корабль начал двигаться,Капитан говорит: «Квах, квах!» Тут он замечает, что капитан багровеет от гнева, и говорит про себя: «Опять мой глупый язык закусил удила и понёс меня. Я лучше пойду». И он пошёл прочь от капитана и увидел своё отражение в медном ящике с компасом, и он убедился, что стоял и говорил совершенно голый перед всеми матросами, и, страшно огорчённый, с воем побежал прятаться на бак. Он мог по неделям ходить голым на маяке, и Чаллонг, разумеется, не заметил бы этого. Между тем Чаллонг все время плавал вокруг парохода и на забаву матросам говорил про своё «дам», надеясь, что его возьмут на пароход.Доузе не рассказывал мне, что случилось после этого, но, по-видимому, наше наблюдательное судно спустило две шлюпки, которые подошли к бакенам Доузе. Они спустили лот для измерения глубины и, убедившись, что все в порядке, обрезали верёвки бакенов, сделанных Доузе и Чаллонгом, и пустили их по течению, которое отнесло их в пролив Лоби-Тоби, а голландская канонерка отправила двух людей на берег, чтобы они остались на маяке и последили за ним. Английское же судно ушло прочь, увозя с собой Доузе и предоставив Чаллонгу плыть за ними с криками «дам-дам», при этом он высовывался из воды и складывал вместе свои перепончатые руки. Через пять минут он стал отставать и, вероятно, вернулся назад, на маяк Вурли. Не так-то легко утопить Оранг-Лорда даже во время прилива во Флоресовом проливе.Доузе встретился со мной, когда он прибыл в Англию на адмиралтейском наблюдательном судне, проведя на нем более шести месяцев и избавившись от своих полос благодаря тому, что он усиленно работал и избегал смотреть через борт на воду. Он рассказал мне то, что я сейчас рассказал вам, сэр, и казался очень сконфуженным своим поведением; но больше всего его мучило беспокойство о том, не отправили ли они своими бакенами и огнями кого-нибудь на дно моря. Он неоднократно говорил об этом со мной и с каждым разом все больше убеждался, что что-то такое должно было случиться в проливе по его вине. Я думаю, что эта мысль угнетала его, потому что однажды я встретил его во Фраттоне в красном джерси, молящимся перед Армией Спасения, которая представила его в своих отчётах как обращённого пирата. От него они узнали, что он совершил какое-то преступление в глубоких морях, — вот все, что он сказал мне, а о пиратстве они знали только одно, что им не занимается теперь никто, кроме китайцев.Я говорю ему: «Доузе, не будь глупцом. Сними своё джерси и пойдём-ка со мной». А он говорит: «Фенвик, я должен спасти свою душу, потому что я уверен, что я убил во Флоресовом проливе больше людей, чем их погибло при Трафальгаре». Я говорю: «Человеку, который воображает, что он видел, как флоты всего мира выстроились кольцом, чтобы смотреть на его дурацкие фальшивые бакены (я именно так и сказал), не подобает иметь душу, а если бы он имел её, то не мог бы убить и муху. Джон Доузе, ты был тогда сумасшедшим, но теперь ты ещё более похож на сумасшедшего. Сними это джерси!»Он снял его и пошёл со мной, но никогда он не избавился от подозрения, что он потопил несколько судов из-за своих глупых затей во Флоресовом проливе, а теперь он служит перевозчиком между Портсмутом и Госпортом, где течения пересекают друг друга, и вы не можете сделать и десяти ударов веслом кряду в одном направлении.— Как, однако, поздно! Взгляните!Фенвик встал со стула, подошёл к огню, дотронулся до чего-то, что зазвенело, и яркое сияние погасло с такой быстротой, от которой стало больно глазам. День наступил, и канал не нуждался больше в маяке св. Цецилии. Морской туман разорванными клочьями медленно сползал с утёсов, а солнце поднималось, и мёртвое море сделалось живым и прекрасным. Утренняя тишина располагала нас к молчанию, пока мы стояли на балконе маяка. С утёсов, расположенных позади св. Цецилии, слетел жаворонок, и до нас донёсся запах коров, которые паслись внизу на пастбище.И каждый из нас мог свободно возблагодарить Бога за новый день чистой и здоровой жизни. ПРЕД ЛИЦОМ(In the Presence) — Итак, — сказал полковой капеллан, — все было сделано правильно, вполне правильно, и я очень доволен Руттон Сингом и Аттар Сингом. Они пожали плоды своих жизней.Капеллан сложил руки и уселся на веранде. Жаркий день окончился, среди бараков тянуло приятным запахом кушанья, полуодетые люди расхаживали взад и вперёд, держа в руках плетёные подносы и кружки с водой.Субадар-майор Субадар-майор — высший чин, доступный для туземного офицера индийской армии, чин этот приблизительно равняется чину капитана. Хавильдар-майор — высшая степень не штаб-офицерских чинов.
, одетый до крайности небрежно, сидел, как и подобало его рангу, на стуле; его племянник, хавильдар-майор, почтительно стоял, прислонясь к стене. Полк находился дома и отдыхал в своих казармах, в своей собственной области, получившей название по имени того великого магометанского святого, которого чтил ещё «император Джеханджир» и любил Гуру-Хар-Гобинд, шестой из великих сикхов — рода Гуру.— Вполне, — повторил капеллан.Ни один сикх не противоречит своему полковому капеллану, который излагает перед ним святую книгу Грунт-сахиба и знает все о жизнях и легендах, касающихся Гуру.Субадар-майор наклонил свою седую голову. Хавильдар почтительно кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание и попросить позволения уйти. Хотя он был племянником субадара, а его отец владел землями, бывшими вдвое больше земель его дяди, молодой человек помнил своё место в армии. Субадар-майор слегка пошевелил рукой, на которой виднелся железный браслет.— Не замешана ли в деле женщина? — спросил хавильдар-майор. — Меня не было в то время.— Да, да, да, мы все знаем, что ты был в Англии, ел и пил вместе с сахибами. Мы даже удивляемся, что ты ещё можешь говорить на пенджабском наречии. — Выхоленная борода субадара, казалось, ощетинилась.— Нет, женщины не было, — ворчливо ответил капеллан. — Причина — земля. Слушайте же, Руттон Синг и Аттар Синг были старшими из четырех братьев. Они владели большим участком земли возле… как бишь называлась деревня! — ах, да, возле Пишапура, близ Тори, в области Патиала, где люди пока ещё не разучились соблюдать закон. Двое младших братьев возделывали поля, а Руттон Синг и Аттар Синг, по обычаю их рода, поступили в полк.— Так, так, — сказал хавильдар-майор. — Во всех порядочных семьях всегда поступают таким образом.— Слушайте же, — продолжал капеллан, — их родственники с материнской стороны несправедливо притесняли двоих младших братьев, оставшихся возделывать землю. Эти родственники пускали скот на их зеленые всходы, собирали их урожай, отводили воду, оскверняли колодцы, подавали разные сутяжнические жалобы на всех четырех братьев. Говорят, они не щадили даже посевов хлопчатника.Родственники эти воображали, что благодаря прошлым и будущим неприятностям, молодые люди бросят земли близ деревни Пишапур, в области Патиала. Ведь если бы братья ушли, их земля досталась бы этим родственникам. Я не полковой учитель, но не правда ли, сын мой, это было так?— Да, — мрачно согласился хавильдар. — Не в одном Чишапуре ограда поедает поле, вместо того чтобы защищать его! Может быть, в числе этих родственников была женщина?— Бог ведает, — сказал капеллан. — Но ни женщины, ни мужчины, ни суды не помогли; молодые люди не покинули родовой земли. Они обратились к Руттон Сингу и Аттар Сингу, своим братьям, служившим с нами, а потому знавшим обычаи мира, и попросили их помочь им в их борьбе. Земля и честь их рода были дороги Руттон Сингу и Аттар Сингу. Вот потому-то они так часто просили позволения отправиться в Патиалу и присутствовать там на заседаниях суда. Поймите, они не возвращались к себе домой, чтобы с почётом сидеть среди гирлянд жасмина под деревьями. Нет, они являлись для неприятных хлопот или чтобы присутствовать на суде, или из-за краж, или из-за угнанных коров и вообще — не почивали на лаврах.— Я знаю, — заметил субадар-майор, — обоим жилось горько, но оба вели себя хорошо. Я без труда добывал для них разрешение уехать.— Они часто разговаривали и со мной, — сказал капеллан. — «Пусть желающий получить четыре великих дара обращается к словесам святых людей». Так написано! Они часто показывали мне бумаги с крючкотворными жалобами. Часто плакали из-за преследований своих родственников. Многие, видя их красные глаза, думали, что это от пьянства.— При мне также плакали, — произнёс субадар-майор. — Они хорошо вели себя в течение девяти лет службы, вдобавок Руттон Синг был учебный наик.— Они все делали правильно, как подобает сикху, — заметил капеллан. — После преследований, продолжавшихся семь лет, Аттар Синг снова взял отпуск для поездки в Пишапур (в четвёртый раз в течение одного года), он созвал своих притеснителей перед старшинами деревни, бросил тюрбан к их ногам и стал молить головой своего отца прекратить преследования. Он серьёзно им объявил, что достиг границ своего терпения, и что дело может кончиться только единственным образом.Они же оскорбили его, посмеялись над ним, над его слезами, а это равнялось насмешкам над полком. Тогда Аттар Синг вернулся сюда и рассказал о последних неприятностях своему старшему брату Руттон Сингу. Но тот не мог сразу получить отпуск.— Он был наик и ему следовало учить рекрутов. Я сам сказал ему это, — пояснил субадар-майор. — Он был послушен и сказал, что подождёт.— Но когда братьям-воинам позволили уехать, они взяли отпуск на четыре дня, — продолжал полковой капеллан.— Я нахожу, что Аттар Сингу не следовало брать револьвера сахиба Байнса. Он занимал должность его ординарца, и все вещи сахиба были у него в руках. Поэтому-то я считаю, что Аттар Синг поступил нехорошо, — заметил субадар-майор.— Все слова были испробованы. Требовалось оружие, а разве они могли обратить правительственные ружья против простых земледельцев? — возразил капеллан. — Кроме того, револьвер был отослан обратно вместе с переводом денег за истраченные патроны. «Не занимай, заняв же, скоро плати долг». Так говорится в Книге Гимнов. Руттон Синг взял с собой палаш, братья отправились в Пишапур и напали на своих притеснителей. Они убили семнадцать человек, ранили десять. Револьвер лучше судебного дела.Повторяю, эти четыре брата (двое от нас, двое земледельцев) убили и ранили двадцать семь человек, своих родственников с материнской стороны. После этого четверо поднялись на крышу своего дома, и Аттар Синг, человек порывистый, сказал: «Я исполнил моё дело!» В присутствии всех односельчан он совершил шинан (обряд очищения), передал револьвер сахиба Байнса Руттон Сингу, и тот выстрелом в голову убил его.Аттар Синг покинул своё тело, как насекомое покидает былинку травы. Но у Руттон Синга ещё оставалось неоконченное дело. Он спустился с крыши дома и отыскал одного на время забытого им врага, уроженца Патиалы, служившего в нашем же полку. Враг этот действовал заодно с остальными притеснителями. Руттон Синг пустил в него две пули и один раз ударил его палашом.— Но тот спасся, теперь лежит в нашем госпитале, — заметил субадар, — и доктор говорит, что, несмотря на все, он выживет.— Не по вине Руттон Синга! Руттон Синг бросил его, считая мёртвым. После расправы с последним врагом он вернулся на крышу своего дома, и трое братьев послали мальчика на полицейский пост с просьбой выслать против них отряд, чтобы умереть с честью. Никто не пришёл. А между тем область Патиалы не находится под властью английского закона. Тогда на третий день Руттон Синг тоже совершил шинан, и младший из братьев застрелил его, опять-таки в голову. Его душа покинула тело. Все совершилось по правилам.С самого начала до конца они не горячились, не торопились, не переходили границ. Из их притеснителей в живых не осталось никого. Зато они не убили ни одного из непричастных к делу жителей Пишапура. И крестьяне посылали на крышу их дома пищу в течение тех трех дней, пока они ждали, чтобы полиция прислала солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15