Ведь мы говорили по линии, о которой никто не мог знать…
– Вы попытались установить надёжную связь, – продолжал Рейли с тяжестью в голосе. – Устроить фокус с вашим мобильным телефоном и частной линией по соседству с Уайтвотером, номер которой он сообщил вам в зашифрованном виде. – Рейли был явно глубоко опечален тем, что его ребята оказались способными на такую хитрость, на такое подлое коварство. – Вам не повезло в том, что среди сотрудников, которые вели наблюдение за линией Санта-Барбары, оказался один компьютерный чудик, который за десять минут написал программу, чтобы выделить все возможные комбинации цифр и сравнить с телефонным справочником. Набралось сто возможных номеров, и сорок три из них существовали реально. Когда вы позвонили Габриелю второй раз, все сорок три уже были на прослушке.
Значит, они намеренно оставили мне мой мобильный телефон. Поскольку их интересовало, кому я ещё буду звонить.
– Вы ничего не сообщили об этом, Дуэйн, – с огорчением сказал Рейли. – Поэтому они подозревали, что вы хотите вступить с Ицуми в сговор. – Рейли смотрел на меня покрасневшими глазами. – Вам не уйти от них, Дуэйн. Весь город у них под контролем. На каждой дороге, ведущей из города, стоит машина с радаром и приборами инфракрасного видения. Ваш дом под наблюдением. Они ждут, когда вы ослабеете настолько, чтобы они могли взять вас, не привлекая внимания.
– Но зачем, ради всего святого? Для чего такие затраты? Почему просто не послать выпускника 8541, который быстро и безболезненно загонит мне в череп пулю?
– Этого я не знаю. Может, потому, что мы за границей. Пытаются сделать всё незаметно.
– Это называется незаметно? Десятки агентов обложили весь город.
Он беспомощно пожал плечами.
– Не знаю, Дуэйн. Знаю только, что у них есть особое указание ничего вам не делать. Особое – и с очень больших высот.
Это меня крайне озадачило. Они задавили Габриеля без особых раздумий. Что они сделали с Джеком Монроем, я не знал, но уж тоже наверняка не церемонились.
– С чего бы это?
– Пока вы не нарушили подписку о неразглашении, запрещено применять к вам насилие.
– А просто уморить меня голодом.
– Я больше не могу раздобыть для вас концентрат, это верно. – Он положил свою мясистую ладонь на чемодан со спутниковым телефоном. – Но одно дело в моих силах. При условии, что всё пройдёт так, как мне обещано. Корабль из нашей конюшни, военный корабль «Rushmore» сейчас выполняет северо-атлантическую миссию и находится на пути из испанского Кадиса. Они сделают крюк и завтра к вечеру прибудут к ирландским суверенным берегам.
Ну, хотя бы суверенным.
– Для чего? Чтобы вести войну против наших собственных секретных служб?
– У них на борту есть этот новый лёгкий десантный катер из комплектации авианосцев. Он нас заберёт. Во вторник вечером, в восемь часов, с крайнего пирса. Они причалят, возьмут нас на борт и тут же отчалят, никто и глазом моргнуть не успеет.
– А потом?
Он помедлил. Это промедление сказало мне всё.
– По крайней мере, мы будем среди своих людей. Среди морской пехоты, Дуэйн. Мы найдём решение. Поверьте мне.
– Мои предчувствия скорее подсказывают мне, что я, как только поднимусь на борт этого катера, стану овечкой, которая идёт на бойню своим ходом.
– Это всё, что я могу вам предложить. Вам придётся довериться мне в последний раз.
Я посмотрел на него и почувствовал, что голова моя настолько переполнена всем, что я не смог бы продолжать разговор.
– Я подумаю над этим, – сказал я. – Не поздно будет, если я позвоню вам завтра?
– В принципе вам просто надо вовремя явиться на пирс.
– Я всё равно позвоню, – сказал я.
С этим я ушёл, твёрдо решив, что не закончу свою бесславную жизнь жалкой смертью.
То был апрель 1991 года. Война в Персидском заливе кончилась больше месяца тому назад, кончилась победой, Кувейт был освобождён. Нам снова разрешили телевизор, и мы следили за новостями, как Советский Союз выводит свои войска из Польши, все 50000 человек. Слова корреспондентов дышали разрушением основ, порождали тревогу и сумятицу. Мир менялся в таком стремительном темпе, что захватывало дух.
Проект Железный Человек тоже постепенно сворачивался. Закрыли и опустошили три лаборатории. Официально считалось, что это давно запланированная перестройка.
С нами проводили уже лишь небольшие операции, якобы всё это были меры, исключающие отказ системы, как случилось с Лео Зайнфельдом. Но у нас было такое впечатление, что каждый из учёных действует кто во что горазд. Сроки операций становились известны лишь в последний момент, иногда накануне вечером, и зачастую так же внезапно отменялись. Впервые за два года у нас появились дни, когда нам нечего было делать. Больше не существовало плана тренировок, хотя время от времени нам сообщалось, что они того и гляди возобновятся. Ларри Робинсон, который официально всё ещё руководил проектом, блистал своим отсутствием; якобы, его задерживали в Вашингтоне неотложные дела. Считалось, что он там каждый день ведёт переговоры с научными руководителями разных подразделений.
И в опорном пункте становилось всё меньше людей. Заглянув однажды в столовую для персонала, я увидел, что она перегорожена временной стенкой пополам.
Когда я возвращался от отеля «Бреннан», около меня неожиданно притормозила машина. Я глянул на опускающееся стекло пассажирского сиденья и увидел инспектора Ойгена Пайнбрука. Он поднял на меня свои бронзовые глаза.
– Здравствуйте, мистер Фицджеральд, – сказал он усталым голосом. – Есть у вас немного времени?
Я вздохнул и кивнул. Инспектор велел своему водителю проехать немного вперёд, где можно было остановиться, не блокируя всё уличное движение.
– Может, вы уже слышали, что совершено ещё одно убийство? – спросил он, тяжело выбираясь из машины.
Я кивнул.
– Билли на почте мне сказал.
– Опять американец. Некий Виктор Саванна, по крайней мере так значится в документах, которые мы при нём нашли. Всплыл в бухте, мёртвый, но не утопленник. – Он подал знак унылому юноше на заднем сиденье, охранявшему коробку с документами, и тот извлёк из коробки коричневый конверт и протянул наружу. – Взгляните, пожалуйста. Не встречали ли вы где-нибудь этого человека.
Мне показалось удивительным, что на сей раз у меня не спрашивали алиби на минувшую ночь. Как будто кто-то убедительно заверил инспектора, что я, начиная с раннего вечера воскресенья, безвыходно оставался дома. Интересен уже сам по себе этот контекст. Я взял конверт, который он мне протянул, достал оттуда фото большого формата и посмотрел на него.
Без особого удивления я увидел, что на снимке тот мужчина, который был вчера у Рейли. В смерти его черты носили отпечаток удивлённого неверия.
– Я его не знаю, – сказал я, снова сунул фото в конверт и протянул его обратно.
Пайнбрук медлил забирать его.
– И никогда не видели? Здесь, в городе, или где-нибудь ещё?
– Нет. – Я опустил конверт через открытое окно на пассажирское сиденье. – Что-то Дингл стал опасным местом. Трос убитых за одну неделю. Поневоле задумаешься, не пора ли куда-нибудь убраться отсюда.
20
Мудрый нечувствителен к любой несправедливости. Поэтому не имеет значения, сколько стрел выпущено в его сторону, ибо ни одна из них его не заденет.
Сенека. О постоянстве
До вечера я больше никому ни за чем не понадобился. Я ждал, пока стемнеет, потом долго ел содержимое последней баночки концентрата. Я не торопился, поскольку, во-первых, это была последняя моя пища неизвестно до какого времени, а во-вторых, до конца вечера мне всё равно нечего было делать, кроме как ждать.
Потом я ждал в гостиной. Сидел на диване, продолжал свои записи и боролся с желанием раздвинуть занавески на окнах и выглянуть наружу. Меня вдруг охватила тревога, что именно сегодня вечером они возьмут и отступят от своей прежней загадочной сдержанности и напустят на меня ударную сотню, чтобы взять дом штурмом. Я ждал, прислушивался к любым звукам – к дальнему шелесту моря в бухте, к треску мопеда мальчишки у соседей через два дома, к хлопающим ставням, – и когда пришла пора, я сделал вид, что иду спать, как в любой другой вечер. Выключил свет в гостиной. Включил свет на кухне. Объект наблюдения, благодаря неплотно закрытым занавескам, отчётливо виден: он выпивает на ночь стакан воды из-под крана. Свет на кухне снова выключил, свет в ванной включил. Свет в ванной выключил, свет в спальне включил. Свет в коридоре выключил. Свет в спальне выключил, только ночник оставался зажжённым, чтобы окончательно погаснуть через пять минут. Объект наблюдения улёгся спать. Никаких особенных событий.
Опасность невзначай уснуть мне не грозила. Я лежал, одетый, в темноте комнаты на постели, внутренне весь вибрировал, смотрел в потолок и размышлял, когда же мои соглядатаи заметят, что меня здесь больше нет. Чуть позже надо будет осторожно раздвинуть занавески в гостиной; ночью это не заметят, а завтра утром это создало бы видимость, что я уже встал, а поскольку в последние дни я иногда подолгу не выходил из дома, то до послеполуденного времени они могут даже не забеспокоиться обо мне.
Это было осуществимо. Надо было продержаться только вторник и среду… Я даже не знал, когда начинается конгресс в Дублине. Утром? Или только вечером? Вполне возможно, что туда не так-то просто и войти. Но Финиан всё, без сомнения, уладит, у меня нет причин об этом беспокоиться. Моя забота – лишь вовремя явиться на условленное место.
Так я лежал, вперившись взглядом в темноту, порождающую демонов. В старании не думать о том, что мне предстояло, мои мысли наткнулись на понимание того, что наш замысел есть не что иное, как попытка унизить Соединённые Штаты Америки. Здесь – трое обычных смертных (ну хорошо, один не совсем обычный, но несомненно смертный), а там – величайшая военная, политическая и экономическая держава, когда-либо существовавшая на земле со времён Римской империи. И всё, что мы могли выставить против танковых армий, бомбардировщиков дальнего действия и атомных подводных лодок, были аргументы и надежды на возмущённую общественность. Мысль об этих неравных силах вызвала странные судороги в моём животе; я уже много раз был уверен, что когда-нибудь это случится: атомная батарея проржавеет, и высокорадиоактивное вещество сверхсекретного состава просочится мне в живот.
Не думать об этом. Лучше вообще ни о чём не думать. Планировать больше нечего, взвешивать больше нечего. Дело решённое: жизнь, которую я до сих пор вёл, сегодня ночью закончится, неважно как. Об этом уже не приходится раздумывать.
Я уже принял однажды решение радикально изменить мою жизнь, тогда, в 1994 году, когда до меня дошла весть о смерти миссис Магилли, которая снимала дом, принадлежавший мне в Ирландии. Вопреки рекомендациям моего офицера майора Рейли, который тогда был очень озабочен своим скорейшим повышением в подполковники, я написал рапорт в соответствующее отделение министерства обороны, отвечающее за лиц, вышедших в досрочную отставку, и был приглашён для разговора в Вашингтон, где и получил письменное разрешение обосноваться в Ирландии.
Мы и так больше года провели в Госпитале Железного Человека в более или менее бессмысленном ожидании того, что придёт в голову руководителям проекта, сменявшим друг друга уже ежемесячно. С нами велись разговоры, с каждым по отдельности, как мы представляем себе своё будущее. Однако почти все наши пожелания были отвергнуты. Мы говорили, что мы хотели бы делать то, ради чего нас создали. Никаких шансов – гласил ответ. Возврат в регулярные Вооружённые силы тоже даже не рассматривался – из-за проблем секретности. В конце концов, было принято решение остановить проект и отправить нас в досрочную отставку. Приказ лично президента Буша.
Опорный пункт угас за несколько дней. Нас тоже, наконец, вывезли, дали нам попрощаться друг с другом на загородной парковке, а потом погрузили в машины – каждого в отдельную. Никто не знал, куда увезут другого. Меня они привезли назад в окрестности Чикаго, в сонное местечко под названием Огурия, где я поселился в пансионате, которым, якобы, управляла одна из наших секретных служб. Там я жил некоторое время, не имея ни малейшего представления, что мне делать. Я чувствовал себя куском отбросов, выгруженных на свалку. И ведь даже напиться я не мог! Письмо маклера, который спрашивал, не сдать ли дом снова, пришло как указующий перст судьбы.
Переезд был простым. Вещей у меня практически не было, а мой перелёт пришлось организовывать Рейли, поскольку нормальная авиалиния была для меня невозможной из-за моих имплантатов. Военный самолёт доставил меня в Шеннон, а военная машина оттуда – в Дингл. После этого я целыми неделями только и делал, что бродил по окрестностям. И не мог поверить в это. Как будто мои натянутые нервы отпустило только здесь, в Ирландии.
Два бесконечно долгих часа истекли, минула полночь, и наконец, наконец-то настало время действовать. Когда я привёл своё тело в движение в бесшумном режиме, мне пришлось подавить вздох облегчения, который, я боялся, был бы слышен во всей окрестности. Я выскользнул из кровати, перетёк через коридор, исполнил своё намерение с занавесками в гостиной и достал из морозильника свой маскировочный костюм. Я мудро позаботился ещё с вечера о том, чтобы выкрутить лампочку внутреннего освещения холодильника, так что в помещение кухни не просочилось ни лучика предательского отсвета, даже на самый краткий миг.
На сей раз мне было приятно надеть на себя кусающе-холодную ткань: как будто мои нервы были в огне, и это их немного остудило. Приятно было чувствовать, где кончается моё тело и начинается внешний мир. А приятнее всего было, наконец, иметь возможность действовать.
Открыв лаз задней двери, я ещё раз осмотрелся. Итак, это был мой дом, в течение многих тихих лет. После вторжения в него я уже не чувствовал себя в нём хорошо, но, несмотря на это, мне тоскливо было покидать это место. Неужто я больше никогда не увижу его? Предчувствие подсказывало мне, что никогда.
Лучше не думать об этом. Только действовать. Я бесшумно скользнул наружу в холодную ночь, невидимый, чёрная тень на чёрном фоне, хладнокровное пресмыкающееся, беззвучное благодаря хорошо смазанным шарнирам и механической поддержке двигательного модуса, которым я был обязан тем самым людям, от которых сейчас пытался бежать.
Теперь, во второй раз, путь был мне уже знаком. Бесшумнее собственной тени я метнулся вдоль канала и пробрался под обоими строениями. В этот поздний час больше никому не пришло в голову стоять на пешеходном мосту, и даже в городе всё было необычайно тихо. Несмотря на это, я снял свой маскировочный костюм ещё до того, как выбраться из русла ручья на улицу; чёрный балахон как раз не маскировал бы человека, бредущего по ночным улицам. Делать это лучше всего в одежде, общей для всего мира, и идти слегка шаркающей походкой. Маскировочный костюм, скатав его в свёрток, на удивление маленький, я нёс под мышкой: лучше всего было не оставлять никаких следов. Пусть поломают голову, каким образом я мог исчезнуть из дома.
Я избегал улиц, ведущих из Дингла, и держался поближе к оградам и стенам. Не было никаких причин сомневаться, что машины с включёнными приборами слежения подстерегают меня на каждой улице, ведущей из городка. Я был единственным пешеходом в этот час, и вокруг – ни одного из моих соглядатаев. Они ни о чём не подозревали. Дремали в своих машинах и квартирах, убаюканные монотонными сообщениями группы, охраняющей мой дом и всё ещё уверенной, что я сплю в своей кровати.
Дингл не особенно закрытый городок, уж никак не похож на тюрьму. Даже внутри города есть протяжённые, обнесённые оградой луга, и не все улицы застроены полностью. Но место, которое подыскал для меня Финиан, было, однако, особенно подходящим для того, чтобы исчезнуть незаметно: мне нужно было лишь пройти между двумя зданиями – складом и автомастерской – и перемахнуть через стену высотой в два человеческих роста, чтобы оказаться на узкой дорожке, которая, с двух сторон огороженная характерными для Ирландии каменными оградами, вела прямиком в гору. Здесь пахло шерстью и навозом; судя по всему, эта тропинка чаще всего использовалась овцами, и я ступал прямо по их чёрным рассыпающимся шарикам. Ну и пусть. Я освобождённо дышал и шёл вперёд по дорожке, которая, кажется, вела прямиком на вершину горы Брандон, чёрной громадой возвышавшейся прямо передо мной. Узкий серп луны, размыто мерцавший сквозь ночные обрывки облаков, давал скудный свет, из которого мой прибор ночного видения складывал зеленоватую картинку, и лишь гора отказывалась участвовать в таких фокусах преображения.
За прошедшие годы я много читал о полуострове Дингл и его истории, не в последнюю очередь потому, что соответствующая литература в местной библиотеке занимала центральное место, которое трудно было обойти стороной, и хотя я никогда не посещал места археологических раскопок, мне было ясно, по мере того, как я поднимался в гору, что я приближаюсь к местам, которые были тут некогда колыбелью раннего христианства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Вы попытались установить надёжную связь, – продолжал Рейли с тяжестью в голосе. – Устроить фокус с вашим мобильным телефоном и частной линией по соседству с Уайтвотером, номер которой он сообщил вам в зашифрованном виде. – Рейли был явно глубоко опечален тем, что его ребята оказались способными на такую хитрость, на такое подлое коварство. – Вам не повезло в том, что среди сотрудников, которые вели наблюдение за линией Санта-Барбары, оказался один компьютерный чудик, который за десять минут написал программу, чтобы выделить все возможные комбинации цифр и сравнить с телефонным справочником. Набралось сто возможных номеров, и сорок три из них существовали реально. Когда вы позвонили Габриелю второй раз, все сорок три уже были на прослушке.
Значит, они намеренно оставили мне мой мобильный телефон. Поскольку их интересовало, кому я ещё буду звонить.
– Вы ничего не сообщили об этом, Дуэйн, – с огорчением сказал Рейли. – Поэтому они подозревали, что вы хотите вступить с Ицуми в сговор. – Рейли смотрел на меня покрасневшими глазами. – Вам не уйти от них, Дуэйн. Весь город у них под контролем. На каждой дороге, ведущей из города, стоит машина с радаром и приборами инфракрасного видения. Ваш дом под наблюдением. Они ждут, когда вы ослабеете настолько, чтобы они могли взять вас, не привлекая внимания.
– Но зачем, ради всего святого? Для чего такие затраты? Почему просто не послать выпускника 8541, который быстро и безболезненно загонит мне в череп пулю?
– Этого я не знаю. Может, потому, что мы за границей. Пытаются сделать всё незаметно.
– Это называется незаметно? Десятки агентов обложили весь город.
Он беспомощно пожал плечами.
– Не знаю, Дуэйн. Знаю только, что у них есть особое указание ничего вам не делать. Особое – и с очень больших высот.
Это меня крайне озадачило. Они задавили Габриеля без особых раздумий. Что они сделали с Джеком Монроем, я не знал, но уж тоже наверняка не церемонились.
– С чего бы это?
– Пока вы не нарушили подписку о неразглашении, запрещено применять к вам насилие.
– А просто уморить меня голодом.
– Я больше не могу раздобыть для вас концентрат, это верно. – Он положил свою мясистую ладонь на чемодан со спутниковым телефоном. – Но одно дело в моих силах. При условии, что всё пройдёт так, как мне обещано. Корабль из нашей конюшни, военный корабль «Rushmore» сейчас выполняет северо-атлантическую миссию и находится на пути из испанского Кадиса. Они сделают крюк и завтра к вечеру прибудут к ирландским суверенным берегам.
Ну, хотя бы суверенным.
– Для чего? Чтобы вести войну против наших собственных секретных служб?
– У них на борту есть этот новый лёгкий десантный катер из комплектации авианосцев. Он нас заберёт. Во вторник вечером, в восемь часов, с крайнего пирса. Они причалят, возьмут нас на борт и тут же отчалят, никто и глазом моргнуть не успеет.
– А потом?
Он помедлил. Это промедление сказало мне всё.
– По крайней мере, мы будем среди своих людей. Среди морской пехоты, Дуэйн. Мы найдём решение. Поверьте мне.
– Мои предчувствия скорее подсказывают мне, что я, как только поднимусь на борт этого катера, стану овечкой, которая идёт на бойню своим ходом.
– Это всё, что я могу вам предложить. Вам придётся довериться мне в последний раз.
Я посмотрел на него и почувствовал, что голова моя настолько переполнена всем, что я не смог бы продолжать разговор.
– Я подумаю над этим, – сказал я. – Не поздно будет, если я позвоню вам завтра?
– В принципе вам просто надо вовремя явиться на пирс.
– Я всё равно позвоню, – сказал я.
С этим я ушёл, твёрдо решив, что не закончу свою бесславную жизнь жалкой смертью.
То был апрель 1991 года. Война в Персидском заливе кончилась больше месяца тому назад, кончилась победой, Кувейт был освобождён. Нам снова разрешили телевизор, и мы следили за новостями, как Советский Союз выводит свои войска из Польши, все 50000 человек. Слова корреспондентов дышали разрушением основ, порождали тревогу и сумятицу. Мир менялся в таком стремительном темпе, что захватывало дух.
Проект Железный Человек тоже постепенно сворачивался. Закрыли и опустошили три лаборатории. Официально считалось, что это давно запланированная перестройка.
С нами проводили уже лишь небольшие операции, якобы всё это были меры, исключающие отказ системы, как случилось с Лео Зайнфельдом. Но у нас было такое впечатление, что каждый из учёных действует кто во что горазд. Сроки операций становились известны лишь в последний момент, иногда накануне вечером, и зачастую так же внезапно отменялись. Впервые за два года у нас появились дни, когда нам нечего было делать. Больше не существовало плана тренировок, хотя время от времени нам сообщалось, что они того и гляди возобновятся. Ларри Робинсон, который официально всё ещё руководил проектом, блистал своим отсутствием; якобы, его задерживали в Вашингтоне неотложные дела. Считалось, что он там каждый день ведёт переговоры с научными руководителями разных подразделений.
И в опорном пункте становилось всё меньше людей. Заглянув однажды в столовую для персонала, я увидел, что она перегорожена временной стенкой пополам.
Когда я возвращался от отеля «Бреннан», около меня неожиданно притормозила машина. Я глянул на опускающееся стекло пассажирского сиденья и увидел инспектора Ойгена Пайнбрука. Он поднял на меня свои бронзовые глаза.
– Здравствуйте, мистер Фицджеральд, – сказал он усталым голосом. – Есть у вас немного времени?
Я вздохнул и кивнул. Инспектор велел своему водителю проехать немного вперёд, где можно было остановиться, не блокируя всё уличное движение.
– Может, вы уже слышали, что совершено ещё одно убийство? – спросил он, тяжело выбираясь из машины.
Я кивнул.
– Билли на почте мне сказал.
– Опять американец. Некий Виктор Саванна, по крайней мере так значится в документах, которые мы при нём нашли. Всплыл в бухте, мёртвый, но не утопленник. – Он подал знак унылому юноше на заднем сиденье, охранявшему коробку с документами, и тот извлёк из коробки коричневый конверт и протянул наружу. – Взгляните, пожалуйста. Не встречали ли вы где-нибудь этого человека.
Мне показалось удивительным, что на сей раз у меня не спрашивали алиби на минувшую ночь. Как будто кто-то убедительно заверил инспектора, что я, начиная с раннего вечера воскресенья, безвыходно оставался дома. Интересен уже сам по себе этот контекст. Я взял конверт, который он мне протянул, достал оттуда фото большого формата и посмотрел на него.
Без особого удивления я увидел, что на снимке тот мужчина, который был вчера у Рейли. В смерти его черты носили отпечаток удивлённого неверия.
– Я его не знаю, – сказал я, снова сунул фото в конверт и протянул его обратно.
Пайнбрук медлил забирать его.
– И никогда не видели? Здесь, в городе, или где-нибудь ещё?
– Нет. – Я опустил конверт через открытое окно на пассажирское сиденье. – Что-то Дингл стал опасным местом. Трос убитых за одну неделю. Поневоле задумаешься, не пора ли куда-нибудь убраться отсюда.
20
Мудрый нечувствителен к любой несправедливости. Поэтому не имеет значения, сколько стрел выпущено в его сторону, ибо ни одна из них его не заденет.
Сенека. О постоянстве
До вечера я больше никому ни за чем не понадобился. Я ждал, пока стемнеет, потом долго ел содержимое последней баночки концентрата. Я не торопился, поскольку, во-первых, это была последняя моя пища неизвестно до какого времени, а во-вторых, до конца вечера мне всё равно нечего было делать, кроме как ждать.
Потом я ждал в гостиной. Сидел на диване, продолжал свои записи и боролся с желанием раздвинуть занавески на окнах и выглянуть наружу. Меня вдруг охватила тревога, что именно сегодня вечером они возьмут и отступят от своей прежней загадочной сдержанности и напустят на меня ударную сотню, чтобы взять дом штурмом. Я ждал, прислушивался к любым звукам – к дальнему шелесту моря в бухте, к треску мопеда мальчишки у соседей через два дома, к хлопающим ставням, – и когда пришла пора, я сделал вид, что иду спать, как в любой другой вечер. Выключил свет в гостиной. Включил свет на кухне. Объект наблюдения, благодаря неплотно закрытым занавескам, отчётливо виден: он выпивает на ночь стакан воды из-под крана. Свет на кухне снова выключил, свет в ванной включил. Свет в ванной выключил, свет в спальне включил. Свет в коридоре выключил. Свет в спальне выключил, только ночник оставался зажжённым, чтобы окончательно погаснуть через пять минут. Объект наблюдения улёгся спать. Никаких особенных событий.
Опасность невзначай уснуть мне не грозила. Я лежал, одетый, в темноте комнаты на постели, внутренне весь вибрировал, смотрел в потолок и размышлял, когда же мои соглядатаи заметят, что меня здесь больше нет. Чуть позже надо будет осторожно раздвинуть занавески в гостиной; ночью это не заметят, а завтра утром это создало бы видимость, что я уже встал, а поскольку в последние дни я иногда подолгу не выходил из дома, то до послеполуденного времени они могут даже не забеспокоиться обо мне.
Это было осуществимо. Надо было продержаться только вторник и среду… Я даже не знал, когда начинается конгресс в Дублине. Утром? Или только вечером? Вполне возможно, что туда не так-то просто и войти. Но Финиан всё, без сомнения, уладит, у меня нет причин об этом беспокоиться. Моя забота – лишь вовремя явиться на условленное место.
Так я лежал, вперившись взглядом в темноту, порождающую демонов. В старании не думать о том, что мне предстояло, мои мысли наткнулись на понимание того, что наш замысел есть не что иное, как попытка унизить Соединённые Штаты Америки. Здесь – трое обычных смертных (ну хорошо, один не совсем обычный, но несомненно смертный), а там – величайшая военная, политическая и экономическая держава, когда-либо существовавшая на земле со времён Римской империи. И всё, что мы могли выставить против танковых армий, бомбардировщиков дальнего действия и атомных подводных лодок, были аргументы и надежды на возмущённую общественность. Мысль об этих неравных силах вызвала странные судороги в моём животе; я уже много раз был уверен, что когда-нибудь это случится: атомная батарея проржавеет, и высокорадиоактивное вещество сверхсекретного состава просочится мне в живот.
Не думать об этом. Лучше вообще ни о чём не думать. Планировать больше нечего, взвешивать больше нечего. Дело решённое: жизнь, которую я до сих пор вёл, сегодня ночью закончится, неважно как. Об этом уже не приходится раздумывать.
Я уже принял однажды решение радикально изменить мою жизнь, тогда, в 1994 году, когда до меня дошла весть о смерти миссис Магилли, которая снимала дом, принадлежавший мне в Ирландии. Вопреки рекомендациям моего офицера майора Рейли, который тогда был очень озабочен своим скорейшим повышением в подполковники, я написал рапорт в соответствующее отделение министерства обороны, отвечающее за лиц, вышедших в досрочную отставку, и был приглашён для разговора в Вашингтон, где и получил письменное разрешение обосноваться в Ирландии.
Мы и так больше года провели в Госпитале Железного Человека в более или менее бессмысленном ожидании того, что придёт в голову руководителям проекта, сменявшим друг друга уже ежемесячно. С нами велись разговоры, с каждым по отдельности, как мы представляем себе своё будущее. Однако почти все наши пожелания были отвергнуты. Мы говорили, что мы хотели бы делать то, ради чего нас создали. Никаких шансов – гласил ответ. Возврат в регулярные Вооружённые силы тоже даже не рассматривался – из-за проблем секретности. В конце концов, было принято решение остановить проект и отправить нас в досрочную отставку. Приказ лично президента Буша.
Опорный пункт угас за несколько дней. Нас тоже, наконец, вывезли, дали нам попрощаться друг с другом на загородной парковке, а потом погрузили в машины – каждого в отдельную. Никто не знал, куда увезут другого. Меня они привезли назад в окрестности Чикаго, в сонное местечко под названием Огурия, где я поселился в пансионате, которым, якобы, управляла одна из наших секретных служб. Там я жил некоторое время, не имея ни малейшего представления, что мне делать. Я чувствовал себя куском отбросов, выгруженных на свалку. И ведь даже напиться я не мог! Письмо маклера, который спрашивал, не сдать ли дом снова, пришло как указующий перст судьбы.
Переезд был простым. Вещей у меня практически не было, а мой перелёт пришлось организовывать Рейли, поскольку нормальная авиалиния была для меня невозможной из-за моих имплантатов. Военный самолёт доставил меня в Шеннон, а военная машина оттуда – в Дингл. После этого я целыми неделями только и делал, что бродил по окрестностям. И не мог поверить в это. Как будто мои натянутые нервы отпустило только здесь, в Ирландии.
Два бесконечно долгих часа истекли, минула полночь, и наконец, наконец-то настало время действовать. Когда я привёл своё тело в движение в бесшумном режиме, мне пришлось подавить вздох облегчения, который, я боялся, был бы слышен во всей окрестности. Я выскользнул из кровати, перетёк через коридор, исполнил своё намерение с занавесками в гостиной и достал из морозильника свой маскировочный костюм. Я мудро позаботился ещё с вечера о том, чтобы выкрутить лампочку внутреннего освещения холодильника, так что в помещение кухни не просочилось ни лучика предательского отсвета, даже на самый краткий миг.
На сей раз мне было приятно надеть на себя кусающе-холодную ткань: как будто мои нервы были в огне, и это их немного остудило. Приятно было чувствовать, где кончается моё тело и начинается внешний мир. А приятнее всего было, наконец, иметь возможность действовать.
Открыв лаз задней двери, я ещё раз осмотрелся. Итак, это был мой дом, в течение многих тихих лет. После вторжения в него я уже не чувствовал себя в нём хорошо, но, несмотря на это, мне тоскливо было покидать это место. Неужто я больше никогда не увижу его? Предчувствие подсказывало мне, что никогда.
Лучше не думать об этом. Только действовать. Я бесшумно скользнул наружу в холодную ночь, невидимый, чёрная тень на чёрном фоне, хладнокровное пресмыкающееся, беззвучное благодаря хорошо смазанным шарнирам и механической поддержке двигательного модуса, которым я был обязан тем самым людям, от которых сейчас пытался бежать.
Теперь, во второй раз, путь был мне уже знаком. Бесшумнее собственной тени я метнулся вдоль канала и пробрался под обоими строениями. В этот поздний час больше никому не пришло в голову стоять на пешеходном мосту, и даже в городе всё было необычайно тихо. Несмотря на это, я снял свой маскировочный костюм ещё до того, как выбраться из русла ручья на улицу; чёрный балахон как раз не маскировал бы человека, бредущего по ночным улицам. Делать это лучше всего в одежде, общей для всего мира, и идти слегка шаркающей походкой. Маскировочный костюм, скатав его в свёрток, на удивление маленький, я нёс под мышкой: лучше всего было не оставлять никаких следов. Пусть поломают голову, каким образом я мог исчезнуть из дома.
Я избегал улиц, ведущих из Дингла, и держался поближе к оградам и стенам. Не было никаких причин сомневаться, что машины с включёнными приборами слежения подстерегают меня на каждой улице, ведущей из городка. Я был единственным пешеходом в этот час, и вокруг – ни одного из моих соглядатаев. Они ни о чём не подозревали. Дремали в своих машинах и квартирах, убаюканные монотонными сообщениями группы, охраняющей мой дом и всё ещё уверенной, что я сплю в своей кровати.
Дингл не особенно закрытый городок, уж никак не похож на тюрьму. Даже внутри города есть протяжённые, обнесённые оградой луга, и не все улицы застроены полностью. Но место, которое подыскал для меня Финиан, было, однако, особенно подходящим для того, чтобы исчезнуть незаметно: мне нужно было лишь пройти между двумя зданиями – складом и автомастерской – и перемахнуть через стену высотой в два человеческих роста, чтобы оказаться на узкой дорожке, которая, с двух сторон огороженная характерными для Ирландии каменными оградами, вела прямиком в гору. Здесь пахло шерстью и навозом; судя по всему, эта тропинка чаще всего использовалась овцами, и я ступал прямо по их чёрным рассыпающимся шарикам. Ну и пусть. Я освобождённо дышал и шёл вперёд по дорожке, которая, кажется, вела прямиком на вершину горы Брандон, чёрной громадой возвышавшейся прямо передо мной. Узкий серп луны, размыто мерцавший сквозь ночные обрывки облаков, давал скудный свет, из которого мой прибор ночного видения складывал зеленоватую картинку, и лишь гора отказывалась участвовать в таких фокусах преображения.
За прошедшие годы я много читал о полуострове Дингл и его истории, не в последнюю очередь потому, что соответствующая литература в местной библиотеке занимала центральное место, которое трудно было обойти стороной, и хотя я никогда не посещал места археологических раскопок, мне было ясно, по мере того, как я поднимался в гору, что я приближаюсь к местам, которые были тут некогда колыбелью раннего христианства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32