Газоны, пальмы и живая изгородь хорошо вписывались в пейзаж. Наш газончик был самым красивым – одному богу известно, сколько мы с Мэй вложили в него трудов. Домик тоже выглядел неплохо. Ничего, как-нибудь улажу с выплатой за него.
Когда я въехал на нашу аллею, ко мне подъехал Марти Файн – один из тех ребят, кого я катаю на машине по субботам после обеда. На руле его велосипеда висела бейсбольная перчатка.
– Здравствуйте, мистер Чартерс, – крикнул он мне и широко улыбнулся.
– Здравствуй и ты.
Так, вроде бы пустяк, а на душе полегчало. Уж во всяком случае малыши-то меня любили. И Мэй тоже любила. И ребята из Дворца правосудия – тоже. Не считая уже Лу.
Я припарковал машину. Мэй разговаривала во дворе с соседкой, миссис Шелли. Даже со спины было видно, как Мэй хороша. Свежестиранное платьице облегало ее, как перчатка, шелковистые, золотого цвета волосы были словно живые, спина – прямая и гибкая. Голые стройные ноги покрыты загаром.
– А вот и старичок приехал, – сказала она. – Пока, Гуэн.
– Добрый вечер, Джим, – кивнула мне Гуэн.
Я ждал, что она сейчас добавит «С днем рождения тебя». Но ничего подобного. Хотя Гуэн знала об этом, потому что ее Боб тоже родился шестого, но февраля.
Когда я вышел из машины, Мэй была уже в гараже. Она приблизила ко мне лицо.
– Дорогой, я так рада, что ты приехал. Трудный выпал денек, да?
Ее нежные губы пахли свежестью.
– Да не очень.
Обняв за талию, я увлек ее к дому.
– Большую часть дня пришлось ездить. Надо было сказать Мантиновер, что кассационная жалоба отклонена.
Лицо Мэй напряглось.
– И этот негодяй, Кендалл, именно тебе поручил эту грязную работу! Как она это восприняла, Джим?
Я пожал плечами.
– Ну как она могла это воспринять? Она ведь в блоке смертников. Плохи ее дела.
Стол был уже накрыт, но я не нашел на нем ничего, что говорило бы о праздничном ужине. Мэй не выставила ни красивых рюмок, ни новых тарелок. На подносе для сладкого лежало несколько паршивых печений. Цыпленком на кухне и не пахло.
– Бедная девочка, – сказала Мэй. – Как только я о ней подумаю, мне становится не по себе.
Она погладила мою руку, лежащую на ее талии.
– Пойди, помой руки, дорогой. Сейчас подам ужин.
Моясь в нашей крохотной ванной комнате, я задавал себе вопрос: неужели Мэй забыла про день рождения? А может, ей вообще на это наплевать? А может быть, она считала, что мы уже староваты для подобных развлечений. Я посмотрелся в зеркало. За последнее время я, и впрямь, как-то постарел. Появились залысины, лоб избороздили морщины, и я начал принимать вид хронически озабоченного человека, старающегося растянуть каждый доллар.
Когда я вернулся на кухню, Мэй клала на блюдо сероватые куски печенки и вареный картофель. Печенка на вид была несъедобной. Мэй подтвердила мои опасения.
– Боюсь, что печенка немножко жестковата, – сказала она. – Это – бычья печенка. По нынешним ценам мы не можем позволить себе купить телячью печенку.
Я почувствовал, что во мне закипает раздражение.
«Точно! Ну давай, продолжай, – подумал я. – Докажи мне, что я – неудачник, что не могу даже заработать на приличную еду для семьи».
Итак, я не ошибся: Мэй забыла про то, что сегодня – мой день рождения, но решил, что лучше умру, чем напомню ей об этом.
– Раскладывай пока по тарелкам, – сказал я ей. – Пойду включу дождевальную установку.
– Хорошо, Джим, – с улыбкой ответила Мэй.
На улице было уже совсем темно. Я взял из машины бутылку, отхлебнул из нее, не стесняясь, и затем открыл кран. На газоне я увидел большое коричневое пятно, которого утром не было. Тут еще и кроты суются, куда их не просят!
Печенка на вкус была еще более жесткой, чем на вид. Мэй говорила без умолку всякую ерунду: «Картерсы купили в кредит складной диван; у Гуэн Шелли сломалась стиральная машина, а в ней осталось шесть простыней; малыш у Бенсонов заболел коклюшем; заметил ли я на газоне кротов?»
Мною понемногу овладевала ярость. Если бы мне позволяли средства, я бы пригласил Мэй в «Чаттербокс» или в «Зеркало», и она бы вспомнила, конечно, что сегодня мой день рождения. Кендалл, разумеется, частенько бывал в этих заведениях. А вот Чартерсы – не были ни разу. Чтобы туда сходить, нам надо было бы больше месяца жить в режиме строжайшей экономии. К тому же сэкономленные таким образом деньги лучше было бы использовать на оплату по моему страховому полису или для оплаты счета за электричество.
– Извини за печенку, Джим, – сказала Мэй.
Я ответил, что это не имеет значения. Я тайком следил за Мэй и спрашивал себя, как такому сухофрукту, как я, удалось жениться на столь красивой женщине. Мэй была создана для мехов и жемчужных ожерелий. Когда-то я думал, что благодаря мне она все это будет иметь, но результат был таков: прошло уже десять лет. Мэй постоянно носила четырехгрошовые платья, жила в коробке для галет и ела бычью печенку в мой день рождения, про который она к тому же – дальше ехать некуда – забыла.
Под предлогом необходимости перемещения дождевальной установки я отлучился, чтобы перекинуться парой слов с бутылкой.
Пел сказала, что Мэй повезло с таким мужем, как я. Умрешь от смеха.
Мэй догадалась, что в машине было виски. Я понял это по тому, как она на меня посмотрела. Она чуть было со мной об этом не заговорила, но потом передумала.
Я заставил себя съесть свою порцию печенки. Десерта не было. Мэй начала мыть посуду. Я развернул газету, но даже не взглянул в нее. Я прислушивался к побрякиванию посуды на кухне, слышал жужжание дождевальной установки и писк комаров, пытавшихся проникнуть в дом сквозь сетки на окнах.
Выпитый виски начал давать о себе знать. Обычно я от спиртного расслабляюсь и прихожу в радостное и веселое настроение. Но сегодня виски вызывал во мне раздражение. Я представил Кендалла и Лу у Стива (в «Деревенской таверне») сидящими за прекрасным столом перед толстыми, как Библия, отбивными. Я так и не смог сводить Мэй к Стиву. Это невозможно сделать, получая в неделю семьдесят два с половиной доллара, каждый из которых был уже заранее неоднократно подсчитан и имел свое предназначение.
Мэй кончила возиться с посудой и принялась наводить порядок в столовой. Я твердо знал одно: пусть мы были бедны, но если бы за чистоту брали на небо, то для Мэй следовало бы зарезервировать там, наверху, почетное кресло. Закончив уборку, Мэй подошла ко мне и присела на подлокотник моего кресла.
– Что с тобой сегодня, милый, почему ты так молчалив? Почему я так молчалив?
На меня вдруг напало раздражение. Мне надо было выговориться.
– Кендалл вышвырнул меня вон.
Она застыла.
– За что?
– Мне он этого не сказал. Просто заплатил то, что был должен заплатить и сказал, чтобы я не утруждал себя завтра утром выходом на работу.
Я ожидал криков, но их не было. Мэй просто взяла мою руку и сжала ее изо всех сил.
– Не расстраивайся, дорогой. Выкрутимся.
– Каким же образом?
– Не знаю. Найдешь другую работу. Я в этом уверена. И потом, нас же двое.
Я сделал попытку обнять ее, но она мягко отстранила меня.
– Нет. Не сейчас, Джим. Ты же знаешь, чем все это закончится.
Еще лучше. Я уже и не мог ее обнять в свой день рождения после десяти лет супружеской жизни! Она чмокнула меня в губы.
– Потерпи.
– Ну, конечно, потерплю, – согласился я и вышел, чтобы передвинуть дождевальную установку.
Было темным-темно. Малыши давно уже разошлись по домам. Цикады и лягушки исполняли свою разноголосую ночную симфонию. Я допил то, что оставалось в бутылке. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным. Стоя у гаража, я смотрел, как Мэй ходит взад-вперед по салону.
Я лишился места. Нам угрожала потеря дома. А что сделала она? Ничего! Единственное, на что ее хватило, это сказать «Нас же – двое» и оттолкнуть меня, когда я захотел ее приласкать. А вот теперь она спокойно вытряхивает пепельницы, будто ничего и не произошло. Будто у нас в банке лежат пять тысяч долларов, хотя нам пришлось занять накануне двести восемьдесят долларов на покраску нашего «Форда-39» и на наварку протекторов на шины.
Я попытался высосать из бутылки еще что-нибудь, но она, увы, была пуста. Мне вдруг смертельно захотелось пива, целую бочку пива. Я чуть было не сел в машину, но передумал. Машину могла услышать Мэй, и тогда она задала бы мне на орехи. Она сказала бы, что на пиво денег у нас нет тоже, особенно теперь, когда я потерял работу. Борясь с печеночной отрыжкой и слегка пошатываясь, я направился прямиком через газон. Мэй вышла на веранду. Я слышал, как она позвала меня с беспокойством в голосе:
– Джим, ты где? Что ты делаешь в темноте? Ну же, Джим, иди домой!
Я не ответил и продолжал свой путь. Пошла она к чертовой матери! Она даже не помнит, что сегодня мой день рождения. Пусть убирается к чертям со всем остальным!
Я соображал с хитростью пьяницы. Если я не вернусь домой, Мэй, без сомнения, отправится искать меня в «Сэндбар». В те редкие вечера, когда мы позволяли себе чуть расслабиться и пропустить по рюмочке, мы всегда шли смотреть телевизор в «Сэндбар». Точно так же поступали и все наши соседи, ибо никто из нас не мог позволить себе купить телевизор. Я, не останавливаясь, прошел мимо «Сэндбара» и направился в столовую «Кантри Клаба». Там я опорожнил залпом три бутылки пива, которые вызвали еще большую жажду. Мне нужна была еще бутылка «Бурбона». Пятьсот бутылок «Бурбона». Много «Бурбона», чтобы утопить в виски Джеймса А.Чартерса.
Перед «Кантри Клабом» на красный свет остановилось такси, и я в него сел.
– Куда едем? – спросил шофер.
– Отвезите меня на карниз.
Мне хотелось увеличить расстояние между мной и Мэй. Шофер не надеялся на такой длинный пробег и был явно очень рад.
– С удовольствием, мистер. А куда именно на карнизе?
Я назвал первый пришедший на память бар.
– Попробуем для начала в «Оул Свимминг Хоул».
Шофер сделал разворот. Когда мы проезжали мимо «Сэндбара», я увидел, как у входа в него остановился «Шевроле» Боба Шелли. Из «Шевроле» вышла Мэй и вошла в «Сэндбар». Мне показалось, что она плакала. Мне стало как-то не по себе. Я не хотел, чтобы Мэй плакала. Я ее любил. Но с другой стороны, она должна была вспомнить, что сегодня мой день рождения. Ведь стоило ей сказать мне просто: «С днем рождения, милый», поцеловать меня от всего сердца, и мне ничего больше не было бы нужно.
Ну что поделаешь, коли я – подонок, неудачник в жизни! Видит бог, я делал все, что мог! Для нее в течение десяти долгих лет я работал, как собака. Вставал по звонку будильника и шел выполнять любую работу. И не роптал, потому что делал я это для Мэй. И вот доработался до того, что не имею права трогать ее в свой день рождения!
– Хотите немного поразвлечься, да? – спросил шофер.
– Так оно и есть, – с горечью ответил я.
Несмотря на то, что сезон еще только начинался, в «Оул Свимминг Хоул» было полно народа: мужчины в дорогих спортивного покроя куртках и в фланелевых брюках, праздные, сверкающие бриллиантами женщины. Почти все они были зажиточными туристами, спасавшимися от снега и холода. Чтобы пить в подобном месте, надо было быть богачом. Здесь выкладывали восемь долларов за порцию спиртного, стоившую у Келли тридцать пять центов.
Один из барменов «Оул Свимминг Хоул» был похож на Шеда Коллинза, с которым мы служили в одном полку. Я его не сразу признал – так он растолстел.
– Джим! Господи! Как я рад тебя видеть!
Ему удалось пожать мне руку и угостить меня виски (за восемь долларов).
– Ну, старик, как твои дела?
Похоже было, что это его и впрямь интересовало.
– Отлично, – соврал я. – Отлично, Шед.
И в доказательство своих слов я выложил на стойку бара бумажку в двадцать долларов с намерением пропить ее до последнего цента.
Затем все перемешалось. Я слушал оркестр в каком-то кабаке. В другом кабаке я танцевал с маленькой рыжеволосой особой, которая хотела во что бы то ни стало показать мне свою пляжную кабину, но которую (рыжеволосую особу) я потерял в толчее. Я катался в чьей-то машине, где смутно пахло морем, в компании, прости, господи, с петухами. Петухи голосили, а я чему-то радовался. Я разговаривал с кучей людей. Я съел порцию жареных омаров. Я снова пил. Потом – сплошной калейдоскоп. Здания, люди, звуки мелькали с перерывами, подобно заезженной пленке в старом кинопроекционном аппарате. В белой вспышке последнего кадра я различил голос, очень напоминавший голос Лу Таррент:
– Джим! Джим Чартерс! Ну и дела!
– Все в порядке, малышка? – крикнул я в ответ.
Потом я почему-то оказался прижатым грудью к стойке бара в «Бат Клабе», членом которого не состоял, в окружении шайки туристов, набитых деньгами. Один из них спрашивал меня, не думаю ли я, что когда-нибудь в графстве Пальметто будет принят закон, разрешающий игры.
– Меня это очень бы удивило, – подумав, сказал я ему в ответ. – В Сан Сити всем заправляют святоши. Они не пропустят закон, который мог бы лишить их куска сыра.
Почти все мужчины дико захохотали. Старый пузатый козел важно покачал головой.
– Да, с этой точки зрения я на эту проблему и не смотрел. Вы, видно, неплохо разбираетесь в местных делах, Чартерс.
Я холодно смерил его взглядом.
– А вы что думали? Я вам что, клерк какой-нибудь с зарплатой в семьдесят два доллара в неделю?
В этот самый момент пол вздыбился и больно ударил меня по лицу.
Глава 3
Я проснулся лежа на спине, с открытым ртом, задыхаясь как от длительного бега. Вот уже год, как я видел один и тот же сон: кто-то гнался за мной, а я стоял, как вкопанный, на месте до того момента, пока страх не придавал мне силы нестись, как сумасшедшему.
В комнате было темно, но немного света проникало из-под шторы, и я смог различить кровать, туалетный столик и пару кресел. Я находился, по-видимому, в номере гостиницы. Меня даже пот прошиб от облегчения. Я не приперся домой в пьяном виде. Так было всегда. Когда я взглянул на светящийся циферблат моих часов, он показался мне в два раза более крупным, чем обычно, но различить, где минутная, а где часовая стрелка мне не удалось. Могло быть или двадцать пять минут первого ночи или пять часов утра.
Разбудивший меня стук в дверь продолжался; удары были негромкими, но настойчивыми – тук, тук, тук – как биение сердца. Во рту у меня было сухо. Голова раскалывалась. Я жалел о том, что плохо помнил о своих ночных похождениях. Я надеялся, что хорошо поразвлекся и не промотал плату за две недели вперед, выданную мне Кендаллом. Но у меня не хватало смелости пойти пошарить в карманах.
Я продолжал лежать, пытаясь вспомнить, что же произошло. Все началось с бутылки, подаренной мне ребятами из Дворца правосудия. И все на этом бы и закончилось, если бы Мэй по-другому восприняла новость о том, что я потерял работу. Я бы простил ей печенку, я бы даже простил то, что она забыла про мой день рождения. Ничего этого не было бы, если бы Мэй заплакала или разбила несколько тарелок, понося Кендалла. Меня вывело из себя то, что она с покорностью, как нормальное явление, восприняла тот факт, что с нами можно обращаться как с грязью, прилипшей к ботинкам.
Джим «Как Все» – вот кто я есть. А Мэй – миссис «Как Все». Мы жили в домике, который стал бы нашим через тридцать лет.
И все это из-за того, что слишком долгое время я был безымянным солдатом. «Рядовой первого класса Джеймс А.Чартерс, личный номер 34418133, мой лейтенант».
На ночном столике я нашел сигареты и спички и закурил. Сигарета имела вкус соломы, пропитанной куриным пометом. На спичечном коробке было написано: "Отель «Глэдис». Даже в пьянке я был ничтожен. Другие, напившись, просыпались где-нибудь в Майами или в Новом Орлеане, иногда даже в Атланте или в Гаване. Другие, но не я. Я всегда просыпался в Сан Сити. За окном текла повседневная жизнь.
Где вы работали последнее время? Сколько времени вы служили у мистера Кендалла? Какая минимальная зарплата вас устроила бы? Где вы родились? Когда? Зачем?
Стук в дверь продолжался. Чтоб он сдох, тот, кто стучал, кем бы он ни был! Я раздавил в пепельнице сигарету и повернулся на бок. Катастрофа! Я был в кровати не один! Значит, напившись, я повстречал Лу и сделал то, что давно хотел сделать. И впрямь, я допился до скотского состояния.
Лу лежала на спине. Ее бледное лицо обрамляли каштановые волосы, покрывавшие всю подушку. Она улыбалась во сне чему-то, видимо, очень приятному. Простыня была сброшена в ноги и прикрывала только ее ступни. У нее было красивое тело. Именно таким красивым я его себе и представлял. Оно было так же красиво, как тело Мэй.
Я проглотил стоявший в горле комок. Какой-то болван продолжать стучать в дверь. Одного желания, чтобы он убрался, было, видимо, недостаточно.
Убрался он или убралась она? А если это была Мэй?
Я прикрыл Лу простыней и встал с кровати. Первые мои шаги были столь же неуверенными, как шаги ребенка, которого учат ходить. Голова была слишком тяжела для шеи. Сердце билось в унисон с ударами в дверь, и я все никак не мог восстановить дыхание после продолжительного бега во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Когда я въехал на нашу аллею, ко мне подъехал Марти Файн – один из тех ребят, кого я катаю на машине по субботам после обеда. На руле его велосипеда висела бейсбольная перчатка.
– Здравствуйте, мистер Чартерс, – крикнул он мне и широко улыбнулся.
– Здравствуй и ты.
Так, вроде бы пустяк, а на душе полегчало. Уж во всяком случае малыши-то меня любили. И Мэй тоже любила. И ребята из Дворца правосудия – тоже. Не считая уже Лу.
Я припарковал машину. Мэй разговаривала во дворе с соседкой, миссис Шелли. Даже со спины было видно, как Мэй хороша. Свежестиранное платьице облегало ее, как перчатка, шелковистые, золотого цвета волосы были словно живые, спина – прямая и гибкая. Голые стройные ноги покрыты загаром.
– А вот и старичок приехал, – сказала она. – Пока, Гуэн.
– Добрый вечер, Джим, – кивнула мне Гуэн.
Я ждал, что она сейчас добавит «С днем рождения тебя». Но ничего подобного. Хотя Гуэн знала об этом, потому что ее Боб тоже родился шестого, но февраля.
Когда я вышел из машины, Мэй была уже в гараже. Она приблизила ко мне лицо.
– Дорогой, я так рада, что ты приехал. Трудный выпал денек, да?
Ее нежные губы пахли свежестью.
– Да не очень.
Обняв за талию, я увлек ее к дому.
– Большую часть дня пришлось ездить. Надо было сказать Мантиновер, что кассационная жалоба отклонена.
Лицо Мэй напряглось.
– И этот негодяй, Кендалл, именно тебе поручил эту грязную работу! Как она это восприняла, Джим?
Я пожал плечами.
– Ну как она могла это воспринять? Она ведь в блоке смертников. Плохи ее дела.
Стол был уже накрыт, но я не нашел на нем ничего, что говорило бы о праздничном ужине. Мэй не выставила ни красивых рюмок, ни новых тарелок. На подносе для сладкого лежало несколько паршивых печений. Цыпленком на кухне и не пахло.
– Бедная девочка, – сказала Мэй. – Как только я о ней подумаю, мне становится не по себе.
Она погладила мою руку, лежащую на ее талии.
– Пойди, помой руки, дорогой. Сейчас подам ужин.
Моясь в нашей крохотной ванной комнате, я задавал себе вопрос: неужели Мэй забыла про день рождения? А может, ей вообще на это наплевать? А может быть, она считала, что мы уже староваты для подобных развлечений. Я посмотрелся в зеркало. За последнее время я, и впрямь, как-то постарел. Появились залысины, лоб избороздили морщины, и я начал принимать вид хронически озабоченного человека, старающегося растянуть каждый доллар.
Когда я вернулся на кухню, Мэй клала на блюдо сероватые куски печенки и вареный картофель. Печенка на вид была несъедобной. Мэй подтвердила мои опасения.
– Боюсь, что печенка немножко жестковата, – сказала она. – Это – бычья печенка. По нынешним ценам мы не можем позволить себе купить телячью печенку.
Я почувствовал, что во мне закипает раздражение.
«Точно! Ну давай, продолжай, – подумал я. – Докажи мне, что я – неудачник, что не могу даже заработать на приличную еду для семьи».
Итак, я не ошибся: Мэй забыла про то, что сегодня – мой день рождения, но решил, что лучше умру, чем напомню ей об этом.
– Раскладывай пока по тарелкам, – сказал я ей. – Пойду включу дождевальную установку.
– Хорошо, Джим, – с улыбкой ответила Мэй.
На улице было уже совсем темно. Я взял из машины бутылку, отхлебнул из нее, не стесняясь, и затем открыл кран. На газоне я увидел большое коричневое пятно, которого утром не было. Тут еще и кроты суются, куда их не просят!
Печенка на вкус была еще более жесткой, чем на вид. Мэй говорила без умолку всякую ерунду: «Картерсы купили в кредит складной диван; у Гуэн Шелли сломалась стиральная машина, а в ней осталось шесть простыней; малыш у Бенсонов заболел коклюшем; заметил ли я на газоне кротов?»
Мною понемногу овладевала ярость. Если бы мне позволяли средства, я бы пригласил Мэй в «Чаттербокс» или в «Зеркало», и она бы вспомнила, конечно, что сегодня мой день рождения. Кендалл, разумеется, частенько бывал в этих заведениях. А вот Чартерсы – не были ни разу. Чтобы туда сходить, нам надо было бы больше месяца жить в режиме строжайшей экономии. К тому же сэкономленные таким образом деньги лучше было бы использовать на оплату по моему страховому полису или для оплаты счета за электричество.
– Извини за печенку, Джим, – сказала Мэй.
Я ответил, что это не имеет значения. Я тайком следил за Мэй и спрашивал себя, как такому сухофрукту, как я, удалось жениться на столь красивой женщине. Мэй была создана для мехов и жемчужных ожерелий. Когда-то я думал, что благодаря мне она все это будет иметь, но результат был таков: прошло уже десять лет. Мэй постоянно носила четырехгрошовые платья, жила в коробке для галет и ела бычью печенку в мой день рождения, про который она к тому же – дальше ехать некуда – забыла.
Под предлогом необходимости перемещения дождевальной установки я отлучился, чтобы перекинуться парой слов с бутылкой.
Пел сказала, что Мэй повезло с таким мужем, как я. Умрешь от смеха.
Мэй догадалась, что в машине было виски. Я понял это по тому, как она на меня посмотрела. Она чуть было со мной об этом не заговорила, но потом передумала.
Я заставил себя съесть свою порцию печенки. Десерта не было. Мэй начала мыть посуду. Я развернул газету, но даже не взглянул в нее. Я прислушивался к побрякиванию посуды на кухне, слышал жужжание дождевальной установки и писк комаров, пытавшихся проникнуть в дом сквозь сетки на окнах.
Выпитый виски начал давать о себе знать. Обычно я от спиртного расслабляюсь и прихожу в радостное и веселое настроение. Но сегодня виски вызывал во мне раздражение. Я представил Кендалла и Лу у Стива (в «Деревенской таверне») сидящими за прекрасным столом перед толстыми, как Библия, отбивными. Я так и не смог сводить Мэй к Стиву. Это невозможно сделать, получая в неделю семьдесят два с половиной доллара, каждый из которых был уже заранее неоднократно подсчитан и имел свое предназначение.
Мэй кончила возиться с посудой и принялась наводить порядок в столовой. Я твердо знал одно: пусть мы были бедны, но если бы за чистоту брали на небо, то для Мэй следовало бы зарезервировать там, наверху, почетное кресло. Закончив уборку, Мэй подошла ко мне и присела на подлокотник моего кресла.
– Что с тобой сегодня, милый, почему ты так молчалив? Почему я так молчалив?
На меня вдруг напало раздражение. Мне надо было выговориться.
– Кендалл вышвырнул меня вон.
Она застыла.
– За что?
– Мне он этого не сказал. Просто заплатил то, что был должен заплатить и сказал, чтобы я не утруждал себя завтра утром выходом на работу.
Я ожидал криков, но их не было. Мэй просто взяла мою руку и сжала ее изо всех сил.
– Не расстраивайся, дорогой. Выкрутимся.
– Каким же образом?
– Не знаю. Найдешь другую работу. Я в этом уверена. И потом, нас же двое.
Я сделал попытку обнять ее, но она мягко отстранила меня.
– Нет. Не сейчас, Джим. Ты же знаешь, чем все это закончится.
Еще лучше. Я уже и не мог ее обнять в свой день рождения после десяти лет супружеской жизни! Она чмокнула меня в губы.
– Потерпи.
– Ну, конечно, потерплю, – согласился я и вышел, чтобы передвинуть дождевальную установку.
Было темным-темно. Малыши давно уже разошлись по домам. Цикады и лягушки исполняли свою разноголосую ночную симфонию. Я допил то, что оставалось в бутылке. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным. Стоя у гаража, я смотрел, как Мэй ходит взад-вперед по салону.
Я лишился места. Нам угрожала потеря дома. А что сделала она? Ничего! Единственное, на что ее хватило, это сказать «Нас же – двое» и оттолкнуть меня, когда я захотел ее приласкать. А вот теперь она спокойно вытряхивает пепельницы, будто ничего и не произошло. Будто у нас в банке лежат пять тысяч долларов, хотя нам пришлось занять накануне двести восемьдесят долларов на покраску нашего «Форда-39» и на наварку протекторов на шины.
Я попытался высосать из бутылки еще что-нибудь, но она, увы, была пуста. Мне вдруг смертельно захотелось пива, целую бочку пива. Я чуть было не сел в машину, но передумал. Машину могла услышать Мэй, и тогда она задала бы мне на орехи. Она сказала бы, что на пиво денег у нас нет тоже, особенно теперь, когда я потерял работу. Борясь с печеночной отрыжкой и слегка пошатываясь, я направился прямиком через газон. Мэй вышла на веранду. Я слышал, как она позвала меня с беспокойством в голосе:
– Джим, ты где? Что ты делаешь в темноте? Ну же, Джим, иди домой!
Я не ответил и продолжал свой путь. Пошла она к чертовой матери! Она даже не помнит, что сегодня мой день рождения. Пусть убирается к чертям со всем остальным!
Я соображал с хитростью пьяницы. Если я не вернусь домой, Мэй, без сомнения, отправится искать меня в «Сэндбар». В те редкие вечера, когда мы позволяли себе чуть расслабиться и пропустить по рюмочке, мы всегда шли смотреть телевизор в «Сэндбар». Точно так же поступали и все наши соседи, ибо никто из нас не мог позволить себе купить телевизор. Я, не останавливаясь, прошел мимо «Сэндбара» и направился в столовую «Кантри Клаба». Там я опорожнил залпом три бутылки пива, которые вызвали еще большую жажду. Мне нужна была еще бутылка «Бурбона». Пятьсот бутылок «Бурбона». Много «Бурбона», чтобы утопить в виски Джеймса А.Чартерса.
Перед «Кантри Клабом» на красный свет остановилось такси, и я в него сел.
– Куда едем? – спросил шофер.
– Отвезите меня на карниз.
Мне хотелось увеличить расстояние между мной и Мэй. Шофер не надеялся на такой длинный пробег и был явно очень рад.
– С удовольствием, мистер. А куда именно на карнизе?
Я назвал первый пришедший на память бар.
– Попробуем для начала в «Оул Свимминг Хоул».
Шофер сделал разворот. Когда мы проезжали мимо «Сэндбара», я увидел, как у входа в него остановился «Шевроле» Боба Шелли. Из «Шевроле» вышла Мэй и вошла в «Сэндбар». Мне показалось, что она плакала. Мне стало как-то не по себе. Я не хотел, чтобы Мэй плакала. Я ее любил. Но с другой стороны, она должна была вспомнить, что сегодня мой день рождения. Ведь стоило ей сказать мне просто: «С днем рождения, милый», поцеловать меня от всего сердца, и мне ничего больше не было бы нужно.
Ну что поделаешь, коли я – подонок, неудачник в жизни! Видит бог, я делал все, что мог! Для нее в течение десяти долгих лет я работал, как собака. Вставал по звонку будильника и шел выполнять любую работу. И не роптал, потому что делал я это для Мэй. И вот доработался до того, что не имею права трогать ее в свой день рождения!
– Хотите немного поразвлечься, да? – спросил шофер.
– Так оно и есть, – с горечью ответил я.
Несмотря на то, что сезон еще только начинался, в «Оул Свимминг Хоул» было полно народа: мужчины в дорогих спортивного покроя куртках и в фланелевых брюках, праздные, сверкающие бриллиантами женщины. Почти все они были зажиточными туристами, спасавшимися от снега и холода. Чтобы пить в подобном месте, надо было быть богачом. Здесь выкладывали восемь долларов за порцию спиртного, стоившую у Келли тридцать пять центов.
Один из барменов «Оул Свимминг Хоул» был похож на Шеда Коллинза, с которым мы служили в одном полку. Я его не сразу признал – так он растолстел.
– Джим! Господи! Как я рад тебя видеть!
Ему удалось пожать мне руку и угостить меня виски (за восемь долларов).
– Ну, старик, как твои дела?
Похоже было, что это его и впрямь интересовало.
– Отлично, – соврал я. – Отлично, Шед.
И в доказательство своих слов я выложил на стойку бара бумажку в двадцать долларов с намерением пропить ее до последнего цента.
Затем все перемешалось. Я слушал оркестр в каком-то кабаке. В другом кабаке я танцевал с маленькой рыжеволосой особой, которая хотела во что бы то ни стало показать мне свою пляжную кабину, но которую (рыжеволосую особу) я потерял в толчее. Я катался в чьей-то машине, где смутно пахло морем, в компании, прости, господи, с петухами. Петухи голосили, а я чему-то радовался. Я разговаривал с кучей людей. Я съел порцию жареных омаров. Я снова пил. Потом – сплошной калейдоскоп. Здания, люди, звуки мелькали с перерывами, подобно заезженной пленке в старом кинопроекционном аппарате. В белой вспышке последнего кадра я различил голос, очень напоминавший голос Лу Таррент:
– Джим! Джим Чартерс! Ну и дела!
– Все в порядке, малышка? – крикнул я в ответ.
Потом я почему-то оказался прижатым грудью к стойке бара в «Бат Клабе», членом которого не состоял, в окружении шайки туристов, набитых деньгами. Один из них спрашивал меня, не думаю ли я, что когда-нибудь в графстве Пальметто будет принят закон, разрешающий игры.
– Меня это очень бы удивило, – подумав, сказал я ему в ответ. – В Сан Сити всем заправляют святоши. Они не пропустят закон, который мог бы лишить их куска сыра.
Почти все мужчины дико захохотали. Старый пузатый козел важно покачал головой.
– Да, с этой точки зрения я на эту проблему и не смотрел. Вы, видно, неплохо разбираетесь в местных делах, Чартерс.
Я холодно смерил его взглядом.
– А вы что думали? Я вам что, клерк какой-нибудь с зарплатой в семьдесят два доллара в неделю?
В этот самый момент пол вздыбился и больно ударил меня по лицу.
Глава 3
Я проснулся лежа на спине, с открытым ртом, задыхаясь как от длительного бега. Вот уже год, как я видел один и тот же сон: кто-то гнался за мной, а я стоял, как вкопанный, на месте до того момента, пока страх не придавал мне силы нестись, как сумасшедшему.
В комнате было темно, но немного света проникало из-под шторы, и я смог различить кровать, туалетный столик и пару кресел. Я находился, по-видимому, в номере гостиницы. Меня даже пот прошиб от облегчения. Я не приперся домой в пьяном виде. Так было всегда. Когда я взглянул на светящийся циферблат моих часов, он показался мне в два раза более крупным, чем обычно, но различить, где минутная, а где часовая стрелка мне не удалось. Могло быть или двадцать пять минут первого ночи или пять часов утра.
Разбудивший меня стук в дверь продолжался; удары были негромкими, но настойчивыми – тук, тук, тук – как биение сердца. Во рту у меня было сухо. Голова раскалывалась. Я жалел о том, что плохо помнил о своих ночных похождениях. Я надеялся, что хорошо поразвлекся и не промотал плату за две недели вперед, выданную мне Кендаллом. Но у меня не хватало смелости пойти пошарить в карманах.
Я продолжал лежать, пытаясь вспомнить, что же произошло. Все началось с бутылки, подаренной мне ребятами из Дворца правосудия. И все на этом бы и закончилось, если бы Мэй по-другому восприняла новость о том, что я потерял работу. Я бы простил ей печенку, я бы даже простил то, что она забыла про мой день рождения. Ничего этого не было бы, если бы Мэй заплакала или разбила несколько тарелок, понося Кендалла. Меня вывело из себя то, что она с покорностью, как нормальное явление, восприняла тот факт, что с нами можно обращаться как с грязью, прилипшей к ботинкам.
Джим «Как Все» – вот кто я есть. А Мэй – миссис «Как Все». Мы жили в домике, который стал бы нашим через тридцать лет.
И все это из-за того, что слишком долгое время я был безымянным солдатом. «Рядовой первого класса Джеймс А.Чартерс, личный номер 34418133, мой лейтенант».
На ночном столике я нашел сигареты и спички и закурил. Сигарета имела вкус соломы, пропитанной куриным пометом. На спичечном коробке было написано: "Отель «Глэдис». Даже в пьянке я был ничтожен. Другие, напившись, просыпались где-нибудь в Майами или в Новом Орлеане, иногда даже в Атланте или в Гаване. Другие, но не я. Я всегда просыпался в Сан Сити. За окном текла повседневная жизнь.
Где вы работали последнее время? Сколько времени вы служили у мистера Кендалла? Какая минимальная зарплата вас устроила бы? Где вы родились? Когда? Зачем?
Стук в дверь продолжался. Чтоб он сдох, тот, кто стучал, кем бы он ни был! Я раздавил в пепельнице сигарету и повернулся на бок. Катастрофа! Я был в кровати не один! Значит, напившись, я повстречал Лу и сделал то, что давно хотел сделать. И впрямь, я допился до скотского состояния.
Лу лежала на спине. Ее бледное лицо обрамляли каштановые волосы, покрывавшие всю подушку. Она улыбалась во сне чему-то, видимо, очень приятному. Простыня была сброшена в ноги и прикрывала только ее ступни. У нее было красивое тело. Именно таким красивым я его себе и представлял. Оно было так же красиво, как тело Мэй.
Я проглотил стоявший в горле комок. Какой-то болван продолжать стучать в дверь. Одного желания, чтобы он убрался, было, видимо, недостаточно.
Убрался он или убралась она? А если это была Мэй?
Я прикрыл Лу простыней и встал с кровати. Первые мои шаги были столь же неуверенными, как шаги ребенка, которого учат ходить. Голова была слишком тяжела для шеи. Сердце билось в унисон с ударами в дверь, и я все никак не мог восстановить дыхание после продолжительного бега во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15