Следователь Шевченко, например, взяток не берет – я тому свидетель. Думаю, ему доверять можно.– Не исключено. Но вот вы написали очерк – про торгашей с черного рынка. У вас с ними есть связи, а?– Да, есть. Из-за них меня чуть не убили, черт бы их побрал. Но зато я узнал наверняка, что проследить путь украденных орденов почти невозможно.– Не понимаю почему. На каждой награде отца выгравирована его фамилия.– Вы уверены в этом?– Да, это так.– Тогда забудьте о наградах. Я интересовался ими. Ни у кого из торговцев черного рынка их нет. Вы лишь впустую потратите время.– А вы расспрашивали каждого торговца медалями в Москве?– Разумеется, нет.– Но ведь тогда, может, у кого-то они и есть.– Или да, или нет. Не исключено, что они уже в руках какого-нибудь частного коллекционера.– Ну и отлично. Тогда я выкуплю их, у кого бы они ни оказались. Они очень дороги мне.– Вы и впрямь полагаете, что я снова пойду бродить по рядам торгашей, расспрашивая их, поскольку вам не пристало бывать на таких рынках?– А вас никто и не просит! Я купила бы любые отцовы награды на черном рынке. Они ведь, они же…Эмоции не дали ей договорить, она встала и подошла к окну. Дневной свет согрел ее бледные щеки. Она немного успокоилась и повернулась ко мне. Мои глаза встретились с ее глазами – в них светилась неподдельная искренность.– Награды отца, товарищ Катков, – это память о нем. Они олицетворяют нечто уникальное – особое время, целый мир, который мы, может, больше никогда не увидим.– Давайте надеяться, что не увидим.Ей явно не понравилось мое замечание, но она лишь тяжко вздохнула.– Ценить, хранить их – не просто сентиментальность. Можете ли вы понять это?С покаянным видом я сокрушенно кивнул головой, вспомнив награды у бабушки Парфеновой.– Собственно говоря, думаю, что смогу. Извините меня, Таня, ну не ходил я по рядам и не расспрашивал торгашей.– Но вы поищете их ради меня?– Шансов, конечно, нет, – ответил я, но тут же вдруг понял, что эта просьба обернется для меня еще одной попыткой выяснить, кто же убил Воронцова: наемный убийца или грабитель? И я сказал: – Мне известен один человек, который мог бы взяться за поиски. Повторяю: мог бы. Только если возьмется, стоить это будет ох как недешево.– Ну, деньги-то у меня как раз есть.– В твердой валюте?Она согласно кивнула:– Отец много ездил по свету и подолгу жил за границей.– Понятно. Тогда есть шанс, что торговцы возьмутся за поиски и помчатся по следу, как хорошие гончие.– И этот шанс я не могу упустить, – твердо заявила она, и влажные глаза ее сразу высохли от решимости.Я подошел к телефону, вынул из кармана газовую зажигалку – на ней был написан номер телефона клуба «Парадиз» – и попросил Аркадия Баркина разыскать Рафика. Баркин ответил, что не видел его с того самого утра на Воробьевых горах, и посоветовал поискать Рафика в кафе «Граница» в Серебряном Бору – это малонаселенный лесистый островок в самом конце канала, соединяющего Москву-реку с Волгой. Местные жители в основном работают там паромщиками, лодочниками и матросами на грузовых судах, плавающих по северным рекам и озерам, а также на пассажирских теплоходах, совершающих прогулочные рейсы в Санкт-Перебург с западными туристами на борту.Таня Чуркина согласилась подкинуть меня туда. Ее яркая «Лада» последней модели мигом домчала нас до Хорошевского моста, перекинутого через канал в Серебряный Бор. Пейзаж вокруг, что называется, специфический – скованный льдом камыш и кустарник, растущий на мелководье.Уже смеркалось, когда мы подъехали к кафе «Граница», оказавшемуся типичной припортовой забегаловкой, сложенной из неотесанных связанных тросами бревен, с узкими оконцами, похожими на амбразуры. Я вышел из машины и направился к входу. В воздухе уже заметно похолодало, изнутри доносился активный звон пивных кружек и перестук метательных дротиков. Остановившись в дверях, я принялся внимательно разглядывать присутствующих. Рафика не было видно. Я пробрался на другой конец пивнушки – тот же результат. Уже собрался было уходить, как вдруг в кучке гогочущих метателей дротиков заметил приметную твидовую кепку.– Катков! – Рафик тоже увидел меня. – А я читал твой очерк. Здорово написано.– Спасибо за комплимент.– Вот уж никогда не думал, что я «таинственный тип среди елок», но спасибо, что не назвал фамилии.– Мы же об этом договорились.– Но ты ведь заявился сюда не для того, чтобы выслушивать похвалы? – Теперь он смотрел на меня с сомнением.– Конечно, не за этим. Имеется капуста.Легким кистевым броском Рафик метко послал последний дротик в цель и повел меня к столику, стоящему в сторонке.– Капуста, капуста, – шел и приговаривал он, имея в виду не эту овощную культуру, а конвертируемую валюту. – Капуста – это ключ.– Не будь таким уваренным. Этих торгашей обозлили до чертиков, до того, что они, паразиты, чуть не прикончили меня, Может, теперь они и не захотят иметь с нами дело.– Да они запросто поубивают друг друга из-за таких денег, уж поверьте мне.– Шевченко считает, что эти ордена стоят здесь порядка тридцати миллионов рублей.– Стало быть, по нынешнему курсу это, черт побери, тридцать тысяч долларов. А заказчик достанет такие деньги?– Уверен. Даже больше, если потребуется.– Может потребоваться больше, если не поторговаться как следует.– Вы хотите сказать, что если тот человек, у которого сейчас ордена, узнает, что нам требуются именно они и только они, что конкурентов у него нет и что цена…Я замолк, заметив, как в зал через боковую дверь быстро проскочил какой-то человек. Да это же тот самый тип в узком пальто! Он крадучись приближался к нам, вытащив из наплечной кобуры пистолет. Прозвучал выстрел.Я рыбкой нырнул под стол и, перевернув его, прикрылся им как щитом. Рафик же выхватил из кармана пистолет и открыл ответный огонь. Посетители с криками и воплями бросились в поисках укрытия, бесприцельный огонь усилился. Выстрелы следовали один за другим почти беспрерывно – шестой, седьмой, восьмой… Пули так и впивались в дерево, отскакивали рикошетом от бетона. Я скрючился за столом, вздрагивая при каждом выстреле. Тишина наступила разом, в зале повис дымок, запахло порохом, послышался стук и шум отодвигаемой мебели, люди поднимались с пола. Я потихоньку выбрался из-под перевернутого стола.Несколько речников склонились над телом стрелка, распростертым на полу. У него была прострелена грудь, кровь заливала лацканы пальто. Пуля уложила его наповал, и люди вокруг него, не теряясь, тащили мало-мальски ценные вещи.Я пробился сквозь кучку мародеров и увидел, что Рафик привалился спиной к стойке бара, прижимая ладони к животу. Рубашка у него намокла от крови, сочившейся между пальцев.– Вызовите «скорую помощь»! – крикнул я в толпу.– Не надо, – прохрипел Рафик сквозь зубы. – Никакой больницы. Там сразу же докладывают милиции об огнестрельных ранениях. Они…– Вызовите, черт бы всех побрал, вызовите!– Нет, – умолял Рафик, морщась от боли. – Милиция… Они…– Ты что, умереть хочешь?Он решительно кивнул головой и попытался выпрямиться:– Да лучше сдохнуть, чем попасть за решетку, на нары…– Нет, ты не пойдешь в тюрьму и не умрешь. – Я помог ему встать и повел к выходу.Таня Чуркина, должно быть, решительно настроилась заполучить назад отцовские награды, ибо пальба и шумиха в забегаловке ее не испугали, она ждала меня. Но когда я вывалился из двери в обнимку с раненым Рафиком, у нее даже челюсть отвисла. Мы заковыляли к машине, и она с готовностью бросилась ко мне, помогая усадить Рафика на заднем сиденье. Похоже, ее совсем не волновало, что кровь может запачкать новенькую обивку «Лады».– Поедем как можно скорее, прямо по осевой. Адрес: Мясницкая, 63.– Зачем? – опасливо встрепенулся Рафик, он побледнел, едва Чуркина прибавила скорость. – Что там такое?– Там живет доктор.– Лучше найти такого, который заткнется, если дать ему на лапу, – слабым голосом пошутил он.– Он еще лучше – ему можно довериться.– Ты уверен?– Нет. Но я когда-то был женат на этом докторе. 13 «Лада» Тани Чуркиной мчалась по Садовому кольцу, затем повернула на Мясницкую и покатила уже по старой Москве. Заметно темнело.– Последний дом справа, – подсказал я Тане. – Поворачивайте в этот проулок.Как и многие дома в исторической части города, дом 63 реставрировался, поэтому его фасад закрывали леса, а у парадного подъезда громоздилась куча всякого строительного мусора. Лихо выкручивая руль, Чуркина подъехала к ступенькам лестницы, ведущей к служебному входу.Поставив тормоза машины на ручник, она быстро выскочила и побежала вперед, чтобы открыть дверь.– Надо перевязать рану, чтобы прекратилось кровотечение, – объяснил я Рафику, приводя его в сидячее положение. В уголках рта у него мелькнула слабая улыбка. Он был очень бледен и вот-вот мог потерять сознание. Я уже просунул под него руку, чтобы он не завалился, но в этот момент подбежала Чуркина.– Дверь заперта, – сообщила она.– Вот черт! Посидите с ним.Подбежав к двери, я дернул ее изо всех сил – да что толку. Я вскарабкался по шатким лесам наверх и заглянул в окно – там оказался приемный покой, народу полным-полно – все стулья заняты. Несколько больных стояли в очереди к регистрационному столику, за которым усталая медсестра что-то торопливо записывала в журнал. Да, моя бывшая жена была права, когда решила избавиться от меня и от бремени политической обузы, связанной с моим диссидентством.Следующее окно было задернуто занавеской полностью, если не считать некоей щелки. За столом сидела с какой-то историей болезни сама Александра Серова, женщина, обещавшая мне любовь, уважение и ласку до гробовой доски. Видимо, она только что отпустила одного больного, а другой еще не вошел. Она одна. Это то, что надо.Только я хотел стукнуть в окно, как она встала и пошла к двери; медицинский халат негнущимися складками топорщился у нее на спине. Я негромко постучал. Она остановилась и оглянулась вокруг, ища глазами, откуда стук. Я снова постучал, уже громче и настойчивее. Тут она посмотрела на окно и с опаской подошла к нему, загородив собой мою щелку.– Александра?! – тихонько позвал я. И тут все завертелось.Впервые за долгие годы мы очутились лицом к лицу. Увидев меня на строительных лесах, она испуганно отшатнулась, раскрыв глаза и явно не доверяя себе. Через изморозь стекла я разглядел, как в тумане, классические черты ее лица, похожие на нарисованные. Как всегда, она была прекрасна, от нее так и веяло целительной добротой Гиппократа, предназначенной страждущему больному.Сейчас я помнил лишь одно: нужно спасать жизнь, уходящую из человека, что сидит там, в «Ладе».– Служебный вход заперт! – крикнул я, энергично показывая на него руками. – Дверь, Алекс! Открой дверь!– Обойди кругом! – громко пояснила она, не догадываясь, почему я заглядываю в окно с лесов.– Не могу. Нужна срочная помощь – несчастный случай, черт возьми. Давай, Алекс. Открой эту хренову дверь.Она отпрянула от окна, кивнула головой и заторопилась, недоуменно глянув на меня напоследок.Спрыгнув со стропил, я поспешил к «Ладе». Чуркина помогла вытащить Рафика, после чего, не говоря ни слова, уехала, подняв в воздух облако всякого мусора. Я перенес Рафика по ступенькам к двери, запор лязгнул, и она открылась.– Боже мой! – вскрикнула Александра при виде моих рук, перепачканных кровью.– Кто-то подстрелил его. Думаю, его не следует тащить через приемный покой.– Лучше бы тащить его прямо в больницу.– Не могу.Брови у нее поползли вверх.– Тебе ничего не нужно знать, – сказал я.– В таком случае помочь ему я не могу.– Давай же. Ну, ради Бога, он же умирает, – умолял я и, оттолкнув ее, хотел пронести Рафика в коридор.– Николай! – крикнула она прямо мне вслед. – Николай, по закону, я обязана сообщать куда следует об огнестрельных ранах.– Если ты каким-то образом вдруг вспомнишь о них.– Я не шучу. Не хочу делать ничего противозаконного.– А я и не прошу. Регистрационная карточка куда-то запропастилась, история болезни потерялась, ассистенты забыли заполнить документы.Я завернул в перевязочную и положил Рафика на стол под флуоресцентную лампу. Лицо его стало белее белого снега.– Ну не могу я, – настаивала Александра, машинально беря руку Рафика, чтобы прощупать пульс. – Не имею права.– Прекрасно. Тогда давай подождем, пока он не умрет, а тогда докладывай что хочешь.– Да, кажется, ты прав, – согласилась она, сложив губы так обворожительно, что я опять стал балдеть. – Он того и гляди умрет. – Она подняла телефонную трубку и нажала кнопку внутреннего переговорника. – Нина? Я, пожалуй, задержусь тут с одним делом… Ага, сильная головная боль… Да, всех надо переставить… Нет, нет, можешь уйти, когда закончишь. – Положив трубку, она посмотрела на меня и приказала: – Запри дверь.Я знал, что будет. Не раз видел я ее в действии, проворную, энергичную, точную. Мне всегда казалось, что обращаться с пострадавшими она могла даже с закрытыми глазами. Я запер дверь и отошел в сторонку, а она мигом принесла из врачебного кабинета аптечку первой помощи, поставила ее на тележку, вынула бандаж, бинты и, сорвав с пачки стерильную упаковку, обмакнула бинт в физиологический раствор и повесила на ручку тележки.Рафик лежал теперь молча, неподвижно, полузакрыв глаза и не обращая внимания на Александру, суетящуюся вокруг него. Она закатала ему рукав рубашки по самое плечо, тревожно прощупывая вену. Не прощупывается.– Потерял много крови.– Можно сделать переливание?– Если бы была кровь. Если бы знать его группу. Если бы иметь…– А тот раствор, что у тебя?..– …хоть чуть-чуть плазмы, – продолжала она, не слушая меня и не снимая руку с пульса. – Ее теперь очень трудно достать. Физиологический раствор, конечно, заполнит внутрисосудистый объем, но он не заменит красные кровяные шарики.Оставив руку Рафика, Александра крепко перетянула ее резиновым жгутом повыше бицепса. На запястье показалась бледная голубоватая жилка. Тогда она вставила в нее зонд, влила в вену раствор и оставила краник открытым. Затем она вихрем метнулась в кабинет, схватила там хирургические перчатки и со скрипом натянула их на руки, после чего сняла с Рафика окровавленную рубашку, чтобы продезинфицировать рану.– Не понимаю я, Коля, – выговаривала она, счищая с раны и вокруг нее лоскуты от рубашки. – Я не видела тебя целую вечность, а когда наконец увидела, ты, оказывается, со своей дурью вляпался в беду.– Да это все ерунда. Я знаю.Лицо ее смягчилось. На мгновение в глазах у нее мелькнуло обожание и нежность ко мне, как в первое время наших встреч, когда ее восхищала моя прямота и она разделяла со мной веру в свободное общество.– Не надо было мне спасать тебя, – с насмешкой сказала она, колдуя над Рафиком и снимая последний кусочек материи.Я уставился на жуткую рану на животе Рафика и мысленно увидел такую же, но только свою, двадцатилетней давности – сейчас от нее остался еле заметный розоватый шрам. Фраза, брошенная вскользь Александрой, мгновенно воскресила во мне и то холодное осеннее утро, и жгучую боль внутри.Тогда совпали по времени несколько событий. Я только окончил Московский государственный университет, и накануне еврейского праздника Йом-Кипур Египет и Сирия напали на Израиль. Кремль поставил арабам массу всякого вооружения, и по этому поводу я написал для подпольного листка передовицу с призывом ко всем диссидентам выйти с маршем протеста на Красную площадь. Нас уже ожидали там усиленные наряды кагэбэшников с дубинками. Удар по голове хоть и показался мне громовым, но голову не проломил. Я уже вставал на ноги, как кто-то злым голосом заорал: «Проклятый жид!» – и жгучая боль пронзила бок; я понял, что меня пырнули ножом.Друзья вырвали меня из рук разъяренных бульдогов и увезли в больницу. Несмотря на боль, меня потрясла девушка в операционной, особенно запал в душу ее сострадательный взгляд, светившийся поверх лицевой повязки, и мягкий, успокаивающий голос.– Потерпи, скоро пойдешь на поправку, – сказала она, держа меня за руку, в то время когда мне кололи обезболивающее. И пока я выздоравливал, все время думал о ней и надоедал, упрашивая выписать меня досрочно. Потом она битых десять лет упрекала меня в том, что своими писаниями и политической активностью я встал поперек ее медицинской карьеры. А следующие десять лет уже я винил ее в том, что своими амбициями и приспособлением к тоталитарному режиму она разрушила нашу семью и мы были вынуждены развестись. Но по справедливости, развалу семьи во многом, а может, и главным образом, способствовало мое пьянство. Но я никогда не признавался ей в этом. И никогда у меня не было…Из раздумий меня вывел резкий треск разматываемого липкого пластыря.– Режь здесь, режь! Николай, слышишь, Николай?Схватив ножницы, я быстро перерезал пластырь, который она наложила Рафику на рану пониже грудной клетки.– С ним будет все в порядке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44