А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Ведь он был одним из ассасинов, он отправился за своим командиром в горы, убивать Папу Пия.
И вот сорок лет спустя тот же самый командир напоминает ему, что он был одним из них, что тогда им не удалось покушение на Папу, но стоит ли препятствовать новому Папе, то есть ему, взойти на престол? Просто я хочу сказать, если уж вы решили, что можете убить человека, все остальное вопрос обстоятельств и достаточно сильной мотивации. Прошло сорок лет, и Каллистий, он же Саль ди Мона, не растерял этой решимости. Что ж, наверное, он был не первым умирающим Папой, решившимся на убийство. По-моему, это даже свидетельствовало о силе характера. Церковь, несомненно, выиграет, если ею будет править прогрессивно мыслящий убийца. Или же я окончательно утратил ориентацию на пути к Голгофе?...
* * *
Позже тем же днем меня вызвал к себе кардинал Д'Амбрицци. Новости о скоропостижной кончине Инделикато от сердечного приступа в прессу еще не просочились. Д'Амбрицци назначил встречу в Садах Ватикана, меня сопровождал туда круглолицый улыбчивый священник, без конца восклицающий, какой прекрасный сегодня выдался день.
Кардинал разгуливал по тропинке между пальмами, полы простой черной сутаны раздувались от прохладного ветра. Кругом трудились садовники. Он шел, низко опустив голову, точно разглядывал закругленные носы старомодных ботинок.
Я подошел. Он взял меня под руку, и какое-то время мы молча прогуливались по саду. Я ощущал странную близость с ним, точно мы были старыми добрыми друзьями, но на деле то была фантазия чистой воды. Я приписал это крайней своей усталости и нервному истощению. Вдруг он остановился и уставился на садовника, катившего перед собой тачку, полную жирной черной земли.
— Видите этого человека? — спросил он. — Руки у него грязные. Но, Бенджамин, я думаю о своих руках сегодня, в редкие моменты просветления, и нахожу, что они гораздо грязней. Просто я пачкал их гораздо дольше. Наверное, я чересчур часто мыслю метафорами, и, ей-богу, нет в том ничего хорошего. Грязные руки, чистые руки — какая, черт возьми, разница?... И все же я скажу, в чем состоит разница, если, конечно, желаете это услышать, Бенджамин.
— Не уверен, — ответил я.
Он пожал плечами и неожиданно усмехнулся.
— Разница в людях, Бенджамин. К примеру, я уже страшно скучаю по Санданато... В жизни бы не подумал, что он способен сотворить такое. Всегда был искренним и честным Пьетро... таким преданным. Да, мне его будет не хватать всю оставшуюся жизнь.
— Что вы с ним сделали? Отправили куда подальше?
— Я ничего не делал. Мой старый друг Август убил его прошлой ночью. Мне следовало бы предвидеть, что Хорстман может отомстить. За то, что Пьетро меня предал. Стоило ему узнать, что Пьетро исполнял роль Саймона... и тут он потерял всякий контроль над собой. Дело в том, что Август иногда отправлял мне послания, думал, они попадают к Саймону, которого он так долго знал. Но первым читал все это Пьетро, заставляя тем самым бедного Августа думать, что он по-прежнему работает на меня. И Август сделал то, что получалось у него лучше всего... убил Пьетро. Только что у меня была полиция. Одной-единственной пулей. Выстрел в затылок. Я тут же позвонил вам.
— В точности так же, как убил мою сестру...
— Что ж, теперь все кончено. Хорстман скрылся. Санданато убит. Инделикато мертв. Каллистий в коме, и Кассони говорит, что теперь ему уже не выкарабкаться. Что будет, Бенджамин, если нам начнет не хватать священников?
— Очень любопытно было бы посмотреть, — ответил я.
Он громко расхохотался.
— А вам, похоже, понравилась эта идея, верно? Только вот бедный Пьетро уже не сможет оценить юмора. — Он как-то странно взглянул на меня. — Не было у него чувства юмора. Возможно, главный его недостаток. — Он пожал плечами.
— Недостатков у него хватало, это точно, — заметил я.
— Согласен. — Голос старика звучал немного печально.
— Поскольку я являюсь язычником...
— Снова согласен.
— ...и не проявляю должного уважения к священнослужителям, могу я задать вам один довольно дерзкий вопрос? Наверняка ближайшей новостью будет ваше избрание на папский престол, верно?
— Возможно. Если я этого захочу, Саммерхейс сможет купить для меня эту должность. Но я еще не решил. Не знаю, что лучше для Церкви — Папа-долгожитель или напротив. Это вопрос, не правда ли?
Мы подошли к воротам, через которые я вошел в сад. Тут до меня дошло: Архигерцогу можно простить все, раз он способен купить папство!...
— А я, пожалуй, погуляю еще, Бенджамин. — Он поднял голову и смотрел на меня из-под тяжелых полуопущенных век. — Однако на прощание позвольте дать вам один маленький совет. Вы когда летите домой?
— Завтра, — ответил я.
Вряд ли мне пригодится его совет, впрочем, никогда не знаешь. Он ведь настоящий старый пройдоха, повидал на своем веку куда больше меня, так что, может, и стоит прислушаться. Солнце садилось, пальмы выглядели такими одинокими на фоне посеревшего неба.
— Простите себя, Бенджамин.
— Не понял, ваше преосвященство?...
— Вот мой совет. Отпустите себе грехи. Берите пример с меня. Неважно, что вы там натворили, необходимо понять, что бывают на свете вещи и похуже. Так уж устроена жизнь. У человека в этой жизни всякое бывает, и много плохого — тоже... И он порой совершает неправедные поступки. — Д'Амбрицци защелкал зажигалкой, пытаясь прикурить на ветру, наконец это ему удалось, и он с наслаждением затянулся черной сигаретой. — Простите себе свои поступки, свои грехи... Я не как священник вам это говорю и даже не как католик. Говорю как человек, который прожил долгую жизнь. Отпустите себе грехи, сынок.
* * *
Арти Данн заявил, что останется в Риме еще на несколько дней, наверняка замышлял какой-то новый хитроумный заговор с Д'Амбрицци, и вот он пригласил меня на прощальный обед. Мы ели, пили, потом вдруг разговор зашел о моих родителях, смерти Вэл и самоубийстве отца Говерно, который нашел свой последний приют за оградой кладбища. Что, разумеется, было несправедливо, поскольку погиб он от руки убийцы. Что ж, Бог велик и всемогущ. Арти попросил передать отцу большой привет и пожелания скорейшего выздоровления, а также поинтересоваться, прочел ли он оставленные ему книги. Я обещал. Он, в свою очередь, обещал позвонить, как только вернется в Нью-Йорк.
О смерти Инделикато и Санданато мы почти не говорили. Последнюю печальную новость Данн тоже узнал от Д'Амбрицци, и мы, не сговариваясь, решили обсудить ее позже, на трезвую голову.
— А знаете, Д'Амбрицци меня сегодня немного удивил, — сказал я. — Мы решили прогуляться до гостиницы пешком. Я спросил, будет ли он следующим избранным Папой...
— Прямо так и спросили? — Пушистые седые брови Данна поползли вверх. А глаза хитро сощурились.
— И он сказал...
— Что сказал?
— Сказал, что если захочет стать Папой, Саммерхейс готов купить для него эту должность. Саммерхейс!
— Доля истины тут есть, Бен. Это хорошо налаженный бизнес. И им всегда заправляли Саммерхейс, ваш отец, Локхарт, Хеффернан... и другие.
— Вы меня не поняли. Саммерхейс. Он же Архигерцог! Неужели не понимаете, как это... аморально? Сорок лет тому назад Архигерцог предал его Инделикато и Пию... и вот теперь он заявляет, что Архигерцог может купить ему папство! Лично я нахожу это просто возмутительным.
— А на мой взгляд, это не что иное, как эффективное использование людских ресурсов, — заметил Данн и подмигнул мне.
* * *
Я не знал, во что может вылиться расставание с Элизабет. Только в одном был уверен, что буду скучать по ней. И что наши отношения на этом не закончатся. А это самое главное. И я решил позвонить ей.
— Мне надо кое-что сказать тебе перед тем, как улечу. Что-то важное. От кардинала что-нибудь слышно?
— Да, да, — сдержанно ответила она. — Послушай, не надо сейчас ничего говорить. Возможно, нас подслушивают... Давай встретимся. Ты когда уезжаешь?
Я сказал.
— Ясно. — Я услышал, как она шуршит бумагами. — Слушай, я могу удрать с работы часа на два. Тебе удобно? Ты сейчас в гостинице?
— Да. Я свободен. Так что в любой момент, когда тебе удобно...
— Тогда внизу, у лестницы. Через пятнадцать минут.
Я пришел чуть раньше, стоял и ждал. Но вот появилась и она, запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Я обнял ее за плечи.
— Стой тихо, — сказал я. Она вопросительно подняла на меня глаза. — Такое впечатление, словно мы целый месяц не виделись. — Она улыбнулась, и я нежно поцеловал ее в губы. Самая естественная вещь на свете... На ней был темный блейзер с розеткой Ордена в петлице.
— Пошли, — сказала она и потянула меня за собой. — Что удалось узнать?
— Больше, чем хотелось бы, — ответил я.
— О смерти Инделикато знаешь?
— Знаю? Но Элизабет... я с Д'Амбрицци вместе переворачивал тело... и мы вместе увидели нож...
— Нож? Какой еще нож? О чем это ты?
— Если точней, флорентийский кинжал.
Она смотрела на меня, как на полного безумца. Потом ухватила за рукав и потащила в маленький парк. Ребятишки столпились у сцены передвижного кукольного театра. Там шло какое-то занятное представление. Пиноккио в сутане священника с воротничком-стойкой хвастался перед хорошенькой девочкой, какой он храбрый, от чего его длинный нос становился еще длинней. Визгливым голоском рассказывал о своих победах над злом, и тут за спиной у него возник огромный черный рыцарь верхом на лошади. Он скалился в хищной улыбке. Хорошенькая девочка с кудрявыми светлыми волосами хотела прервать болтовню, чтобы предупредить глупого Пиноккио об опасности, но не получалось. Рыцарь подбирался все ближе. Ребятишки, испуганные и одновременно истерически хохочущие, повскакали со своих мест и тоже хором кричали об опасности. Мы отошли в тихую аллею и уселись на скамью под деревьями, в кронах которых посвистывал ветер.
— Но, Бен, кардинал Инделикато умер от сердечного приступа. — Элизабет строго взглянула на меня. — Не далее как сегодня утром меня вызвал к себе Д'Амбрицци. Сказал, что во время разговора с Каллистием у Инделикато случился обширный инфаркт, и он умер, но они решили придержать эти новости до завтрашнего...
— А он говорил, как воспринял это Каллистий?
— Нет, но...
— Можешь мне верить. Я был там. Кардинала Инделикато убил... только сиди спокойно... убил Каллистий.
— Что ты такое...
Я рассказал ей все. Убийца Каллистий теперь находится в коме. Санданато погиб от руки Хорстмана. Элизабет не спорила и не удивлялась, слишком уж много довелось пережить ей за последнее время. Но переварить эти новости было сложно.
Когда я закончил, Пиноккио и рыцарь исчезли со сцены, а школьники в формах и ребятишки помладше, что гуляли с мамами, начали расходиться. Небо посерело, солнце скрылось за облаками. Ветер гнал на город холод. Рождество было уже не за горами.
— Не могу сдержаться. Воспринимаю всю эту историю прежде всего как журналистка. — Зеленые искрящиеся глаза Элизабет смотрели куда-то вдаль. Она провела рукой по густым рыжевато-каштановым волосам. Пальцы у нее были длинные, сильные, удивительно красивые. — Какая бы получилась статья! — Она усмехнулась. — Господи, да один финал чего стоит! Папа убивает...
— Инделикато убил Сальваторе ди Мона.
— Да, наверное, ты прав. И вот теперь он в коме. Так, значит, Д'Амбрицци мне солгал. — Она встала.
— И еще одно. Саймон велел ему сделать это. Убить Инделикато.
— Саймон... то есть Д'Амбрицци?
— Да. Он оставил записку. Напомнил Папе, что он один из ассасинов и должен исполнить свою работу. Я видел эту записку. Лежала на постели Каллистия.
— Наверное, Д'Амбрицци видит во мне прежде всего журналистку, — задумчиво произнесла она. — Поэтому и не сказал. Но должен был догадаться, что ты скажешь мне.
— Конечно. И еще он знает, что ты умеешь хранить тайну.
— И все равно, — сказала она, — толку мне от этого никакого. Ни единого доказательства, верно?...
Я провожал ее до редакции.
— Сколько же их еще, подобных историй? — тихо и задумчиво произнесла она. — О которых никто никогда ничего не узнает...
— Сотни? Таятся в разных пропыленных и укромных углах. — Тут я не выдержал. — О Господи! Как же я буду скучать по тебе, Элизабет!
— Конечно, будешь, куда денешься. Ведь ты вроде бы влюблен в меня, Бен.
— С чего это ты решила?
— Достаточно одного взгляда на твою унылую физиономию.
— Что ж, лицо — зеркало души. Слишком уж много всего случилось за последнее время. Есть все причины грустить, если вдуматься... И да, я люблю тебя, раз уж ты об этом заговорила.
— Тогда не печалься. Любовь — это счастье. Вэл бы то же самое тебе сказала.
— Если она взаимна, эта любовь.
— А это-то тут при чем?
Я улыбнулся.
— Да, действительно.
— Давай попрощаемся здесь, Бен.
Мы собирались перейти через площадь с оживленным движением.
— И все равно, удивительно... Это я о Саммерхейсе. Дело не только в том, что он может купить папский трон для Д'Амбрицци, но...
— Это ты о чем?
— Почему он был тогда в Авиньоне? Что там делал? Ведь он так и не объяснил. Почему взял с собой этого Марко?
— Какая разница? Все уже закончилось.
— Нет, такое никогда не кончается, неужели не ясно? Во всяком случае, если Саммерхейс действительно является Архигерцогом...
Не было смысла задерживать ее и дальше.
— Что ж, Элизабет. Давай, будь умницей, не болей... просто не знаю, что еще сказать. Мне пора.
— Передай отцу мои поздравления с Рождеством, Бен. И ты тоже будь умницей, ладно? Мне нужно... нам обоим необходимо время, чтобы как следует подумать. Ты меня понимаешь?
— Да.
— Скоро встретимся и поговорим.
— Когда?
— Пока еще не знаю... в том-то и дело, Бен. Не торопи меня, ладно?
Я понимал, что она права.
И провожал ее взглядом, пока она переходила через площадь.
Она лишь раз махнула мне рукой, через плечо, не оборачиваясь.
* * *
Я поднялся на борт самолета, которым предстояло лететь домой. Опустился в кресло, и тут на меня навалилась смертельная усталость. И тогда я погрузился в состояние между сном и бодрствованием, и единственное, что не дало мне безропотно погрузиться в глухую тьму полного забвения, туда, где поджидали призраки, так это лица.
Я был окружен лицами людей, из прошлого и настоящего. Лица со снимка, спрятанного в барабане, чудесным образом ожили. А вот лицо человека, державшего фотоаппарат, оставалось в тени... по-прежнему было тайной. Я увидел Рихтера и подумал: интересно, кто теперь будет его партнером внутри Церкви, кто защитит его интересы теперь, когда Инделикато умер? Я увидел Лебека, он сидел у себя в галерее в Александрии, и лицо его окаменело от ужаса, а ужас был вызван моим появлением и тем, что я ему сказал. С Вэл у него получилось примерно то же самое... Потом я увидел красивую монахиню, наставившую меня на путь истинный, увидел, как мы с ней обедаем в ресторане. И, конечно, красавицу Габриэль, с которой мы уже никогда больше не увидимся. Лица обступали со всех сторон... вот мелькнул племянник Торричелли, хлыщ и пустозвон. Показался Патерностер со своим невероятным носом, бродяги, готовившие обед на костре под дождем на площади Контрескарп... Брат Лео, скалистые берега, затянутые туманом, и волны, от которых содрогалась земля, и моя душа снова умирала от страха... Арти Данн со своей историей о мемуарах Д'Амбрицци. Арти Данн, возникший тогда в Ирландии, словно джинн из бутылки... Сестра Элизабет, рыдающая в комнате Вэл дождливым парижским вечером... Авиньон, Эрих Кесслер, Саммерхейс и его коротышка-телохранитель, они то возникали, то пропадали, как миражи... Вот Хорстман настиг меня в маленькой церквушке, смеется над моим игрушечным револьвером, велит убираться домой... Элизабет открывает мне душу в Авиньоне, и мой гнев и ненависть к Церкви портят и искажают все, все, что было так дорого. А потом Рим...
Мы летели все дальше на запад, и за стеклами иллюминаторов сгущалась тьма. Кончился бесконечно яркий солнечный день. Я перекусил, выпил пару рюмок и просто не мог больше противостоять искушению. Провалился в глубокий темный сон.
И, конечно, там меня ждала она. Все то же самое действо, третий акт старой драмы.
И мама в роли призрака все та же, ничуть не изменилась.
По-прежнему зовет меня, оживляет в памяти все, что я пытался вычеркнуть. Снова говорит о несчастном отце Говерно...
Ты сделал это!... Это был ты! Ты, ты, ты сделал это...
И указывает пальцем на меня.
Она абсолютно уверена в своей правоте.

Часть шестая
1
Дрискил
Фонари из тыкв, ведьмы на метлах, бесчисленные гоблины в масках Никсона — все это исчезло, и на смену им явились пузатые и веселые Санта-Клаусы, снеговики, олени с красными носами. Университетский городок был завален снегом, хрустящим и сверкающим, дул сильный ветер, большие ворота на Нассау-стрит побелели от инея. Необычно ранняя и суровая выдалась в этом году зима. На улице скользко, ледяной ветер безжалостно задувает в рукава, отовсюду несутся рождественские гимны. Радостно брякают колокольчики при входе в магазины, в нарядно украшенных витринах разложены подарки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81